Полковник Вселенной. Интеллектуальный детектив

Николай Бредихин

Место и время действия романа «Полковник Вселенной» писателя Николая Бредихина – Россия конца 80-х годов прошлого века, начало Перестройки. Жанр – интеллектуальный детектив. Русский историк Александр Дмитриевич Крупейников неожиданно для себя оказывается вовлечённым в смертельную, кровавую схватку за власть, собственность, будущее в некогда великой, но в мгновение ока поставленной на колени державе.

Глава пятая

— Башкин отделяет Сына от Отца, — грозно сверкнул глазами Макарий, — равенства Их не признаёт. Говорит: если я Сына прогневлю, так Бог Отец при втором пришествии освободит меня от мук, а если Отца прогневлю, так Сын меня не избавит.

Артемий чуть заметно повёл плечами, спокойно выдержав испытующий взгляд митрополита.

— Матвей ребячье делает и сам не знает, что выдумывает. А в Писании того нет, не писано и в ересях. Знание его шатко, незрело, но почто же не мог отец Симеон его в вере укрепить? Ведь сомнения его не от ереси идут, а от неведения.

Макарий свирепо раздул ноздри.

— Матвей еретик, иначе бы не сидеть ему здесь сейчас перед нами. Вина его достаточно ясна, и нет никаких сомнений в том, что он заслуживает самой мучительной казни.

— Меня вызвали еретиков судить. Судить, а не предавать их казни. Да здесь и еретиков нет, и в спор никто не говорит.

Макарий рассмеялся скрипуче и огляделся, как бы призывая весь Собор священный в свидетели:

— Как же не еретик Матвей, коли он молитву написал одному Богу Отцу, а Сына отставил?

— Нечего и выдумывать было: ведь есть молитва, написана, Манассии к Вседержителю.

— То было до Рождества Христова, а кто теперь так напишет, тот еретик!

— Но Манассиева молитва в нефимоне в большом написана. И говорят её.

Макарий не вытерпел, ударил кулаком по столу и злобно выругался.

— Если ты виноват, то кайся! — уже закричал он.

— Не в чем мне каяться, — всё так же выдержанно ответил Артемий, — я так не мудрствую, как на меня сказывали, всё это на меня лгали: я верую в Отца и Сына и Святого Духа, в Троицу Единосущную!

— Зачем же ты убежал тогда самовольно? — Митрополит ехидно улыбнулся и глубокомысленно замолчал, как бы вновь призывая в свидетели Собор.

— От наветующих меня убежал! — пожал плечами Артемий. — До меня дошёл слух, будто говорят про меня, что я не истинствую в христианском законе; я хотел уклониться от молвы людской и безмолвствовать.

— Кто же эти наветующие на тебя? И отчего ты не бил челом государю и нам, не свёл с себя навета, а бежал из Москвы безвестно? Вот это тебе и вина. Что же ты молчишь?

Крупейников вдруг ощутил в себе то радостное возбуждение, которое всегда охватывало его, когда он бывал переполнен, когда единственным стремлением его становилось разрешиться от бремени мыслей, распиравших, разрывавших его изнутри. Он никак не ожидал, что всё так просто, думал, что придётся долго перекраивать текст, переписывать, а предстояло лишь одно место чуть-чуть расширить, углубить. Не смещая основного акцента, но показав, с какого момента началось омертвение. Стало меньше пищи уму, и усыхать, иссякать стала понемногу Мысль. Всякая Смута начинается в душе, но началась она не когда было дозволено сомнение, а с принятием решения положить сомнению этому конец. Собор 1553—54 годов…

«В лето 7062, в царство Православного и Христолюбивого и Боговенчанного Царя и Государя и Великого Князя Ивана Васильевича, всея Руси Самодержца, бысть повелением его Собор в Царствующем граде Москве…»

После Стоглава, собора 1551 года, Церковь рвалась взять реванш за поражение, нанесённое ей молодым царем, Грозному же, наоборот, хотелось не только закрепить достигнутые успехи, но и продолжить подчинение церковников свирепой, кровавой своей власти.

