Участь смертных

Ника Лемад (2025)

Между вечностью и угасанием. Упасть, забытыми, отвергнутыми. Участью смертных связанными. Первые круги вокруг Порядка бытия, созданные из первых забот, рожденные первыми сложностями. Нарушившие течение, коснувшиеся людей и заболевшие ими. Никто из них не знает, кто посмел обокрасть Смерть. Каждый подозревает каждого, сомневаются и не могут отпустить друг друга. Каждый имеет свое желание; им нужно встретить Вечность, чтобы просить. Им нужно вернуть украденное, чтобы получить прощение. Их желания переплетаются, их чувства приземляются. От вечного холода до любви и ненависти. Отыскать и вернуть. Раскрыть лицемера. Обрести покой.

Ловушки

В первый раз попался в окружение лютой зимой, когда уставший, голодный, замерзший, едва волочил ноги по обледеневшему насту снега. Одежда из чудесной мягчайшей шерсти в условиях подлинной зимы оказалась бесполезной; высокие сапоги хороши были скользить над землей, однако все изодрались о корку льда.

Никогда не думал, что так выживают. До недавнего времени и слова-то такого не знал: выживание.

Лес шептался недобро, казался чужим и не принимал его больше. Скрылся, затаился, как выжидал, чем закончится этот путь. Разбегались цепочки следов, по которым человек легко определял их хозяев. Только вот встреч с ними хотел бы сейчас избежать.

Ноги растапливали снег и проваливались. Конечности жгло ледяным огнем онемения.

Привалился к забеленному дубу, сполз по коре вниз, на снег. Сжал кулаки и сунул под мышки в попытке их согреть. Над головой свисали с веток целые сугробы; казалось, тронь их — и путник исчезнет бесследно под белой горой.

И что мне делать, подумал отрешенно. Судя по ощущениям, имел все шансы замерзнуть здесь же. Руки медленно покрывались синевой.

Волчий вой застал его врасплох; подскочил, озираясь. Потерял бдительность, что было непростительно, в то время как стая подобралась совсем близко.

Ноги человека не спасли бы.

От трех волков убегал уже олень, крупное благородное животное, сбивая мощными рогами комья снега с кустарников, с низко клонившихся хрустальных ветвей. За ним взлетали сверкающие мерзлые фонтаны, осыпая иглами хищников, жадных до теплой крови.

Олень дрожал, заглядывая назад. Он задыхался. Слезящиеся глаза не разбирали дороги.

Зацепился за толстый сук, рванулся вбок. Резкой болью взорвался череп.

Упал на передние колени, на миг ослепнув.

Смерть дышала ему в спину, чуял ее так остро. Ее близость гнала подниматься; копыта заскользили.

Чуть поодаль послышалось ржание лошади. И голоса. Людские.

Беглец рухнул, не находя сил более, морда пригнулась к земле. Белые облачка дыхания со свистом вырывались из ноздрей.

Прикрыл удивительные для животного глаза, яркую зелень весны. Готов ли?

Услышал детский смех, сварливую отповедь старших; в этом царстве льда прозвучали голоса двух мужчин. Притихли волки. Ушли или затаились — ничем себя не выдали.

Олень перевел дух. До нервно трепетавших ушей донесся радостный возглас своих спасителей, заметивших тушу на снегу. Рога, завопили они.

Животное продолжило гонку.

* * *

Второй раз был попросту неосторожен, хотя уже должен был поумнеть. Жара стояла невыносимая, короткую шерсть облепили мухи, разъедая шкуру до гноящихся язв. Язык распух в пасти, вот-вот вывалится.

Не раз мелькала мысль, что ловушки будут преследовать его остаток жалкой жизни. То ногу подвернет в яме, то рогами зацепится, шею потянет. Возможно, в облике человека было бы проще выжить, только леса покидать опасался. На людей и их повадки насмотрелся вдоволь, а животные оставались понятными и простыми.

