Изображая зло. Книга вторая

Евгения Никифорова

Даже в самые тёмные времена культ философского камня оставался нетронутым веяниями религиозной философии, провозглашавшей смирение высшей ценностью; бессмертие – мечта, от которой люди не смогли отречься.Читатель познакомится с миром алхимиков, для которых столетие – перевёрнутая страница биографии, с иллюминатами и розенкрейцерами, построившими собственные империи, и мужчиной, возжелавшим стать богом на земле.Действия происходят через тринадцать лет после событий, описанных в первой книге.

Глава 5. Бессмертные

Он не надеялся на радушие, хотя и считал при этом, что как минимум признания достоин. Встреча с бессмертными для Мелькарта представлялась решающей. И неважно, сколько преград было воздвигнуто между обладателями философского камня и им, человеком тридцати трёх лет, назвавшимся Избранником Тота; даже совершив невозможное, он по-прежнему оставался для них чужим. Непонятным и опасным. Со дня, когда Неизвестные сгинули во веки веков, Мелькарт тщательно готовился к встрече. Приём он организовал в лондонском поместье Виктории, предпочтя разделить триумф с призраком прошлого. После возвращения в Англию Мелькарт долго обдумывал слова Сен-Жермена, заодно вспоминая, как обещал Виктории раскрасить мир в красные оттенки.

Их действительно связывало тёмное начало, сидящее глубоко внутри. И любовь в их случае представлялась тёмной. Мелькарта не оставляли мысли, как бы развивались их отношения. Гордилась бы им Виктория? Хотела бы она его теперь, как тогда, тринадцать лет назад? Порой его мучили страхи, каким смешным он выглядел в стальных глазах фрау Морреаф, со своими далеко идущими планами, уверенностью в предназначении и желанием делить с ней мир. Но многое изменилось, и большую часть мечтаний ещё предстояло воплотить, несмотря на то, что Жезл уже удалось добыть, а Совет уничтожить. Такую огромную власть непросто удержать в руках. Если бы с ним была Виктория, ему пришлось бы вполовину легче…

На мгновение Мелькарт представил, как черноволосая женщина лежит на диване, курит сигарету и пролистывает новости, подыскивая что-нибудь занимательное для своего алчного ума. Мелькарту всегда нравился её горбатый нос, изящные линии бровей, ровная кожа, до которой хотелось дотронуться. К сожалению, мужчине нечем и некому было платить за удовольствие увидеть фрау Морреаф вновь, услышать хрипловатый смех, почувствовать на себе внимательный взгляд, в котором любопытство соединялось с нежностью. Виктория была мертва. Даже если его воображение судило об обратном.

Отражение зеркала показывало человека замкнутого, решительного в своих действиях, но жалеющего о чём-то, чего объяснить он не мог. Годы борьбы ожесточили характер, и эта жестокость изменила лицо, стала неотъемлемой маской. Поэтому Мелькарт с детства не любил зеркал: все они твердили, что он чудовище. Потеряв глаз, он лишь сильнее уподобился демону. За непроглядным слоем мрака одна Виктория распознала в нём подлинного Мелькарта Тессера. И с её гибелью спрятался сам подлинник; больше никто не в силах был уговорить его появиться.

— Первый гость прибыл, — сообщила миссис Говард, встав у него за спиной.

— Кто?

— Сказал, его зовут Раймунд Луллий.

— Ах, — радостно улыбнулся Мелькарт. — Золотая легенда!

— Я проводила мистера Луллия в гостиную.

— Подайте нам чай.

— Хорошо.

Мелькарт прихватил трость и неспешно спустился по лестнице вниз. Незнакомца он обнаружил у главного камина; тот делал вид, будто разглядывал замысловатую лепнину. Стоило Мелькарту войти в комнату, как мужчина заговорил:

— А я поначалу не верил.

Мелькарт не отвечал, предлагая гостю продолжить.

— Только теперь убедился.

Раймунд Луллий повернулся к хозяину дома. Обоим потребовалось время, чтобы тщательно друг друга осмотреть и прийти к выводам. Мелькарт отметил, что Раймунд ничем особенным не выделялся: небритый, с большими карими глазами на выкате, тонкими волосами мышиного цвета, слегка выпирающим брюхом — такая внешность могла принадлежать любому.

— Я рад, что мы, наконец, познакомились, — поприветствовал Тессера, наблюдая за тем, как прыткий взгляд гостя скользит по трости, поднимается к белёсому глазу и возвращается обратно к предмету.

— Вы меня не разочаровали, — добавил Раймунд. — Эта штука в вашей руке… Это ведь Жезл Жизни?

