А осень еще далеко. Сборник рассказов

Никита Сатарев

Рассказы содержат истории, которые могли происходить с каждым из нас в тот самый долгий период жизни, когда все свободное время мы проводили на улице, а взрослая жизнь была еще так далека. Герой рассказов – мальчик, детство которого проходило в 80—90-е годы.

Корректор Ксения Ложкина

© Никита Сатарев, 2021

ISBN 978-5-0050-5305-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Побег

Я терпеть не мог ходить в детские ясли, как, впрочем, после и в садик, и в школу. В ясли меня отдали в 9 месяцев, сразу, как только я начал ходить. Кто, спрашивается, заставил меня так рано пойти?! Валялся бы себе преспокойненько дома, жуя кашу, которую, к слову, я тоже терпеть не мог, окруженный заботой и вниманием родственников. Судя по рассказам близких, малышом я был вредным. Ночами я отчего-то практически не спал, превращая это время для своих родных в пытку, закатывая еженочные концерты. Со мной нянчились по очереди, сменяя друг друга на посту. Одной очередной, отнюдь не прекрасной ночью, когда отец заступил в караул, не выдержав моего сольфеджио, он сказал мне в раздраженной форме: «Ну, что ты все орешь да орешь, чего тебе не спится-то?! Сейчас в унитазе тебя утоплю, если не замолчишь!» На мое счастье угрозу услышала бабушка, отправила папу спать и заступила на дежурство от греха подальше. А так, кто знает, пришлось бы, может, в младенчестве сгинуть в фекальных водах канализации, если бы ни она!

Как я уже упоминал, в ясли меня отправили в 9 месяцев. Родителям нужно было продолжать учебу в университете, совмещая ее с работой, а бабушке с дедушкой работать.

Скорее всего, ясли я невзлюбил сразу. С того момента, как я себя помню, ясли я уже ненавидел. Мои первые воспоминания с ними начинаются лет с двух. Я ненавидел там все: дневной сон, кипяченое молоко с отвратительной пенкой на полдник, постоянный контроль со стороны воспитателей, запах кислых щей, полнейший тоталитарный режим в стенах этого богоугодного заведения. А самое страшное во всем этом была разлука с моими близкими. Каждое утро я просыпался с отвратительным настроением, предвкушая, что нужно опять идти в эти проклятые ясли, закатывал истерики, пытаясь играть на самых чувствительных струнах моих родных. Родные прислушивались, страдали, видя мою агонию, но каждый раз отводили меня туда. Такие концерты я закатывал каждое утро за исключением выходных дней, когда я мог набраться сил и подлечить нервишки для новых утренних, будничных истерик.

Вот об одном из таких дней, я и хочу поведать… Меня, как всегда, привели в ясли ранним утром. Естественно, настроения у меня не было никакого, а вернее, оно было отвратительное и плаксивое. В унылых чувствах прошла первая часть моего дня, пришло время дневного сна. Все дети улеглись по своим кроватям и постепенно заснули. Периодически в комнату входила воспитательница с видом надзирателя, с реденькими усиками над верхней губой и сурово приказывала, тем, кто еще маялся от бессонницы: «Так, все быстренько положите ручки под голову и спать!» Я положил, как и было приказано, руки под голову. Было неудобно. В такой неестественной позе я никогда не спал, но руки все же из-под головы не вынимал, боясь кары надзирательницы. Через некоторое время она оставила нас в покое, и я уже безбоязненно мог смотреть в окно, наблюдая за радостной и свободной жизнью, которая протекала вне этого воспитательного учреждения. Из окон доносилось беззаботное щебетание воробьев, летел пух, напоминая хлопья мокрого снега. Зеленая листва купалась в ярких лучах солнечного света. Небо, которое пробивалось сквозь зелень, было ласково голубым с пухлыми, кудрявыми облачками, которые напоминали крем от пирожного. Моя душа рвалась на волю, к теплым лучам и купающимся в лужах воробьям, но организм медленно сдавался под натиском дневного сна. Мои глаза наливались свинцом, и я уже не мог держать веки в открытом состоянии. В голове сделалось как-то пусто, но уютно, мысли рассеивались. Я уснул и оказался в удивительном сне.