Пить хотелось безумно, понадеялся на покой леса, хоть и знаком был с его фальшью. Вышел к озеру, к воде. Мотнул головой, фыркнул, готовый бежать при малейшем шорохе.

Было тихо. Тогда рискнул, подошел к самому берегу, сунул морду в воду, млея от удовольствия.

Скрип, треск ветки; зверь насторожился, весь подобрался. Мгновение размышлял, в воду нырять или скрываться по суше. Побежал по берегу, подозрительно тихому. Может, и зря сорвался, думал, всего лишь птицы резвятся в ветвях.

Чуть поодаль колыхались жесткие былки сорняков, прыжок в которые завершился металлическим лязгом. Олень заревел.

Забился, упал, проехавшись по колючкам брюхом и протащив за собой капкан. Передняя нога сломана, понял сразу. Затих, боясь привлечь того, кто поставил ловушку, спрятал голову.

Пережидая первый приступ боли и чувствуя свое колотящееся сердце, не мог не подметить злую иронию происходящего: на него всем плевать и каждый встречный стремится убить. Поразмыслил бы дальше, где оно закончится, то наказание, и позволено ли ему будет сделать выводы, только в голове все путалось. Воды захотелось до ужаса.

Звук голоса — и моментально притворился мертвым.

Шелест травы расслышал, рука потрогала его рога. Кто-то подышал на морду, погладил. Ребенок, понял по голосу, начавшему причитать. А где ребенок — там и взрослые особи. Начал стараться окаменеть усерднее, а пережатая железными клещами нога дернулась. Почуял запах воды точно у своих губ.

Пей, сказала девочка, еще раз погладив его по мягкому носу. Пей, тебе нужны силы.

Олень распахнул глаза и встретился с печальным взглядом ребенка. Светловолосой, слегка чумазой, по щечке протянулась грязная полоска. Она смотрела на него так, как видела нечто большее, чем другие. Лет четырнадцать — пятнадцать на первый взгляд, не меньше веков — по внутренним ощущениям.

Полежи, сказала она, предугадав движение. И добавила, что сегодня он не умрет.

Почти сразу пришел сторонний шум, кто-то продирался по лесу через кустарники. Девочка глянула туда и улыбнулась, а после ушла. Олень подтащил к себе поврежденную ногу, тихонько хрипнув. О человеческом ребенке забыл сразу, как увидел человеческого подростка, парнишку, озабоченно разглядывающего сначала примятые колючки, а после — огромного оленя. Темные волосы убраны были под широкую повязку, охватывающую лоб, взгляд хмурый. Обругал кого-то сквозь зубы и принялся разжимать дуги капкана.

* * *

Он часто приходил к тому подростку, Уилу, как его называли местные. И видел, как он растет, набирается опыта и шишек. Парнишка был чересчур озабочен знаниями, ему было бы уютно в компании ученых. Но вместо этого проживал в деревеньке, Лиговке, один, на самом отшибе, ближе к густому и мрачноватому лесу. И, если не читал и ничего не варил в своих котлах, то пропадал среди деревьев с корзиной.

Оленя он не боялся. Ни когда доставал его ногу из капкана, ни после, когда вернулся с телегой и чуть не помер, затаскивая туда животное, чтобы отвезти к себе. Два месяца выхаживал и не ленился собирать ягоды, траву и листья для питания зверя.

Сам зверь не раз думал сменить облик, но опасался пугать молодого знахаря, поэтому прилежно валялся на сене и радовался передышке от битвы за место в мире.

Окрепнув, в благодарность сопровождал Уила в его прогулках, показывал природу, приоткрывал ее секреты; давал знания, которых нет в пыльных фолиантах. Любопытно было, что парень в лесу больше ориентировался на свою интуицию, чем на здравый смысл, а при всей своей наивности в переделки попадал много меньше него самого, великого знатока. Вывод напрашивался, что самонадеянность не всегда хорошо; и Дар этот вывод сделал.