— А Сен-Жермен не догадался.

— И я бы не догадался, если бы не знал, что вы сделали. Пока ехал сюда, всё думал, кого здесь увижу, действительно ли вы таков, каким вас представляют?

— И кого же вы искали?

— Мессию.

Уголки рта Мелькарта дёрнулись.

— О, боюсь, эту роль я не потяну, — иронично ответил он.

— Напротив. Я наслышан о вашей политике. Многие пытались сломать систему, удавалось это единицам. Никто не пошёл бы за вами, будь вы как все, но поддержать идеи наследника Трисмегиста посчитает за честь любой, кто захочет шагнуть в будущее.

— Речи поэтов я всегда находил несколько туманными, — Мелькарт не чувствовал в голосе гостя ни уважения, ни похвалы; отчего-то показалось, что Раймунд пытается снять с него маску, в игре докопаться до сути. — Впрочем, вы правы: мои возможности велики. Полагаю, вы догадываетесь, почему я пригласил в свой дом всех бессмертных, заинтересованных в перестановке сил? Мир нельзя оставлять без внимания, бросать на произвол судьбы. Теперь, когда нет Верховного Ордена…

— Это было трудно? — резко спросил Раймунд. В выпуклых глазах блеснула жадность.

— Трудно ли мне было расправиться с Советом Девяти?

Мелькарт задержался с ответом. Мог ли он объяснить, как на протяжении невыносимо долгих тринадцати лет готовился к этому событию, как мучился кошмарами, пытаясь вообразить Неизвестных, как тайно путешествовал по экзотическим странам, набирался опыта, посещал богом забытые места, языческие храмы и капища, налаживал контакты с изолированными племенами, входил в доверие их вождей ради получения тайных знаний, как вконец решился на свой последний поход — в чрево Земли, древний город-лабиринт, где провёл несколько недель без неба и чистого воздуха, преследуя одну-единственную цель, что стала важнее жизни и смерти… Как обнаружил Жезл, когда уже перестал мыслить себя без темноты. Как смотрел на пылающий артефакт, ощущая, что привязан к нему больше, чем к любому живому существу, что сам является частью Жезла. Как выскользнувший из сферы луч ударил по правому глазу и выжег его, как кричал он до хрипоты, рыдая кровавыми слезами. Как схватился за ствол Жезла, ища в поразившем его оружии спасение. Как выбрался из лабиринта безвольно, бессознательно, не помня ни пути, ни выхода. Как вышел на свет обновлённым, совершенным. Как вернулся в Англию повзрослевшим и сильным, достойным наследия Виктории Морреаф.

Мог ли он объяснить, что столкновение с Неизвестными длилось не один час, а почти всю его жизнь, и что сама встреча лишь подвела итог? Мог ли он передать словами, что там, в зале Совета, произошло его полное воссоединение с Жезлом, что свежее человеческое сознание, подкреплённое древнеегипетской магией, превзошло силы Девяти?

— Не труднее, чем родиться, — уверенно произнёс Мелькарт.

От неудобного момента мужчин отвлёк мягкий запах чая. В гостиную проникла миссис Говард с подносом в руках. Мелькарт пригласил Раймунда к столу, а вскоре объявились новые гости.

Прежде Мелькарту не доводилось видеть вместе столько бессмертных; они предпочитали избегать компанию себе подобных, но любопытство к Избраннику Тота вынудило их прийти.

Следующим визитёром был Бэзил Валентайн, начавший свой путь с пятнадцатого века как учёный монах. Духовного поприща даже по прошествии столетий он не оставил — об этом свидетельствовала простая ряса. Следом прибыли Фламели. Мелькарт счёл их самыми занимательными. Николас оказался типичным представителем средневековой аристократии: старческого вида, низеньким, обросшим шевелюрой, а его супруга Перенелла — красивой женщиной с царственной осанкой, буквально заставляющей обращать на себя внимание. Что эту пару могло связывать? Николас смотрелся рядом с молодой женой неуместно и жалко. Однако вскоре любой бы заметил, что этим двоим не нужно даже мысли озвучивать, чтобы понимать друг друга. Их брак был гармоничным союзом двух личностей, партнёрством учителя и ученицы.

Навестили Мелькарта и арабские учёные, старейшие из присутствующих — Абу Муса Джабир ибн Хайян, который родился ещё в восьмом веке и которого все почему-то сокращённо называли Гебером, и припозднившийся на один век Ар-Рази. Хотя они приехали вместе, отношения имели натянутые: между собой не обмолвились ни словом, вели себя подчёркнуто замкнуто, в гостиной расселись по разным сторонам. На Мелькарта поглядывали скептически, словно заранее вынесли вердикт; арабы считали, что существование Избранника Трисмегиста не принесёт им выгоды.

