Лорды Протектората: Барон Аквилла

Никита Машуков, 2023

XXIII век – Землю захлестнула волна правой реакции и тоталитаризма. Большую часть территории Евразии контролирует режим Протектората. По поручению Верховного Совета глава военного ведомства барон Аквилла ведет подготовку тайного проекта «Люцифер», который должен разрешить острый геополитический спор с соседним государством – Индостан-Полисом. В ходе работы Аквилла встречается с Лордами-Протекторами, которые обсуждают с ним события трехсотлетней давности, в ходе которых тайное оккультное общество (Орден Срединного Союза) осуществило государственный переворот и пришло к власти, установив жесткую технократическую диктатуру. Среди обсуждаемых событий – расследования преступлений, покушения, заговоры, предательства, мистические происшествия, колдовские ритуалы, толкования сновидений, угрозы, шантаж, перестрелки, рукопашные бои, применение военной техники и многое другое.

Часть первая, рассказанная коллегой по работе.

Пролог

Последние лучи заходящего солнца освещали серые и достаточно унылые равномерно-квадратные кварталы промзоны 101001 Второпрестольной, или Города-10 как его было принято называть на младоимперском слэнге. Впрочем приставка «младо» не очень соответствует положению вещей, думал юный гвардеец Сережа Брусницын, проносясь на реактивном ранце мимо корпусов производственных цехов, в конце концов, этому слэнгу не меньше двухсот лет и возник он после смутной эпохи гражданской войны за возвращение к Союзным порядкам. Что не мешало Сереже иногда думать на нем или о нем — вообще подобные пустопорожние размышления возникали у него достаточно часто во время вечерних и ночных нарядов на патрулирование, даже когда, как сейчас, от диспетчерской приходила заявка разобраться с несанкционированным проникновением в промзону. Диверсии, промышленный шпионаж, хищение продукции и расходных материалов — все это как магнитом притягивалось к производственным мощностям Города-10. И не было в этом ничего удивительного, учитывая, что на всех этих предприятия полностью автоматизированных станков, конвейеров, податчиков-погрузчиков максимум находилось по одному технику-смотрителю. Но вот почему диверсанты, шпионы и расхитители так упорно не желали понять, что гвардейские патрули тем не менее всегда пресекают их гнусные дела — вот это было удивительно.

Может тут дело в том, что они так и не смогли расколоть систему автоматической идентификации «свой-чужой» (в рапортах — АИ СЧ, на младоимперском — просто аисочка), используемую в промзонах Срединного Империума? Может они так и не осилили книгу сэра Второго Лорда-Протектора барона Аквиллы «Боевые действия в городском ландшафте» и не поняли, что гвардия и не с такой напастью (как они) может справиться на своей (и не только) территории? А может (но эта мысль у Брусницына была крайне редка) их толкали отчаяние и безысходность? Ведь, чего греха таить, почти все «проникающие элементы» были выходцами из концентрационных поселений, густо раскинутых по территории Империума. И чем они там занимаются — живут своей аграрной жизнью уже три века, с самой Реставрации: покинуть поселение — нельзя, смертная казнь без выдачи тела родственникам, организовать свое производство или бизнес — нельзя, смертная казнь без выдачи тела родственникам, даже вступить во второй брак или завести любовницу — нельзя, смертная казнь без выдачи тела родственникам, ну в общем очень много нельзя, включая алкоголь, азартные игры и книги. Только паши землю, паси скот, да прочей физкультурой на свежем воздухе занимайся. Есть, короче, от чего в тоску впасть, бунт поднять или еще какую гадость устроить. И начал уже Сережа думать, как бы все упростилось, включи Совет Лордов-Протекторов чужаков из концентрационных поселений в гражданское население Срединного Империума, однако, либеральные размышления были прерваны пулями, забарабанившими по броне экзоскелета.

В соответствии с Регламентом Патрулирования юный гвардеец установил ожидающий режим на реактивном ранце и открыл подавляющий огонь из ручного АК-477, одновременно оценивая ситуацию: нападающий стрелял мелким калибром, короткими очередями, дистанция около 60 метров. Хорошие новости — ручного гранатомета или фаустпатрона у него нет, иначе Брусницыну бы сейчас полагалось только приходить в себя от оглушения (экзоскелеты рассчитаны на взрывы подобной мощности, но попасть во взрывную волну для пилота все равно приятного мало), однако, гранаты у чужака вполне быть могут, раз у него при себе есть пистолет-пулемет, следовательно, медленно продвигаться вперед смысла нет — опасно. Ждать напарника по патрулю тоже опасно, вдруг у гада есть туз в рукаве — проработанный маршрут отступления? Как то же он смог обойти АИ СЧ, раз оказался не на том конце квартала, где по идее должен быть. Или это вообще не тот «проникший элемент»? А черт с ним! Надо действовать! Как поется в марше «неудержимым натиском гвардейским» — вперед!

И патрульный, сняв режим ожидания, коротким реактивным прыжком, минуя поток пуль, пролетел мимо угла цеха, из-за которого велся огонь, включив тормозное сопло, резко сбросил скорость и завис на мгновенье в воздухе в трех шагах от чужака. От мгновенной перегрузки перед глазами Брусницына начал сгущаться туман, но прежде чем его голову окончательно закружило, один точный выстрел прямо в смуглый лоб чужака решил исход боя. Так подумал Сережа, опускаясь на асфальт магистрали, намереваясь немного передохнуть и прийти в себя от перегрузки.

Но внезапный раскат грома в шлемофоне помешал ему выполнить задуманное. А следующий — раскат грома, совмещенный с толчком самосвала в левую сторону груди, опрокинул гвардейца навзничь. «Вот дерьмо! Это бронебойные что ли?» — думал Брусницын, барахтаясь и пытаясь встать. А еще один чужак тем временем, держа в руках револьвер какого-то слоновьего калибра, приближался и пускал в патрульного одну пулю за другой. Брусницын уже было попрощался с жизнью после пятого выстрела, долбанувшего его словно какой-то средневековый таран, ожидая, что за ад случится, когда шестой заряд будет выстрелен ему в упор в лицевой экран шлемофона, но тут точным реактивным прыжком рядом с чужаком приземлился его напарник Иван.

Одной закованной в броню рукой он выбил у чужака револьвер, а второй, точнее — бронированным кулаком — с размаху ударил того в солнечное сплетение: чужака отбросило на пару метров. Затем Ваня протянул руку и помог гвардейцу встать. Сережа медитативно, приходя в себя, наблюдал как на проезжей части корчится, отхаркивая кровь, второй чужак, как Иван поднял выбитый револьвер, с интересом осмотрел его, голос напарника в шлемофоне прокомментировал Сереже «О! Смит-Вессон, круто, раритет», после чего засунул дуло револьвера в рот поверженного противника, надавил на спусковой крючок и из коротко стриженной черноволосой головы чужака по асфальту разлетелись мозги.

Затем Иван присел на поребрик, жестом пригласил Сергея присоединиться к нему и на длинных частотах запросил серверный центр проверить АИ СЧ. Умники из серверной попросили 5-7 минут на то, чтобы установить причину сбоя и устранить ее. Тем временем, Иван приподнял защитный экран так, что стало видно его поросшую седой щетиной челюсть, закурил папиросу и протянул вторую напарнику. Сережа не стал отказываться — в голове у него все еще шумело.

Прошло по две или три затяжки грубого табака через бумажные мундштуки без фильтра, прежде чем Иван сказал:

— Никогда нельзя терять бдительность, парень, надеюсь, этому ты сегодня научился. Особенно, если думаешь, что бой закончен. Особенно, если думаешь, что закончен твоей победой.

— У тебя было что-то подобное, Иван?

— Было. Я тогда чуть свое первое трансплантированное легкое не потерял.

— Понимаю.

— Не понимаешь. Тогда банк трансплантации плохо пополнялся, только от добровольцев, завещавших медицине свои тела.

— Неужели было и такое в Протекторате?

— Было. Но тогда не было системы концентрационных поселений и не было наказания в виде смертной казни без выдачи тела родственникам.

— Сколько же тогда люди жили? В дефиците заменяемых органов то?

— Правильно рассуждаешь, мало жили, лет 80-90 в лучшем случае. И каждое десятилетие, как правило, зарабатывали какое-нибудь хроническое заболевание, так что под конец их жизнь была сущим мучением.

— Кошмар какой. Очень мало и очень тяжело, слов нет.

Тут в разговор вмешалась серверная:

— Все в норме, сбой устранен, исходный код вирусной программы выделили — отправили в исследовательский отдел, спасибо, бойцы, это что-то новое, над этим покумекать надо. А сейчас свободны, аисочка говорит в зоне 101001 все чисто, только свои.

— Принял, ребята. Давайте копайтесь в своем двоичном дерьме. Отбой, — ответил Иван, затем связался с диспетчерской, к счастью, заявок пока больше не было, в две затяжки дотянул папиросу и сказал Брусницыну, — Ну ладно, давай грузить этих. Знаю я один бар на границе с промзоной — туда их и сдадим.

И патрульные стали засовывать останки чужаков в мешки. Смутное чувство после этого разговора было у Сережи, чувство какой-то неправильности, порочности устройства, порядка и уклада Империума, но развивать эту мысль у себя в голове он пока не стал.

***

В имперский бар вошли двое гвардейцев. Местные завсегдатаи с интересом обернулись на металлический звук шагов закованных в экзоскелеты по полной выкладке стражников, зашедших с боевого дежурства пропустить по пиву. Впрочем интереса завсегдатаев хватило всего на минуту, их не привлекло ни то, что гвардейцы засунули в приемный люк два длинных полиэтиленовых мешка с чем то подозрительно напоминающим человеческие тела, ни то, что в гвардейской гардеробной они оставили легкие механическо-электронные доспехи предпоследней модели. Единственное, что они сказали относительно новых посетителей:

–Эти чертовы чужаки пробираются в город все чаще… Почему не удвоить Гвардию? Моего сына/брата/племянника/другого оболтуса пристроить бы к делу получилось…

После чего они вернулись к обсуждению более важных и насущных вопросов: о решении Совета повысить пенсионный возраст для простых подданных до 100 лет, а для аристократии и вовсе до 200, о колебаниях протекторских трудоденег относительно марки Технофа и доллара Соединенных Штатов Земли, да и о предстоящих зимних отпусках и накрывшихся поездках к пирамидам, наконец.

Оставив броню в гардеробе, служаки расположились у стойки. Бармен глянул на одетого в зимний бушлат младшего лейтенанта, затем на его напарника и решил, что лучше обратиться к нему. Причиной решения очевидно был тот факт, что человек был одет в очень старомодную «аляску» с меховой оторочкой воротника, таких не выпускали уже лет полтораста, что могло значить, что перед ним важный дворянин.

–Чего изволят, господа гвардейцы? — спросил бармен и добавил, смотря на «аляску», — Хороша вещь, старинная… как же она сохранилась?

Мрачноватый офицер усмехнулся:

— Да, вещь хорошая, ей сносу нет… Если заплаты ставить и починять время от времени.

–Тоже можно сказать и о нас самих, старых аристократах… — с горечью сказал бармен.

Старший офицер вздохнул и произнес:

— Ты хороший парень, и я обязательно загляну к тебе как-нибудь, и мы потолкуем о старых временах, цене за бессмертие и еще много о чем. А пока будь другом, нацеди двум уставшим за рейд воякам по кружке темного…

— Не вопрос, — изрек бармен и принялся за дело.

Но его — на посту задающего вопросы тут же сменил молодой напарник:

— А ведь и правда! А я и внимания не обратил, думал в рейды только молодежь отправляют. Но выглядишь ты на удивление хорошо сохранившимся… Ой!

Гвардеец улыбался все шире, слушая юнца, видимо ему вспоминалась его собственная молодость… и когда его напарник осекся, он сказал:

— Эту привилегию — ходить в рейды по своему желанию — я получил лично от Его Светлости барона Аквиллы. Очень давно. Лет триста назад.

— О-о-о, а можешь рассказать подробнее?

— Но это долгая история.

— Так почему бы не занять ей это тягостное ноябрьское ночное дежурство? От диспетчера заявок все равно нет…

— Не по уставу, конечно. Но пиво бармену сегодня особо удалось, так что слушай…

Глава 1. В изоляторе.

Темно-коричневые стены и бордовая мебель не очень гармонировали с общей серой и тусклой гаммой сыскного изолятора. Барон Аквилла сидел за столом и буравил затылок арестанта № 34 в глубокой надо полагать задумчивости. «Как же это он так невероятно врет? Или не врет? А иные доказательства? А первичные показания?» — размышлял сыскарь и не находил ответов. Арестант тоже о чем-то размышлял, переминаясь с ноги на ногу, стоя лицом к стене, но о чем именно: может о том — убедил ли он сыскаря в своей правоте, а может об уставших ногах, на которых он стоял уже добрых два часа, смотря в одну точку на стене. Адвокат 34-го сидел все это время и скрипел зубами, но он не первый раз работал с Аквиллой и знал, что протестовать и спорить с сыскарем бесполезно. Он был немолод, дико устал от допроса, это было видно по его лицу, и вообще ждал-недождался обеденного перерыва.

— Да, кстати, Ефимович, — обратился сыскарь к адвокату, — Ко мне знакомый недавно заезжал, винца привез кавказского, а я, как ты знаешь, не пью, подшился месяц назад, краля моя все спиртное дома вылила, так что возьмешь фляжку?

Адвокат улыбнулся краешком рта, но сурово сказал:

— Возьму, но не думай, что между нами мир. Пройдет час, обед кончится, допрос будет продолжен, и я буду задавать вопросы клиенту. И камня на камень не останется от твоих гнусных инсинуаций при получении показаний… — наверняка, Ефимович собирался и дальше продолжать свою тираду в том же роде, но его прервал вошедший конвой, который, недолго думая, потребовал тишины, не мешать уводить арестанта и вообще покинуть допросный кабинет, а лучше и вовсе изолятор, поскольку в учреждении обед, лишние люди здесь не нужны, не положено это, конечно, если господин сыскарь хочет еще покопаться в своих бумагах, то это — пожалуйста, но все-таки не совсем по уставу и так далее, и так далее. В общем Аквилла старательно делал вид, что вчитывается и разбирает какие-то документы, пока пожилой прапорщик не увел 34-го, не прекращая что-то бурчать себе под нос. Благо что и Ефимович ушел вместе с ними, что-то ободрительно шепча своему клиенту, но при этом держа руку в кармане на полученной шляге.

Оставшись один в кабинете, Аквилла подошел к участку стены, напротив которого стоял допрашиваемый, немного расшатал и отвел в сторону дощечку и выудил из небольшой ниши мини-камеру, после чего, вернув дощечку обратно, со всем своим скарбом направился в оперативную часть изолятора к своему знакомому Веселенькому. Ему надо было посмотреть, подумать, да и посоветоваться с товарищем.

***

Аквилла никогда не любил оперативные части ни в Ополчении, ни в изоляторах, ни в таможне, ни в приставских управах. В оперчасти госбезопасности он никогда не бывал, но чувствовал, что и там его душе уютно не будет. В них всегда низкие потолки, железная дверь на входе, затхлый воздух, скрип проржавевших сейфов, шелест пожелтевшей бумаги доносов и хруст нынешних «тридцати серебряников» для агентов. Это если еще не говорить о повсеместном нахождении на их столах чугунных пресс-папье на аккуратненьких льняных салфетках (видимо, чтоб кровавых следов на столешнице не оставлять).

К счастью, кислую мину, с которой сыскарь вошел в часть, удостоился видеть только опер Веселенький, давний знакомый Аквиллы. А он уже, во-первых, к ней привык да и потом редко кто мог посоперничать с самим Веселеньким в кислых, мрачных и унылых физиономиях.

— Кого я вижу, какими судьбами, — попытался выдавить из себя подобие улыбки опер.