В своих хождениях однажды встретили того ребенка, который недели назад на берегу озера подарил надежду гибнущему зверю. Олень ее помнил, радость отразилась в его необычных глазах.

Не ходи, остановил его Уил. Как знал, что именно это и собирался сделать зверь, и положил руку ему на шею. Рука придавила тяжело; да и голос прозвучал непривычно сухо. Она из обители смирения, сказал, она Мунганзи, видящая.

Такое остережение прозвучало угрожающе, вместе с тем разожгло любопытство, которого не было минуту назад. Олень посмотрел на девочку пристальнее, после чего подумал о ее появлении: знала ли она, кто попался в капкан, что заставило ее пройтись именно там? Провидение или случайность, судьба или жалость, что двигало ею? Теперь уже не сомневался, что она направила Уила на помощь.

Девочка подняла глаза, увидела знахаря. Незаметно, краем глаз, покосилась на оленя рядом с ним. И на ее хорошеньком личике дрогнул намек на улыбку, а Дар решил вдруг, что смешинка точно украсит слишком серьезного ребенка, и захотел отчаянно, чтобы она улыбнулась; живо и внезапно, как делают дети. А потом ее отыскали сестры, принеслись, путаясь в своих длинных серых платьях, и намек исчез, так и не сформировавшись до конца.

Олень заметил первый порыв при звуках голосов — бежать. И почти поверил, что ребенок это сделает, она точно напряглась вся. Но нет, сестры выскочили из-за деревьев как зерно из дырявого мешка, прям-таки просыпались на землю: стало их как-то сразу много и даже чересчур. Девочка пошла за ними без возражений.

* * *

Мунганзи стала тем последним аргументом в пользу перехода на сторону людей.

В следующий раз Дар пришел к знахарю на двух ногах. Оделся рядом с одной из бельевых веревок, на которых трепалось на ветру выстиранное белье, только обуви не отыскал. Камешки, сухая земля кололи босые ноги, поймал несколько колючек; с каким-то ожесточением стукнул пяткой по земле и поморщился. Стал смотреть внимательнее, куда ступает.

Желудок неприятно урчал, что заставляло поглядывать на листья, такие яркие и привлекательные, но совершенно бесполезные для завтрака. А еще до ужаса хотелось выпить чего-нибудь горячего, вода из луж порядком надоела.

К дому своего спасителя пробирался в обход деревни, чтобы не приметил кто на нем своих штанов и рубахи и не погнался с воплями. Не имея намерений напугать парнишку, по дороге пытался пальцами расчесать волосы. Никогда не путались, и вот незадача, даже они стали в тягость. Припомнил, что для всего у людей имелись отдельные инструменты, для прически — зубцы из дерева или металла вдобавок к различным лентам и зажимам. Всю эту премудрость или следовало опробовать, или браться за бритву.

Смешная ситуация для порождения Вечности, Лесного охотника. Смешная и нелепая, побираться по миру смертных и постигать науку сострадания на своей шкуре, порядком уже потрепанной. До сих пор не осознал конечной точки своего пути и боялся, на самом деле, даже задумываться о ней.

Он шел очень тихо и, размышляя, замедлился, свернул не туда, даже не заметил этого. Тропа пропетляла между камней и истончилась, под ногами уже примялась трава, яркий свет сменился зеленой лесной тенью; колючек стало больше. Одна из них воткнулась в пятку ощутимее остальных.

— Эй!

Дар запрыгал на одной ноге, стараясь не заорать в голос от досады. Что удержался от кражи башмаков покрепче вместе с одеждой. Вернул бы потом. Наверное. Или отработал. Мысленно посмеялся, представив себя в толпе девиц, шагающего к озеру с тазом грязного белья, чтобы постирать в уплату за еду и одежду. Или с черпаком в руке у печи. Хотя вряд ли ему такое поручат. Может, живность пасти сможет?

