Принцип – Надежда

Ника Горн, 2023

Филипп – практикующий психолог, который на фоне собственной влюбленности в свою же ученицу Чарли сам превращается в пациента. Казалось бы все просто, если бы не уставший божок, который весь этот ловкий анамнез для него организовал. Сократ с Одиссеем берут бедолагу дока под свое крыло, но это лишь усугубляет картину по больнице, где, как и во всех прочих мирах, единственным смыслом жизни остается любовь. О закономерностях и случайностях жизни читайте в новом романе Ники Горн «Принцип – Надежда».

От автора

Ученые утверждают, что…

100% клеток задействованы в работе головного мозга. Разговоры о 10% или даже 5% эксплуатируемых клеток — миф. И появился он потому, что большая часть функций мозга на сегодняшний день до конца не изучена.

Я за все доступные для захвата места тащила себя из зыбучего собственноручного абьюза решительно и последовательно, что превращало раскадровку дня того периода моей жизни в принудительно насыщенную круговую диаграмму гармонии. Адепты марафонов личностного роста называют ее"Колесом баланса" — это такой круг, разбитый на несколько равных секций, каждая из которых представляет собой одну из сфер жизни: любовь, работу, здоровье, и каждую из них они оценивают по важности по десятибалльной шкале, закрашивая участок от центра колеса к краю. Мой системный мозг обожал такие псевдоизмерительные штуки. Они меня успокаивали, вопреки базовому отсутствию веры в их эффективность. Но, как говорил Кит (хороший парень, ювелир по призванию и с недавних пор в самом позитивном смысле этого слова «просветленный»): «Вера без дел мертва. То есть, чтобы творить благие дела Ему (устремляя указательный палец вверх) нужны твои руки». Поэтому я наваяла роскошную цифровую диаграмму своей охреневшей от перекоса реальности, потом кликнула на черную заливку и форму квадрата, чтобы жизнь моя стала полной чашей имени Казимира.

Результат мне определено понравился, что позволило мне повесить свое творение прямо на рабочий стол, изобразить циничную гримасу и от души пожалеть бедолаг, которые всерьез полагали, что после выявления запущенной сферы жизни им просто нужно понять, что именно их в ней не устраивает, а следом создать план действий и поставить цели, чтобы привести дела в порядок. Всего ничего… Действительно! Просто составить план под названием «Как наполнить свою жизнь любовью, радостью и смыслом». К слову сказать, черный квадрат с тех пор так и висит на моем рабочем столе, а план, увы, не родился, но зато я поняла, что мои руки уже нашли для меня более кардинальный метод.

День мой начинался в 9:30. Отодрать меня от подушки раньше меня не могла заставить никакая известная мне решительность. Едва почувствовав, что муж ускользает из необъятных размеров кровати, я давала себе еще пару минут полусна, затем, часто не выходя из подсознательной картинки, с закрытыми глазами садилась на край кровати и опускала ноги на джутовый ковер. Холодящая шершавая опора под босыми ногами возвращала витающую в тонком мире меня в явь, и та, тыча мне в лоб указательным пальцем, говорила:

— Сказочный мир будет помнить за тебя все, даже если ты смеешь его отрицать.

Я морщилась, открывала глаза чуть охотнее, если за окном лучился жаркий август, чуть тяжелее, если доносился шум дождя или порывы ветра, и с титаническим усилием, когда лед сковывал горизонт, а свет появлялся лишь к полудню. Первый взгляд был, ясное дело, маниакально адресован мобильному устройству, вытесняющему с каждым днем тлеющие человеческие потребности в общении. Но это был только взгляд, и я-таки научилась его контролировать, чуть погодя, а пока я только привыкала блокировать порыв вцепляться в него первым делом по утру и убеждаться, что там меня никто не ждет. У меня все чаще начинало получаться погрузить себя под контрастный душ до того, как капризная дрянь начинала клянчить взглянуть хоть одним глазком. Вода всегда меня спасала, смывала всю дурь и заглушала мою безвременную скорбь.