Там так же чирикали вездесущие воробьи, некоторые смешно плескались нахохлившись в лужах. Отчего они делались похожими на серые, лохматые шарики. Я шел с мамой за руку за новой игрушкой в магазин «Культтовары», иногда припрыгивая и шлепая сандалиями по лужам. Мама говорила со мной почему-то бабушкиным голосом: «Вот шило в попе»! А я думал, как это шило может поместиться в моей худосочной попе, ведь оно же большое и острое. А мама продолжала говорить бабушкиным голосом: «Не успокоишься, отдам тебя соседям на воспитание!» Я не сильно огорчался, так как мало верил в вероятность сего, но стал вести себя тише, на всякий случай, чтобы не будить в «бабемаме» зверюгу. «А то еще игрушку не купит,» — подумал я! Вот мы подходим к магазину, почему-то до него было идти неслыханно долго, поднимаемся по лестнице, открываем тяжелую и холодную двер, и я вижу прилавок, за которым стоит толстая и неприветливая продавщица, которая почему-то уж очень похожа на нашу повариху. Я подошел к прилавку и стал рассматривать модельки автомобилей. Больше всего мне понравилась серебристая «Волга». Она была просто великолепна: у нее открывались все двери, в черном игрушечном салоне был виден руль, как у настоящего автомобиля. Капотик у нее тоже открывался, под ним находился маленький хромированный моторчик. О такой машинке я мечтал уже очень давно, наверное, с месяц, как увидел ее у одного мальчика из нашего двора. Удивительным образом автомобильчик оказывается у меня в руках, я ощущаю его прохладный, гладкий лакированный металл, ощущаю запах новой игрушки, трогаю малюсенькие каучуковые колесики. Сердце переполняет жутчайший восторг, и хочется заверещать диким голосом. Я предвкушаю множество счастливых дней, которые мы с машинкой проведем вместе, завистливые лица сверстников во дворе, которые будут угощать меня конфетами и другой разной снедью, только бы поиграть с «Волгой». Но моя «Волга» выскальзывает из рук, картинка плывет, издалека доносится крайне неприятный голос. Вдруг я опять ощущаю мягкую прохладу металла моей игрушки, но голос опять заставляет машинку исчезнуть, настроение у меня начинает портиться, неприятно ноет в груди, и хочется расплакаться. Я уже совсем отчетливо слышу голос, он совсем неприятный и очень знакомый: «Так, дети, а ну, просыпайтесь на полдник! Кто не успеет одеться к обеду, будет есть раздетым». Я окончательно проснулся и открыл глаза. «Это был всего лишь сон, и «Волги» у меня нет.«Я слез с кровати и сталнатягивать коричневого цвета колготки, которые были растянуты на коленках и пятках до безобразия. Я в них себе напоминал «балеруна», которого видел по телевизору. Он танцевал в короткой маечке, в белых, сильно, облегающих колготках. Он произвел на меня тогда странное впечатление. Мне казалось то, что он делал, постыдным занятием, и вид его вызывал такие же чувства. Уж очень колготки его были облегающими.

«Ну, что ты копаешься, а ну одевайся быстрее и иди чистить зубы,» — вырвал меня из моих размышлений голос усатой. Я подчинился приказу и отправился чистить зубы.

Настроение мое стало еще более отвратительным, когда я увидел накрытые для нас столы с теплым кипяченым молоком и пряниками. В топленом, чуть желтоватом молоке плавала отвратительная белая пенка. Мне потихоньку становилось дурно, неприятный ком подступал к горлу. Нас рассадили за столы и заставили полдничать. От запаха теплого молока мне стало еще дурнее, я выловил ложечкой отвратительную пенку, заткнул нос и залпом осушил полстакана. На секунду мне показалось, что меня должно вот-вот вывернуть наизнанку, но я справился с подступившим рвотным позывом, вдохнул в легкие побольше воздуха, заткнул нос и выпил оставшееся молоко. Пряник я жевал уже всухомятку. Оставлять ничего недоеденным и недопитым было нельзя, можно было нарваться на грубость воспитателей. Тем более, что наша воспитательница была с самого утра на меня зла за то, что я вкатал жвачку одной не очень нравившейся мне девочке в волосы. Пришлось выстригать солидную прядь из ее белокурых, пушистых, курчавых, как у ангела, волос. После этого прическа ее выглядела весьма забавно, с заметной плешью средь прекрасных локонов. Жвачки у нас в городе были редкостью и настоящим деликатесом, мне их обычно покупал дед, если те были в продаже, когда мы с ним вместе ходили в хлебный магазин. Этот мятный квадратик жевательной резинки можно было разгрызть только с риском разрушения собственных молочных зубов, уж очень он был тверд. Жвачка приятно скрипела латексом на зубах, но через некоторое время начинали уставать челюсти. Ощущение было такое, что я пытаюсь разжевать автомобильную шину. Ну вот я и решил после того, как у моей жвачки пропал сладкий вкус и устали челюсти, наказать противную девчонку таким изощренным способом.