— Тоже рад тебя видеть, старик, — с этими словами сыскарь бесцеремонно расположился за свободным компьютером, благо тот работал.

Затем Аквилла подключил к флеш-разъему портативную камеру и активировал видеозапись, вырубил звук (содержание и ход допроса были свежи в памяти, Аквилла маразмом не страдал), включил ускоренную перемотку и стал всматриваться в лицо 34-го. Вот он бегает глазами, привыкая к даче показаний стоя спиной к сыскарю, вот он расслабляется, понимая, что на его физиономию никто не смотрит и нет надобности играть мимикой перед собеседником (чем все мы, грубо говоря, грешим в разговорах), и вот по нему уже можно читать правдивые эмоции: непонимание за что его держат в клетке, стремление донести правду до сыскаря (о том, что 12 июня 20** года он просто задержался в баре при подпольном казино «Сокровищница», а затем приехал домой и лег спать), праведный гнев искреннего отрицания показаний сторожа, видевшего как он закуривает в машине у Богосвятского кладбища, также уверенность в ошибочности данных видеокамер с лестничной площадки, согласно которых он пришел домой в одежде, перепачканной землей, и в более позднее время (нежели сам показал), жалость к тому факту, что под кулачными аргументами местных ополченцев ему пришлось оговорить себя и подписать соответствующее признание, движение глаз вверх и влево — показатель реальных пространственных воспоминаний — при ответах на уточняющие вопросы по обстановке в квартире, когда он вернулся домой, словом, сыскарь не видел в мимике и жестикуляции 34-го арестанта признаков лжи.

— Ты еще не устал искать истину на лицах допрашиваемых? И чему только в нынешних Сыскных Академиях учат?

— Да уж не тому же, чему в Школах Ополченцев. А истина в наших делах…

— Не нужна. Нужна доказанность. По Шамалину есть признание, есть косвенные улики.

— Вот только косвенные — они не прямые. Признание на суде 34-ый не подтвердит. И, между нами говоря, признание то из него выбили: можешь сказать почему?

— Могу только сказать: очень странный почерк у преступника — похитить, вывести на кладбище, износиловать, закопать заживо. Это ж явная психическая патология в сексуальной части мозга. Опера, которые по делу работали, донос получили от консьержа в доме пострадавшей, проверили, подтвердилось Шамалин — ее сосед был лишен родительских прав за домогательства. Ну а где одно психо-сексуальное нарушение, там и другое, это еще дедушка Фрейд доказал. Ну опера зашли, да и расспросили Шамалина по существу.

— И он стал с ними об этом говорить?

— А его порасспросили…

Сыскарь сверлил опера взглядом несколько минут. Тот молчал. А в это время в голове Аквиллы проносился целый поток данных о делах, нынешних и минувших лет, про которые он узнал, побывав в аналитическом отделе первопрестольной в недавней командировке. И тут он решил поделиться своей версией с оперативником.

— На днях был в Столице, смотрел в архиве ряд дел. Во всех этих делах: доказанность сводилась к косвенным уликам и первичному признанию, от которого все эти злодеи отказывались в суде, а в итоге — 4 расстрела, 7 пожизненных приговоров.

— И что?!

— В этом деле — двенадцатое преступление с одним почерком. Двенадцать преступлений за двенадцать лет с идентичным почерком. Ты должен знать — они были громкими: Хортицкий маньяк, Столичный душитель, Малосельский насильник, Тверской могильщик, ну и менее громкие — Саватов, Карасов, Марьев…

— Это же абсолютно не связанные друг с другом дела! Ни жертвы, ни фигуранты никак не пересекаются!

— А может и пересекаются. Просто мы пока не знаем как. Но почерк то не врет, почерк то один.

— То есть ты хочешь сказать, что у нас во Второпрестольной дюжину лет назад выросло тайное общество насильников-убийц? Это бред.

— Вот поэтому то и нужна правда от 34-го.

— Ты ж ее видел на лице Шамалина.

— Я видел то, что он считает правдой. Или то, что ему позволили считать правдой.

— Вам в Сыскных Академиях теперь и ясновидение преподают? И умение строить необоснованные гипотезы?

— Не — гипотезы это моя фишка. А в Академиях нам гипноз преподают, но об этом тссс! — сыскарь бросил взгляд на часы, врезанные прямо в его деревянный протез его левой кисти: времени прошло достаточно, чтобы арестанта вернули в комнату для допроса… и чтобы снотворное в вине, врученном адвокату, подействовало. Аквилла ухмыльнулся, взглянув на опера, одел темные очки, надел вместо служебного кителя гражданский пиджак, прилепил накладные усы и, не прощаясь, ушел из части.

***

Сыскарь зашел в комнату для допроса. Как он и ожидал — адвокат мирно спал на столе, рядом с ним сидел 34-ый. Тот взглянул на Аквиллу, не узнав в нем человека, который недавно его допрашивал (не зря его лицом к стене ставили). Шамалин спросил:

— Кто вы?

На что сыскарь уверенным солидным голосом ответил:

— Я специалист по психологии, которого вызвал сыскарь для продолжения допроса. Позвольте поздороваться с вами.

И Аквилла снял и положил в карман очки, сделал несколько твердых шагов к арестанту, начав тянуть к нему руку за пару шагов до нужной дистанции, при этом он громко назвал первое пришедшее ему на ум имя:

— Искандер Акопян.

Арестант автоматически встал со стула и потянулся в ответ пожать руку, но Аквилла внезапно сделал еще шаг и оказался слева от Шамалина, правой рукой он схватил его правое предплечье и рявкнул на него:

— Спите!

От удивления и неожиданности арестант попытался отпрянуть назад, но его руку крепко держал сыскарь, растерянный взгляд Шамалина обратился в глаза Аквиллы, именно это ему и было надо. Холодный немигающий взгляд прекрасно дополнился потоком внушений:

— Вы скованы, вы теряете волю, ваше тело наливается свинцом, веки тяжелеют, все тело цепенеет, веки слипаются, дыхание замедляется, дремота накатывает, глаза закрываются, вы устали, вы устали бороться, вы вверяетесь мне, вы сдаетесь, вы цепенеете, вы спите, спите, спите… Сейчас я досчитаю до трех, щелкну пальцами и вы впадете в транс. Раз, два, три.

Щелчок пальцами — кисть сыскаря отпустила предплечье арестанта, но его рука осталась висеть в воздухе, да и сам он как будто застыл в позе отстраняющегося.

«Больно легко впал в транс, — подумал Аквилла, — Да, еще какой глубокий. И так сразу. Не иначе, его уже не раз гипнотизировали. Интересно».

Сыскарь не спеша продолжил:

— Вы в трансе, вы подчиняетесь только моей воле, своей воли вы лишены, также как вы лишены свободы. Сейчас вы откроете глаза, но продолжите находиться в трансе.

Арестант открыл глаза, но жизни в них не было, взгляд его был абсолютно пустой, вовсе не тот эмоциональный взгляд, который Аквилла видел на записи.

— Сейчас вы садитесь на табурет, но не на простой табурет — с его помощью можно путешествовать во времени, садитесь я проведу вас сквозь время.

34-ый сел на табурет у стола, и Аквилла продолжил:

— Вы сели и едете на табурете как на лифте, спускаетесь вниз — в прошлое. Я отмеряю расстояние, на которое вы погружаетесь, вы говорите, что видите. Раз, вы прошли назад на полтора часа, что вы видите?

— Темно-коричневую стену комнаты.

— Хорошо. Два, вы вернулись на 1 день назад, что вы видите?

— Койка арестанта сверху, арестанта 35-ого.

— Три, вы вернулись на 1 неделю назад, что видите?

— Вижу заседание, Инквизитор рассматривает сыскарское ходатайство о моем аресте.

— Хорошо. Четыре, вы вернулись на 3 недели назад, что видите?

— Наручные часы.

— Что вы по ним понимаете?

— Что опаздываю на 15 минут, уже пора идти.

— Что еще видите?

— Стол с алкоголем и закусками, рядом со мной — Человек.

Даже сквозь транс у 34-ого прошла нервная дрожь по телу при этих словах. Аквилла включил диктофон на запись и спросил:

— Итак 12 июня 20** года в вечернее время, где вы находились?

— В «Сокровищнице».

— Что вы делаете дальше?

— Мы вышли на улицу, сели в машину и подъехали к моему дому вместе с Человеком. Подходим к двери парадной моего дома. Вдруг вижу, что перед нами в парадную зашла соседка, живущая двумя этажами выше, обращаю на нее внимание Человека. Он говорит о том, что полночь настала, и возвращается к машине. При словах Человека я быстрым движением выхватываю ремень, догоняю соседку, накидываю петлю из ремня ей на шею, стягиваю, она не сразу понимает, что происходит, и не успевает оказать сопротивление. Я вытаскиваю ее из парадной, одновременно удушая ее примерно полминуты пока тащу до машины.

— Что это за машина?

— Зеленый седан — Тойота 20** года выпуска.

— Что дальше?

— Помещаю соседку на заднее сидение машины за тонированные стекла, снимаю ремень, чтобы не задохнулась, заклеиваю ей рот скотчем.

— Откуда скотч?

— Передал Человек.

— Дальше.

— Ей на голову надеваю тряпичный мешок, руки связываю за спиной ремнем, затем мы едем к кладбищу, я закуриваю, Человек приказывает мне затушить сигарету, я затушиваю ее об руку пленницы, она начинает стонать, приходя в себя.

— Что еще сказал Человек, когда вы подъезжали к кладбищу?

Тут 34-ый запнулся. Сыскарь взглянул ему в глаза и, не отрывая взгляд, механически с нажимом повторил:

— Что сказал Человек?

По лицу 34-ого прошла искажающая гримаса, точно он выдавливал из себя слова:

— На заднем сидении твоя 24-летняя дочь, ты отнесешь ее на могилу жены, там ты сделаешь то, что тебе не дали сделать 8 лет назад, скроешь следы как должен, также закопаешь ее в ту же могилу, затем вернешься домой и забудешь наш сеанс экстремальной терапии сегодня. Ни при каких обстоятельствах ты не укажешь кто я, если окажешься в сыске, ополчении или Инквизиции, на допросах помни ты не виновен и не причастен, ты — жертва ошибки. Мое внушение закончено — исполняй.

У Аквиллы отвисла челюсть — вот оно что — вот она правда — вот почему он искренне отрицал свою виновность, ему запретили об этом помнить, им манипулировали как марионеткой, вот только магнетизер, скрывающийся в зеленом седане, не мог предположить, что его двенадцатый инструмент подвергнется сеансу постороннего гипноза. В задумчивости Аквилла сказал все тем же механическим голосом:

— Что дальше?

— Я взял на руки свою связанную дочь и отнес на могилу своей жены, а там…

Аквилла пододвинул диктофон поближе и взглянул в потолок со вздохом: ему было омерзительно слушать как 48-летний подонок насиловал девушку вдвое моложе себя, да еще и воспринимал это как инцест, вдруг, сыскарь поймал себя на мысли, что уже не меньше полутора лет перестал испытывать позывы к тошноте, слушая своих клиентов, уж слишком много жести прошло перед его глазами, слишком много дел он успел довести до инквизиторских приговоров и даже успел заработать прозвище «черный следопыт», видимо с легкого словца Веселенького, за свой неизменно черный галстук — единственный предмет одежды который запоминали злодеи, в остальном внешность сыскаря была для них загадкой, недаром он всегда ставил их лицами к стене, а сам располагал освещение таким образом, чтобы оставаться в тени, если не весь, то, по крайней мере, лицом. К гипнозу он прибегал нечасто — только по особо темным делам — но слухи в криминальных кругах и тюремных камерах уже приписывали ему сверхъестественные способности, вроде вызова духов, ясновидения, хиромантии и прочее, и прочее. Разве, что сглаз и наведение порчи ему не приписывали. Хотя увы — гадать на делах как это делал его старший коллега — Шлейхель, Аквилла даже не пытался — предубеждения.

И это — несмотря на то, что основам гадания, ясновидения, спиритизма и сглаза, как и гипнозу, сыскаря и обучили в тайной организации, в которую из-за стечения обстоятельств Аквилле пришлось вступить около двух лет назад. И выучили его похоже хорошо, раз сыскарь смог преодолеть блок магнетизера достаточно высокого ранга, который оборзел настолько, что отправляет своих марионеток преступать закон практически в центре Второпрестольной. Тут повисшая тишина прервала раздумья сыскаря.

Это 34-ый закончил свою историю тем, что вернулся домой, положил одежду, перепачканную землей, в стиралку, а сам лег спать.

Аквилла взглянул в глаза арестанту и тоном, не допускающим возражений спросил:

— Кто был за рулем зеленого седана?

34-ый молчал.

— Опиши мне его, скажи его имя.

Молчание.

— Это приказ! Кто это был?! ГОВОРИ! НЕМЕДЛЕННО! СЕЙЧАС! — рявкнул Аквилла.

Руки 34-го затряслись, он весь побледнел, положил голову на стол, закрыл затылок руками и закричал:

— Нет, нет, нет, не могу, не могу, страшные кары ждут меня, Змей похитит мой разум, Дракон сожрет мое тело, Змей похитит разум, Дракон сожрет тело, боюсь, боюсь, боюсь, страшно, страшно, страшно, запрещено, запрещено, запрещено…

— Тогда говори, где мне найти Дракона!

— В «Сокровищнице», конечно, — ляпнул 34-ый, внезапно он выпрямился, его глаза округлились от страха, он зажал себе рот руками, мгновенье и через пальцы начала сочиться пена, глаза арестанта закатились, он рухнул навзничь и забился в конвульсиях.

Аквилла вскочил и крикнул:

— Дежурный, врача!

Недоумевающий конвоир — тот самый пожилой прапорщик — с табельным наготове влетел в кабинет, постоял один миг соображая ситуацию и вызвал по рации медчасть. Вскоре припадошное тело 34-ого на носилках переместили в госпиталь. Сыскарь в шоке вышел из кабинета и тут же в коридоре закурил сигарету, его никто не останавливал, прапорщик тоже в шоке уже смолил тут свой беломорканал, он не глядя захлопнул за Аквиллой металлическую дверь в допросную.

Только через три часа проснувшийся адвокат забарабанил в дверь, моля о том, чтобы его выпустили.

Глава 2. Привет с Родины

Аквилла брел поздним вечером по улицам Второпрестольной от изолятора к своему дому. Арестанта еле откачали, практически вытащили с того света. Судя по всему магнетизер, который работал с ним, обладал поистине дьявольской силой. Или божественным даром, это уж как посмотреть, коли он мог одним лишь внушением вызвать обширный инфаркт миокарда при упоминании чего-то хоть как-то похожего на зацепку. Конечно, сам факт, что в деле замешан магнетизер такого уровня значительно сужал круг поисков. В конце концов, достичь такого уровня квалификации без соответствующей подготовки в Университете магнетизма (единственном в Срединном Союзе) было просто нереально. Но и привлечь магнетизера к ответственности — это задача экстракласса: за всю историю Союзного Сыска, а также его предшественника — Комиссии глубинных расследований, едва найдется полдюжины случаев, когда магнетизеры получали тюремные срока.

Вдруг размышления Аквиллы были прерваны появлением двух амбалов. Это было в узком переулке между заброшенного завода и каким-то реставрируемым зданием. Один из амбалов стоял посреди тротуара в трех шагах от Аквиллы, а второй в десяти. Второй посветил на сыскаря карманным фонариком, тогда первый сказал:

— Да, это он. Словесное описание верно. Наш патрон прав. Все-таки сновидящие — большая сила. Извините, господин Самсонов, но мы пришли, чтобы вас убить.

