Изображая зло. Книга вторая

Евгения Никифорова

Даже в самые тёмные времена культ философского камня оставался нетронутым веяниями религиозной философии, провозглашавшей смирение высшей ценностью; бессмертие – мечта, от которой люди не смогли отречься.Читатель познакомится с миром алхимиков, для которых столетие – перевёрнутая страница биографии, с иллюминатами и розенкрейцерами, построившими собственные империи, и мужчиной, возжелавшим стать богом на земле.Действия происходят через тринадцать лет после событий, описанных в первой книге.

Глава 4. Жезл Трисмегиста

Кожа истекала ледяным потом, череп разрезала боль — сосуды бешено пульсировали, угрожая кровоизлиянием. Сен-Жермен не помнил, когда он в последний раз так орал. До хрипоты, сдирая горло, не в силах остановить жалящее его оружие. От напряжения лёгкие готовы были лопнуть. В какой-то момент мужчина даже перестал видеть…

Но спустя несколько минут пытка закончилась. Послышались тихие шаги, и сквозь красную пелену проник голос Мелькарта Тессера.

— Мы оба понимаем, что не найдём покоя, пока один из нас не умрёт.

— Так… так убей меня…

— О, нет-нет. Вы представите меня Совету Девяти. А уже потом…

Сен-Жермен старался дышать глубже, пока это было возможно.

— Я знаю, вы и дальше будете вставлять мне палки в колёса и всячески отравлять жизнь, — продолжил между тем Мелькарт, наблюдая, как тот медленно поднимался с колен. — Одно лишь ваше существование действует мне на нервы.

— А ведь… дело… вовсе не в Виктории, — алхимик выдавливал слова с трудом; он бы признал поражение, не будь его противник чудовищем.

При упоминании о фрау Морреаф мускул на лице Мелькарта непроизвольно дёрнулся.

— Я удивлён, как у вас хватает наглости произносить её имя.

— Ищите предателей… среди своих! Не я заминировал горы.

— Но вы подняли на неё руку.

— Её ученик был моей целью! Тессера… Я знаю, чего вы добиваетесь. Виктория для вас просто прикрытие. Не я… Иллюминаты — вот кто вам нужен!

— А вы умнее, чем кажетесь, — ответил Мелькарт спустя мгновение, взирая на Сен-Жермена так, как если бы тот был подопытным кроликом. — Я не смогу достичь успеха, пока иллюминаты будут у власти. Но поверьте, я их подомну. Как и всех остальных.

Ещё пару часов назад алхимик бы рассмеялся, услышав такое. Но не после того, как опознал в изящном золотом изделии Жезл Трисмегиста. Это не было подделкой — силу оружия он испытал на собственной шкуре, — но и верить, что легенда оказалась правдивой и что Виктория отдала жизнь не случайно, отчаянно не хотелось. Сен-Жермен попал в западню.

Поднявшийся над небоскрёбом ветер прислал с собою новую волну опасений. На площадку опускался вертолёт. Мощный звук двигателя заглушал разговор, потому Мелькарт одним лишь резким, повелительным жестом дал указание занять место в кабине, затем, смоделировав своё оружие в трость, сел напротив.

«Без глупостей, надеюсь», — прочёл Сен-Жермен по его губам.

«Мы падём не перед человеком. Перед Драконом».

Бывший «солдат удачи», лучший наёмный убийца Клод Каро пытался донести смысл до единственного, к кому, как он думал, мог тогда обратиться — другу любимой женщины. Бессмертному созданию, прожившему целых три века. И, как выяснилось впоследствии, ни на что не способному. Агент Каро понимал, что никогда не будет оправдан, и всё же решил подвести черту. Знай Сен-Жермен, что случится спустя тринадцать лет, отнёсся бы к предупреждению иначе.

«Перед Драконом».