Среди гостей нашлись и те, кто к Мелькарту отнёсся благосклонно — это был прославленный сторонник герметизма Евгений Филарет и нагловатый эпатажный алхимик Михаэль Майер, оба из семнадцатого века.

Пожалуй, с самого начала каждый из них понял, что за вещь держал в руке Мелькарт. У кого-то в глазах светилось благоговение, у кого-то — страх, разбавленный ядом и злобой. Своим поступком Мелькарт не только проявил гостеприимство, но и продемонстрировал, куда и к кому они вынуждены были прийти, подобно стае в поисках вожака — в дом Виктории Морреаф. Любопытство соседствовало с настороженностью и чувством опасности.

— Я знаю, что не внушаю вам доверия. Но у меня самые благие намерения, и я не попрошу от вас ничего, что пошло бы вразрез с совестью, — начал он, решив действовать аккуратно. — С недавних пор Совет Девяти прекратил существование, и мы с вами остались свободными от их давления.

— Как получилось, что какой-то смертный уничтожил тех, кто прожил более двух тысяч лет? Неужели это оружие, — Бэзил Валентайн метнул взгляд на трость, — и вправду настолько мощное?

Своими словами он выразил всеобщее желание воочию увидеть Жезл, убедиться в подлинности артефакта.

Хлеба и зрелищ…

Мелькарт играючи пробежался пальцами по стволу, и трость удлинилась в считанные секунды. Две змеи выпорхнули из наконечника и обвили ярко вспыхнувшую сферу. Давно привыкшая к подобным вещам миссис Говард поспешила задёрнуть шторы.

— Невероятно! — поражённо выдохнул Раймунд Луллий.

Майер неприлично присвистнул. Перенелла взволнованно схватилась за горло, её муж прикрыл губы ладонью. Гебер принялся терзать густую бороду. Жезл Трисмегиста воплощал собой наивысшее могущество, совершенное творение, красоту в её первозданном виде.

— Многие, многие тысячи лет он был погребён в древнем городе. Человечество уже разочаровалось в идее вернуть его из глубин памяти. Я доказал, что ничего невозможного нет, — произнёс Мелькарт. — Я присягнул Жезлу, а Жезл присягнул мне. Это превосходное оружие напрямую связано с моим разумом, вот почему ни одному человеку не удастся ни выкрасть его, ни забрать силой. Жезл сам выбирает хозяина. Были те, кто пытался его заполучить: их доля незавидна. Это магическое солнце отнимает у наглецов душу.

Дальше он заговорил более свободно:

— Джузеппе Бальзамо, известный вам авантюрист, потратил столетия на изучение любых источников о Гермесе Трисмегисте. В итоге он обнаружил местонахождение города, но, как и остальные, не мог добраться до Жезла. С профессором Аллегретти я познакомился, когда защищал научный трактат; он поведал мне любопытную легенду. Ему хотелось, чтобы я на него работал. Пришлось отказаться, ведь к тому времени я был учеником Виктории Морреаф. Так вышло, что они оба погибли. Пали жертвами интриг Совета. Мне, двадцатилетнему юноше, оставалось только скрываться. Но легенду о Жезле я не забывал ни на минуту. Я знал, что однажды рискну жизнью и спущусь в город. Потому что во всём мире я единственный, кому хватило чести выступить против абсолютной власти Неизвестных. И Жезл выбрал меня.

— Совет Девяти не был воплощением зла, — Николас Фламель обрёл голос прежде других. — Многие из нас получили бессмертие благодаря их милости. Да, мы подчинялись им, но так осуществлялось зыбкое равновесие. Теперь же равновесие нарушено: кто будет следовать букве закона, когда некому судить?

— И потому я собрал вас, — мягко сказал Мелькарт. — Кто отозвался и приехал в мой дом, очевидно, хочет жить в мире, по высшей справедливости. Кто пренебрёг приглашением либо боится — и тогда это простительно, либо заведомо игнорирует власть — и тогда им придётся ответить.

— Вы имеете в виду вашу власть? — не сдавался Фламель.

— Я говорю о власти, которой меня одарил Тот Гермес Трисмегист. Или, быть может, бессмертные забыли, кто принёс человечеству знания о философском камне? Кому они действительно обязаны своей долгой жизнью?

— Жизнью я обязан своему уму, благодаря которому изобрёл философский камень, изыскал путь к вечности. Тот Гермес заложил основы, но многое доработали и обогатили мы. Без наших усилий не было бы ничего. Потому не стоит превращать образ Трисмегиста в краеугольный камень: тысячи лет люди прекрасно без него обходились.