Из-за спины амбал вытащил мачете и замахнулся им над собой, одновременно делая шаг вперед. Он намеревался разрубить барону голову своей железякой, здесь и сейчас, прикончить его окончательно и бесповоротно. К счастью, годы тренировок не прошли даром для сыскаря — он сразу понял, что медлить нельзя и кинулся вперед, вперед пока мачете не закончит замах и не рванется в смертельном ударе. Сократить дистанцию — единственный шанс в бою безоружного против обладателя холодного оружия. В мгновение Аквилла оказался вплотную к амбалу, накрыл его лицо своим деревянным протезом, схватил правой рукой его левую, от неожиданности противник замешкался, замешкался лишь на миг, но этого оказалось достаточно — Аквилла подсек его левую ногу, параллельно толкнув в лицо протезом. Амбал потерял равновесие и рухнул с высоты собственного роста, Аквилла просел в коленях, массой своего тела ускоряя падение противника, так что тот влетел своей головой в твердый тротуар и что-то мерзко хрустнуло и смачно лопнуло там, где у амбала был затылок.

Но радоваться было рано. Аквилла отпрянул назад, поднимаясь, и еле успел блокировать удар мачете второго противника. Благо, что сыскарь то как раз был не безоружным и понял он это когда мачете прорубило его деревянный протез наполовину, да и застряло в нем. Еще хорошо, что когда-то в странном расположении духа Аквилла настоял, чтобы его протез был из твердого дуба.

Глаза нападавшего выражали смесь удивления и недоумения, видимо он намеревался прорубить ладонь до самого мозга сыскаря. Затем выражение глаз сменилось на ступор, когда барон нанес удар ногой в низ живота противника. Наконец, в глазах амбала отразился страх смерти, когда Аквилла отдернул руку-протез, и лезвие мачете переломилось, и сыскарь нанес удар ребром деревянной ладони в шею противника, по сонной артерии. В горячке схватки Аквилла и не заметил, что лезвие мачете осталось в ладони протеза, он понял это только когда фонтан горячей крови остудил его боевой пыл и его голову. Схватив за ворот умирающего, барон крикнул ему:

— Кто тебя послал, кому нужна моя смерть?

Глаза амбала угасали быстро, но прежде чем жизнь окончательно ушла из них, его губы прошептали:

— Самурра достанет тебя.

И бешенство берсерка сменилось у Аквиллы грустью человека, родственник которого очень давно и тяжело болен. Он достал телефон и вызвал в переулок наряд ополчения, карету скорой помощи и дежурного следователя.

— Ну как ты, Юра? — спросила его дежурная сыскарша Марьяша.

— Я в порядке, — флегматично ответил Аквилла.

— Вот это меня и пугает. Ты только что убил двух человек и ты в порядке, хотя по идее не должен быть…

— Эй, — перебил ее Аквилла, — Они первые начали.

— Ну у тебя и шуточки, — прошептали побелевшие от страха губы молодой девушки. Побелевшие даже через слой помады, намалеванной так, будто девушка не на дежурстве, а на свидание собиралась.

Но дальше беседа не сложилась, так как внезапно подошел коренастый мужчина, лет сорока, в кожаной куртке, низкий лоб и развитая челюсть которого говорили не о высоких умственных способностях, но о хватке бульдога, чем выдавали у него наличие чина в конторе, известной как…

— Департамент внутренней безопасности, — мрачно сказал он и добавил, — Оперуполномоченный Хмурый. Это дело в нашей юрисдикции, мы забираем все первичные материалы и приступаем к доследственной проверке, вас, товарищ Аквилла, я забираю с собой для дачи объяснений. Вы под подозрением.

Марьяна от этих слов остолбенела, эх молодежь. Но Аквилла спокойно на этот наглый пассаж ответил:

— Не могу согласиться на вашу просьбу, товарищ Хмурый, согласно пункта 7 главы 3 Общесилового устава я сначала отчитаюсь перед своим надзирающим прокурором и он то и решит вопрос о вашем участии.

— Думаю это вас не спасет — я здесь по указанию своего надзирающего прокурора, полагаю что наши господа надзирающие уже обо всем договорились. Так что я поеду с вами — сейчас, но прежде я изымаю вашу верхнюю одежду и протез как возможные вещественные доказательства.

Аквилле не понравилось ни слова из того, что он услышал, но он кивнул хмурому, начав расстегивать застежки на протезе — порядок сыска есть порядок сыска.

***

Сыскарь был в кабинете господина надзирающего прокурора — Веринского Ильи Иваныча. Без протеза, без своего любимого плаща, зато с изъявшим их оперуполномоченным Департамента внутренней безопасности Хмурым. И кислая физиономия Хмурого не давала поводов к оптимизму. Похоже на основании отсутствия у Аквиллы каких-либо телесных повреждений и в связи с командой сверху, опер собирался выдвинуть против сыскаря подозрение в хладнокровном убийстве двух милых дяденек, пошедших порубить вечерком тростника своими мачете. И похоже он собирался посадить сыскаря в кутузку (так, на всякий случай), но еще более тесное общение с Веселеньким не входило в планы Аквиллы, а похоже (к счастью) в планы господина прокурора — тоже не входило.

Прокурор испепеляющим взглядом посмотрел на Хмурого, но увы бывалого опера этим было не прошибить, он даже не почесался.

Тогда господин прокурор холодно изрек:

— Каков у тебя доступ к гос.тайне, молодой человек?

— Пятый, — небрежно бросил Хмурый.

«Ого, — подумал Аквилла, — Предпоследний для невоенных и недипломатических ведомств».

— Покинь кабинет, Хмурый, доступа к разговору у тебя нет, — отчеканил господин прокурор.

Физиономия Хмурого стала еще кислее, хоть это и казалось невозможным, но ослушаться приказа он не осмелился, только сказал выходя:

— Вы же понимаете, что мне придется доложить об этом своему надзирающему прокурору.

Когда опер вышел, господин прокурор тем же холодным тоном обратился к Аквилле:

— Теперь говори. Только сперва прикинь, чтобы в твоих словах были сведения, достойные грифа секретность шестой степени.

Сыскарь неспешно (с одной рукой все обычные действия делаются не быстро) достал из портфеля карманный компьютер, нашел и открыл закон о гостайне и (к удивлению) обнаружил, что гриф секретно шестой степени может быть присвоен сведениям, угрожающим или способным представлять угрозу основам Срединного Союза, что хорошо, четкого определения этих самых основ наш мудрый законодатель дать не потрудился, а значит у господина прокурора были развязаны руки, то есть дело оставалось за малым — убедить надзирающего прокурора в особой ценности раскопанного по делу 34-ого, и очень кстати вспомнились догадки, изложенные в утреннем разговоре с Веселеньким, а также кстати пришелся тот факт, что Хмурому пришла команда приступать к работе с самого так сказать верха. Оставалось надеяться, что верхи Хмурого не были теми же людьми, что и верхи Веринского.

И барон начал свой монолог:

— Покушение на мою жизнь, которое неудачно предприняли эти верзилы, состоит в непосредственной связи с делом, которое я сейчас веду, а точнее последними событиями по нему — сердечным приступом арестанта № 34, в подтверждение — последние слова моего подследственного на допросе, которые к слову, зафиксированы на диктофоне, когда он начал сдавать своих подельников и, в частности, указал на место встречи с ними перед преступлением — казино «Сокровищница». На 34-ого внезапно напал приступ бессознательной паники, который сопровождался словами — Дракон сожрет мое тело, Змей похитит мой разум — после чего у арестанта случился обширный инфаркт миокарда. Связь его подельников с инфарктом объясняется участием в деле магнетизера высочайшего класса, работающего совместно с воротилами теневого сектора азартных игр и покрывающими их коррупционерами в силовых и правоохранительных структурах. Либо кто-то из персонала изолятора был также загипнотизирован магнетизером, либо его соучастники из коррупционеров получили информацию по официальным или неофициальным каналам, но в любом случае сведения о том, что 34-ый начал колоться быстро дошли до преступной группы и она предприняла самое очевидное в такой ситуации — натравила на меня головорезов, то что я остался жив — это поистине чудо, но это их не смутило и через давление на надзирающего прокурора Крылова они напустили на меня этого Хмурого. Еще один факт — преступление 34-ого, скорее всего не единичный случай, а целая серия схожих преступлений, в которых принимали участие различные исполнители с неустойчивой психикой, и за которыми стоит один организатор — тот самый магнетизер. Полагаю, что криминальная деформация лица настолько могущественного как магнетизер, а также его участие в организованной преступной коррупционной группе безусловно представляет угрозу основам Срединного Союза и потому составляет государственную тайну шестой степени.

Господин прокурор встал из своего вольтеровского кресла во весь свой двухметровый рост, подошел к единственному окну кабинета и задернул бархатную массивную штору, и начал свою ответную тираду, еще стоя спиной к сыскарю, продолжил ее по ходу, подойдя к тому чуть ли не вплотную, а к концу монолога снова сел в свое кресло и, закатав рукава, оперся на правую руку:

— Недоговариваешь, сыскарь. Во-первых, магнетизер, поставив инфаркт миокарда на упоминание кому-либо своей персоны, не мог не поставить блок забвения на свое в принципе участие в этом деле в памяти подследственного, а снять блок забвения ты мог только применив гипнотическую интервенцию, что выходит за рамки допроса, то есть твоя аудиозапись недопустима как доказательство. Во-вторых, если он такой могущественный магнетизер, но отслеживает судьбу Шамалина, почему он просто не внушил тебе мысль о том, чтобы остановиться на Шамалине и не копать дальше? В-третьих, если бы эта коррупционно-магнетизерская мафия действительно хотела тебя убрать, думаю они бы прислали кого то понадежнее каких-то деревенских бугаев с ножиками. В-четвертых, судя по татуировкам нападавших, они заезжие гости и относятся к южносибирским бандам, а мачете они могут использовать (в силу своих тиранических традиций) только для уплаты давнего кровавого долга, то есть это что-то глубоко личное и не связанное с делом насильника. Да и, в-пятых, если честно, серия изнасилований и убийств, за которыми стоит магнетизер? Ты сам то в это веришь? Здесь все-таки жизнь, а не бульварный роман. А в-шестых, ты же знаешь закон о магнетизерах, даже если ты знать будешь, что вот этот Иван Иваныч — преступник, ты ж с ним сделать ничего не сможешь, пока он магнетизер. Но ладно — твои доводы бумага пока стерпит. Даже бумага моего доклада наверх для утверждения грифа секретно шестой степени. Это временно свяжет руки Хмурому, то то он обрадуется. Вот только у тебя есть только трое суток, чтобы добыть весомые доказательства в подтверждение своих версий. Не сможешь — пеняй на себя. Но лучше смоги — меня за неутвержденный гриф секретности тоже по голове не погладят. И еще — как то странно ты на покушение реагируешь — ты точно адекватный человек? Так что на всякий случай — отправлю-ка я тебя пройти курс психоанализа, и учти, что это я по дружески делаю и ты мне по дружески через 4 месяца положишь на стол заключение от психоаналитика. Вот кстати список аналитиков, с которыми заключены гос.контракты на помощь, консультирование и обследования, — выбирай.

Равнодушным тоном (главное все-таки было достигнуто, а психоанализ — досадно, конечно, но ничего) Аквилла произнес:

— Мой выбор бесполезен, так как я ничего не знаю о них. Пусть выбирает случай — вторая колонка списка, седьмая строчка сверху.

Надзирающий прокурор еле заметно улыбнулся краешком правой губы и прочитал, и, пока он читал, взгляд Аквиллы прошел с этой полуулыбки по его руке до сгиба локтя, где неожиданно оказался небольшой, не больше двухрублевой монеты, вытатуированный знак двойной свастики — знак Ордена, Аквилла пораженно сидел, понятно почему прокурор рисковал своей шеей, чтобы прикрыть его, но тут до него дошло, что в голосе Веринского появилась нотка раздражения, которая всегда появлялась, когда ему приходилось что-то повторять:

— Я сказал — Медянцев.

Сыскарь и прокурор переглянулись настороженно, памятуя о словах арестанта № 34: все-таки медянка не змея, а лишь безногая ящерица.

Глава 3. Колдовство и мистика

Глубокой ночью Аквилла вернулся к себе домой в безразмерном кителе, без левого протеза, с трудом одной рукой он открыл входную дверь и зашел в темный коридор, щелкнул включателем и зажег свет. Из единственной комнаты его квартиры донесся голос:

— Как долго. Припозднился ты, сыскарь. Кого-то важного ловил что ли?

— Э, нет. Сегодня меня пытались поймать, — ответил барон вышедшей в коридор в ночнушке заспанной и растрепанной брюнетке, она же адвокат Мария.

— Тебя? — удивилась его зазноба, — Тебя ж никто из твоих злодеев в лицо не знает. Даром что ли маскируешься? Да и куда интересно знать делась твоя деревянная рука?

Аквилла кисло улыбнулся:

— Изъята как вещдок.

— В смысле? — не поняла Мария, — И где твой легендарный плащ? Чего это ты в служебной форме домой вернулся? Ты ж ее и на службе то не носишь?

Аквилла с той же кислой миной на лице прошел на кухню, сел на табурет, щелкнул чайник, и чайник весело зашумел, разгоняя грустные мысли.

— Это был привет с Родины, любовь моя, пара верзил с мачете пытались покрошить меня в капусту, их постигла неудача и теперь за меня взялась внутренняя безопасность.

Миниатюрная брюнетка подошла и обняла сыскаря со спины:

— Отголоски прошлого, да?

— Да.

— Это нормально. В конце концов никто из нас не богат настолько, чтобы свести счеты со своим прошлым к нулевому балансу. Но как они узнали, что ты здесь?

— Забыла в каком мире мы живем? Чудеса, вещие сны, колдовство — не такая уж редкость. И главное — что делать я пока совершенно не представляю.

Мария задумалась на минутку (ей всегда хватало минутки, чтобы выдать светлую мысль, ну а если она задумывалась на более долгий срок — тогда тушите свет от ее креатива) и сказала:

— Наверное, лучше всего дать симметричный ответ.

— Ну я же не колдун, помнишь?

— Но ты ведь знаешь как это делается.

— Может и знаю, — Аквилла повернулся на табурете, прижался к ее груди и зашептал:

— Однажды моя знакомая ведьма рассказала как впервые навела порчу. Взяла коллективную фотографию своих недругов и с чувством глубокой ненависти перечеркнула ручкой крест-накрест лица шести своих родственников, на следующий день все они тяжело заболели и не появлялись в ее жизни больше никогда.

— Вот видишь. Ничего сложного, бери фотографию человека, пославшего за тобой охотников.

Аквилла вздохнул:

— Нет у меня его фотографии.

— Не беда, думаю, фотография не принципиальна, перечеркни с тем же успехом портрет. Уж рисовать то ты умеешь, это я тебе как твоя натурщица говорю, — и Мария с лукавой улыбкой указала пальчиком на свой портрет, висевший на стене, который Аквилла сделал еще пару лет назад.

— И когда мне приступить к черному-черному колдовству? — ехидно спросил Аквилла.

— А вот чайку попьем, и принимайся, Темный Властелин, нам еще с тобой нужно будет глупостями позаниматься, — в тон ему ответила Мария.

***

Аквилла положил на стол чистый лист бумаги, разделил его карандашом на четыре части и легкими штрихами набросал контур того мысленного образа, который он помнил раньше как своего друга, а теперь — своего врага: Самурры. Медленно штрих за штрихом на бумаге вырисовывались скуластое лицо, узкие азиатские глаза, нос с широкими крыльями, большие зрачки сливающиеся с карей радужкой глаз, высокий лоб, короткие прямые волосы, узкие губы, волевая челюсть. Затем еще несколько штрихов поверх, растер их, создавая тени и полутени, наконец, отложил карандаш в сторону — перед ним было лицо Самурры.

— А талант не пропьешь, — улыбнулась Мария, — Давай твори магию.

