Гирей – моё детство

Николай Дмитриевич Попов, 2018

Воспоминания о детстве. Суть характера и жизни людей многонационального поселка Гирей.

Анекдоты о гирейцах от Саши Козюлина

— Макс Павлович имеет мнение, что в душе гирейца, как в балалайке, три струны: патриотизм, алкоголизм и пофигизм, но как мне видится, это всё о Лёхе, как думаешь, это тебе?

— «Всё, больше не стригусь у жидовской морды… мамка обкарнает — красавцем буду». — Обиделся? Правду сказал Павлович, мне нечего обижаться — это не про меня.

Витя Гуров мчится на велике в Гулькевичи. Жмёт с усилием на педали — поднимается в горку на виадук через железнодорожные пути. На середине виадука, опершись на перила, стоял Лёха Маслов и пристально смотрел вниз. Витёк останавливается и задаёт вопрос:

— Чё, Лёха, шпалы считаешь? — Лёха бровью не повёл.

— Чё, ждёшь, когда товарняк помчится, вагоны считать будешь? — молчание.

— А‑а, плюёшь вниз и считаешь, за сколько секунд долетит? — глухое молчание.

Витя машет рукой и продолжает путь дальше, со свистом спускаясь с горки… и на прямой слышит жалобный зов Лёхи… Круто разворачивается, жмёт на педали и взлетает вверх. Лёха спокойно спрашивает:

— Витёк, катишь в Гулькевичи?

— Да! — выдавливает запыхавшийся Витя.

— На обратном пути подхватишь?

— Минимум через три часа…

— Тю… через три часа… своим ходом через час дойду, а через три… самогон пить буду.

— Бля, столько времени потерял… Ну, ты, Лёха, и козёл…

— Только козлы теряют время, а моё со мной.

* * *

Лето. Мне три года. С любопытством и восторгом наблюдаю разгрузку машины. Из‑под лопат рабочих сыпались разные по форме, величине и цвету камешки, создавая удивительное звучание (через год увижу море и обалдею от бесконечного изобилия камушек, а рокот волны и грохотание камней будут притягивать и звать к себе ежегодно).

Я прикипел к этим камешкам, и хотелось о них знать всё, благо, папа был рядом — он руководил разгрузкой и «следил» за мной.

Папа с улыбкой и смехом отвечал на все мои вопросы и даже на тот, как они получаются.

— Они растут…

— Как картошка? — мне приходилось видеть посадку: по две картошки (в три года научился считать до трёх) и под кустом вырастает много‑много.

— Как картошка, — смеялся радостно папа.

В свои планы папу не посвятил. Нашёл укромное место, выкопал лунку и «посадил» три белых камешка. Через много времени — папа трижды брал меня купаться на речку, это случалось только по выходным, — я откопал свои камешки и… О! Чудо! Их «выросло» много и разных… и чем глубже копал лунку, тем больше находил камешков.

Переполненный восторгом и радостью прибежал к папе. Он тоже радовался и хвалил меня (отчего родилось первое лёгкое сомнение), мы смеялись, рассыпая «выращенные» мною камешки… Мама бурчала: «Нанесли мусору», — но с лица не сходила улыбка.

Вдруг мне вспомнилось, что от посаженной белой картошки вырастают белая, от розовых — розовые… Мой восторг пропал: не было белых камешков, кроме трёх, были голубые, серые, красные — я увидел неправду и разревелся. Папа что‑то говорилнепонятное для меня, но я чувствовал неправду, кричал; «Нет!» и ревел, проливая лужи слёз.

Прошло время. Папа, сестра и я возвращались с огорода, где он и сестра копали картошку, а меня, как всегда, привязали на поводок… чтоб не залез, куда не нужно, или не докучал многочисленными вопросами.

Вечерело…

— Куда прячется солнце?

Папа живо отреагировал, остановился и поднял меня на руки.

— Видишь?.. Оно садится в трубу, — так и было… солнце наполовину вошло в печную трубу на хате деда Панченко. Удивление… и дед Панченко — необыкновенный.

— Почему?

— Ночью мы спать должны… вот солнце и опускается в трубу — пачкается сажей, чтобы не светить.

— А утром солнце моется?

— Обязательно: или в реке, если день ясный, или в тучах.

— А зачем мы перед сном моемся, утром опять умываемся?

— Чтобы простыни не пачкать, — вмешалась сестра.

Простыни… неинтересно… а солнце совсем скрылось в трубе, но темнота еще не наступила — наверное, полностью не покрылось сажей.

Было одно нестерпимое желание увидеть вблизи, как солнце за сажей в трубу опускается. Но до хаты деда Панченко необходимо преодолеть железную дорогу, к которой мне запрещено даже подходить.

Однажды пути были «чистыми», и во мне исчез страх — бежал изо всех сил… Дед Панченко сидел на скамейке у забора и грозил мне пальцем.

— Куда, стервёнок, как малохольный, через путя мчишься?

— Дедушка, дедушка! Пойдем быстрее… покажи, как солнце в твою трубу садится…

–…Какое солнце?.. В какую трубу?.. Где горит?.. — он соскочил со скамейки и кинулся во двор, а я увидел: солнце скрывалось за большим раскидистым тополем на той стороне реки.

Слёзы пытались смыть неправду, но это им не удавалось при всём их обилии. А память не сохранила последующие минуты, часы, а может, и месяцы жизни.