Море Хард

Ник Аппель (2024)

Этот роман — альтернативная история России, в которой главный герой, путешествуя по Западной Сибири, собирает фактуру для новой соцсети и параллельно выполняет секретное задание. Он смотрит на жизнь людей, которых встречает на пути, записывает их мысли и оценки. Его имя не называется, его путь по Оби — это путь Энея из Древней Греции, к мифам которой в романе много отсылок.

11. ССОРА С ЛОДОЧНИКОМ

— Какая херня! — не выдержал я, только мы отплыли. — Слушай, Чокан, мне кажется, этот Семён краски сгустил, не могут же люди одной культуры, одного языка так друг друга ненавидеть. Чтобы настолько уродовать слова.

Чокан постучал себя по титановой пластине пальцем. Будто бы говорил — могут, могут. Но сказал — другое. Неожиданное.

— Всё в восемь-ка записал. Всё внутри их деревушки.

— Чем? — удивился я.

— У меня огменты в глазу, и заведено всё под пластину, на рентгене не видно. Камера, микрофон, два терабайта памяти. Всё экранировано.

— Это в тебя пытками затолкали? — растерялся я.

— Нет, уже потом. Наши поставили. Мол, чего пропадать титановой заплатке. И дырке в голове. — спокойно разъяснил он.

Про шуруповёрт при случае надо деликатно уточнить — шутка или нет.

Лодка гудела, уходя от Ленинск-Покровского. Следующая точка — Обезбольск, он же порой — Мегабольск, он же в прошлом и настоящем — Тобольск. Иногда и — Сёбольск. Если будет время — надо подробно расшифровать для иностранцев, в чём тут шутка заключается.

Чокан ушёл в трюм.

С другой стороны, да кому вообще нужны эти исковерканные названия. Я начал ругаться про себя, а потом, видимо, и вслух. Про извращенцев из Ленинск-Покровского. С которыми несколько месяцев списывался, чтобы потом полчаса походить по улице и постоять в избушке. И записать совершенно никчёмную лекцию про географическое членовредительство.

Во время своего гневного монолога я не стоял на месте, а ходил по лодке. И в какой-то момент мимо кабинки нашего пилота проходил, конечно. Ведь тут никак иначе. Места на лодке мало. Всё равно рано или поздно столкнёшься с ним. А он, услышав мой гневный спич, задал пару вежливых вопросов, а потом резко выдал:

— Ты китаёзу этого давно знаешь?

— Два дня.

Тут, признаюсь, я слегка дал маху. Потому что пилота не воспринимал как человека. Он скорей был каким-то автоматом, функцией лодки. Как голосовое управление в машине. Иначе — я машинально, неосознанно отказывал ему в субъектности.

— Понятно. Ты с ним осторожней. Он на шпиона похож. Такие как он ведь нашу воду сливать собираются. Реки наши. Это я тебе как неместному просто пытаюсь объяснить. — заговорщицким шепотом объяснял он мне. — Ты ж по говору даже не херландец, откуда-то совсем издалека.

— Куда сливать?

— В Азию, конечно! Ты совсем что ли с Луны свалился?

И он мне рассказал о проекте разворота сибирских рек. В планах — якобы прорыть канал между Обью и Енисеем — большой, не такой ручеек как сейчас. Сделать канал из Иртыша — и пустить в Среднюю Азию через Казахстан. Страшно дорого, но азиаты уже вовсю готовы. Воды много. Огромные территории под их управлением оживут. А здесь…

— Ни рыбы, ни воды, ни работы, обмелеет всё, заболотится! Народ бунтовать пойдёт, опять война начнётся, только теперь с казахами и теми, кто за ними. А им только это и нужно, они и так под себя всех подмяли. — ругался лодочник.

Дальше он уже не мог остановиться. Ныл и жаловался. Когда Чокан вышел — то продолжал. Путал казахов с китайцами, монголов с вьетнамцами. Потом рассвирипел, начал ругаться и произносить много тех слов, о которых рассказывал Семён. Чокан надел наушники и игнорировал пилота. Через пару часов нашего путешествия я не выдержал, увидев какую-никакую пристань.

— Всё! Хорош, заколебал. Выходим тут. Деньги за путь до Обезбольска можешь оставить себе. Высади нас вон рядом с тем сараем у берега, где лодки запаркованы.

Мы вышли. Выгрузились. Наш лодочник развернулся и пошёл обратно в Ленинотуринск.

Ворчливый, злобный, ненавидящий всё и вся человек только что показал — каков есть простой местный мужик. Ни такта, ни ума.

И сети ещё нет, чтобы проверить его поток брани.

Кругом вода, а я в цифровой пустыне.

ИНТЕРМЕДИЯ 11-1 \\ ПИЛОТ И РАЗВОРОТ

«Зачем? Ты правда спрашиваешь «зачем»? Очевидно, как ясный день, как пить дать, всё ради денег, ради бабла. Они пророют канал, поставят насосы, трубы там, не знаю, я не инженер, и начнут качать воду из моря Хард в Азию, к казахам там, китайцам, туркменам, чёрт их разберёт всех. Нам только грязная жижа останется и кукиш. А кто-то карманы набьёт и сбежит туда, где чистый тёплый воздух круглый год. Вода упадёт, и как мне потом прикажешь детей кормить? На что, если работать негде будет?»

\\ Лодочник на Туре после Ленинск-Покровского

ИНТЕРМЕДИЯ 11-2 \\ БРЕМЯ ВЫБОРА

«Не такой уж я дремучий… Видел я твои стримы… Некоторые… Где вы там сидите, и рассуждаете об этике, о коэффициентах, голосуете, каких манекенов поезд переедет, а каких нет. Интересное развлечение, наверно. Только к реальности отношения не имеет.

Ты не забывай, тут войны шли, постоянно мы твои задачи с вагонетками решали по-настоящему. Выбирай вот — твой друг погибнет, зато ты спасёшь целый состав со снарядами? Что выберешь? Или ещё выбор — чтоб ногу оторвало или ослепнуть? Сгореть заживо или упасть с высоты? Никогда такие решения не принимаются в спокойной, холодной, взвешенной обстановке. Всегда на эмоциях. На нервах. Поспешно. В суете. И потом о них часто, очень часто жалеют».

\\ Чокан в лодке на Туре, по пути в Ленинск-Покровский

ИНТЕРМЕДИЯ 11-3 \\ ХРЕБЕТ ДОЗОРНЫХ

«Урал по своей мрачности и угрюмости вполне может соревноваться с Сибирью. Они похожи, но всё-таки разные. Сибирь — это бесконечный, бескрайний ледяной ужас, царство вечной смерти и страданий, место ссылок и каторги, холода и мрака. А Урал — граница, край цивилизованного мира и начало дикого белого поля к востоку от невысоких горных хребтов.

Урал принадлежит разом и тому миру, где тепло, все добры и счастливы, и тому миру, где страдания и тревога — часть вечных будней. Люди, живущие здесь, чужие для обоих миров, они как стражи, как дозорные на пограничной стене.

И крайне любопытно, что в последние несколько лет подобный прикипевший с веками образ стали использовать местные промышленники и градоначальники как основу имиджевых стратегий. Не только про индустриальную мощь и поиски руды, но и про хребетность региона. Про сумрачность, суровость и угрюмость. Преддверие смертельного ужаса. Про то, что Урал служит порталом в иной, небывалый мир, он готовит путников к погружению в Сибирь»

\\ Из лекций Вергилина