Аквилла устало посмотрел на нее, и она могла бы прочитать в его взгляде, что все-таки он не верил до конца в то, что у него получится, да и потом просто перечеркнуть своего друга? Это просто неуважение к такому выдающемуся противнику, разыскавшему его через бездну времени и свидетельств смерти барона, мудро зафиксированных и обнародованных Шлейхелем. Крест-накрест тут явно не годилось. Что же, что же, что же?

Тут Аквилле вспомнился символ, вытатуированный как у него самого в основании среднего пальца правой руки, так и у господина прокурора на сгибе локтя, тот же символ был вышит на мантиях Магистров Ордена в области сердца: это не была Омега, изображающая этическую ступень человека, это не была Зета, символизирующая религиозное учение в человеке, также это не был знак Искусства или Совершенной Мудрости, нет, то был знак Неведомого. Вот он подобающий погребальный костер для его соученика, его друга, его врага.

Аквилла прикоснулся углем к нижнему левому углу листа, вывел одну линию, согнул ее путь дальше под углом, затем продолжил ее вертикально через центр листа, вывел ее выше макушки, загнул ее направо, и еще раз загнул направо. Далее таким же образом провел линию по горизонтали.

— Это что свастика? — спросила Мария, положив ему голову на плечо.

Аквилла не ответил ей, он сосредоточился на том, что делал — начал проводить второй ломаный крест в промежутках первого, затем от центра, оставив немного места, закрутил спираль до первых изломов двойной свастики и, наконец, набросал открытый глаз в центре, в пересечении всех линий, после чего накрыл лицо своего врага открытой ладонью и сказал:

— Мир праху твоему, Самурра, — после чего сжал ладонь и смял лист.

Аквилла взглянул на Марию, она коснулась его лица, он прижал ее ладонь к своей щеке, вторую руку Мария положила ему на плечо и притронулась своими губами к его…

***

Самурра встал из-за письменного стола с донесениями своих людей, думая о присланном по телеграфу его агентом — Наблюдателем — из Второпрестольной подтверждения — двое ловцов нашли Самсонова и попытались убить, но их сил оказалось недостаточно. Даже без оружия этот однорукий инвалид прикончил двух профессионалов его банды. Наблюдатель запрашивал распоряжений о дальнейших действиях. Самурра размышлял об этом, хотя вроде бы иного пути у него и не было… Тут сердце Самурры сжал смертельный холод, он прошел к окну своего кабинета, оперся на подоконник и взглянул вдаль, не понимая с чего бы это его сердце так закололо.

— Аквилла, — прошептал он, — Жаль что у меня нет выбора. Жаль что я не могу оставить тебя в покое. А ты молодец — обманул меня в прошлый раз, улизнул из моих лап сейчас.

Вздохнув полной грудью, Самурра взглянул на полную луну и… отшатнулся от окна — в круге луны он увидел двойную свастику, а также круг мандалы опоясывающий первые изгибы линий свастики и в центре глаз, налитый кровью и полный ненависти.

Самурра не понаслышке знал о глубоких таинственных силах коллективного бессознательного человечества, о могущественных символах, о магии — собственно, это тайное знание и неутолимая жажда власти в свое время сделали Самуру и Самсонова врагами. Самурра не раз обращал тайное знание, или как его иногда называют Искусство, против других, упрочняя и расширяя свою власть в своем городе, постепенно становясь серым кардиналом всего Сибирского округа.

Так что теперь, смотря в зрачок этой свастики, Самурра понял: «Смерть идет». Бандит сделал несколько неверных шагов назад, но тут его сердце опять пронзила острая боль. Он взглянул в окно вновь и увидел: свастика-мандала переместилась ближе — она была на стене дома напротив — глаз в центре несколько раз моргнул, наливаясь кровью все сильнее. И Самурра почуял ледяное дыхание смерти, от которой нигде не спрятаться. Однако его воля тем не менее была крепка — по крайне мере он должен закончить начатое. Самурра шаркающей походкой (ноги не слушались, боль не проходила) сделал несколько шагов к столу, внезапно в комнате похолодало, он обернулся и побледнел: свастика заняла подоконник, глаз моргнул, лучи свастики начали расти и вращаться. Рывком Самурра оказался в своему кресле, схватил чистый лист бумаги и ручку, в верхнем правом углу чиркнул: «Всем подчиненным и Наблюдателю», посередине «Последний приказ», с красной строки «Самсонова — найти и уничтожить.», глаза Самурры взглянули на подоконник — там было пусто, взглянул на портрет жены (быть может в последний раз), но не увидел ее — в рамке была свастика-мандала, ее лучи вращались все быстрее, глаз ненавидящим взором сверлил свою жертву. «Вот и все — последние секунды,» — подумал Самурра, но не стал вспоминать все прожитое и испытанное, воля велела ему закончить дело. Однако рука точно налилась свинцом, сердце билось глухо, с перебоями, точно нехотя, кишки скрутило, болью пронзило почки, ныла печень. Тем не менее Самурра нагнулся, прокусил кожу на руке, и новая игла боли привела его конечность в движение — рука вывела с новой строки «Найти и уничтожить любой ценой», строчной ниже дата, справа он начал не глядя свою подпись, а сам взглянул на рамку и увидел свою светленькую Светочку в последний раз. Затем перевел взгляд на прокушенную кожу на руке и издал стон ужаса — из раны сначала проступил глаз, затем лучи свастики, они тянулись по его руке, прошли холодом сквозь плечо, сердце, все нутро, затем вокруг глаза появилась спираль-манадала и тут лучи начали вращаться, внезапно, вихрем; ручка выпала из руки Самурры, он рухнул на пол, согнувшись пополам от боли, из его рта хлынула кровь, черная кровь, целым потоком — видимо, вихрь превратил все его внутренности в кашу, жизнь ушла из глаз Самурры, спираль перестала вращаться, лучи свастики втянулись в центр, глаз закрыл веки, метка Неведомого исчезла. Самурра остался лежать в луже собственной крови — поверженный своим врагом, своим старым другом.

***

Аквилла резко сел в своей постели — он был в холодном поту. Мария дотронулась до его спины:

— Что-то случилось?

— Кошмар приснился, — ответил барон.

— Ты уверен, что именно кошмар?

— Такого не может быть в действительности: я видел Самурру.

— Того упыря, что отправил к тебе своих псов?

— Можно сказать и так, а можно — мой бывший друг, мой враг…

— И что тебе приснилось?

— Что он умер в страшных мучениях, что знак Неведомого пришел к нему и разорвал в клочья все его внутренности, что Самурра лежал в луже собственной крови, навсегда покинув этот мир.

— А что он делал перед смертью? Молился, просил о пощаде, звал любимую?

— Нет, выписывал приказ найти и уничтожить меня.

Мария усмехнулась:

— Значит ты все правильно сделал. Собаке — собачья смерть.

— Не говори так, пожалуйста.

— Разве он заслужил что-то другое?

— Это я заслужил нечто иное, нежели лежать в постели с девушкой, черствею, любовь моя, не прошло и восьми часов как из-за меня погибло трое человек, а я ни капли не раскаиваюсь, что со мной?

— Ты просто хорошо подготовлен, милый. Скоро тебе предстоит предать смерти тысячи. Какое уж тут раскаяние из-за трех шакалов?

Аквилла резко обернулся, положил ладонь единственной руки на затылок своей любимой и долго смотрел ей в глаза.

— Откуда ты знаешь? — спросил он, наконец.

— А ты не обратил внимание на татуировку прямо под моей левой грудью?

— Обычно я не смотрю на нею, а касаюсь соска языком или губами.

— Так посмотри разок, любвеобильный ты мой, — усмехнулась Мария и, улыбаясь, откинулась назад.

Аквилла включил лампу, осторожно приподнял грудь любимой, посмотрел и замер изумленным — там была небольшая, не больше двухрублевой монетки, татуировка знак Неведомого.

— Ох, уж этот проклятый Орден, — прошептал Аквилла, поцеловал татуировку и спросил, — Скажи ты была в Ордене до того, как меня завербовали?

— Нет, — с улыбкой, будто вспоминая что-то хорошее, ответила Мария, — Меня завербовали из-за тебя, тогда на рассвете ко мне пришел сыскарь, как там его, Шлейхель, вместе с женщиной в мантии и маске медведя. Они бесцеремонно вошли ко мне в дом и спросили, люблю ли я тебя настолько, что готова последовать в неизвестность и неопределенность. Все тогда считали тебя погибшим, и это было словно чудесное воскресение. Конечно, я согласилась и ответила, что готова пройти хоть через саму преисподнюю лишь бы быть с тобой. И, как видишь, до сих пор не раскаиваюсь, хотя мне пришлось взять новое имя, сменить место жительства, солгать друзьям и родителям, что я встретила свою любовь — прекрасного человека, приняла его религию и уезжаю с ним в далекую восточную страну. Ха, все тогда решили, что я сошла с ума, как будто никто из них никогда не совершал безумные поступки ради любви. Впрочем я, пожалуй, не солгала им, сказав, что встретила того самого человека.

— В этом ты абсолютно права, — улыбаясь, подтвердил Аквилла, поцеловал ее, и лег, положив Машину голову себе на плечо.

***

Утром в семь часов барон Аквилла проснулся от звонка в дверь. Долгого, настойчивого и нетерпеливого, а затем пошли короткие, конвульсивные и еще более нетерпеливые, один за другим. Аквилла вскочил с кровати, проклиная утренних гостей, накинул халат и пошел к двери. На пороге оказался посыльный в форменной прокурорской одежде.

— Надеюсь, вы принесли мне весть от господина прокурора, что все улажено, дело замято, и так далее? — позевывая, спросил Аквилла.

Мрачный посланец из прокуратуры в ответ, молча прошел, не разуваясь, на кухню и положил на обеденный стол сверток и какое-то сопроводительное письмо, коротко сказал:

— Распишитесь в получении.

— Что это? — спросил Аквилла, разворачивая сверток, в котором оказался достаточно массивный футляр — сантиметров 40 длиной, не меньше.

— Последняя разработка НИИ Геронтологии при Генпрокуратуре. Я как руководитель проекта был против вручения вам опытного образца, но у вас слишком влиятельные и настырнее друзья в руководстве. Распишитесь в получении, а потом рассматривайте сколько влезет.

Нехотя Аквилла поставил свою размашистую подпись на сопроводительной, из которой следовало, что ему, сыскарю, направлена во временное пользование опытная модель боевого протеза РВ-17 в количестве 1 штуки.

— Боевой протез? Это издевательство такое, да? — закипая, прошипел Аквилла.

— Сейчас увидите, что это, — ответил мрачный тип, открывая футляр и доставая из него механическую руку (фрагмент от локтя до кончиков пальцев). Как раз недостающий барону фрагмент руки.

— И что она может? — скептически спросил Аквилла.

Посланник начал свой ответ издалека:

— Боевой протез разработан в рамках проекта Рука Возмездия, это опытный образец № 17. Предыдущие 16 моделей были провалом, хотя можно и назвать их ступенями к цели, поскольку функциональности протеза мы добились именно работая над ними. Но 17-ая — это успех, можно сказать гордость НИИ.

— А почему не работали предыдущие 16-ть?

— Может быть потому что большую часть бюджетов распиливали мои предшественники, а может потому что в них мы рассчитывали исключительно на технику, но год назад Вертинский, курируя работу НИИ, отдал волевое распоряжение и к участию в проекте допустили двух колдунов.

— В смысле магнетизеров?

— Да нет — именно колдунов. Знахарей из каких-то глубинок Союза. Уж не знаю, чего они там не заговаривали, но самое сложное — подключение схем к живым нервам человека успешно произошло. А теперь приготовьтесь.

И он прикрепил к остаткам предплечья барона шину, насадил на нее 5 спиц, а на спицы установил механическую руку, пробормотал «сейчас будет больно», щелкнул по рычагу на руке, в тот же миг шина сжалась, жестко сжались и спицы, механическая рука вдавилась в край живой плоти и Аквиллу на миг ослепила боль: механическая рука прорезала кожу, кровь обильно потекла, затем края протеза резко нагрелись, кровь зашипела, спекаясь, запах жженой крови и плоти окутал кухню. Глаза Аквиллы заволокло туманом, он моргнул несколько раз, резкая боль закончилась.

— Мать вашу! — рявкнул Аквилла и хлопнул кулаком левой руки по столу. Столешница проломилась.

— Аккуратней, это все таки боевой протез, — вставил, наблюдая, посыльный, предусмотрительно отступив на шаг.

Пораженный барон смотрел на свою руку — она слушалась его как живая, на ноющую тупую боль он даже не обращал внимания. Затем он перевел взгляд на гонца — и только сейчас узнал старину Шлейхеля.

— Какого черта, Шлейхель! Чертов мастер перевоплощений, сразу не мог сказать что это ты?

— Как это ты меня раскусил, господин барон?

— На последних словах твой голос слегка дрогнул, ты использовал знакомую мне интонацию.

Два товарища обнялись, а затем расположившись на табуретках у сломанного стола, начали беседу:

— Два колдуна — это же были люди Ордена, да? И Вертинский среди избранных Орденом?

— Верно в обоих случаях, только слово колдуны как то не очень пристало Великим Магистрам… А ты все так же отрицаешь магию?

— Я все еще не в восторге от того, что магия есть в нашем мире, но иногда приходится ей пользоваться, — и Аквилла указал на смятый портрет Самурры, лежащий на подоконнике за спиной Шлейхеля.

Тот повернулся, взял портрет, развернул, посмотрел и нервно сглотнул:

— Ну ты, блин, даешь… Это же чудовищное проклятие Неведомого. От него никто не уходит живым, но и использовавший его затем платит сполна.

— Тут ничего не попишешь: что сделано, то сделано. Хотя оно и правда бьет без промаха. Да еще и отчитывается в сделанной работе. Ты же не просто зашел принести мне протез?

— Да, я узнал, что на тебя охотились, и ты отправлен пройти курс психоанализа к Медянцеву — одному из сильнейших магнетизеров нашей страны. Он не должен раскусить твое участие в тайной организации, а он — может. Наши планы не должны быть поставлены под срыв. Собирайся, пойдем на встречу с Магистром. Где твой орденский телефон?

— Да здесь.

Но набрать номер они не успели — раздался звонок, Аквилла нехотя поднял трубку старого дребезжащего аппарата, провода которого тянулись к стене, но кончались в углу кухни огрызком, не приходя никуда. Приложив трубку к уху, Аквилла тут же узнал печальный голос коллеги своего наставника — голос Магистра Апо.

— Привет, соколик, — раздался меланхоличный голос этого человека (впрочем человека ли? Наверняка ни Аквилла, ни кто-либо другой скорее всего не знали), — Что скажешь?

— Да, вы, Магистр, и так все знаете.

— Ну доложи свое видение ситуации.

— Меня пытался убить человек из прошлого, я не мог этого позволить и ликвидировал убийц, меня послали к аналитику провериться не маньяк ли я.

— Это плохо, соколик, ты ж маньяк, самый что ни на есть настоящий одержимый рыцарь-маньяк, который нужен нашей организации. Чтоб такого придумать, чтоб, с одной стороны, не вызвать лишних подозрений, и не выдать Орден, с другой? — на том конце провода повисла тишина, видимо, Магистр Апо соображал.

Соображал он быстро, так как через несколько секунд стало слышно, как на том конце провода Апо окликнул своего коллегу — еще одного наставника барона:

— Эй, Дио! Дио, очнись, приди в себя! Проект Лицемер завершен?

— Давно, — отозвался раздраженным и, как всегда, полупьяным голосом Магистр Дио.

— Дай-ка результат.

— Подавись! И не лезь ко мне со всякими глупостями, — затем раздался храм Великого Магистра Дио.

Прошла пара мгновений пока Апо вернулся к трубке, и его голос промолвил:

— Надо срочно встретиться. Шлейхель еще у тебя?

— Все то вы знаете, — едко заметил Аквилла.