Да, некоторые рождены для власти и для войны. Рождены сильными. Чем больше им причиняют боли, тем закалённее делается их душа. Виктория была в числе этих людей: прошедшая через суровое Средневековье, она презирала всякое подобие слабости. Её чувства — это нескончаемый поединок Эроса и Танатоса, её ум — точно лезвие, сдирал до плоти и крови всё, во что облачались враги, все их маски. Могла ли она предположить, что будет после того, как обожаемый ученик вырастет? Сен-Жермен прикрыл веки, вспоминая, как причудливо Виктория танцевала во дворце шаха, а выползавшие из кувшинов кобры вторили её движениям. Вспоминал серо-голубые глаза, в которых упоение могуществом сопрягалось порой с усталостью. «… я застала падение Тевтонского ордена, была в Константинополе, когда к его стенам пришли османы; я помню инквизицию, борьбу с Лютером и нашествие Тамерлана. На моих глазах империи расцветали и рушились…». Отголоски её признания по сей день звучали в голове алхимика. Что могли значить укусы кобр в сравнении с сожжением людей, пытками, уничтожением поселений и городов? Он тенью следовал за Викторией, вполне отдавая себе отчёт, что уже не разбудит в ней любовь.

Любовь женщины к мужчине. Но не любовь матери к ребёнку.

— Интересно, обретёте ли вы покой, узнав, что исполнили клятву? — прошептал Сен-Жермен, устремляя взгляд в вечернее небо.

— С кем вы разговариваете? — произнёс Мелькарт.

— С вашей матерью.

Заметив вопрос на лице собеседника, алхимик пояснил:

— С вашей духовной матерью. Викторией Морреаф.

— И о какой клятве идёт речь?

«Он ничего не знает», — осенило графа. — «Да и откуда бы ему знать? Кто поделится таким со злобным мальчишкой?» Мелькарт между тем ждал ответа. И отступать не собирался.

— Эта тайна касается меня и Рейги, — чуть ли не по слогам выдавил Сен-Жермен. — И никого другого. Вас тем более.

— Забыли упомянуть Совет.

— Совет вынес бы смертный приговор Виктории, не сделай я того, что сделал.

Мелькарт задумчиво рассматривал лицо соперника.

— Это мой грех, — добавил алхимик. — И я искупаю его уже второе столетие.

— Вы что, считаете, я вас осуждаю? — тот усмехнулся. — Мне просто любопытно, зачем вы убили её сына, вот и всё. Чем таким особенным прославился Рейга, что сами Неизвестные решили его убрать? Он…, — мужчина выдержал паузу, — был похож на меня?

— Ни капли. Это был порядочный юноша. Умный и честный. И излишне доверчивый.

— А вы его доверчивостью воспользовались.

— Я не буду перед вами оправдываться! Всё равно… что бы я ни сказал сейчас, это ничего не изменит. Виктория не простила меня. Да и как простить такое? Мне самому противно… я сотню лет живу с этими воспоминаниями: как пришёл в её дом, когда Рейга был один, как усыпил его…, — Сен-Жермен прочистил горло и глубоко вздохнул, пытаясь вернуть самообладание. — А ведь вы мне завидуете, Тессера!

— Завидую?

— О, да. Вам не терпится узнать, какие тайны хранились в её прошлом. Виктория вела яркую, насыщенную жизнь. И так уж выходит, что я во всём мире единственный, кто по-настоящему был с ней близок, — граф чуть наклонился вперёд, вглядываясь в разноцветные светящиеся глаза противника. — Вот почему вы не убили меня.

Несколько мучительно долгих мгновений Мелькарт молчал.

— Quid pro quo, — внезапно предложил он. — До Швейцарии ещё далеко, так что я готов обменять историю своего путешествия на рассказ о Рейге. Мы всё равно ничего не теряем.

Сен-Жермен бросил взгляд на красивую блестящую трость. О, да, ему не терпелось выведать побольше, однако какая-то часть внутреннего «Я» содрогалась при мысли прикоснуться к этому оружию — и не потому что получасом ранее мужчину подвергли пыткам. В нём говорила суеверная, подвластная предрассудкам сторона. Говорила о том, что эта вещь проклята. Разрушительна для человека.