— Пользуясь его наследием? — усмехнулся Мелькарт, впрочем, быстро вернул серьёзный тон. — Я понимаю ваше беспокойство. Но убеждать меня в том, что вам нравилось подчиняться Совету Девяти, не следует: я видел Неизвестных, видел, чем они являются… Олицетворение кошмара, оголённого раздутого могущества. Наверное, проживи мы столько же, сами бы превратились в уродов. Они ничего не хотели слышать о Трисмегисте из моих уст, хотя должны были: как-никак, раньше они служили его жрецами.

— Как мы сейчас восстановим равновесие? — вернулся к проблеме Фламель. — Многие схлестнутся за раздел мира. Будут использовать любые средства, чтобы усилить влияние. Я повторюсь: любые средства.

— И кто, как не мы с вами, остановим их прежде, чем прольётся кровь?

— Что вы предлагаете? — вклинился Майер.

— Создавать будущее.

Пышущее восторгом настроение Майера разбавило ощущение натянутости между Мелькартом и Фламелем; все ждали, что струна лопнет, но катастрофы не произошло. Мелькарт понял, что старик не займёт его сторону. Не потому что Совет имел значение для самодостаточного, уверенного в своей таинственной правоте Николаса, и не потому что Мелькарт был неубедителен. Просто он не нравился Фламелю. Хотя, будь они знакомы чуть ближе, ему бы открылось, что Фламелю вообще редко кто нравился. Михаэль Майер же был сравнительно молод, открыт для мира и удовольствий, потому и к связи с господином Тессера отнёся как к увлекательному приключению, в которое готовился нырнуть с головой. Мелькарт не строил преждевременных теорий, однако его поразил тот факт, что Майер, будучи на целую эру старше Калиостро, умудрился спрятаться от усталости жизни, пренебречь старостью души. Он не мог знать, что объект его размышлений порой страдал, как и другие, от скуки, от невозможности преодоления самого себя, но затем возвращался к нормальному состоянию, стоило узреть новое и необъяснимое, — а необъяснимого в этом мире хватало. Прыткий ум Михаэля Майера страстно влюбился в природу Мелькарта, и ради того, чтобы разгадать тайну Избранника, эпатажный немец готов был пойти на всё.

— Новый Орден, — Мелькарт, наконец, добрался до главного. — Орден без господарей, где мнение одного не более весомо, чем мнение другого. Орден, где права его членов равны, где справедливость и закон синонимы. Орден, члены которого садятся за стол переговоров и вместе решают проблему.

— Я не верю, что это возможно, — произнесла Перенелла, решив оказать мужу поддержку. Николас молчал.

— Отчего же? — Майер фыркнул. — Кто-то привык действовать самостоятельно?

— И это тоже, — спокойно ответила женщина. — Мы можем притвориться, будто такое положение дел нас устраивает, сесть за круглый стол, изобразить идиллию… Какое-то время мы поиграем в порядочных честных королей, но однажды, я твёрдо уверена, как только кому-нибудь вздумается уйти, покинуть круг, все сразу разбегутся… Достаточно одному совершить подлость, обмануть, предать — и мы моментально начнём войну.

— Очевидно, кое-что вы упустили, госпожа Фламель, — Мелькарт криво улыбнулся. — Я не позволю предателям находиться в Ордене. Бессмертный, преступивший закон, будет строго наказан. Я сам стану палачом. Поверьте, ни у кого нет желания окончить жизнь горстью пепла.

Глаза Майера расширились в восхищении. Филарет одобрительно кивнул. Арабы хмурились, по-прежнему держа мнение при себе. Луллий прикусил губу. Бэзил отвернулся, переваривая услышанное.

— Аутодафе, как мы привыкли звать это страшное наказание, подражая средневековым инквизиторам, не применялось ни разу за всё тысячелетие, — Перенелла стойко перенесла тяжёлый пронизывающий взгляд Мелькарта. — Я не считаю его использование целесообразным.

— Ах, эти вечные споры о необходимости и безнравственности смертной казни! К сожалению, за короткий срок отведённой мне жизни я знавал двух бессмертных, одержимых манией убить беззащитного мальчика, и знавал одну бессмертную женщину, которая самоотверженно ему помогала, понимая, что Совет спустит шкуру за это благородство. И не вы ли в роковой день предстали перед Советом с обличительной речью к Бальзамо в попытке поддержать загнанную в угол фрау Морреаф? Ах, если бы Бог сохранял жизнь достойным! Но это не так. Спасение достаётся преступникам.