— Знаю, знаю, соколик. Пусть проводит тебя ко мне.

— А где будет встреча?

— Пожалуй, в галерее современного искусства через час, — ответил Апо и повесил трубку.

— До встречи, — мрачно попрощался Аквилла с короткими гудками и положил трубку.

— Ставь чайник, — сказал барон Шлейхелю, — Тебе нужно будет сопровождать меня в галерею современного искусства, Магистр Апо будет там через час.

Шлейхель не споря начал наливать воду в чайник, похоже ждал чего то в этом роде. Аквилла же отправился будить Марию.

***

Через час они втроем бодро шагали по галерее современного искусства. Магистр Апо был тем еще любителем нагнать таинственности на встречу: он, естественно, не уточнил даже на каком из четырех этажей галереи будет происходить встреча. Так что они бодро шагали из зала в зал, мимо того, что называют современным искусством:

мимо странных кривых зеркал по стенам предбанника:

мимо большого — во весь холл — шестиугольника, по периметру которого катался шар, а из соседнего зала все время прибегали смотрители и говорили незадачливым посетителям:

— Нет, нет, не трогайте руками шар, — и указывали на знак с перечеркнутой рукой, но вновь прибывающие посетители все равно толкали шар;

мимо очень странных залов с матрасами, подушками и одеялами, набитыми человеческими волосами;

мимо не менее странных картин ржавчиной на ваннах;

мимо громадного железного ежа из толстых труб, тянувшихся от стен и пересекающихся в центре комнаты;

мимо зала, в котором транслировался раз за разом короткометражный фильм, по ходу действия которого скульптор здоровенным молотком разносил на куски статую Моисея, а потом она обнимала обломки;

мимо зала, где транслировались два странных перформанса, на одном экране художнику на голову выливалось ведро краски и он пускал пузыри, на другом — у девушки из-за фена или вентилятора развевались длинные волосы.

Наконец, они подошли в центральный на третьем этаже, где за столом сидела копия Льва Толстого, обсыпанная зерном, а по столу, скамье и самому Льву Николаевичу бродили куры, которые клевали зерно и гадили и на стол, и на скамью, и на саму статую классика. Рядом с барьером, отгораживающим это произведение современного искусства от современного же зрителя, стоял человек в балахоне, а на лице у него была бронзовая маска Овна. В обстановке этого места он явно не привлекал лишнего внимания, так что даже не пользовался никакими заговорами невидимости. Магистр обернулся и поманил Аквиллу.

Барон подошел и спросил:

— Чем вам приглянулся эта инсталляция?

— Именно ее символизмом, она хорошо показывает насколько прогнила эта страна за 40 лет вседозволенности, которую называют свободой, правами и демократией. Ты видишь тоже, что вижу я, Аквилла?

— А вы видите, что чернь глумится над авторитетами и над самой идеей искусства как чего-то, что выражает нечто высшее?

— Ты видишь тоже, что и я, — ответил грустно голос Магистра Апо из-под маски.

Он протянул руку, зажатую в кулак, барону. Аквилла подставил ладонь, и Магистр положил в нее массивный серебряный перстень.

— Щедрый дар, — отозвался Аквилла.

— Примерь, — велел Апо.

Но прежде чем одеть, Аквилла его внимательно осмотрел: перстень делился на две половины — одна светлее, другая темнее, на внутренней стороне светлой половины было выгравировано «Все ложь», а у темной половины — «И это ложь».

— И что же это за колдовской амулет? — спросил Аквилла, надев перстень на средний палец настоящей руки.

— Правильно сделал, одев его светлой стороной наружу. Перстень, носимый светлой стороной вовне, позволяет тебе избежать обмана, а темной — обмануть собеседника. Поверни перстень темной стороной наружу и ложь твоих слов и твоего лица не сможет вычислить даже такой выдающийся магнетизер как Медянцев. Да, кстати, все избранники Ордена, получив от Совета Магистров дар, должны пройти три испытания.

— И что мне нужно сделать?

Магистр наклонился к барону и прошептал:

— Убить дракона в его логове.

Аквилла растерялся:

— Какого еще дракона?

Магистр ответил:

— В этом городе остался один-единственный дракон, и ты найдешь его там, где много золота и много алчности, где все бурлит, все изменяется. Я сказал, дальше думай сам. До встречи, соколик, — и Магистр Апо вышел из зала.

А Аквилла еще некоторое время медитировал сначала один, потом с товарищами, смотря на то, как куры вдумчиво клюют зерно на голове Льва Николаевича.

Глава 4. В приемной аналитика

Барон Аквилла, повернув кольцо на своей руке темной стороной наружу, вошел в небольшую приемную. На стеклянной двери, которую миновал барон, были нанесены следующие строки: «Магнетизер У.Ж. Медянцев. Часы приема 10:00-20:00. Частным лицам — прием по предварительной записи. Сотрудникам государственных органов — в порядке очереди».

Аквилла мимоходом задумался, что будет если должностное лицо в порядке очереди подойдет именно во время этой самой предварительной записи частного лица. «Видимо, Медянцеву придется проводить сеанс одновременного психоаналитического сеанса на дух кушетках,» — с долей иронии разрешил данный вопрос сыскарь. Впрочем, судя по скучающему лицу девушки с ресепшена, а также по наличию всего одной скамейки в приемной особых очередей тут давно не было, да и вообще похоже пациенты не особо посещали господина Медянцева.

— Вы по записи? — скучающе спросила девушка, заглядывая в какой-то журнал.

Аквилла удивленно поднял левую бровь: все-таки это прерогатива представителей власти — задавать очевидные вопросы, но вслух сказал:

— Неужели на утро выходного к вашему патрону кто-то записан? Все приличные люди в это время пьют кофе в семейном кругу и обсуждают события прошедшей недели.

— Приличные люди не проходят курсы психоанализа, в принципе, — не растерялась девушка и спросила, — Вы из Столичного Сыска?

— В точку. Как узнали?

— Нет ничего проще: простой гражданин назвал бы время сеанса, а затем номер записи, ополченец вывалил бы на стойку свою ксиву с цепочкой, прокурор начал бы требовать и распоряжаться об отдельном кабинете, Инквизитор, после того как поиспепелял бы меня взглядом, велел бы проводить его к главному, ну а сыскарь сразу начинает меня допрашивать.

— Вы не упомянули представителей законодательной и исполнительной власти.

— Депутаты вызывают магнетизеров на дом. Что касается распорядительных чиновников, то они не приходят к нам вовсе.

— А при переаттестациях?

— Что вы, образ мыслей служителей администраций и комитетов — это страшная тайна, наш дорогой мэр давно решил, что знать ее нам не положено, поэтому к нам просто присылают нарочным их личные дела, на основании которых мы выносим свои заключения, которые с делами также нарочным отправляем обратно.

Зная свою Родину, Аквилла представил как по общей болванке выносятся сотни положительных заключений и спросил главное:

— Как же вам такой хлебный контракт от государства перепал?

Девушка не смутилась, видимо чувствуя полную безнаказанность:

— Мой шеф с господином Президентом в одном классе учился.

«К стенке бы вашего шефа заодно с господином Президентом, а также заодно со всеми их одноклассниками поставить,» — с горечью подумал барон, но вслух ничего колкого ответить не успел, так как стеклянная дверь открылась и вошедший гражданин с порога заявил:

— Назначено на 11:30. номер квитанции 1212.

— Смотровая № 2, — ответила девушка.

Не успел пациент скрыться в коридоре слева от ресепшена, как в приемную вошел еще один гражданин, он был еще лаконичнее:

— Квитанция 1248.

— Смотровая № 18, — также лаконично ответила девушка, и гражданин ушел в коридор ведущий вправо от ресепшена.

— Сеанс одновременного двухкушеточного психоанализа лучше проводить в одном помещении, — прокомментировал Аквилла.

— Вы чего, сударь? Дедушка Фрейд и старый добрый кушеточный метод давно в прошлом. 21 век, как-никак, новые веяния — пациент сидит в комнате, одна из стен которой является зеркальным экраном, из динамика раздается голос магнетизера, пациент говорит в микрофон, а находится ли магнетизер за зеркальным экраном или в своем удобном кабинете — это никого не интересует. Психоаналитик ведь не дает советов и не отвечает за судьбу пациента, он — слушает.

— Зачем тогда тратить деньги на аналитика? Можно встать перед зеркалом и высказать все, что накипело.

— Зеркало не дает трех листов наукообразного текста, которые называются заключением. А ведь оно так необходимо для проштрафифшихся граждан, которых к нам направляют в дисциплинарном и административном порядке.

— Н-да… эта мода на психоанализ в Союзе похожа на культ карго.

— Простите на что, — голубые глаза девушки с интересом посмотрели в глаза Аквиллы. Что-то начало слегка беспокоить Аквиллу, где он мог раньше видеть эту девушку, его всегда крайне раздражало, когда он смутно узнавал чьи-то черты лица, но у него не получалось вспомнить, где они встречались раньше.

— Это очень старая история. Во время последней Великой Войны в Тихом Океане на различные островки сбрасывали на парашютах боеприпасы, амуницию и продовольствие для пиндосовских вояк. Наблюдательные дикари заметили, что все это добро прилетает в особые места, имеющие в центре вертикально закрепленную палку с магическим лоскутом ткани. Тогда они стали возводить копии данных сакральных мест и, о чудо, с неба ценнейшие припасы стали сбрасываться и им… С тех пор война давно закончилась, но до сих пор на многих островах стоят сакральные места, похожие на полевые лагеря ВМФ Пиндостана, вокруг которых с надеждой на небесные блага смотрят вверх туземцы.

Девушка некоторое время смотрела на Аквиллу, потом сказала:

— Знаете вы мне понравились. Пойду переговорю с папой, может, он примет вас лично.

И девушка удалилась через неприметную дверь за своей спиной.

В это время стеклянная дверь снова скрипнула, Аквилла непроизвольно обернулся и… открыл рот от изумления, увидев как всегда мрачное лицо Веселенького. Оперативник решительным шагом подошел к стойке, внимательно посмотрел на дверь, в которую ушла девушка, наклонился к Аквилле и быстрым шепотом протараторил:

— Между насильником и Медянцевым есть связь. Между теми делами об убийствах и изнасилованиях, про которые ты говорил, также проглядывается связь. И след Медянцева в них тоже прощупывается. После моих запросов начальство спустило мне оперативное дело Медянцева, у которого скоро выйдет полуторагодовой срок…

Веселенький замолк на полуслове. Через две секунды вернулась дочь Медянцева, она повернула свою блондинистую головку в сторону опера и спросила его:

— По записи?

— В порядке очереди, — отрезал Веселенький и, нахмурив брови, дал понять, что говорить больше ничего не собирается.

Девушка и не горела желанием продолжать с ним общение, она мило улыбнулась Аквилле, указала на коридор слева и сказала:

— Смотровая № 49, второй этаж, папа ждет. Удачи, сыскарь.

***

Барон Аквилла поднялся на лифте на второй этаж серого здания на Гадюкинской улице и прошел по голому коридору до упора, где тот расходился в разные стороны: вправо были указатели «прачечная», «турбюро», «страховая компания», налево висел единственный указатель «смотровые 33-49». Повернув налево Аквилла прошел в самый конец коридора и на секунду остановился перед массивной черной дверью, на которой белой краской скупо был намалеван номер «49». Аквилла огляделся, остальные 16 смотровых были оборудованы точно такими же дверями. Все различия были в номерах.

Барон потянул дверь на себя и вошел в смотровую. Это была особо ничем не примечательная длинная комната, но узкая комната, единственное что — левая стена представляла собой громадный зеркальный экран.

— Гражданин Медянцев? — спросил Аквилла пустое пространство комнаты.

В дальнем конце зеркальной стены приоткрылась дверь. Аквилла твердой походкой зашел туда. Там была копия пациентской части смотровой, за тем исключением, что еще стоял стол и дополнительный стул. Аквилла с интересом посмотрел на Медянцева, с интересом посмотревшего на Аквиллу.

Это был мужчина около сорока лет, довольно высокого роста, с длинными и слегка неряшливыми черными волосами, трехнедельной щетиной, бледным цветом кожи и, видимо, профессиональной сутулостью. Он сидел за столом, водрузив подбородок на руки, сложенные в замок.

— Присаживайтесь, — негромко сказал аналитик.

Аквилла присел напротив магнетизера. Теперь их разделял только стол.

— Кофе будете? — спросил Медянцев.

Аквилла мельком глянул на электрочайник за спиной аналитика, ряд грязных кружек там же, отметил для себя слой пыли, покрывающий и кружки, и чайник, и вежливо отказался. После ритуального пожимания рук и называния друг другу имен, аналитик предложил перейти к делу, Аквилла был не против.

— Что привело вас сюда? — начал доктор.

— Приказ прокурора. Он беспокоится о моем психическом здоровье после того, как я при самообороне убил двоих бандитов.

— Вы не поняли. Я не спрашивал, кто направил вас в мою контору, я спросил, что привело вас ко мне в кабинет. Вы могли бы как остальные пациенты сесть в кресло в основной части смотровой и пройти курс дистанционно.

— Не знаю. Может вы поможете разрешить мне какие-то личные проблемы?

— Логично. Человек не пойдет на классический сеанс психоанализа, если у него нет проблем. Так в чем заключается ваша проблема?

Про себя сыскарь подумал: «Мои проблемы? Я состою в тайном обществе — Ордене Срединного Союза, планирующем государственный переворот. Это не проблема. Я столкнулся с настоящей магией, практикуемой главами Ордена, не укладывающейся в рамки рационально объяснимого мира, от чего иногда боюсь за свой рассудок. Это тоже не проблема: нельзя отрицать неведомое, когда оно происходит перед твоими глазами только потому, что так жить удобнее. Орден намерен использовать меня как острие чистки в Срединном Союзе. Это также не проблема: чистка необходима Союзу, и лучше ее проведу я, нежели какой-нибудь мясник. Во главе Ордена стоят Магистры, которые являются какими-то непостижимыми сущностями, явно не людьми. Но и это не проблема: точнее это не имеет значения, так как цель Ордена — благородна». Поэтому вслух Аквилла сказал:

— А может вы поможете мне определить мою проблему?

— Думаю это будет несложно. Пойдемте по классическому пути. Расскажите воспоминание из глубокого детства.

— Э-э, какое? У меня их много.

— Мультфильм, к примеру, который запал вам в душу, что у вас всплывает в памяти?

— Прям всплывает?

— В голову что пришло — прямо сейчас!

И Аквилла рассказал ему такой эпизод.

Бородатый полуголый качок прикован к скале, его допрашивает орел, и орел спрашивает:

— А теперь — признайся, какие тайные причины побудили тебя это сделать?

И закованный бородач сурово отвечает:

— Я хотел помочь людям.

Глаза орла наливаются кровью, он рвет печень прикованного своим клювом и, всматриваясь в искаженное лицо допрашиваемого, орел кричит на него:

— Говори правду! Скажешь?

Бородач набирает в грудь воздуха и громовым голосом оглашает окрестности:

— Я хотел помочь людям!!!

И его голос слышен в долине и какой-то там пастух у костра кричит в горы:

— Боги, вы не справедливы!

А тут другой качок с молотом и в рабочей робе, падает на колени и молит прикованного:

— Признайся. Одно только слово и тебя пощадят!

Но скованный цедит сквозь зубы:

— Все равно не поймете.

И орел, полагая что бородач вот-вот расколется, вкрадчиво шепчет:

— Почему же? Ведь это так просто. Скажи — виноват, хотел власти, силы, могущества… Всякий тебя поймет.

Усмешка скривила лицо узника, и он глумливым тоном отвечает:

— Я хотел помочь людям. Неужели вы не понимаете — ведь это так просто. Ха-ха-ха. Ха-ха-ха-ха-ха! АХАХАХАХАХХАХХАХАХАХАХАХХАХАХАХ!