— Вы боитесь его, — произнёс Мелькарт. — Не надо отрицать.

— Нет, вы не понимаете, что я чувствую. То же, наверное, было, когда горели Хирасима и Нагасаки. Смятение. Ужас. Самая моя суть сопротивляется.

— Это слабость. За триста лет вы не усвоили урок, — пальцы любовно огладили трость, и в этот момент Сен-Жермен подумал, что она на удивление хорошо смотрится в руках Мелькарта, так, словно с начала своего сотворения предназначалась ему. — Людей с рождения учат, что они никчёмны. Обезьяны, рабы… Всё могущественное им кажется опасным. Недопустимым. Их заставили верить, что деньги — зло, что власть — это испытание, а не награда, что знания следует держать на замке, молча. Сколько изобрели мифов! Плоть человеческую назвали греховной, грязной, хотя по-настоящему она совершенна — настолько, что не имеет аналогов. Абсолютно ко всему, что им видится лучше, чем они сами, люди жестоки. Из-за этого истребили целые популяции — вепрей, мустангов, волков; сжигали произведения искусства и убивали творцов. Всё из-за страха. Из-за ошибочного понимания своей природы. Вместо того чтобы двигаться вперёд, ходят по кругу. Потребляют что дадут и бездумно плодятся. Тех же, кто не следует схеме жизни, изгоняют из стада: в давние времена предпочитали казнить на публике, в назидание, так сказать, а сейчас ограничиваются косыми взглядами и оскорблениями. Хотя оскорбления бывают страшнее открытого нападения, они сводят с ума. Люди так поступают, потому что ненавидят себя самих. Они знают, что отличаются — отличаются больше, чем кто бы то ни было в этом мире, — и устраняют всё отличительное. О, граф, вы прекрасно понимаете, что я прав. Ведь иначе не стали бы тем, кто вы есть. Однако…

Мелькарт покачал головой будто бы в разочаровании.

— Однако, живя среди этих животных, уподобились им. Рассуждаете как они. И смотрите на величайшее достижение ума глазами никчёмного грязного раба… глазами дарвиновской обезьяны.

— Рейга говорил то же самое, — тихо вымолвил Сен-Жермен. — Когда боролся за сохранение Грааля.

В глазах Мелькарта блеснуло торжество.

— Грааля? — завороженно переспросил.

— Вам известно, чем занимались агенты Анэнэрбе. Да и не только они. Наука в двадцатом веке сделала гигантский скачок, и в частности археология. Старинные тексты, манускрипты, скрижали стали доступны не только кругу учёных, но и бизнесменам, политикам, коллекционерам… лицам, заинтересованным в древних артефактах. Когда немецкие исследователи вышли на след Грааля, мы вместе приняли решение уничтожить его. Любой ценой. В Иерусалиме эта вещь устроила переполох мирового масштаба, а ещё раньше в Египте. В мире и так царил хаос, и я имею в виду не войну. А опыты. Первые испытания бомб, насильственное вмешательство в генотип, использование живых людей — детей! — в качестве подопытных крыс… Не знаю, Тессера, кто страшнее: религиозные фанатики или фанатичные учёные. Быть может, наука обратилась в религию; во имя её изобрели оружие массового поражения. Оружие, направленное на то, чтобы сотворить Апокалипсис, — Сен-Жермен прикрыл глаза, усмиряя пробудившуюся в груди горечь. — Мы боялись Грааля как огня. Фламели считали, что Иисус творил чудеса, потому что испытал на себе его силу. Грааль мог сделать простого человека особенным. Даже бессмертным — как мы.

— Дайте угадаю: Виктория и Рейга нашли Грааль, но не отдали?

— Более того, украли его. Ситуацию усугубили ядерные взрывы в Японии, начавшаяся за этим свистопляска между державами… Если бы Грааль попал не в те руки…

— Вы думали, в военных целях могут создать совершенное существо?