«…На безбожного еретика и отступника православной веры, Матвея Башкина и на иных, тая же мудрствующих…»

«Отступник Матюша» был как нельзя более подходящим предлогом для этой давно ожидаемой обеими сторонами «сшибки».

«Любовь, яже по Бозе, безумна мя творит»: любовь, в той мере, в которой она заповедана нам Христом, обрекает нас на страдание, безумие в сей, земной нашей жизни — в какой степени можно отнести к Матвею эти горестные строки Артемия Троицкого, перефразирующие апостола Павла? Что именно: юродство, тщеславие, недомыслие — заставило его попроситься на исповедь к священнику Благовещенского собора Симеону? «Пришёл на меня сын духовной необычен и многие вопросы мне простирает, все ж недоуменны, многих вещей спрашивает во Апостоле толкования, и сам толкует, толкует, только не по существу, развратно», — поспешил тот доложиться приближенному царя священнику Сильвестру, на что получил недвусмысленный ответ-совет: «Не знаю, каков тот сын у тебя будет, а слава о нём носится недобрая».

Действительно, надо было быть либо святым, либо сумасшедшим, во всяком случае точно не от мира сего, чтобы припожаловать с такой кротостью и радостью прямёхонько к волку в пасть. Конечно, попы тут же донесли о «сыне необычном» Ивану Грозному, ну а дальше — стоит ли объяснять?

Но почему именно Матвей? Ведь были фигуры покрупнее: Максим Грек, Вассиан Патрикеев. В конце концов, наирадикальнейший среди русских ересиархов Феодосий Косой. Чем именно Матвей вызвал такое отторжение, если даже потом, многие десятилетия после его смерти, тщательно вымарывались, где только возможно, малейшие упоминания, всякая память о нём? Исчез бесследно ящик №222 из царского архива, где хранились документы процесса над Башкиным, сгинули и другие, связанные с ним грамоты, акты. А ведь, углубляясь в то немногое, что осталось о нём, всё больше сомневаешься в его еретичестве.

— Почему вы обманули нас? «Не узнали» того человека, который вас завербовал?

— Я и сейчас, наверное, вынужден буду вас разочаровать. У меня нет сомнений: лицо с фотографии даже отдалённо не напоминает того, о ком вы говорите.

— Да, но, к сожалению, это совершенно не стыкуется с теми сведениями, которые мы имеем. Одно из двух: либо вы осознанно вводите нас в заблуждение, Анатолий Сергеевич, либо где-то в другом месте этой цепочки получается сбой. Подумайте хорошенько, это принципиальный вопрос. Мы ведь пойдём даже на то, что представим вам фотографии всех тех, кто с вами в то время находился в Институте Сербского, и тогда у вас не останется выбора.

— Я готов ко всему. Но мне нечего добавить к тому, что я уже вам сказал.

— Хорошо, ну а как насчёт того предложения? У вас было время подумать. Итак, вы с нами?

— Я не могу пока ответить определённо. Слишком много вопросов, в сути которых я пока не в состоянии разобраться.

— Ну, если дело только за этим, я готов ответить на любой ваш вопрос.

— Это очень кстати, не премину воспользоваться вашей любезностью. Для начала скажите: я здесь и в самом деле неслучайно?

— Разумеется. Но вы сами себя сюда завлекли. Просто вы надеялись, прикинувшись сумасшедшим, избавиться от власти общества, но попали в результате как раз строго по назначению.

— Еще один вопрос: вы сами считаете меня сумасшедшим?

— Смотря по тому, что подразумевать под этим словом. Психически вы совершенно здоровы, с социальной точки зрения — аномалия, то есть имеете все основания считаться свихнувшимся. В чём ваша опасность? Вы и такие, как вы, мешаете человечеству продвигаться вперёд. Вы слишком поражены червём сомнения, на вас давит груз прошлого, вас невозможно увлечь тем, что всегда было для человечества мечтой: новое, идеальное, справедливое общество и новый, совершенный человек. Нужна духовная селекция, в результате которой такие люди, как вы, вымерли бы. Но гнилое, мерзкое в человеке, к сожалению, слишком живуче. Оттого мы до сих пор пока не можем с вами и вам подобными справиться. Естественный отбор тут не поможет, нужна целенаправленность, сила.