Орел пораженно шепчет:

— Он смеется над нами, — и орел взлетает вверх, насколько высоко он взлетел неясно, но определенно он долетел до огромного и брутального старика, закутанного в тогу, видимо, собираясь донести ему.

Однако в этом не было необходимости — смех заключенного гремел громом до самых небес и явно злил старика. Наконец тот дошел до определенной точки и произнес свой приговор, и голос его пробирал до костей:

— Тебе мало твоих мук? Так получай самую страшную кару — забвение.

И из глаз старика ударили молнии: цепь молний окутала скалу с прикованным, и от этих ударов скала стала проваливаться в появившуюся бездну, но и это не остановило смех. И среди своего торжествующего смеха узник, рушась в пропасть, выкрикнул:

— Я хотел помочь людям — и я помог им.

И смех его звучал, пока земная твердь не сомкнулась над головой мятежника.

И только тогда старик закончил свой приговор:

— Все — нет больше Прометея — и не было его никогда!

Конец.

— Занятный эпизод. А с каким энтузиазмом, с каким жаром вы о нем рассказывали. Почему это вольное изложение древнегреческого мифа так важно для вас?

— В нынешнее время, когда наше молодое поколение узнает о содержании преданий и легенд из компьютерных игр и богомерзких блокбастеров, во всей массе которых не найдется и трех стоящих идей, очень важно сохранить в памяти подлинный смысл древнего мифа, прошедший через десятки веков.

— Но какие именно смыслы вы усмотрели в этом моменте мифа?

— Ну разве это не очевидно? Во-первых, это логика власти: за проступки наказывают, да, но за неповиновение — уничтожают, хотя для власти — даже божественной вполне достаточно и одного, пусть и неискреннего, но слова покорности. Видимо это лежит в самой сущности любого господства — достаточно внешней покорности, чтобы твоя власть была крепка. Во-вторых, и это вопрос мироустройства: боги не справедливы. За добрые дела они воздают злом, за подвиги карают. И если ты жаждешь добиться правосудия на земле — ты должен пойти против богов. В-третьих, касательно самого страшного для личности — это не смерть, но забвение. Такое уничтожение самой памяти о жившем, как будто бы его никогда и не существовало. И, наконец, в-четвертых, и об этом все же не стоило проговариваться детям: действительно, нет Прометея, и не было его никогда… альтруистические поступки и те, кто их совершает… таких не бывает, есть только такие, о которых говорил орел, которые ценят и добиваются лишь силы и власти, просто напоказ выставлять этого нельзя, ведь без благолепных белил и румян морали, красивых слов о чести и правде можно собрать лишь шайку, но не тот прочный режим власти, который называют — государством.

— Но отчего вы упустили концовку мультфильма, ту в которой последствия подвига титана пережили его?

— Потому что последствия, дела, поступки — это всего лишь последствия, дела, поступки. Но личность — не важно человека ли, титана или даже бога — это нечто совсем иное. Именно поэтому Прометей несмотря ни на что потерпел поражение. И это в своем роде предостережение — ты можешь быть великим героем и совершать грандиозные деяния, но если ты потерпишь поражение… тебя ничто не спасет.

— А вы видно с детства были мыслитель. Правда с несколько бедной эмоциональной сферой.

— Ну да. Я — свободный художник и холодный философ, и в сердце моем нет жалости, — вставил Аквилла цитату из классики.

Но аналитик то ли не сообразил откуда она, то ли вдруг задумался о чем-то постороннем, в любом случае он сказал:

— Интересно… пойдемте дальше. Что вам снится? Какой сон всплывает у вас в памяти в первую очередь?

Аквилла пристально посмотрел на Медянцева (прикинул о своем последнем сне о Неведомом и смерти своего друга), затем прикрыл веки, откинулся на спинку стула и стал рассказывать ему сон из какого далекого-далекого периода своей жизни:

— Это весьма странный сон, если конечно к снам в принципе может относится понятие нормальности. Был теплый июльский день. Летнее небо с небольшими облаками. Светит яркое солнце. Передо мной залив — вижу другой берег. Иду по мосту. Мост построен кустарно. На некоторых участках есть рабочие. Не то чтобы они мне не нравятся, но я не хочу чтобы они меня заметили. Я иду вперед, но кажется они меня замечают. Периодически оглядываюсь. В один из моментов вижу, что все таки меня заметили и что рабочие бегут ко мне. Бегу от них. Мост, который сначала был выше уровня воды постепенно приближается к ней и, наконец, перестает быть мостом, а становится какой-то переправой — рядом плотов, соединенных вместе веревкой-канатом. Перепрыгиваю с одного плота на другой, они раскачиваются как льдины. Один край спускается, другой поднимается, но я все перепрыгиваю и бегу дальше. Чем дальше, тем плоты становятся хуже. Наконец, один из них буквально рассыпается от того, что я наступил на него, и я оказываюсь в воде. Всплываю, но по непонятной причине не могу удержаться на плаву, вновь погружаюсь, барахтаюсь, наконец, замечаю рядом небольшую палочку — прутик. Опираюсь на нее, вдавливаю ее в воду и обретаю равновесие, могу плыть. Плыву обратно мимо плотов, доплываю до места, где мост выше уровня воды, понимаю что тут уже мелко, дотрагиваюсь ногой до ила, встаю: я по пояс в воде, передо мной камыши. Рабочие на мосту возвращаются на свои места, чтобы продолжить работу, говорят друг другу что-то вроде «Недалеко ушел то, и стоило из-за него беспокоиться». После этого я просыпаюсь.

Аквилла открыл глаза и увидел горящие глаза Медянцева (наверное, тому и правда нравилась его работа — а что день-деньской сидеть чужие байки слушать, кому ж надоест?). Барон спросил:

— Что скажете, док?

— Давайте разберем ваш сон по косточкам. Какие у вас ассоциации с тем днем?

— Это определенно прекрасный день. Он напоминает мне о глубоком детстве, из летних каникул ранних классов, возможно начальной школы.

— Хорошо, продолжайте, что с тем местом?

— Оно напоминает берег рядом с дачей одних моих родственников, у которых мы часто гостили в июле.

— Так, мы определили пространственно-временной континуум, имеющий значение для толкования.

Аквилла подумал: «Неужели, добавляя в свою речь заумные слова, психолог понимает больше, нежели он понял в начале? Или это нужно чтобы навести научный шарм для суеверного гадания по снам?»

А магнетизер тем временем продолжал:

— Но давайте перейдем к действиям, происходившим в ваших снах. Почему вы оборачивались на ремонтников, почему вам было важно их мнение?

— Возможно, потому, что мне казалось, что эти ремонтники-строители являются как бы хозяевами этого места и по-хорошему, по правилам, мне нужно их разрешение чтобы пройти, но каким то образом я понимаю, что разрешения они дают только своим людям. Поэтому прохожу самовольно, увидев это — они побежали за мной, чтоб возвернуть меня силой.

— Дальше. С чего это взялись льдины? И почему чем дальше, тем мост становится хуже?

— Возможно, мост символизирует мой жизненный путь. Если раньше — в детстве он был крепок, возвышался над уровнем житейских проблем, то чем дальше, тем больше он соприкасается с мутной водицей, с этим постоянно текущим потоком, размывающем размочаливающим разлагающим опоры, по которым идет человек, проживая свою жизнь, лишает человека твердой почвы под ногами. Лишает его надежной опоры… Может я боюсь, не уверен в будущем, боюсь что опорные точки, с которыми я иду по жизни однажды разрушатся, и я низвергнусь в пучину?

— Но причем здесь лед? Мост же был деревянным?

— Да, деревянным. Но послушайте — переходить реку по мосту это одно. Переходить реку без моста это совсем другое. Перейти ее, не замочив ног, можно по льду. А это опасное дело, лед может треснуть и похоронить тебя под ледяным надгробием.

— А пучина? Смесь воды и пузырей, в которой невозможно плыть?

— Думаю это олицетворение моего страха перед тем, что однажды опоры, которых я держусь, будут размыты рекой жизни и я провалюсь, и это меня сломит и я вернусь назад. Но соломинка? Какого черта соломинка?

— Заметьте, вы смогли опереться на соломинку, только когда перестали двигаться дальше. Только тогда вы обрели устойчивость на плаву. И что вы сделали? Поплыли назад, к тому берегу, с которого пришли, а не к тому, к которому стремились сначала. Вы сами считаете, что еще не готовы перейти на тот берег, вы сами предпочитаете отступить. И еще заметьте, когда вы шли по мосту, вы постоянно оглядывались, то есть вы сами надеялись, что вас заметят и силой вернут, вы надеялись на это, потому что тогда это сняло бы с вас ответственность за то, что вы не можете продвинуться вперед.

— Так значит, моя проблема в том, что мне недостает решимости, уверенности в себе перед будущим? Что я еще недостаточно повзрослел, чтобы идти дальше?

— Ну что ж вы сами определили свою проблему, истолковав свой сон.

— И как мне решить эту проблему? Как обрести твердую опору, которую не размоет потоком? Это можно сделать в рамках психоанализа?

— Думаю с этим не будет особых сложностей. В моей клинике их решают на раз-два в рамках стандартного курса. Но у меня нет достаточно времени принимать вас лично каждый раз. Лучше вам пройти курс дистанционно, как остальные. Вам не о чем беспокоится, эта техника одобрена Палатой магнетизеров Срединного Союза.

— Думаю — вы правы. А как долго длится курс, как часто нужно посещать сеансы?

— Сеансы дважды в неделю. Курс в пять недель. Стандартный курс.

— Если позволите, я посещу вас еще один раз лично и тогда окончательно приму решение.

— Как пожелаете, сударь, еще один, но только один личный сеанс. Скажите спасибо, что за вас попросила Лизочка — моя дочь.

Что-то заскребло на душе у Аквиллы, когда Медянцев напомнил ему о своей дочери, что же в ней было такое, что же беспокоило его? Но додумать этот вопрос он не успел — Медянцев широко улыбнулся, и тут барон заметил, что на шее у магнетизера на цепочке висела пробитая монетка. Точнее не монетка, а — жетон.

— Игральный жетон, — задумчивым голосом сказал сыскарь.

— Вы об этой безделушке, — бросил доктор и, сняв с шеи, протянул жетон барону, и прибавил, — Сувенир одного клиента. Подарок на память.

В голове Аквиллы мелькнуло: «Сокровищница, не иначе. Но какая у нее связь с Медянцевым? Да, точно Сокровищница, в Союзе уже два года как игральные заведения вне закона. Что не мешает действовать тайным казино. Немного, но для досуга хватает. На всю Первопрестольную — два или три». И он спросил прямо:

— Это ведь из тайного казино?

— Да, — без обиняков признался магнетизер, и продолжил, — А знаете почему оно действует, а я этого не скрываю? По той же причине, по которой я получил заказ на предоставление психоаналитических услуг всем госслужащим Второпрестольной. Вы поняли, что я хочу сказать? — и при этих словах выражение лица Медянцева стало высокомерным и пренебрежительным.

— Понял. Но не думайте, что коррупционные связи это панацея от всех невзгод.

— Знаю. Но меня также защищает и закон о психоанализе, магнетизме и парапсихологии, предоставляющий достаточные гарантии и иммунитет нашему сертифицированному брату от бюрократов, вроде вас, любящих совать нос не в свои дела.

Глаза сыскаря сверкнули холодным огнем, он бросил краткое «До встречи» и вышел из кабинета.

Перед тем как Аквилла ушел, дочь аналитика заставила его заполнить краткую анкету-квитанцию госслужащего, получившего сеанс психоанализа, и мимоходом подивился свободным порядкам в здешней бухгалтерии — даже удостоверение предъявить не пришлось. А напоследок милашка на ресепшене попросила его:

— Пожалуйста, выйдя во двор, пригласи всех тех, кто там курит.

— Что? — сперва несколько растерялся Аквилла.

— Когда вы пришли на сеанс к отцу, он объявил перерыв во всех смотровых и выставил их во двор — курить. Думаю, они все еще там. Все таки отец не Юлий Цезарь, он может концентрироваться только на том, что прямо перед ним, или живой человек, или шесть десятков мониторов. Думаю он уже вернулся в свой основной кабинет, выпил чашку кофе и неспешно потягивает сигару, которые просто необходимы ему после личного приема пациентов, так что пока вся эта публика снова расположится в смотровых, отец как раз будет готов перейти к дистанционному приему.

— А у твоего отца неплохая деловая хватка с этим дистанционным психоанализом… До встречи.

— До свидания, — ответила девушка, улыбнувшись.

Аквилла вышел во двор и увидел добрых две дюжины человек, сидевших, стоявших и дружно дымивших, несмотря на знак с перечеркнутой сигаретой. Барон на миг задержался, размышляя о том, что помимо знака, есть же и закон, запрещающий курить рядом с учреждениями здравоохранения, к коим несомненно относится и шарашкина контора господина Медянцева, а также о том, что все эти представители органов власти должны бы блюсти закон, а не плевать на него, но затем и сам достал сигарету, чиркнул зажигалкой, затянулся полной грудью и громко заявил:

— Можете проходить, товарищи пациенты, сеансы сейчас будут продолжены.

Некоторые взглянули на него с неприязнью, другие с завистью, а с интересом, пожалуй, только Веселенький, который, подойдя к нему, отозвал его в сторонку, а клиенты-пациенты тем временем, докуривая, один за другим исчезали в дверях психоаналитической клиники.

И опер спросил:

— Что скажешь, друг сыскарь?

— Думаю ты сам понимаешь, что доктору пора присваивать псевдоним Змей, а его подельнику из Сокровищницы — псевдоним Дракон, и вести единое уголовное дело и на них, и на арестанта № 34. Похоже всплывут трупы, похищения, изнасилования и коррупция, если копнуть чуть глубже.

— Как всегда, безапелляционно. И, как обычно, бездоказательно. Не всем очевидны твои выводы и умозаключения. Чтоб прижать того же Медянцева придется и попотеть, и покумекать, — Веселенький приуныл даже больше, чем обычно. Опер был отнюдь не глупый малый, но вкладывать ум и рвение в службу не любил категорически, наверное, поэтому его оперативные разработки и прозвали «резиновыми».

— Полуторагодичный срок поджимает, да? Не реализуешь разработку, прокурор три шкуры спустит, верно? А с кого спустит? С того, у кого дело сейчас в производстве, и не важно, что получил ты его не далее как вчера? Поэтому такая активность, да? — понимающе спросил Аквилла.

— Да уж, — мрачно ответил опер, — Результат нужен как воздух, работать придется, не откладывая.

— Ну это мне только на руку. По паре дел только заскочить сперва надо в свою контору.

— Тогда жду тебя в три часа в кафе Саманчо напротив Сокровищницы.

— Жди, — ответил барон и, не прощаясь, потопал на трамвайную остановку. Времени у него было немного, а посмотреть одну вещь было необходимо.

Глава 5. Сокровищница

Аквилла вместе с Веселеньким зашли в бар «Предместье», просторный зал которого предварял вход в подпольное, но от того не страдающее в известности казино Сокровищница. Предъявив свои служебные удостоверения солидному секъюрити в классических деловых тройках и получив просьбу подождать некоторое время, Веселенький перешел к свободному месту у драпированного зеленым сукном стола, где повисла напряженная пауза замершей игры в какую-то разновидность покера. Аквилла же присел на один из барных стульев. Пока бармен не вернулся из подсобки, Аквилла пребывал в мрачных мыслях: ему вспомнились слухи о чемоданах с деньгами, перевозимых из Сокровищницы в прокуратуру города. Даже имея на руках железные доказательства, привлечь в качестве фигуранта владельца казино практически не реально, подобные постановления сыскарей о привлечении прокуроры ломали об колено на раз, попытки же обжаловать прокурорские решения увязали в бюрократической волоките нашего «свободного и демократического» государства. Перспективы были не радужные: у Веселенького конец карьеры за нереализованное оперативно-розыскное дело, у него — Аквиллы — за заглохшее дело, если насильник все же помрет.