— Я помогала Виктории, потому что она была невиновна.

— Вне сомнения, вы оказали неоценимую услугу, — небрежно бросил Мелькарт.

Фламели ясно дали понять, что он их не устраивает. Конечно, он надеялся заручиться их поддержкой, однако унижаться ради положительного результата было так отвратительно, что Мелькарт предпочёл бы и вовсе с ними не говорить.

— Мы находимся на сломе эпох. Становимся свидетелями развала прежних ценностей. Новейшее время… Народная культура рассыпается, нации перемешиваются, религии обращаются в мифы, технический прогресс борется с мракобесием, которое основывается на пустотах в сознании. Так бывает, когда старое уходит, а новое ещё не заняло его место. Удобное время, чтобы действовать. Я нахожу весьма символичное в том, что избавил вас от Совета именно сейчас. Думаю, все вы наслышаны о моей политике. Я счёл себя достаточно сильным для войны с мафией, которая держит Европу в ежовых рукавицах, а также знаете о национальной составляющей. По-моему, содержать беженцев не экономно. А то, что идёт во вред, должно быть устранено. Прежде всего, я намерен заняться чисткой. Как видите, я откровенен и открыт. Если вам есть, что сказать, говорите сейчас.

Гостиная погрузилась в звенящее молчание. Мелькарт не убирал Жезл: не то чтобы он боялся нападения… Мужчине уже стало казаться, что он поспешил с решением пообщаться с бессмертными: они явно не были готовы к радикальным переменам и выжидали случая нанести удар. Судя по поведению арабов, они пришли из какого-то своего мира, политика Мелькарта облетала их стороной. Радикальных взглядов никто не разделял, разве что притихший Майер внушал сомнения, — немец потерял свою обычную болтливость. Раймунд Луллий не хотел нарушать тишину первым.

Отбрасываемые сферой лучи света танцевали на их напряжённых лицах.

— Мы не можем пускать всё на самотёк. Это было бы ещё большим бесчестьем, — Мелькарт предпринял последнюю попытку. — Вы ошибались, если полагали, что я буду смиренно уговаривать вас объединиться ради общего блага. Я лишь предлагаю один из вариантов развития событий, но если вы упорствуете, если Сен-Жермен и Калиостро были правы, бесстрашно убивая себе подобных, тогда я отказываюсь иметь с вами что-либо общее. Мир меняется, хотим мы этого или нет, но он изменится к лучшему, если мы возьмём на себя руководство, если будем контролировать процесс.

— По словом «мы» вы, конечно, подразумеваете себя? — уточнил Фламель.

Гебер думал так же, потому что на его губах, спрятанных в бороде, скользнула ухмылка.

— Вы не займёте круглый стол, — добавила Перенелла. — Раньше нам приходилось считаться с решениями Девятерых. По сути, от ваших действий, господин Тессера, свободы мы не приобрели. Ведь у нас нет подходящего оружия, чтобы противостоять вам. Пока существует этот Жезл, любые планы, даже самые благородные, всегда будут нести оттенок лицемерия.

— У меня нет философского камня, нет богатого опыта, нет столь обширных и глубоких знаний, как у вас, — Мелькарт развёл руками, изображая беззащитность. — Почему мои возможности так сильно вас нервируют? Или вы попросту завидуете, потакая простой человеческой слабости?

— Не переступайте границ! — проскрежетал Николас. — Дело не в зависти!

— Да, дело в страхе, во лжи, которой вы ограждаете себя от проблем. Вы не собираетесь рисковать, так признайтесь же… Никто не обещал, что здесь вы встретите ангела, который поведёт на землю обетованную или, ещё лучше, в рай. Я ставлю серьёзную задачу. В чём вы пытаетесь меня обвинить? Я не прячусь, не кривлю душой, не ввожу в заблуждение и не веду скрытых игр. У меня достаточно оснований предъявить обвинения вам, госпожа Фламель, но я этого не сделаю, потому что хочу предложить дружбу.

— Обвинений? — снова вмешался Николас. — О чём идёт речь?

— Не важно, — ответила Перенелла за Мелькарта. — Ведь всё это в прошлом, не так ли?

И она улыбнулась. Мелькарт не знал, что его больше потрясло в её улыбке: присущая неразумному ребёнку безмятежность, яд, какой извергает гадюка, или их странное сочетание. Он понял, что под «прошлым» Перенелла имела в виду почившую Викторию Морреаф, и её слова, произнесённые с такой ужасной невинностью, нанесли удар куда мощнее, чем мог бы сделать самый острый меч.