— Работы над подобным проектом уже велись. И в Совете Девяти не хотели рисковать. Рейга был хорошим парнем. Хорошим… вот только изучал принцип работы Грааля. Он был единственным, кто знал его секреты.

— И эти секреты должны были умереть вместе с их хранителем?

— Виктория пыталась всё исправить. Выкупить жизнь в обмен на возвращение артефакта. Она не понимала, что сделка невозможна, — Сен-Жермен глубоко вздохнул. — Ей просто хотелось спасти сына.

— Что ж, одного сына она спасла. И будьте уверены, этот сын отплатит ей преданностью, — губы тронула кривая улыбка. — Лучший наставник — наша жизнь. Я помню, как меня замуровали в склепе. Помню своё отчаяние. А вместо того, чтобы оказать помощь, вы вознамерились меня убить. Я был слаб, беззащитен… не мог даже шелохнуться. И, надо сказать, я ещё долго, очень долго верил, что это самое кошмарное происшествие. Пока не влез в катакомбы.

Взгляд плавно опустился на трость.

— Я потерял зрение и не знал, вернусь ли обратно. Жезл найти удалось — с трудом, огромным трудом, — вот только последствий я не просчитал. Луч был ярким… он выжег мне глазное яблоко. Я плакал кровью.

— Но всё же вам удалось…

— Я отринул всё человеческое, — пояснил Мелькарт. — Это оружие старше Неизвестных, старше самых древних богов. Наследие погибшей цивилизации Атлантов. Атрибут глашатая, что пришёл к неприятелю с вестью. И я не жалею о том, что остался без глаза: многие ясновидцы были слепы, иногда их даже специально лишали зрения — чтобы те пребывали в обоих мирах. Таково уж поверье. Символично, по-моему.

— Вы самоубийца…

— Я еду на войну, — жёстко оборвал тот. — Сделаю то, чего никто и никогда не сможет — уничтожу Неизвестных. Моя духовная мать, Калиостро, Рейга — все они положили головы, веря в погибель вечных господ. Их надежды воплотились во мне. Неужели вы до сих пор не поняли? Эра бессмертных на исходе. Я положу конец их правлению.

И вот мальчик вырос в Дракона.

Сен-Жермен ощутил страшную духоту, воздух стало невозможно глотать. Сидящий перед ним мужчина выглядел так, словно обрёл своё подлинное «Я»: от заветной цели он находился уже недалеко, и всё шло по его плану. «Виктория прокляла Неизвестных, — хрипло отозвался граф. — Когда ей сообщили о Рейге… она проклинала их снова и снова. На всех языках мира, на древних и новых, пока не сорвала горло. В тот день Виктория поклялась на крови, что её собственная смерть станет причиной их гибели».

Лицо Мелькарта потемнело.

— Вот почему я боролся за её жизнь. Я знал, что вы — то чудовище, в котором она так нуждалась и ради которого готова была умереть.

— Она. Любила. Меня, — произнёс тот с расстановкой. — Других причин нет.

— Да, любила, — пришёл уставший ответ. — Не буду лгать: я вам завидую. Я понятия не имею, каково это — быть любимым ею. Меня утешает другое…

Граф позволил себе ухмылку.

— У вас не будет моих воспоминаний о ней… и о чудесных временах, когда она была особенно прекрасна.

Ни мрачные коридоры, ни многочисленные повороты, ни скользкие ступени не сбили Избранника с толку. Сосредоточенный, он не обратил внимания даже на стороживших арку горгулий. Сен-Жермен, понурив голову, проник в густую тьму зала. Он не раз здесь бывал и знал — их окружали Неизвестные, которые пристально наблюдали за незваными гостями, скорее всего, начав уже сознавать, кто перед ними предстал. Сен-Жермен всерьёз полагал, что в такой темноте с Мелькартом расправиться удобнее — вряд ли тот сумеет выстоять, не видя, что происходит. Тьма в зале Совета была подвижной, живой, первобытной. Она не имела ничего общего с ночью или отсутствием света, она задушила бы свет, если бы он вдруг возник.