Завтракала я редко. Максимум выпивала крепкий, очень крепкий пол-литровый термос чая уже параллельно с открытым во весь экран, надменно амбициозным списком дел на сутки, основной целью которого было не позволить не затихающей капризной дряни взять верх и сдаться. Со временем я даже осмеливалась заходить в сеть, листать мессенджеры, оставлять открытыми аккаунты и не сталкерить при этом ее драгоценнейшее божество по имени Герман.

Бывало, правда, ей удавалось пользоваться моим ночным измененным внутренним контекстом, когда она забивала по памяти номер, видела статус его последнего появления в сети или зеленую точку удаленного присутствия. Пульс ее учащался, и она, порой, успевала набрать и даже отправить короткие позывные, но я всегда засекала этот несанкционированный переход черты и умудрялась удалять все до того, как хороший парень засечёт ее высокохудожественный бред.

В списке дел в тот бодрящий период моей жизни дважды в неделю числился доктор Филипп, которого мне отрекомендовал все тот же подающий надежды ювелирных дел мастер Кит. Психом доктор оказался редкостным, но при этом возымевший на меня столь нужный мне гипнотический эффект. Не знаю, как так вышло, но на первом же сеансе он, произнеся какую-то нехитрую комбинацию слов, сумел меня раздеть, точнее, добиться того, чтобы я разделась сама. В буквальном смысле этого слова. Я очнулась от холода, сидя в белоснежном изящном исподнем на гладком, жестком, кожаном сиденье кресла цвета жгучего виски. Ноги мои были сомкнуты в спирали так, что мысок левой стопы не покачивался игриво, а был зафиксирован за правой лодыжкой. Руки уверенно обхватывали массивные подлокотники, а тело правым плечом отчётливо вызывающе подавалось вперёд.

Нет, он, конечно, извинился потом и объяснил, что это метод такой, что он проверял меня на совместимость и внушаемость, подбирал варианты протокола терапии, что будет меня в следующий раз предупреждать о степени и глубине проникновения в мое подсознание. Это было так неожиданно, так неопределенно, что мой блуждающий в поиске решения больного вопроса мозг тут же изогнул в ухмылке мою чувственность и включил режим «Будь, что будет».

Я, признаться, давно не страдала стеснением, но раскрывать мою давнюю забаву — вживаться в роль натурщицы и позировать художникам и скульпторам — в мои планы первоначально не входило. Доктор, в свою очередь, на планы пациента откровенно клал весь свой натруженный авторитет, и еще до первого сеанса предусмотрительно заполучил мою подпись под согласием на его исследование. Так что, все мои забавы оказались в рамках указанного в согласии периода в его безраздельной власти.

С того дня фокус моего внимания был резко смещен в сторону исцеления. Не знаю, был ли у нас секс (Как говорят публичные личности: «В сознательном состоянии я его точно не употребляла».), ведь доктор ни разу не декларировал ни свою тягу к близости, ни к тому, что я, в целом, представляла для него объект женственности. Сомнения закрались у меня разве что пару раз, когда влажное белье недвусмысленно подсказывало мне, что оно требует срочной замены.

Филипп был жутким занудой и этим устрашающе походил на Германа. Он любил использовать фрейдистскую терминологию и смотреть не моргая так, что хотелось рассказать ему все, даже то, чего я сама о себе не знала. Но, в отличие от Германа, он был напрочь лишен запаха. От него веяло паталогической стерильностью, которую доктор распространял на все, что его окружало, даже на улыбчивую ассистентку, Нинель, и подаваемый ею молочный улун.

В разгар пятого сеанса (кажется, было начало октября) в кабинет несвойственно настойчиво постучала Нинель и сообщила через закрытую, матовую стеклянную дверь, сквозь которую читался ее греческий профиль с высоким лохматым пучком, что его телефон, оставленный на стойке приемной на зарядке, разрывается уже пятнадцать минут, что звонит Чарли и просит его отреагировать в двадцати трех сообщениях.

