И пели ей райские птицы.

Ника Январёва

У повести богатая история. Первая встреча с Лилей, Павлом, Олегом, Светланой состоялась у автора в 12 лет. Потом было ещё несколько вариантов; последний обрел право на существование в виде полноценного произведения. Благодарность художнику Марии Михайловой. Непростая история любви, роковой цыганский глаз, тайны раннего детства, остроумные детские проделки, настоящие чувства и кипящие страсти. В первую очередь книга адресована девушкам «в интересном положении» и молодым мамам, а также влюблённым.

Глава 6. Шалят…

Лиля проводила своего солдата горючими слезами. Олегу даже пришло на ум: «Как по покойнику убивается». Не выспавшееся бледное личико казалось повзрослевшим, точно за последние сутки вчерашней школьнице пришлось много пережить. Но нет, всего лишь сидели, тесно прижавшись, в её комнате: Олег не отпустил «на волю», сам за ночь тоже глаз не сомкнул. Отчётливо слышны были в тишине его беспокойные шаги. Ушёл, правда, рано, в утреннюю смену на завод. Перед этим вызвал Павла в коридор.

— Смотри мне! Башку отверну!

— На молоке обжёгся, теперь на воду дуешь, — устало отозвался тот. Не было в «черноглазом нахале» ни гонора, ни выправки, ни бравады превосходством. Олег понял: и этот весь исстрадался. Скорей бы уж покончить с вымотавшей всех мелодрамой. И выскользнули из памяти первые дни собственной службы — шесть лет назад. «Вот уж там всю дурь из тебя повыбьют!» Но беззлобно подумал, с сочувствием даже.

— Ты, Пашка, зла на меня не держи. Лилька — она ж такая… Сам знаешь, короче. А тебе выдержать желаю, чтоб не сломали там. Таким, как ты, там хуже всего приходится. Да… Ну, бывай, браток! — протянул широкую мозолистую ладонь, которую Павел с чувством сжал. И на этот раз не были похожи на скрестившиеся клинки их взгляды.

Отрыдав положенное, Лиля с головой ушла в домашние дела. Конечно, Светлане только в радость была круглосуточная помощница. Но как же тяжело выносить рядом присутствие вечно угрюмого человека!

— Лиля, а куда ты собираешься пристроиться? Школа-то тю-тю, а тунеядцы и нахлебники в нашей стране не одобряются, — с наигранной весёлостью произнёс Олег как-то за ужином. Девушка откликнулась сразу, очевидно, эта тема была обдумана:

— Да в культпросветучилище пойду, на библиотекаря. Там вроде бы точные науки не сдают.

— И будешь всю жизнь, как…

— И буду всю жизнь, как! — нервно перебила брата Лиля и выскочила из-за стола.

— Что я такого сказал? — воззрился Олег на жену.

— Письма ещё не было, она вся на нервах. Не трогай её пока, Олежек, это понемножку пройдёт, — Светлана мягкими пальцами коснулась руки любимого мужчины — и тоже поинтересовалась:

— Да, а что ты имеешь против библиотекарей? Тихо, спокойно, с книжками… Лучше уж с книжками, чем с капризными больными, по-моему.

— Чего ж сама в медики пошла?

— Так не подумавши! — рассмеялась Светлана. А потом призналась:

— Не больно я до книжек-то, это Павлик и за меня, и за себя. Да и сестричка твоя — книжная мечтательница.

Олег, расслабившись было от смеха жены, вновь напрягся.

— Это даже я со школы помню. «Что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом!»

— Ой, не скоро ещё, не скоро, — возразила Светлана.

— Ну, старшим братом, хрен редьки не слаще. Всё-то у неё проблемы на ровном месте, всё переживания…

— «У неё, у неё»… А мы с Олей, значит, не входим в круг твоего внимания… А у нас, значит, ни проблем, ни переживаний нет, — неожиданная обида прорывается в словах Светланы.

— Светочка, я…

Махнула рукой, наклонила голову, к мойке отошла с грязной посудой. Олег бросил недоеденный кусок и всем корпусом развернулся к равнодушной спине жены. Стул под ним недовольно хрипнул. Ох и морока с этими женщинами! Никогда спокойно не поешь. Чего вот сейчас надулась? Олег пошарил руками о штаны — с детства привычка осталась — и к жене:

— Я охламон, паршивец, шантрапа! Сволочь, наконец! Не молчи только.