— Прошлое не проходит без последствий, — оправившись, ответил мужчина. — Не канет в Лете.

О чём они говорили, бессмертные не поняли, но расспрашивать не стали.

Не отрываясь от искрящихся зелёных глаз Перенеллы, Мелькарт отключил действие сферы, и Жезл сложился в непримечательную золотую трость. Все внимательно следили за движениями Избранника: как он перекидывает оружие в другую руку, как хватает спинку стула, пододвигая ближе, и садится за стол, словно отрекаясь от главенства и приобщаясь к компании. При этом Мелькарт не произнёс ни слова, следующая реплика принадлежала Фламель. Но женщина тянула с ответом. Это был их негласный поединок, в который не вмешивался даже муж.

— И сверх того, у прошлого есть привычка воскресать, — раздался голос из-за двери гостиной.

Миссис Говард, стоявшая возле проёма, как цепной пёс, от неожиданности вздрогнула и развернулась в направлении звука. Послышались шаги — стук каблуков о паркет. Мелькарт задержал дыхание, и не он один. Взбудораженные бессмертные ждали появления кого-то, кто опоздал на вечеринку и сделал это осознанно. Понаблюдать за ситуацией извне, произвести эффект… Новый гость ступил на порог спустя несколько мгновений.

Раньше Мелькарт его не видел.

— Приветствую, — произнёс незнакомец, оглядывая присутствующих так, будто все они были его должниками.

— Вы? — воскликнула Перенелла.

Николас утешающе накрыл ладонью её кисть, но в то же время лицо старика отражало явную неприязнь, открытую и непримиримую, какой не удостоился даже Избранник Трисмегиста. Раймунд побелел, как мел. Бэзил оттянул ворот рясы, сминая ткань. И только Майер расплылся в широкой улыбке, снова отличившись.

— Я припозднился, — незнакомец извиняюще улыбнулся.

— Не страшно, — Мелькарт указал на свободное место напротив. — Присоединяйтесь, прошу.

— С удовольствием.

Под настороженные взгляды бессмертных он прошествовал по комнате и, поправив полы жутко дорогого, стильного пальто, занял предложенный стул и забросил ногу на ногу, чувствуя себя совершенно вольготно. Пепельные волосы, ниспадающие на плечи, кремовая кожа, серо-голубые глаза — гость был, пожалуй, красив, но одно не столько портило, сколько останавливало от падения пред этой сильной личностью — плотоядное выражение, пугающее, предупреждающее… Внешне он чуть опережал по возрасту Мелькарта, что тоже было обманом. Впечатление, произведённое им на бессмертных, поражало.

— Я слышал часть вашей беседы с госпожой Фламель, — гость не удостоил Перенеллу взгляда, всё его внимание было приковано к Мелькарту. — Настоятельно рекомендую не воспринимать слова этой женщины всерьёз.

— Вначале представьтесь хозяину дома, — холодно отозвалась она.

— Всенепременно. Соблюдать правила хорошего тона… Утомительно, но необходимо, полагаю. Давненько я не выбирался в свет, — он улыбнулся как-то жутко, болезненно. — Меня зовут Кристиан Розенкрейц, и я безумно рад встрече.

Объяснять Мелькарту, кто посетил его английское убежище, не стоило: он знал легенду о каждом. Правда, не всегда легенды оказывались правдивы. И не всегда одарены фактами. Больше домыслами тех или иных лиц, когда-то что-то услышавшими. Однако, своими глазами изучая живую легенду, можно было уверенно утверждать, что Кристиан Розенкрейц заметно выделялся из числа знатоков естественных наук. И проблема заключалась не в его успехах, не в предпринятых им решениях, а в нём самом.

Мелькарт, наконец, догадался, почему испытал краткое разочарование в бессмертных. Они были пассивны. Привыкли к гармонии, захлопнулись в ракушке и провели в таком состоянии множество столетий, убеждённые в собственной самостоятельности. Сменялись поколения, люди приходили и уходили, и им пришлось срастись с ролью наблюдателей. Время было неумолимо. Они тоже. Немощность, гниение, тлен — всё самое страшное обошло их стороной, не коснулось их застывших, как на картине, тел. Только души горели, не способные вырваться за пределы тюрьмы. В сумерках просторной гостиной этот огонь ощущался особенно отчётливо. И катализатором стал Кристиан Розенкрейц.

— Прежде всего, поздравляю вас с победой, Тессера, — продолжил он, не обращая ни малейшего внимания на презрительные взгляды. — Это достижение уже возвысило вас над родом человеческим. И благодарю, что освободили меня от спячки. Только гений мог совершить такое.