Но тут вышел бармен и мрачные мысли выветрились из головы Аквиллы — он просто остолбенел от неожиданности. Остолбенел и бармен, глядя на Аквиллу. Бармен был бледен как бумага, точно увидел призрака, впрочем скорей всего он действительно давно зачислил барона в разряд мертвецов. Барон же никогда бы не поверил, что идейный заговорщик и конспиратор, горячий борец с капиталистической системой, его давний знакомый — революционер Острослов работает барменом в подпольном рассаднике капитализма.

— Двойной эспрессо, пожалуйста, — нарушил наконец тишину Аквилла.

— Мне казалось, что покойникам нет нужды пить бодрящие напитки, — пробубнил себе под нос Осрослов, заводя на автомате кофейную машинку и все еще не придя в себя окончательно.

— Не все покойники имеют роскошь отлеживать бока в мягкой земле, — хмуро усмехнулся барон, — А вы как я погляжу сменили свои левые убеждения на бесконечно правые и добились успеха вместе с теплым местечком? И кто из нас больший покойник?

— Как человеку спасшему мою шкуру в свое время, я объясню, но учтите, что делаю я это второй раз в жизни, — ответил Острослов, подавая Аквилле чашку кофе, и после того как тот сделал глоток и ожидающе посмотрел на конспиратора продолжил, — Когда я выносил из морга на своих плечах смертельно раненного Вольдемара, попутно отстреливаясь от шайки головорезов, пришедших поглумиться над вашим телом я думал, что все миссия патрона провалена и меня вычеркнут из списков организации, но внезапно все оказалось наоборот — патрону понравилось мое поведение в той ситуации. «Теперь ты скреплен кровью товарища и кровью врага в рядах грядущей революции, именно такие люди нам и нужны, — сказал он, — Однако, чтобы эти мелкобуржуазные шавки не загрызли тебя раньше, чем ты поможешь свершить революцию, я вызываю тебя к себе в колыбель всех революций. Собирай манатки и отправляйся во Второпрестольную — на пересечении улиц Ноябристов и Амстердамских комиссаров жду тебя через неделю». И я отправился, здесь в этом самом месте я и встретился с ним впервые. Отчасти меня смутило, что мне пришлось выполнять революционные обязанности в таком месте. Но затем, проанализировав ход иных революций, когда при смене верховной власти на местах как правило оставались те же чиновники, я понял зачем патрон привлекает сюда весь цвет Второпрестольной бюрократии, чтобы не стать одни из сотен горлопанов Революции, сеявших только смуту и хаос, а иметь реальную власть после падения нынешнего правительства. Однако я увлекся, как получилось, что человек, которого все считали мертвым, пьет кофе передо мной?

— Я повидался с исполняющим обязанности Господа, он сказал мне — еще не все твои дела закончены, и я отправился их заканчивать, одно из этих дел, в частности, касается Сокровищницы и ее хозяина — назовем его условно — Дракон.

— Вы важный человек для меня, а я важный человек для хозяина Сокровищницы, но лучше называйте его не Драконом, а Дрейком. Думаю я смогу организовать вашу встречу с ним, но это займет некоторое время — как я вижу за столом для покера как раз освободилось место — займите его пока, чтоб скоротать время, — с этими словами Острослов удалился в подсобку, а Аквилла, несколько секунд посмотрев на белую улыбающуюся маску, подвешенную над дверью подсобки, — переместился за драпированный зеленым бархатом стол.

***

Статный спортивного телосложения обладатель рыжих бакенбардов с пудовыми кулаками подошел к столу и обратился к Аквилле с Веселеньким:

— Господа, вы можете пройти к рулетке.

Судя по вытянутым лицам остальных игроков, они надеялись пройти гораздо раньше этих вновь пришедших пижонов, особенно того который даже перчаток снять не соизволил, но возражать грузному служителю казино никто не осмелился. Сыскарь вместе с опером покинули погрустневших товарищей по игре и прошли за массивную дверь красного дерева с золотыми вензелями «Aut Caesar — Aut nihil», где оказался зал побольше с полудюжиной столов, на которых размещались веселые крутящиеся рулетки. Вдоль стен зала были расположены автоматы вместе с узкими проходами в отдельные кабинеты, входы, закрытые от любопытных глаз ширмами. В одном из таких проходов Аквилла краем глаза заметил мелькнувший птичий профиль со сверкнувшим стеклянным глазом. «Прямо день встреч какой-то, » — подумалось Аквилле в одном из уголков его сознания. Внезапно перед Аквиллой возник Острослов:

— Сейчас у Дрейк важная встреча, сделайте пока что пару ставок, когда придет время вас пригласят. Получить жетоны можно там, — и конспиратор-бармен указал на столик в середине зала.

Там сыскарь с оперативником и поменяли выигранные в предыдущем зале пару десятков синих евриков на золоченые жетоны.

— О чем мы интересно будем говорить с владельцем казино? — без энтузиазма спросил Аквилла у опера.

— Я — ни о чем. Есть дела поважнее. А ты не обратил внимание, что тут все буквально нашпиговано камерами? — глубокомысленно ответил Веселенький и отошел к ближайшему столику. Аквилла направился к дальней рулетке, чтоб иметь время хорошенько осмотреться. И действительно наметанный оперской взгляд вычленил главное — камеры отслеживали вход, общую панораму зала и похоже отдельные кабинеты. Встав к рулетной таблице и поставив на черную семерку, Аквилла думал чем же можно убедить Дрейка предоставить ему записи с камер, как вдруг услышал:

— Семерка черного, возьмите ваш выигрыш.

Резкое обращение крупье отвлекло господина барона от праздных мыслей и заставил сосредоточиться на существенном — сгребании золоченых жетонов. В конце концов, легенду — посещение казино — тоже надо блюсти. Следующая — семнадцать красное — тоже оказалась счастливой. «Да, что за чертовщина, никак о деле не подумать,» — раздраженно вздохнул и поставил вновь выигранные жетоны на зеро. Напряженный шепот завсегдатаев вокруг стола также не способствовал концентрации.

— Зеро выиграл, — сухо сказал крупье и добавил, — На сегодня эта рулетка закрыта.

Получив мешочек с золочеными жетонами, Аквилла проследовал к столику с прохладительными напитками, рядом с ним оказался невысокий коренастый мужчина с залысиной. Нацедив себе рюмку коньяка, он спросил:

— И какое ведомство сегодня поймало удачу?

Аквилла флегматично ответил, поднимая бокал сока:

— Сыскное. Не везет в полномочиях, везет в рулетке.

— Золотые слова, — осклабился в подобии улыбки собеседник Аквиллы, — Инквизитор вроде меня мог бы сказать тоже самое.

Аквилла посмотрел на этого человека более внимательно и неожиданно быстро (в сравнении с Марией, например) увидел выползающий из-под ворота рубахи край двойной свастики. Стянув с пальца перстень, Аквилла протянул своей рукой бокал к рюмке Инквизитора и сказал:

— За удачу правоохранителей?

Инквизитор скользнул взглядом по татуировке Аквиллы и ответил:

— И за справедливость.

Осушив свои чарки, двое служак завели неспешную беседу, по ходу которой Аквилла выяснил, что его собеседника зовут Виктор, что он Старший Инквизитор Прибрежного района Второпрестольной, а также что Инквизиции до смерти надоело быть в роли довеска нашего полицейского государства, что почетная обязанность бить по рукам политическим оппонентам власть имущих настолько опостылела, что Виктор до сих пор не сложил с себя мантию только потому, что верил — не за горами время самостоятельности судебно-инквизиционной власти, не за горами тот день, когда Инквизиция выйдет на Большую Охоту и очень многим из нынешних больших боссов от бюрократии тогда небо с овчинку покажется.

— Но особенно проклянут тот день, когда они родились на свет те, кто продал свою страну в далеком 91-ом и сдал врагу все народы, проживающие на нашей земле, — и, переведя дыхание, Виктор добавил, — А после этих славных деяний, можно и мне будет в страну Вечной Охоты без страха и сожаления отправляться.

— Ну положим это совсем не обязательно, я думаю и после этой самой Большой Охоты, о которой вы говорили, дел еще очень даже много будет…

Но развить свою философскую идею Аквилла не успел, так как к столу подоспел тот самый рыжебакенбардый секьюрити и заявил:

— Мэтр Дрейк ожидает Вас, пройдемте.

Аквилла оглянулся, но Веселенького нигде не было видно.

— Придется идти одному, — себе под нос сказал барон.

— Удачной охоты, — последняя реплика Великого Инквизитора также не добавляла оптимизма.

***

За обсидиановой дверью с золоченой вязью «Lasciate ogni speranza, voi ch’entrate» оказался небольшой кабинет, основную часть которого занимал стол владельца казино, в вольтеровском кресле спиной к окну помещался он сам — высокий блондин со светло-зелеными глазами, лет сорока. На подоконнике сидел как видно его личный телохранитель, похожий на приведшего Аквиллу секьюрити как брат близнец, с той только разницей, что его бакенбарды были иссиня черными. Без отдельного приглашения наш барон присел на стул напротив мэтра Дрейко.

— Чем обязан, сыскарь Аквилла, находящийся под подозрением и расследующий государственные тайны? — спросил мэтр.

— А вы достаточно осведомлены обо мне, думаю, что и то зачем я прибыл вам известно, — ответил барон.

— Восстановить ваше доброе имя я не в силах, — сухо ответил мэтр и прибавил, — Все мы под горпрокуратурой ходим.

— Не думаю, что вы намекали бы на связь моего расследования со светлейшим именем господина городского прокурора без веских доказательств, таких как, например, видеозапись встречи Светлейшего с маньяком или его кукловодом, а может — бухгалтерской книги, в которой отмечены перемещения денег из вашего заведения в прокуратуру, — сказал барон.

На секунду повисла пауза, которую нарушил Дрейко:

— А какую ставку вы можете поставить, отчаянный игрок? — и зрачки мэтра сузились от предвкушения.

— Принимают ли в вашем казино настолько высокие ставки — как жизнь? — не моргнув глазом, ответил Аквилла.

— Ха, эта ставка моя любимая, хоть и самая распространенная, которую в казино мира Величайший-из-Крупье принимает на черное, красное и на зеро. Да, он — крупье — только принимает эту ставку, но сама она — в руках того, кто могущественнее всех, того, чье имя Случай. Правда, есть ставка, превосходящая жизнь и это — судьба. Готовы ли вы, сударь, поставить на банк свою судьбу? — по щекам Дрейко внезапно растекся нездоровый румянец.

— Извините, я не понял, что вы выставляете взамен? — решил на всякий пожарный уточнить Аквилла.

–Как насчет этого? — и из глубин стола мэтр извлек толстый гроссбух, открыл его на случайной странице и показал сыскарю. У того аж заныло под ложечкой, когда он увидел ровный разграфленные столбцы, с суммами в рублях, евро и долларах, а также подписями, кто отпустил и кто принял, при этом в графе приемке предварительно стояли подписи Медянцева, как посредника, а затем заверяющие получение конечными адресатами подписи различных лиц горпрокуратуры с расшифровками фамилий. Такой удачи и такой бюрократии от коррупционеров сыскарь никак не ожидал.

— По рукам, — только и смог выдавить барон — его дыхание даже слегка перехватило. Да и потом — ему чертовски везло в тот день в двух предыдущих залах, как не испытать удачу еще разок?

Мэтр неторопливо открыл один из ящиков стола и достал оттуда позолоченный Смит-Вессон и один патрон к нему.

— Думаю правила русской рулетки вам не надо разъяснять?

— А вы до безумия последовательны, но причем тут ставка в судьбу? — задумчиво спросил Аквилдла, открывая барабан револьвера и помещая туда боеприпас.

— Это вы поймете чуть позже, — сказал Дрейко, наблюдая как барон провел барабаном револьвера себе по левому предплечью.

Уж очень легко барон прислонил холодную сталь дула к виску, то ли он чересчур надеялся на колдовство Магистров, которое ему обещали как опору и защиту в Ордене, то ли слишком опьянился своей удачей в предыдущих залах, а может ему и правда было все равно жив он или мертв. Но щелчок спущенного курка не вызвал в нем даже выдоха облегчения, он только передал револьвер мэтру Дрейко, смотря на того холодным взглядом. Тот провел барабаном револьвера себе по правой руке. «Так он левша,» — вдруг сообразил Аквилла, вспомнил о странной гематоме на правой щеке 34-ого, но крикнуть «Подождите! У меня есть пара вопросов!» он не успел. Дрейко нажал на курок и оглушительный треск выстрела вместе со вспышкой вынесли мозг мэтра на стену, и в тот же миг секъюрити за спиной мэтра и секъюрити за спиной барона встали на колени, согнулись в поклонах до земли и произнесли загадочную фразу:

— Долгая жизнь тебе, Великий Дракон!

После чего буквально обратились в золотые статуи. Потолок и стены маленького кабинета раздвинулись — раздались в стороны. Мгновенье и барон оказался в пещере, освещаемой тусклым светом факелов, в шахматном порядке расположенных по стенам пещеры, пол которой устилали золотые монеты, слитки, статуи. А перед Аквиллой оказался труп мэтра, дергающийся в неистовых конвульсиях. Через несколько секунд труп разорвался на клочки, а на его месте оказался огромный покрытый золотой чешуей дракон, четыре когтистые лапы которого погружались по колени в золотые монеты, а два чешуйчатых крыла стояли торчком на его спине.

— Ну здравствуй, охотник за сокровищами и удачей, — оскалилось чудовище, говоря человеческим голосом, — Ты ведь знаешь, что победитель дракона сам становится драконом?

— Эта драконья мудрость не относится к истинным героям рода людского! — нашел в себе силы не растеряться Аквилла.

— Самодовольный болван, отведай моих клыков! — проревело чудовище и его голова на неожиданно длинной шее понеслась к барону. Барон молниеносно ударил в верхние зубы дракона своей левой рукой, но отдернуть ее не успел, когда от удара драконья башка затормозила и из глаз ее посыпались искры, но тем не менее громадная пасть сомкнулась, барон слегка удивился, что металлический протез принесенный ему Шлейхелем выдержал подобный прикус. Дракон услышал металлический скрежет вместо крика боли и замер в изумлении — оторопел.

— Вот из чего сделаны настоящие герои! — гаркнул Аквилла и, метнув свою правую пятерню впился в драконий глаз. Адский рев потряс всю пещеру, чудище замотало головой, задергалось всем телом, но Аквилла крепко держался левым автопротезом за драконий клык, а правой рукой за глазное яблоко твари. Наконец, при особо сильном махе башки чудовища, что-то мерзко хлюпнуло-хрустнуло, и Аквилла, пролетев полпещеры, рухнул на какое-то барахло, к счастью, это оказались персидские ковры, и он ничего не поломал. Очередной рев чудовища потряс пещеру, Аквилла взглянул на свои руки, ощутив влагу правой ладонью и увидел в левой руке — клык, а в правой что-то отдаленно похожее на драконье глазное яблоко.

— Отведай огня, Смертный! — взревело чудище и взвилось под потолок пещеры.

У Аквиллы перед глазами мгновенно пронесся весь курс настойчиво отрицаемых им магических занятий у Великих Магистров, барон насадил зрачок дракона на его же клык, от чего тот стал искриться. Тем временем дракон под самым сводом пещеры разинул свою пасть и выдохнул в сторону барона целое облако огня. Но Аквилла не собирался так просто сгорать, искрящимся клыком он в мгновенье ока изобразил перед собой двойную свастику со спиралью в кольце первых фаланг, оставшуюся висеть в воздухе искрящимся узором, затем свел руки в молитвенном движении перед собой и приложил татуировку на пальце к центру узора. В тот же миг раздался подземный гул, перекрывший рев чудовища, гул, с которым камни пещеры и золото пещеры поднялись в воздух, встали стеной и нерушимым мчащимся к дракону валом смяли огненное облако и накрыли чудовище.