— Капканов и силков полный лес, господин! — опять окрикнули его. — Не сходите с тропинок, даже если и заблудились!

Смысл слов достиг наконец цели, Дар чуть не шарахнулся в сторону, но замер, лихорадочно озираясь. Рука еще помнила предыдущую встречу с железом, повторения не хотел. Поэтому очень осторожно опустил ногу вниз, изучив траву под ней. Зелень рябила множеством веселых бликов, прорвавшихся сквозь густую листву, скрывала свое коварство. Без прежней легкости, интуиции и единения с природой он походил на слона, который только все рушит кругом.

— Выходите обратно! — прокричал Уил и заметил взгляд из-под бровей, устремленный на него, стоящего на тропинке. — А впрочем… Стойте там. Проведу.

Забрался вглубь кустарников метров на двадцать, тут можно не только в капкан отловиться, также вместо медведя в яме кольями продырявиться. Тогда Уил его не спасет, сколько бы трав и заговоров не знал.

— Стою.

Уил ступал по его следам, перед собой ворошил палкой разномастные сорняки. Что-то шевелилось в них, стрекотало, во все стороны разлетались кузнечики.

— Как же вы забрели сюда? Из города сами?

— Из города? — переспросил Дар. — А, да. Из него.

— То-то я думаю, лицо ваше незнакомо, — юноша широко улыбнулся, остановившись в теньке, в двух шагах от незнакомца. Вытер лоб, согнал муху. — На природу полюбоваться выбрались или ищете что?

— Я… — историю-то он не подготовил. А слова с языка сами не потекли, ни гладко, ни коряво. Как бы так начать, чтобы закончить маленькой Мунганзи. Умница Рей уже уболтал бы Уила на спине себя вынести, пока сам Дар стоит истуканом и пялится на лоб юноши. И как раньше не заметил?

— Глаза у вас… — Уил тоже засмотрелся. Быстро смутился, поняв, что в упор разглядывает чужака. — Простите, господин. Очень необычные, такие не забудешь.

Уил просто снял свою ленту с волос. Видно, не ожидал встреч с людьми. Дар отчетливо почувствовал дуновение тревожного холодка.

— Твоя отметина…

— Ах, это… — Уил прикрыл лоб ладонью. Дар почему-то знал, что он именно так и поступит. — С рождения. Кто что говорит, бабка твердила, что прятать нужно. Просто… — Прищурился, огляделся беспомощно и закончил, не глядя на внезапного свидетеля его чертовой метки, которая и решила судьбу младенца в момент, как только ее увидели: — Выведу вас на путь и пойду своей дорогой. Я не глазливый, господин.

Дар совершенно забыл о ловушках и о том, что стоит с шипом в пятке. Придирчиво разглядывал парня, будто впервые его увидел, и очень поражался. Себе, в первую очередь, ведь слепота ему не была присуща. Раньше, по крайней мере.

— Кто твои родители? — И сколько времени вообще прошло с того момента, как они втроем открыли свои рты в той выжженной битвой рощице, на поле смерти, Дар не представлял. Годы, столетия? — Который год сейчас?

Уил так изумился, что забыл прятать свою метку. Приоткрыл рот, заглядывая в лицо человеку. Много выше и сильнее него, но, кажется, и много глупее, раз спрашивает о таких простых вещах.

— Так третье столетие пошло, — сказал и развел руками, показывая это третье столетие.

Дар потрясенно откинул назад голову, воззрившись на такого же потрясенного Уила. Минуту подумал, но ничего не придумал, пришлось спрашивать:

— Это что за система исчисления такая? Откуда оно идет, третье столетие?

— С нового отчета, — с готовностью пояснил Уил. — До этого были вроде тридцать или больше тысяч лет, я не помню. — А вот это Дару уже было знакомо. Облегченно выдохнул, поняв, что память еще при нем. — Господин, а вы точно с города?