— Я не очень понимаю, о какой спячке вы говорите, — признался Мелькарт. — По-моему, я для вас ничего не делал.

— Розенкрейц время от времени притворяется мёртвым, — насмешливо пояснил Николас. — И пробуждается как раз перед великими происшествиями, чтобы внести свою лепту, а потом снова исчезнуть.

— Значит, это правда, что вы провели в могиле сто двадцать лет? — потрясённо спросил Мелькарт.

— Там было неплохо. Я хоть отдохнул.

— А какое содействие оказал я?

Розенкрейц не спешил отвечать. Носом втянул воздух, подобно зверю, улавливая запахи. прищурился, изучая Мелькарта, сделал одному ему известный вывод и произнёс:

— Думаю, мы подружимся.

— Я в этом не уверен, — Николас не собирался сдаваться. — Насколько я помню, все ваши так называемые друзья плохо кончали. Если господин Тессера разумный человек, он наверняка откажется от столь сомнительного… предложения.

— Ключевое слово здесь «так называемые», — тот снисходительно посмотрел на старика. — И «разумный» в вашем понимании звучит оскорбительно. Оставьте господина Тессера в покое.

— То есть оставить его вам?

— Но вы-то явно упустили возможность.

— Мне придётся прервать эту бессмысленную склоку, — повышенный тон Мелькарта заставил всех отвлечься.

— Вы просто не понимаете…, — начала было Перенелла, но гневный взгляд странных контрастных глаз вынудил её замолчать.

— Я не знаю, как между вами развивались отношения до моего прихода, — пытаясь сохранить невозмутимость, продолжил Мелькарт. — Либо чересчур интенсивно, раз вы за одним столом усидеть не можете, либо вообще никак, раз кому-то даже сказать нечего. Но сейчас всё это не важно. Я собрал вас для другой цели. Я считал, будет правильно, если человек вроде меня, обладающий силой Жезла, не в одиночку начнёт распоряжаться миром, а разделит его с достойными представителями человечества, чей огромный опыт сослужит полезную службу. Теперь я вижу… я ошибся. Вы разочаровали меня даже больше, чем Совет Девяти.

— Да не сердитесь на нас! — сочувственно ответил Майер. — Мы давно друг друга не видели, вот и соскучились!

— Что вы несёте?! — прошипел Раймунд.

— А что? — фыркнул немец. — У нас же всегда так! Что ни встреча, так драка.

— Есть из-за чего, — добавил Филарет.

— Мы здесь не для ваших забав, — Николас поднялся со стула, раздражённый. — Дальнейшая дискуссия безрезультатна. Ваше предложение, конечно, интересно, господин Тессера, но я в вакханалиях обычно не принимаю участия. Поэтому позвольте откланяться.

— Ваше право, — равнодушно откликнулся Мелькарт, стараясь не показывать, что слова Фламеля на самом деле глубоко задели его.

Перенелла встала вслед за мужем.

— Не играйте по чужим правилам, — произнесла женщина напоследок.

Мгновение спустя Фламели скрылись из виду. Миссис Говард отправилась провожать их до парадных дверей. Мелькарт наблюдал за уходом пары с чувством человека, проигравшегося в пух и прах, и внезапно для себя заметил тяжёлый взгляд Кристиана Розенкрейца, направленный на идеально прямую спину Перенеллы.

— Этого следовало ожидать, — Филарет напустил на себя задумчивый вид. — Не удивлюсь, если Гебер последует за ними.

— Как правильно подметил Фламель, мы не поощряем «вакханалии», — араб впервые подал голос. — И что бы ни говорил господин Тессера, все предлагаемые им действия приведут только к одному результату — к кровопролитной гражданской войне. Которая вполне способна перерасти в мировую. Ведь ваша политика не остановится на Великобритании, не так ли? Из-за этой чудовищной провокации вся Европа окажется втянута в резню.

Атмосферу кинжалом разрезал громкий смех. Мелькарт выпустил пожиравшего его демона и, приподняв голову, залился мрачным весельем.

— Я сказал что-то смешное? — спросил Гебер, чувствуя себя оскорблённым.