Сфера померкла ещё в арке.

«Этого следовало ожидать», — подумал граф и засмеялся. Если даже владеющие философским камнем за тысячелетия не погубили Девятерых, неужели такое удалось бы смертному? Он обернулся, желая заглянуть в разочарованное лицо противника, однако мужчины рядом не оказалось.

Мелькарт исчез во тьме.

— Что? — ошарашенно воскликнул алхимик.

Жезл не горел. Вокруг стояла мёртвая тишина. Зыбкая реальность ускользала.

«Что происходит?»

И, словно ему в ответ, раздался сильный стук чего-то тяжёлого о плиты. стены окропились пламенем. Горячая волна, похожая на поток крови, распространилась в считанные секунды. Мелькарта, оказавшегося в центре зала, со всех сторон обступали Неизвестные.

Каждый из Девятерых покинул свой трон и с пьедестала взирал на осквернившего их храм демона. Закутанные в полотна ткани, они одновременно вытянули в его направлении руку и указали на врага костлявыми пальцами.

Сфера как никогда ярко полыхала в Жезле, и ожившие змеи танцевали вокруг неё.

— Я пришёл, дабы вступить во владение своим троном и обрести величие, ибо мне принадлежало всё, что было до вашего прихода, богов; подвиньтесь и станьте после меня, ибо я маг, — произнёс на чистом древнеегипетском Мелькарт, не глядя ни на кого из бессмертных.

Сен-Жермен отступил назад. Только что древнейшим предложили признать власть пришедшего. Мелькарт и вправду не ведал страха, если решился произнести такое.

— Ты не Тот Атлант.

— Ты не мудрец, не нерождённый.

— Ты Тёмный Брат.

— Ты одержим войною.

— Кровью…

— Ты сеешь смерть.

— Дитя насилия.

— Страх плодишь.

— Преступник.

Суровые голоса острием кинжалов разрезали пространство. Неизвестные вынесли приговор. Но это ничуть не смутило мужчину. По-прежнему не предпринимая попыток на них взглянуть, он отдал ровный, чёткий ответ на древнеегипетском:

— Я не Тот Гермес Трисмегист, не Трижды Величайший, не Универсальный Ум. Меня зовут Мелькарт Тессера. Плотью я рождён от обычной женщины, дух же мой от огня, что разрушает мрак для одних и несёт погибель другим. Явился я, дабы ознаменовать конец старому миру и стать светилом новому, провозгласить Закон, ибо Закон есть залог свободы.

Неизвестные не шевелились, но Сен-Жермен заметил, как их пальцы легонько подрагивали. С голов соскользнула ткань, обнажая черепа, обтянутые кожей и мышцами. В нос ударил зловонный запах, словно десятки тысяч мертвецов разлагались неподалёку. Сен-Жермен спрятал лицо в ладонях, защищая глаза, которые начали слезиться. Мелькарт же остался неподвижен.

Он находился в центре воображаемого круга, освещённого сферой, и когда путы метнулись к нему, лучи Жезла молниеносно сожгли их.

Его душа полностью совокупилась с разумом, чувства притупились. Мелькарт заранее знал, если начнёт озираться, если посмотрит на Неизвестных, то попадёт под воздействие их чар. Чистый освобождённый разум направлял и контролировал силу Жезла. И если бы он нарушил эту гармонию, круг растворился, тогда ничто бы его не спасло. Полотна ткани разошлись, как щупальца осьминога, взлетели в жарком воздухе и вновь пересекли грань, норовя достать жертву, скрутить, удушить. И снова обратились пеплом под вибрациями сферы.