— Сила не аргумент для таких, как я.

— Сила всегда аргумент. Человек — червяк, ничего не стоит уничтожить его физически. Но в одном вы правы: идеи куда более живучи, чем личность, которая их произвела, и оттого они неизмеримо опаснее. И тут как раз важность силы чрезвычайно велика. У нас здесь у каждого свои задачи. Моя задача одна из самых сложных: уничтожать память о человеке, его духовные следы. Есть у нас люди, которые занимаются и куда более важными, сложными вещами: уничтожают мысли, идеи — когда в готовом виде, когда в зародыше. Ну а то, что не удаётся уничтожить, можно дискредитировать, сдержать или нейтрализовать на неопределённый срок. Это интересная работа, ручаюсь вам: она могла бы занять собою весь ваш интеллект.

— Если я вас правильно понял, в этом «санатории» вообще нет сумасшедших?

— Ну что вы, сколько угодно! Единственная особенность в том, что здесь люди не столько сумасшедшие, сколько помешанные, причём не просто помешанные, а свихнувшиеся на политике. Это и позволило одному человеку, работавшему здесь когда-то главврачом, создать совершенно уникальную модель. Начал он с того, что стал коллекционировать всякого рода Бисмарков и Наполеонов, затем принялся их между собою стравливать, дальше — больше, и поехало-пошло. Когда мы обнаружили сей феномен, первым нашим поползновением было прикрыть эту лавочку, но потом мы поняли, какие возможности она нам может подарить, и всё оставили как есть. Главврача того мы заменили, но он остался в штате и опыты свои продолжает. Конечно, для высокого начальства это обыкновенная спецпсихушка: трудно сказать, как там, наверху, поступили бы, узнав, чем мы на самом деле здесь занимаемся. Во всяком случае, мы не стали рисковать и раскрывать им свои карты. Так что, пока живём, слава Богу. И уж каких только метаморфоз, переворотов мы здесь не насмотрелись! Беда только — некуда опыт этот применить. Но, думаю, когда-нибудь он обязательно понадобится. Главное, впрочем, мы уже выяснили: нет даже особого смысла вникать, чем они там себе забавляются, власть прочно находится в наших руках. Ведь по большому счету у власти всегда находится Мысль, а Мысль здесь не просто наша — она нами надёжно контролируется и охраняется. А значит, можно при желании пойти на любые попустительства, ничто нам не угрожает, мы ещё долго рассчитываем жить и процветать. И вот появляетесь вы, Анатолий Сергеевич, — бомбочка, которой здесь ещё не бывало. Вы представляете собой другую Мысль, которую вполне можно нашей противопоставить и даже — не исключено — нашу Мысль ею сокрушить. Что же нам делать, подумайте? Нам нужно вашу Мысль обуздать, приспособить, сделать из неё хороший кнут. Какой ещё может быть выход? Ну а дальше — и того проще: кто не с нами, тот против нас, враг Нового человека и Нового общества должен быть либо обращён, либо уничтожен. И бесполезно пытаться от нас где-нибудь укрыться, возможности наши безграничны. Кстати, того человека, фотографию которого мы вам показывали, давно уже нет в живых. Иначе бы я им не занимался. Как я вам уже говорил, моя область — исключительно стирание памяти о человеке, но ни в коем случае не преследование или уничтожение его. Это обстоятельство делает ещё более бессмысленным ваше запирательство.

— Это был не он, я точно знаю.

— Жаль, очень жаль. — Дюгонин замолчал, потом продолжил задумчиво: — Напомню ещё раз: если это ошибка, то вся огромнейшая машина бросится на её проверку и исправление. Но если вы осознанно вводите нас в заблуждение, вся эта машина навалится потом на вас. Я не угрожаю вам, Анатолий Сергеевич, но вы должны чётко отдавать себе отчёт в том, на что вы идёте. Точнее, на что себя обрекаете.

Конец ознакомительного фрагмента.