— Нинель, это последнее предупреждение. Возвращайтесь к вашим прямым обязанностям и выключите мой телефон, вместо того, чтобы думать о том, что вас не касается.

Замечание было высказано с неизменным присутствием невозмутимости, а за ним снова последовала нехитрая комбинация слов, которую я, выходя из кабинета через пятнадцать минут, никак не могла вспомнить, равно как не могла я вспомнить и то, что случилось в конце того сеанса. Умом я, с одной стороны, понимала, что происходила какая-то нездоровая хрень, а с другой, эта хрень реально отвлекала меня от голоса капризной дряни, и я позволила себе лечь вверх лицом на несущий меня поток и наслаждаться плывущими надо мной пушистыми облаками.

В тот вечер, правда, облака поспешно сдуло появлением в приемной милого рыжеволосого создания с заметными признаками зрелости вокруг глаз. Оно переступало в ажитации с ноги на ногу, раскачивая лиловую шерсть пальто в пол, и барабанило потертым френчем по стеклянной столешнице стойки, за которой роботоподобно сидела, уткнувшись в экран ноутбука, Нинель.

— Ну, наконец. Я теперь войду, с вашего позволения? — увидев меня на пороге кабинета, решительно произнесла дамочка с недовольным видом и, не дожидаясь ответа, постучалась в только что закрытую за мной дверь.

Доктор Филипп был в своем лучшем демоноидном образе и не считал нужным реагировать на какие-то там проявления внешнего мира. Девушка снова постучала и снова уткнулась в отсутствие реакции. Выждав пару минут, осаждающая кабинет, как я тогда подумала, неврастеничка, занесла кулачок в третий раз, но стукнуть не успела. Дверь распахнулась, и из нее вышел доктор и, делая вид, что он в единственном числе и роде существует на третьей планете Солнечной системы. Он аккуратно отодвинул кулачок, словно поправил свисающий лист комнатной пальмы, и, глядя мельком в залитое желтым фонарным светом окно, пластично двинулся к выходу.

— Филипп! — окликнула его на грани истерики посетительница. — Да, сколько можно?! — только и успела выкрикнуть женщина перед глухим хлопком входной двери.

Нинель теперь отмерла и сочувственно посмотрела на нее.

— Не надо, Чарли, вы же знаете, что это бесполезно. — утешала натерпевшаяся от начальника ассистентка застывшую фигуру в лиловом пальто.

— Он принимал лекарства? — неожиданно спросила она.

— Я относила ему их час назад. Сейчас… — Нинель исчезла за дверью и вернулась с подносом, на котором стоял пустой стакан и нетронутые препараты.

Я все это время копалась с шарфом и блеском для губ перед зеркалом, поэтому вышли из кабинета доктора Осипова мы с Чарли практически одновременно. На улице совсем стемнело. Накрапывал мелкий дождь. А моя впечатлительная натура никак не могла позволить человеку с именем Чарли, которого к тому же отшили только что на моих глазах, ускользнуть из-под моего пера, поэтому я тут же предложила себя в качестве ее личного водителя на тот паршивый вечер. Сказала я это с присущим мне юмором и не малой долей женской солидарности, посему через пару минут мы уже мчались по вечерней московской акварели в направлении ближайшего приличного заведения.

Несмотря на пафосный стиль выбранного нами гастрономического буйства, мы с Чарли чувствовали себя попутчицами в скором ночном экспрессе. Две тревожные клуши, не знавшие друг друга ещё час назад, но подгоняемые наперегонки желанием обменяться схожим эмоциональным контекстом, где все события, разумеется, были вымышлены, а совпадения случайны. Управившись с огромной порцией печёного баклажана со страчателлой, Чарли, допивая манговый шприц, начала свой клинический спич…