Девять не собирались сдаваться. Сен-Жермен, предчувствуя катастрофу, отступал всё дальше и дальше к выходу, но внезапно наткнулся на стену. Арки позади не оказалось. Не понимая, куда проём мог исчезнуть, он стал выискивать его взглядом, однако всюду попадался лишь камень. А спустя мгновение увидел, что тьма медленно сползает вниз. Кишащая жизнью, она извивалась, шептала какие-то слова и вступала в поединок с огнём. Пламя дёргалось, отбивалось, но всё же уступило. Зал вновь погрузился во мрак, и только Жезл продолжал служить источником света — пусть неверным, невероятным, но единственным спасением.

Неизвестные стали меняться. Один занимал место другого, переносясь со скоростью, так что невозможно было распознать, кто из них кто и где находится. Шёпот потянулся от стен по полу, задвигался. Сен-Жермен оглядывался, пытаясь поймать источник, а затем посмотрел на Неизвестных и заметил, как искривляются их девять ртов. В шёпоте узнавались языки, коими человечество владело во все эпохи существования: язык Ахурамазды, арамейский, санскрит — вперемешку. Тьма смеялась.

Он поражённо взирал на идеально прямую спину Мелькарта. Тот стоял впереди, и алхимик не мог видеть, что творилось у мужчины с лицом. Со слепого глаза сошла былая пелена, кровь заполонила внутренность. Мелькарт не моргал: не слышал зов плоти о помощи, не чувствовал боли. Тело играло роль пристанища освобождённого, обнажившего всю полноту своей мощи сознания. И какими бы средствами ни пользовались Неизвестные, оно отражало любую атаку. Разум Мелькарта было слишком велик для них.

Напряжения накопилось столько, что шёпот перерос в громкий ультразвук. Сен-Жермен схватился за уши в страхе, что ему вот-вот разорвёт перепонки.

Мелькарт перекинул Жезл в другую руку и, ударив им о плиты, резко присел на одно колено. Свет пылающей сферы молниеносно прокатился по залу. Исчез ультразвук, стих шёпот. Сен-Жермен зажмурился, а когда открыл глаза, бессмертных уже не было.

Там, где они только что стояли, зияли пятна: смертоносные лучи Жезла полностью уничтожили богов, не оставив победителю даже останков. Мелькарт сидел на полу, опустив голову. Способность воспринимать окружающее, наконец, возвратилась к нему, и мужчина почувствовал себя опустошённым. Как будто сквозь него пропустили электрический ток. По щеке скатилась слеза. Мелькарт осторожно вытер её и взглянул на влажные пальцы — кожа измазалась кровью. Правый глаз жутко болел.

Опираясь на Жезл, Мелькарт с трудом поднялся. Результат деяний не просто ошеломлял — он едва верил, что выжил и исполнил предначертанное, совершил очередной шаг к своей цели.

Девять выжженных на полу пятен, девять разрушенных тронов.

Тьма удалилась из зала, с позором обратившись в бегство.

Верховный Орден навеки прекратил своё существование.

Никому в тот день не открылось, что Мелькарт почти не держался на ногах, был слишком уязвим, а все мысли занимали боль и усталость, поэтому он без зазрения совести, без упоминаний о чести и бесчестии, без сомнений и сострадания обеспечил единственному оставшемуся в живых противнику скорую кончину. Чуть позже Мелькарт подумает, что мстить человеку, пока тот лежит в полубессознательном состоянии, неправильно — он любил, когда враги умирали с оружием в руках. Однако утешил себя тем, что Сен-Жермен не преминул бы возможностью расправиться с ним самим.

Он велел сравнять замок с землёй сразу же, как только выбрался наружу. Зал Совета вместе с огромными впечатляющими статуями, мраморными колоннами и горгульями сгинули под обломками, не став ни достоянием человечества, ни предметом памяти. Мелькарт знал, что своим поступком подвёл черту. Уходила прежняя эра, изжившая себя, обезумевшая от несовершенства.

Он не замечал, что полностью вымазан в крови, пока из-за Альп не прорезался солнечный свет, напоминая, сколько жизней легло и ещё должно лечь в угоду необходимости перемен, а может быть, прихоти.