В городе помимо обители духа была также обитель терпения, где в одном месте собрали всех терявших и потерявших разум, вроде того несчастного, за которого преорх духов просил, и братья смиренно терпели их, чтобы дурные выходки не терпел город и поселения близлежащие. Закралось подозрение, что господин имеет к тому месту какое-то отношение. Еще раз осмотрел его одежду, приметил что-то знакомое в прорехе на коленке, куда точно светил луч солнца, пробившись через листву.

— Это же… мои? — воскликнул и ткнул пальцем в дыру.

— Быть не может! — искренне возмутился Дар, отодвигая ногу. — Они тебе не по размеру.

— Конечно, мои! — уже уверенней возразил Уил. Получил их в качестве уплаты за лечение, ошибиться не мог. Великоваты, да, но веревка на поясе решала проблему спадания. — Вон, и карман дырявый, ножом прорезал. Прачке отнес вчера. Господин…

Господин мысленно расставался со штанами, ругая себя за выбор именно их из всего разнообразия. Так вышло, с краю оказались. Наверное, будет странно выглядеть в одних исподниках, но ругаться из-за вещей не хотел.

— Отдать тебе штаны? Прямо сейчас? — рука потянулась к поясу.

— Не надо! — торопливо выкрикнул Уил, и внимания не обратив на признание факта воровства. Поверил, что незнакомец сию минуту сдернет штаны и останется один срам. Оставить человека без портков в лесу — да бабка с того света придет к нему высказаться непременно о воспитании. — Оставьте, вам они больше к лицу.

Господин быстро повеселел.

— Не отвлекайся. В родичах у тебя шаманов случайно не водилось? Тан Асадо?

Уил нахмурился.

— Это кто, господин?

— Дед, прадед… — охотник задумался над сроком в триста лет: это поколений десять, а то и больше. Маловероятно, что даже пра — пра — кто-то там помнил бы того, что проживал в прежнем летоисчислении. — Что за новый отчет был? Что считаете?

— Что за шаман? — в ответ хмуро поинтересовался Уил и согнулся, чтобы метку в форме раскрытой ладони, лежащей на лбу, скрыли волосы, потому как взгляд странных глаз городского то и дело возвращался к ней. — Второй человек за сегодня спрашивает меня о нем.

— Кто второй? — резко спросил Дар.

— Человек из обители духов, — нехотя сообщил Уил, начиная поглядывать вокруг себя с опаской, надеяться на появление сельчан и жалеть, что вообще предложил помощь. — Преорх Лафат просил за него, но я всего лишь вожусь с травами, а у него проблемы в голове. Ромашкой это не поправить.

— Как его имя? — вся нетерпеливость вместилась в несколько слов, не обратил внимания на упоминание о голове с проблемами.

— Зовут Аскетом, — Уил начал отступать под напором городского, который забыл и о капканах, и о заноженой пятке, — но, мне кажется, это больше из-за его образа жизни. Он буйный вроде по ночам, его связывают. Думаю, скоро переведут к терпимым.

— Как он выглядит?

— Большой, — покорно стал описывать человека знахарь, как помнил. — Он лежал, и прям гора. Лицо в шрамах. Длинная коса, черная.

— Он сейчас там?

— Там, — устало подтвердил парень.

Дар задержал дыхание и остановил их движение. Они почти вышли из зарослей: Уил — пятясь, тот, кого требовалось вывести в обход ловушек — преследуя вопросами и боясь, что знахарь с меткой Богов скроется с глаз и убежит куда-то далеко, где его никто не отыщет. Как получилось, что рука одного вцепилась в ворот рубахи второго, и ткань трещала на последнем издыхании, никто из них не понял. Но, заметив, что делает, Дар быстро разжал кулак, разгладил одежду Уила. Парень трусился ощутимо.

— Погорячился, — оправдался Дар, думая о Кае. В шрамах и с косой, тот человек не мог быть никем иным.