— Ваша проницательность не знает границ, — издевательским тоном ответил Мелькарт. — Но вы упустили крошечную деталь. Европа уже втянута в резню. Количество терактов на национальной почве увеличивается в геометрической прогрессии. Две культуры, западная и восточная, загоняют народ в тиски, смешивают людей в общую массу, для которой нет правил; они ещё не придуманы для этой тюрьмы. Помнится, немцы искали врагов в евреях — они плодились, как кролики, и сколько бы их ни изживали, этот потрясающий народ не терял самосознания и сил. Жестоко обошлись и с цыганами: женщинам в лагерях прокалывали матку, дабы они не смогли продолжить «грязный» в понимании сумасшедшего фюрера род. Оглянитесь! Разве возможно, чтобы над христианской усыпальницей звучал азан? Разве возможно, чтобы напротив кафедрального собора стояла мечеть? Но это уже произошло, и такие организации, как «Nette de la France» и прочие — ответ на общественный нарыв, который растёт и растёт, угрожая однажды взорваться. Если бы предки знали, к чему приведёт захват колоний, они никого не пустили бы на свою землю. Пока по чужеродной идеологии живут пара десятков беженцев, это не страшно ни для экономики страны, ни для её жителей, однако если эту идеологию начинают исповедовать миллионы… Проблема Запада и Востока имеет лишь единственно верное разрешение: каждый должен жить у себя дома. Я переделаю мир так, что родина перестанет быть раздроблена на куски, города — на этнические кварталы. Предотвратить падение Римской империи — вот моя основная задача. Рим воссияет в своём величии… умывшись кровью варваров.

От последнего заявления Ар-Рази вскочил на ноги, уязвлённый яростной речью. Гебер же остался спокоен; если он и испытывал возмущение, то спрятал это в себе. Араб знал, вывести из равновесия человека — значит посмотреть на его слабые стороны. Очередная провокация Избранника не сбила старого алхимика с толку, тогда как Ар-Рази рвался отстоять честь братьев по вере.

— Я не позволю вам! — горячо воскликнул он. — Может, вы возомнили себя преемником Гитлера? Так я собью с вас спесь! Ещё будете молить Аллаха о прощении!

— Не так быстро, — Кристиан Розенкрейц поднялся из-за стола. То же сделал и Майер, загородив собой Мелькарта от взбудораженного соперника.

— Эй, успокойтесь! — взгляд Бэзила взволнованно прыгал от одного к другому.

— Зря Фламели ушли, — добавил Раймунд. — Такое представление пропускают…

— Это, чёрт возьми, не смешно! — прокричал Ар-Рази.

— А мне кажется забавным, — Раймунд пожал плечами.

— Забавно убивать людей? — со злобой в голосе бросил тот. — Забавно устраивать геноцид? Ах, да… Я и забыл! Действительно, чего ещё можно ожидать от человека, вскормленного Викторией Морреаф!

Мелькарт замер в оцепенении.

— Да, Тессера! Я говорю о ней! Об этом дьяволе…

Гебер положил руку на плечо Ар-Рази, призывая к спокойствию, но араб гневно стряхнул её.

— Продолжить традицию — вполне в духе прилежного ученика, да, Тессера? Умыться кровью варваров… Кто эти варвары, интересно? Кто держится за семью и не теряет самосознания даже на чужой земле или кто самовольно пал перед чужой культурой, продав собственную?

Ар-Рази прервался, глотнул воздуха и произнёс уже тише:

— Нет, Тессера, нет. Всё, что вы провозгласили — завеса, сладкая ложь, окутанная мраком действительности. Но ложь. Ложь!

— Я требую, чтобы вы сейчас же покинули мой дом, — Мелькарт собрал волю в кулак. Мужчине пришлось приложить силы, чтобы проигнорировать оскорбления в адрес Виктории. Он безумно желал испепелить бессмертного Жезлом, но от неверных действий оберегал холодный рассудок.

— Мы уходим, — Гебер снова взял соплеменника за плечо и потянул к выходу.

— Слабые звенья, — отпустил им на прощание Розенкрейц. — Они не живут долго.

Ар-Рази задержался на пороге, кинул на него взгляд, ищущий чего-то в загадочных серо-голубых глазах, и вышел вон, жестом велев миссис Говард не провожать.

Мэри опасливо посмотрела на Мелькарта. Лицо её хозяина словно окаменело.

— Любопытно! — обратился к нему Розенкрейц. — Наконец здесь остались ваши верные вассалы. Мы, сторонники герметизма, трепетно ждали появления Избранника… Всё как и предсказывал Тот Гермес Трисмегист. Пророчество сбывается.

Он поднёс ладонь к сердцу.

Бэзил Валентайн, Раймунд Луллий, Евгений Филарет и Михаэль Майер обступили Мелькарта, склонив головы и прижав руку к груди.

— Одноглазый. Могущественный. Дитя погибели старого мира. Вы были обещаны нам, рабам бессмертия, как обещан Судный день ещё до рождения Бога, — Кристиан алчно улыбнулся. — Нет необходимости создавать орден. Он уже существует. Это мы — розенкрейцеры.