После полдника нас выводили на прогулку. Назад нас больше не заводили, так как в следующие часа два нас всех разбирали по домам. Нашу группу вывели строем на игровую площадку на территорию яслей, которые были огорожены деревянным забором, и отпустили гулять. Лазить по железным петухам, ракетам мне не хотелось. Девчонки уже дружно расположились под навесом и стали слаженно играть в свои скучные девчачьи игры. Мальчики хаотично носились по всей прогулочной территории, создавая невероятное количество громких визжащих и кричащих бестолковых звуков. Словно они длительное время пребывали взаперти и от замкнутого пространства немного помешались рассудком. «Оля, за тобой дедушка пришел,» — позвала воспитательница. Ольга с радостью бросила своих осиротевших подруг и поскакала к дедушке, который поджидал ее, стоя с улыбкой рядом с воспитательницей. Меня почти никогда не забирали первым, и я завидовал этой Оле черной завистью. Мне так хотелось тоже проскакать радостно через всю игровую площадку и отправиться под руку с дедом восвояси. Захотелось плакать, и я принялся в одиночестве бродить вдоль забора, пиная ногами попадавшиеся у меня на пути палки и сучья. Вдруг я обнаружил, что в заборе не хватает одной доски, словно в ровном ряду зубов переднего зуба. Я заглянул в дыру, через нее веяло сладким запахом свободы. Я видел свой дом, рядом с которым и располагались мои ясли. В нашем дворе мирно покачивались старые тополя, под их кронами двор казался защищенным и очень уютным. Стояла лошадь с тележкой, Грузчики разгружали товар, привезенный в магазин, который находился на первом этаже нашего дома. Кляча стояла, равнодушно глядя вниз, подергивала грязным хвостом. Это животное как-то раз больно укусило меня, когда я решил угостить его яблоком. Эти огромные желтые зубы мне остро въелись в память вместе с физической болью. После этого лошадь я больше не кормил и даже побаивался. Я оглянулся назад. Оказывается, прогуливаясь в одиночестве вдоль забора, я зашел за здание яслей, откуда не был виден ни детям, ни воспитательнице. Посмотрел снова в прорезь в заборе и понял: это шанс! Просунул ногу в дыру, протиснул полтуловища, потом голову — и вот я весь уже был на свободе. Горло и грудь сжимало от переполнявшего чувства опасности, захотелось бежать со всех ног что есть мочи. И я побежал! Я бежал изо всех сил, мои сандалии готовы были слететь с ног. Я пересек двор со скоростью ветра. Соседки при виде меня перестали болтать и уставились на меня с нескрываемым удивлением. Делая вид, что я их не замечаю, быстро юркнул в подъезд и пулей поднялся на второй этаж. Мое сердце колотилось от возбуждения, стремясь выскочить из груди. Не в силах больше справляться с переполнявшими меня чувствами, я разрыдался. Утирая слезы грязной ладонью и оставляя на лице темные дорожки, я нажал на звонок. Я стоял, плакал и ждал, что вот-вот дверь откроется и дед будет удивлен, но очень рад меня видеть. Но никто не открывал, тогда я стал стучать в дверь руками. «Деда, открой, это я, твой внук Никита,» — звал я. За дверью было тихо. «Дедуля, миленький, открой, это я,» — позвал я еще раз в надежде достучаться до деда. Дверь не открывалась, за ней была мертвецкая тишина, которая была нарушена далекими шагами в подъезде. Кто-то поднимался вверх по лестнице. Я стоял лицом к закрытой двери, беспомощно глядя снизу вверх на дверную ручку. По щекам текли слезы градом, неприятно щекоча их, а тем временем шаги становились все ближе и ближе.

Я слышал, как они неумолимо приближались к нашему пролету. «Никит, а почему ты не в яслях? Как же это ты так ушел? Один что ли?» — послышался голос соседки. Видимо, она решила проследовать за мной. Голос ее звучал удивленно и даже приветливо. Я стоял, не поворачиваясь, и продолжал плакать. Она подошла ко мне и осторожно повернула, взяв за плечо. «Чего ты тут делаешь, а?» — поинтересовалась она. «Я к деду хочу», — сквозь слезы пробормотал я. «Так ведь он же на шахте, в дневную смену сегодня. Его нет дома».

Дед работал на шахте иногда в ночную смену, тогда он днем был дома, и я это знал.

От отчаяния я стал реветь еще сильнее. Мне ведь так хотелось домой, невозможно было представить, что придется сейчас возвращаться снова в ясли. Тем более, я уже себе успел надумать совершенно другую картину. «Пойдем, я отведу тебя назад,» — она взяла меня за руку и повела за собой. Я не сопротивлялся, понимая, что это бесполезно, что обречен. Мы вышли из родного, темного, прохладного и полусырого подъезда и направились в сторону яслей. «Тебя скоро заберут, чего ты плачешь? А в ясельках хорошо! С детишками поиграешь. Как же ты это так умудрился удрать?» — ласково тороторила соседка..

А я плелся рядом с ней и продолжал реветь.