Соизволила повернуть красное лицо. Плачет? Может, дурак, но понять логику женских поступков порой просто невозможно. Тихо и потерянно:

— Све-ет… — и в щёчку.

Что она там бормочет?

— Конечно, я сижу дома… у меня уже и вид не такой приятный… и кожа после родов… и фигура…

Господи, что за чушь она несёт?!

Олег решительно разворачивает свою 19-летнюю жену — от этих вечных кастрюль, которые кого угодно состарят. Отбирает недомытую тарелку.

— Тебе же всё время некогда, я и не знал, что… А я ведь не желторотый жеребец, могу управлять своими эмоциями.

— Зачем? Я хочу чувствовать… твои эмоции. Потом, отрицательные же ты не скрываешь.

— И что, я десять раз на дню должен говорить, что люблю тебя? — усмехается Олег.

— Можно и больше, если хочешь.

Он улыбается.

— А если я… стесняюсь?

Теперь улыбается Светлана.

— Ну уж! — сомневается.

А Олег вдруг по-настоящему краснеет, как мальчишка. И прячет лицо у неё за спиной, привлекая к себе. Заслоняясь ей же от неё.

— А я на самом деле стесняюсь. И до сих пор не верю, что ты — моя… И боюсь тебе показаться назойливым…

И это говорит внезапно охрипшим прерывистым голосом её 24-летний супруг, высокий коренастый мужчина с грубоватым и не всегда бритым лицом, с манерами всегда уверенного в себе человека!

Светлана счастливо смеётся.

— Глупый какой! — снисходительно-нежно произносит она и обвивает его могучую шею. Быстрой горячей ручкой ныряет за вытянутый ворот его футболки…

— И ты, правда, не оттолкнешь и не стукнешь мне по рукам?

— Глупый какой! — повторяет Светлана; в её интимном шёпоте столько всяких оттенков. А уж эти шаловливые женские пальчики…

…Лиля, до которой из кухни долетали отдельные слова, уловила, что супруги, вроде бы, стали выяснять отношения. И, не дожидаясь дальнейшего развития событий, подхватила возившуюся с игрушками племяшку и выскочила на улицу, «подышать перед сном». Вся дёрганая от разлуки с Павлом, меньше всего хотела сейчас быть вовлечённой в какие-то посторонние недоразумения.

Когда Лиля вернулась — спустя часа полтора, должно быть, — в комнатах по-прежнему было пусто: мельком глянула в открытые двери обеих. И свет почему-то не горел. И подозрительно тихо было за кухонной дверью. Оленька вырвалась из рук тётки и громко затопала по коридору новыми твёрдыми сандаликами: она не любила закрытых дверей. Удар крепким кулачком наотмашь — и вскрикнувшая мама поспешно прячется, путаясь в домашнем халате, а у папы такой вид! Лиля, точно окаченная кипятком, хватает ребёнка, не позволяя дольше рассматривать сконфузившихся родителей.

— Пойдём, Оля, баиньки пора. Тебе песенку спою, тебе сказку расскажу…

В её напевном речитативе слышится снисходительное ехидство. За вновь захлопнутой кухонной дверью раздаётся явственно сдавленный залп хохота: молодые люди уже оценили комичность ситуации.

— Скоро ночь, — улыбается Олег жене, домывая последнюю тарелку. Она неодобрительно качает головой, скрываясь в ванной:

— У меня ещё целый воз белья!

Лиля сжимает руками виски и силится не заплакать.

Назавтра Олег пришёл с работы весёлый.

— Пляши! — помахал у сестры перед носом заветным конвертом. Наскоро отбившись от него, Лиля шмыгнула в свою комнату и так хлопнула дверью, что родители Оленьки переглянулись.

Какие нежные написал ей Павел слова! Как осторожно и трогательно, хотя и не совсем понятно, отзывался о её стихах, которые пихнула ему в карман уже на вокзале. (Это ещё те, о которых упоминала как-то в «сибирском письме»). «…Удивлён, восхищён… А в общем, и выразить не могу, что чувствую к тебе, прочитав это… Представить не мог, как серьёзно, страшно и оглушительно отзовётся в тебе тот август. Я многое понимаю теперь. Лишь теперь… Жаль, что не прочёл сразу, как сочинила. Моя травинка-былинка, ты даже не представляешь, насколько это важно… Прости, что недооценил тебя тогда, за всё прости, моя милая девочка. Ближе и дороже тебя у меня нет никого…»