— Господин, может, все же выйдем на тропинку? — попытался вывести ненормального господина ближе к деревне Уил. Больше свидетелей, больше шансов остаться целым. — По вам клещ ползет. У меня суп сварен. А вы, наверное, голодны.

— Что такого случилось в нулевой год, чтобы взять его за основу? — спросил Дар.

— Откуда мне знать? — Уил посмотрел на босые ноги чужака и попытался угадать, побежит ли тот за ним по камням. — Я родился уже три столетия спустя.

— Записи? Хроники?

— Так они все у преорхов, — честно сообщил Уил всем известное положение фолиантов. И нашел еще одно доказательство, что господин либо врет о проживании в городе, либо сбежал из обители безумцев. — Кто ж даст их мне?

О девочке не узнал ровно ничего, зато выяснил совершенно неожиданные вещи. Лес все же преподносит иногда сюрпризы.

— Суп, говоришь? — покосился на абсолютно зеленого Уила. Хотя, может, яркие кроны деревьев, пропустив через себя утренние лучи, придали лицу такой оттенок. Это не отменяло бурчащего желудка, да и вопросы еще остались. — Не против.

И пошел. Потом спохватился, остановился. Ведь он не должен знать дороги. Поэтому пропустил вперед съежившегося знахаря, а сам зашагал позади, следя за дерганой походкой.

Ходили они так не раз, только в обществе зверя паренек был более разговорчивым. Беда в том, олень спросить ничего не мог. А человек с ходу расположил Уила против себя. И теперь, двигаясь к дому, подозревал, что так просто положенное зверю человек не получит.

Сильно захотел, чтобы им на пути попалась еще раз та девочка, тогда мог бы между прочим ею поинтересоваться. Но по дороге попадались только змеи и их Уил осторожно отодвигал в траву длинной палкой.

Дар сорвал лопух отгонять мух, от нечего делать думал о нулевом годе и то время становилось туманнее с каждой придуманной историей.

— Тот человек, Аскет, — нарушил щебетание птиц. — Раз он в обители, то имеет доступ к истории, верно? — Дождался кивка Уила. — Он мог прочитать ее, верно?

— Маловероятно, что его интересуют рукописи в его состоянии, — пробурчал Уил. — Преорх сказал, его кошмары сжирают, и он воет по ночам что стая волков.

— Но в теории-то он мог?

— Мог, — Уилу пришлось согласиться с теорией.

— Поедим твой суп и наведаемся в город, — решил Дар. Знахарь остановился.

— Господин. — Вздохнул, оглядел чистое небо. Ничто не предвещало ураган, так откуда он прицепился к нему? — Вы сами из города, все там знаете. В обитель пускают помощников, попасть во двор труда вам не составит, скажете, что грядки полоть. Там и встретитесь с тем человеком, он днем смирнее зайца. Дорогу в Сангрен укажу. А у меня дел полно…

— Вот и договорились, — удовлетворенно Дар хлопнул Уила по плечу и зашагал вперед, к виднеющемуся просвету между деревьями, оставив юношу таращиться ему в спину.

— Господин!

— Обители — это привилегия исключительно для мужчин?

— Вы не из города, — прошептал Уил.

Дар оглянулся.

— Что сказал?

— Как можно не знать таких простых вещей? — уже громче воскликнул парень. И тут же прихлопнул себе рот, устрашившись ответной реакции. То, что они подходили к жилью, не означало наличия людей; Уил обосновался на расстоянии от шумных мест и неспокойных улиц с их кипящей энергией.

К его удивлению, господин не насупился, не сделался хитро-настороженным. Он постоял, постоял, да и рассмеялся. Приятно так, весело.

— Ты раскусил меня, — сказал. — Признаю, города я не знаю, поэтому ты меня проведешь. А в награду покажу тебе кое-что. После, как вернемся.

— Вернемся? — опешил Уил, вовсе приходя в отчаяние. — Что означает сие «вернемся»?