— Будь ты проклят, Аквилла! — был последний взвизг монстра, чьи кости уже начали ломаться под прессом камней.

***

Аквилла моргнул. Вместо пещеры, полной золотом, перед его взором вновь предстал кабинет начальника казино. Напротив него с вышибленными мозгами развалился в кресле мэтр Дрейко. На окне с головой, разбитой упавшим с потолка кирпичом, лежал секьюрити, чьи иссиня черные бакенбарды успели окраситься красным. Все здание трясло и лихорадило, по стенам достаточно быстро шли трещины. Вскочив, Аквилла схватил со стола конторскую книгу и бросился к выходу. Он перепрыгнул через лежащего навзничь второго секьюрити также с раскроенной кирпичом головой, распахнул дверь и помчался через разрушающуюся залу с рулетками. Пробежав — пропрыгав через игральные столы, Аквилла мчался к двери красного дерева, миновав центральный столик менял, у которого все еще находилось несколько сумасшедших игроков, набивавших карманы золочеными жетонами.

— Спасайтесь, кретины, вы тут совсем с ума что ли посходили!? — рявкнул им барон.

И, о чудо, они оглянулулись, взвыли как стая собак и кинулись вслед за Аквиллой. Бар Острослова не только рушился, но и начал гореть, что можно было заметить по клубам дыма, вырывающимся из подсобки. Судя по тому, что улыбающейся маски ни над проходом, ни за стойкой не было, старина Острослов успел ретироваться. На эти наблюдения у Аквиллы ушло половина драгоценной секунды, так что он выбегал из здания последним, когда от подземных толчков у Сокровищницы в буквальном смысле слова стены заходили ходуном. Не успел Аквилла добежать до противоположной стороны улицы как адский грохот и облако пыли, окутав его, доходчиво сообщили, что казино Сокровищницы, от крыши до самого своего основания разрушилось, рухнуло, можно сказать, под тяжестью своих пороков. Поблуждав в толпе, выбежавшей из Сокровищницы и прилегающих к ней домов, Аквилла нашел Веселенького.

— Ну что? — был многозначительный вопрос бароны к оперу.

Веселенький посмотрел на него дикими глазами, несколько раз открыл и закрыл рот, после чего все-таки пришел в себя и, показав на невесть откуда взявшуюся спортивную сумку, сказал:

— Сорвал куш. Десяток жестких дисков с записями. Архив за полтора года в суматохе смог вынести. Вся охрана в первые минут лишилась голов. Мистика какая-то.

— Это ничего, в нашей жизни еще не такое бывает. Я вот тоже куш сорвал — конторская книга коррупционных связей городской прокуратуры по линии казино-Медянцев-карманы-коррупционеров. Поехали, что ли, с этим добром к нашему районному прокурору, он человек честный, порадуем старика.

И они стали отходить по улице Амстердамских комиссаров в сторону оставленной машины Веселенького. Но тут их движение затормозилось.

— Не так быстро, Юрий, — тут перед ними появился человек со стеклянным протезом вместо глаза.

— Твой знакомый? — слегка растерялся Веселенький.

Но Ворон не дал Аквилле ответить:

— Кровь Самурры — на тебе! ДА Я ТЕБЯ НА ЛОСКУТЫ ЗА НЕГО ПОРЕЖУ!

И головорез кинулся на барона, выхватив из-под плаща кортик. Первый удар Аквилла отбил металлическим протезом, от второго увернулся, но тут к счастью вмешался опер — от его пинка под коленку Ворон на мгновенье замешкался, а тут и барон подоспел — своим металлическим кулаком так двинул тому в подбородок, что Ворон рухнул в нокдаун. Возится с ним сейчас не было времени, да и не хотелось, так что вместе с Веселеньким Аквилла помчался к машине. Запрыгнули в нее и шустренько поехали, когда внезапно господин барон обнаружил, что на заднем сиденье все это время сидела фигура в темно-зеленом плаще и черной маской медведицы на лице. То ли Веселенький был слишком шокирован от и без того сверхъестественных сущностей и полтергейстов, творящихся перед ним только что, то ли на всех магистров очень сильное заклинание незаметности. Ну а может на них просто без их желания никто не обращает внимания.

— Да, Великий Магистр Арти? — спросил Аквилла предательски дрогнувшим голосом.

— Ты молодец, барон. Не успел получить первое испытание, как уже его прошел. Но и второе испытание не ждет — собственно поэтому я здесь.

Их авто мчалось через кварталы мрачных готических зданий и не менее мрачных ампирских высоток причудливо сочетающихся друг с другом. На удивление несмотря на час пик на улицах не было людно, да и машин почти не было.

— Если вы будете каждый раз при своих испытаниях мне дороги от пробок расчищать, то я согласен их хоть каждый день получать, — постарался пошутить Аквилла.

— Ты божий дар с яичницей не смешивай, человек и птица, — в тон барону ответила Магистр Арти, надо сказать, что только когда в голосе Арти просыпались игривые нотки, барон вспоминал, что этот Магистр — все-таки женщина. Наверное, женщина.

— При чем тут яичница? — механически спросил Аквилла, внезапно задумавшись — человек все таки этот Магистр или нет.

— А при том, что отсутствие пробок — это просто твое везение сейчас, думаешь если б у тебя сегодня не был счастливый день, одолел бы ты Великого Золотого Дракона? Но не об этом речь. А речь сейчас о твоем втором испытании — ты должен разоблачить Великого Змея. Даю подсказку — к нему можно подобраться через его змеевку. И еще — возьми вот это — пригодиться.

И Арти вручила барону маленький ключ из нефрита. Скривив губы в усмешке, Аквилла спросил:

— Нефритовый ключ от яшмовых врат змеевки?

Внезапно Магистр Арти рассмеялась, вот уж не ожидал барон настолько человеческих эмоций от практически сверхчеловека.

— Да ну вас мужиков, все одно на уме! Спать тебе с ней незачем, у тебя своя милая есть, зря мы ее что ли в свое время тебе добывали, — и с этими словами Магистр Арти покинула машину так же неожиданно, как появилась в ней, благо Веселенький как раз стоял на светофоре.

— Ты чего? Все нервничаешь из-за того типа с ножом? Хотя и правда что то слишком часто они на твоем пути появляются, — осторожно спросил опер.

— Да нет, с чего ты взял? — попытался непринужденно ответить сыскарь.

— Потому что ты уже 10 минут сосредоточенно молчишь и смотришь в зеркало заднего вида, — сказал вновь мрачный как всегда товарищ Веселенький.

— Да нет, ничего. Ты это… домой меня сперва подкинь, — попросил Аквилла и на всякий случай засунул руку в карман, в котором нащупался маленький ключ.

Веселенький кивнул и, к радости барона, не произнес ни единого слова до конца поездки.

Глава 6. Встреча с Тенью

Приняв душ и смыв с себя цементную пыль Сокровищницы, Аквилла сидел на кухне и пил чай. Он размышлял о рухнувшем казино, добром десятке трупов, появившихся под завалами из-за его действий, возможном психическом расстройстве, из-за которого он видел дракона, связи казино с Медянцевым и скорой речи на совещании силовиков у прокурора Вышинского. Да так заразмышлялся, что не услышал мягких шагов подошедшей к нему девушки, пока та не закрыла ему глаза ладошками, а ее волосы не коснулись лица барона. Сыскарь вдохнул и растерялся, мягкий и теплый запах с тонким, едва уловимым оттенком фиалок говорил о том, что на кухне находилась его любимая — Екатерина… Он дотронулся до сухих, вечно обветренных кистей своей милой, спустил кисти к своим губам и поцеловал любимые руки. Повернулся, обнял и прижался к груди Екатерины. Она погладила его по волосам, положила ему руку на левое плечо и отстранила Аквиллу немного назад. Они посмотрели друг другу в глаза, ее губы нежно улыбались, а глаза сияли. Он поднялся, приник к ее скуластому лицу и слился с ней во французском поцелуе. Ладонь Аквиллы коснулась ее груди, она обняла его за плечи, он взял Екатерину на руки и отнес на кровать. Конечно, странно, что несмотря на пестуемую и лелеемую подозрительность сыскарь не задал себе (да и, собственно, ей тоже) ряд вопросов: что делает Екатерина во Второпрестольной, как она узнала его место дислокации, как она попала к нему в квартиру, почему она нисколько не изменилась за два года разлуки, почему она не удивлена тем, что Юрий жив, хотя должен быть мертв, и чем вызван ее любовный порыв? И в какой момент ему нужно порвать Марией? Но этими вопросами Аквилла озадачился только, когда Екатерина ушла в душ. И отсутствие внятных ответов на эти вопросы дико напугало барона. Он встал, подошел к зеркалу, висящему на стене.

— Я же не схожу с ума, правда? — спросил он у зеркала, прижавшись к нему любом, вдруг его отражение высунулось из зеркала, схватило его за плечи и стало трясти бедолагу, при этом крича ему в лицо:

— Конечно, ты нисколько не сходишь с ума! Это не ты в свое время умер и разговаривал со странным божеством — столпом света по имени Лорд, не ты был воскрешен Екатериной с помощью сигарного дыма, не ты общался с помощью зеркала как по Скайпу, не ты получил механический протез вместо руки, не ты общаешься с неизвестными в масках и балахонах, невидимых для окружающих, и исполняешь отдаваемые ими приказы, не ты наколдовал проклятие, от которого были выпущены кишки у Самурры, не ты сражался в пещере с Драконом, владевшим находящимся в центре Второпрестольной казино, и уж точно нет ничего странного в том, что с тобой сейчас спала любовь всей твоей жизни, которую раньше ты даже взасос не целовал. С тобой все нормально, парень, ТЫ В ПОЛНОМ ПОРЯДКЕ!

Наконец, Аквилла вырвался из хватки своего двойника и схватил табуретку, намереваясь метнуть ее в зеркало, но его остановило две мысли: первая — разбитое зеркало — это очень плохая примета, а вторую — он тут же озвучил:

— А почему это ты не упомянул о Его Божественной Тени?

— О черт, подловил! — выругался образ в зеркале, обращаясь на глазах барона в темный силуэт и затем, развернувшись, уже молча убегая в глубь отражения в зеркале, впрочем Аквиллу это уже не могло смутить. Видимо дала о себе знать магическая подготовка в Ордене. Как что-то само собой разумеющееся, он прокусил подушечку большого пальца и кровью на зеркале нарисовал символ Неведомого, стоило ему начать перечеркивать ее, как тень впопыхах вернулась обратно и, упав на колени, стала молить:

— Не надо, пожалуйста, не губи, я только шутил и то не по своей воле, а исполняя Его указание, Его Волю. А так то я — парень очень даже неплохой, сметливый, способный…

— И что ты можешь мне предложить? — спросил Аквилла.

— Пригожусь, службу исполню тебе, — проговорила Тень, и почему то Юрий поверил ей (может потому что она смутновато, но весьма сильно походила на него самого?). Барон достал табакерку с ночного столика, открыл и сказал Тени:

— Полезай, будешь со мной для надежности, но помни, у меня служба простой не будет.

И Тень исчезла в табакерке.

«Не покурить мне теперь трубку… обидно,» — подумал сыскарь.

— Чего это ты там сам с собой беседы беседуешь, кабель? — раздался голос Марии из ванны.

И тут озарение пришло к Аквилле: у Марии тоже есть магистерское кольцо, но в отличии от баронского, похоже оно было заговорено на соблазнение образом первой любви. Как говорится: «Элементарно, Ватсон», просто не надо забывать в каком мире живете, господин сыскарь, и какое безумие творится вокруг, если ты идешь по путям Неведомого. И внутренне, расслабившись, сыскарь пошел под душ к Марии. Ну, а табакерку — закинул перед тем к себе в сумку. У барона был еще почти час до совещания, назначенного в районной прокуратуре.

***

В актовом зале районной прокуратуры, когда туда вошли Аквилла и Веселенький, за круглым столом уже сидел: прокурор, начальник сыска, глава специального отряда ополчения, Инквизитор и двое оперативников — как их звали барон вспомнил не сразу, но вспомнил — Илья и Котовский. Прокурор бросил вошедшим краткое «Садитесь» и указал на два места между начальником сыска и главой спецназа. Аквилла и Веселенький сели, но совещание не началось, пока представители органов не закончили беседовать друг с другом по всевозможным текущим вопросам, так что сыскарь с опером успели выпить по чашке кофе, покурить и еще выпить по полчашки. Наконец, Илья, потянувшись, спросил у прокурора:

— А зачем, собственно, вы собрали всех нас?

— Наш сбор вызван явной необходимостью, о которой я предлагаю доложить почтенному сыскарю Аквилле, — ответил прокурор и выразительно посмотрел на барона. Во взгляде его читалось ожидание, что сыскарь набрал достаточно для чего то заслуживающего шестой степени государственной тайны.

Аквилла прокашлялся и заговорил:

— Расследуя кладбищенское изнасилование по делу Шамалина, нашей аналитической командой были установлены схожие эпизоды, из чего следовало соучастие в этих преступлениях магнетизера высокого ранга, проверяя на причастность к делу аналитика Медянцева, ход расследования совпал с оперативной разработкой оперуполномоченного Веселенького, следуя по звеньям преступной цепочки, мы оказались в подпольном казино Сокровищница и буквально за секунды до ее обрушения, мы сумели спасти оттуда ценнейшие доказательства коррупционных связей, отмыва нелегальных доходов казино через аналитическую контору Медянцева с откатом значительной доли в прокуратуру города, а также достоверно установили факт связи аналитика с владельцем казино и тянущейся продолжительное время серии тяжких преступлений — убийствами, изнасилованиями, похищениями. В связи с изложенным, предлагаю провести наступательную операцию по Медянцеву, получить от него признание и на основе его показаний на коррупционеров начать крупномасштабную зачистку верхушки властей города, для для чего потребуется силы оперативных подразделений, санкции Инквизиции и массированная поддержка спецназа.

Мерный голос Аквиллы и вес слов, которые он говорил, а также деловой тон сыскаря ввели собрание в состояние некоего гипнотического оцепенения. То, о чем большинство присутствующих старалось не говорить вслух даже беседуя наедине с самими собой, было высказано так ясно и определенно, что это с одной стороны было шоком, а с другой (и это читалось по лицам), принцип «были бы факты, а привлечь можно кого угодно» составлял сущность каждого из сидящих за этим столом — да, прокурор знал кого пригласить на совещание, кто — настоящий законник, а кто — трясущийся за свою шкуру шакал.

Установившуюся было тишину нарушил начальник сыска:

— А какие есть конкретные доказательства? И какие вы предлагаете меры включить в операцию?

Совещание отошло от осознания масштабности задачи по свержению и привлечению к уголовной ответственности бюрократической верхушки Второпрестольной и переключилось на детали. Веселенький начал предъявлять трофеи из Сокровищницы.

Глава 7. Дуэль со Змеем

Аквилла повернул перстень эмблемой вовнутрь ладони, выдохнул и вошел в роскошный и просторный парадный кабинет аналитика, тот сидел за внушительных размеров столом, на котором помещалось примерно восемь огромных мониторов, и микрофон.

— Не ожидал увидеть вас так скоро, господин сыскарь, — встретил Аквиллу Медянцев подозрительным взглядом, но даже его проницательным глазам было не под силу одолеть чары Магистров — он видел только маску встревоженного человека.

— Увы, не случилось ничего из ряда во выходящего после нашей встречи, — ответил ему Аквилла вслух, а про себя подумал «Разве, что я Дракона одолел».

Конец ознакомительного фрагмента.