Не заметил, что уже стоят у самого домишки. Господин прошелся по двору как по собственному, прежде чем толкнуть дверь и пройти в дом. Ноги вытер о доски крыльца, напомнила о себе заноза. Тогда сказал принести воды и тряпок, сел на табуретку и принялся выковыривать остаток колючки из кожи. Уил от предложения помощи воздержался, уже наученный отсутствием какой-либо благодарности. К тому же всерьез побоялся, что чужак еще и ночевать останется, поэтому постарался всем своим видом показать, как недоволен.

Дар на это внимания не обратил.

— Ты не ответил про обители.

Уил крепко сжал губы, исподлобья глядя на гостя, который так и не назвался, кто такой, из какого глухого места взялся и что за интересы имеет к местам, ограниченным в мирских заботах. Еще это сходство в манере разговора с тем диким отшельником, будто и один, и другой просить не были приучены. Слова одинаковые говорят, о шаманах выведывают, о которых народ и не помнил практически. Выглядят оба… иначе, как поставить рядом ажурный подсвечник и оплывший воск; именно так ощущал себя Уил, корявым огарком, кое-как слепленным в жестянке, лишь бы вощил фитилек.

Еще одно беспокоило Уила сильно: глазами странными обладал господин. Не мог отделаться от ощущения, что видел схожее прежде. Яркая зелень, у человека ни разу не встречал такого оттенка. Лишь у животного, благородного оленя, с которым порядком сдружился.

Однако, при всей своей отличности, этот господин украл его штаны и, если подумать немного, то и рубаха ему совсем не шла. Ноги босые, что немыслимо для городского. Предположить, что обокрали — так не заикнулся даже, да и держится так, будто в шелка обряжен.

— Кто вы? — вырвалось. — Откуда пришли, что ничего не знаете?

— Обитель, — напомнил Дар. Колючку достал, ногу опустил в принесенный таз с водой. Руки сложил на коленях, прикрыв дыру, выдавшую его с головой. — После — город. Потом уже твой вопрос. И ты суп обещал.

Уил прикрыл глаза. И очень удивился тому, что, перестав лицезреть чужака в своем доме на своей табуретке, начал чувствовать себя лучше. Словно раздражителем являлся только видимый глазу облик, а все остальное оказалось вполне терпимо. Тогда открыл глаза обратно. Нож, припрятанный за поясом, выкладывать не стал, но ответил уже не так колюче:

— Погрею только. Суп. А для города одеться нужно иначе, а то даже к грядкам не подпустят в таком виде. Решат, что вас интересуют только овощи, что там растут.

Дар фыркнул презрительно. Украдкой оглядел себя.

— За лесом обитель смирения, — продолжил знахарь, отходя к печи. Загремел котелком, доставая его из саженных глубин с решетки. Поставил на шесток, открыл крышку, заглянул внутрь: теплый еще. — В ней живут сестры. Но там вообще все смутно, они не пускают к себе никого, и сами не выходят почти. Мрак полный, некоторые в своих убеждениях доходят до того, что языки себе отрезают. — Развел руками в ответ на недоверчивый взгляд господина. С ложки потек соус, его тут же слизала кошка. Дар прищурился на воровку, она принялась умываться. — Вот такие высокие идеалы.

Действительно, полный мрак, угрюмо подумал Дар. Даже кошка отказывается проявить уважение.

* * *

Память моя… Она и есть, и ее нет. Что-то стоит перед глазами, как туман, из которого вырывается кусочек того, частичка другого. И я знаю, что было, но в то же время не могу рассмотреть детально. Все это ставит под сомнение, в своем ли я уме иногда бываю. Может, это какая-то ловушка, которую мне нужно преодолеть самому, загадка, решив которую, я искуплю содеянное?

Меня не прекращает мучать вопрос — помнит ли кто-нибудь из нас то место? Хотя… Нет, не так. Сможет ли кто его отыскать? Потому что я так и не смог.