Музейная ценность

Неустановленный автор

Интермедия 2

Остров в северном море, 12.. год, подножие гор

Что есть мир, что есть вселенная? Это бренно, как все вокруг, кроме этих древних гор, подпирающих своими вершинами своды поднебесной, кроме вечного солнца, и заката, опаляющего медовым маревом все вокруг. Во времена зарождения мира и порядков, которые существуют и правят людьми и поныне, когда законы смертных и непоколебимые границы измерений еще не отделили человеческий мир от другого, загадочные существа странствовали по юной планете.

Однажды на восемнадцатый день априла, когда все льды стаяли и сбежали хрустальной капелью в прозрачные горные реки со студеной водой, из-за северной вершины Кэйнмэйк пришло облако, заслонившее и нежный розовый восход, и закат, отливающий золотом и пурпуром. Облако опустилось и висело над вершиной совершенно недвижимо. Дикие черные лебеди кружили над ним, покуда поднималось солнце. Так в царстве хаотиков стал знаменоваться рассвет.

Повелитель Эван возглавлял величественное шествие, растянувшееся по подножию горы, конца ему не было видно.

Воины, закованные в серебро и золото, терялись в густых зарослях леса. Император осветил факелом свод пещеры, летучие мыши с писком полетели прочь от палящего огня, Эван вошел, и воины последовали за ним.

Тронный зал был узким, он помещался в самой глубине пещеры, где не били живительные родники, куда не проникал спасительный луч света. Мрак и сырость царствовали в его сводах. Озеро, обложенное зелеными тусклыми каменьями, делило залу на равные половины. Воды его дымились, наполняя все вокруг запахом соли и подводной травы. От зеленых камней исходило слабое свечение.

Помост, на котором возвышался трон, отдававший лиловым холодом, был устроен на груде камней. Магистр в черном одеянии занимал агатовое кресло, на его подлокотниках нашли свое прибежище каменные тролли с мохнатыми ушами. На лапе одного из них лежала тяжелая рука Магистра позолоченая перстнями.

Эван направился к нему. Он чинно ступал по слюдяным плитам зала и звуки его шагов гулко отдавались от каменных стен и повисали в воздухе.

— О Магистр, — молвил Эван. Я повеливаю носителями многих титулов, но склоняю свою голову у колен твоих…

— Знаю, путник, чего жадешь ты… Ты будешь и далее властителем земель своих и тех, кои не поминаются ни в манускриптах, ни в одах Всевышнему, но даровать тебе бессмертие было б жестоко.

— О, маг!..

— Не мыслишь ты, как надобно, глупец!.. Исчезни!..

Каменья подземного озера сверкнули, ослепили дерзкого повелителя и вся процессия продвигавшаяся сквозь лесные кущи начала медленно таять. Кони, дамы, рыцари, превращались в клубы сизого дыма, стелились по траве, обращались пением птиц, повисали прозрачной росой в призрачной красе северных гор.

— Ну что же? — голос Магистра разбил стеклянную тишину зала. Хотел бы я знать кто посмеет оспорить мое решение?

Он встал, глаза тролля сверкнули зеленым огнем, черные бархатные одежды зашелестели вслед.

— Янгус! — гремел глас Магистра.

От стены темного зала отделился маленький скрюченный человек, рыжий клок волос закрывал правый глаз, пятна на лице, скрывали его выражение.

— Величество…

— Хочу знать о манускрипте Хранителей. Мне виделось, они преемников себе искали. Юнцов. Было это далеко впереди.

Столетия, страны, города летели…

— О да, Магистр…

— Решение их принято и законно?

— Не решено, Магистр, покуда Ваше слово не звучало…

— О равновесии дбра и зла судить хотели без меня?

— Вас ждали…

— Мир рухнул бы, нельзя склонить чаши весов, ведь Мы не вечны — Хранители, Хаотики уйдут. Всевышний не дал Долорес права. Альфредо не посмеет чрез порог познанья преступить.

— О да, Магистр…

— Я должен видеть их…

— Пожалуйте, сюда, Магистр…

Маленький уродец семеня шел к озеру. Он снял синий перстень с левой руки Магистра и бросил его в туманные воды озера. И тот час столб воды взметнулся ввысь.

— Они?! — в голосе Магистра возмущение рокотало громом.

— О да!

— И вновь они? Вот это трио?

— Вы правы Маг! Антоний, Юриус и Эва…

— Не быть тому. Добра не будет больше, чем можем сотворить мы зла. Не быть. Довольно, Янгус!

Глава 3

Я стоял потрясенный, ошарашенный. Не знаю, как это получилось, но я уже не принадлежал себе. Даже странно. И еще я очень напугался, потому что никогда такого раньше не было. Когда с тобой происходит нечто невероятное помимо твоей воли, а ты к тому же можешь понять, что именно!

Кажется, я весь покрылся мурашками, и ладони стали влажные и холодные.

Я медленно пошел к нему. На невысоком постаменте передо мной стоял весь в позолоте клавесин. Белые-желтые клавиши из слоновой кости показались мне горячими, когда я дотронулся до них. Высокий дребезжащий звук разбил прохладную тишину зала. Я оглянулся. Нажал еще одну. А потом мне почему-то захотелось сыграть «Собачий Вальс». Ну не знаю, чего это меня так сподобило! Я тогда волновался, вдруг кто-нибудь услышит. Стыдно — скажут: «Такой верзила, и „Собачий Вальс“ играет!». А я, может, ничего другого и не умею.

В общем, это клавесин произвел на меня такое впечатление, что я обо всем забыл. Как маленький, стоял и нажимал все клавиши по очереди, как будто ноты на вкус пробовал. И тут, когда я уже прошел четверти три, между ними что-то блеснуло.

Так холодно, как звезда, тогда, на рыбалке. У меня от удивления чуть глаза не выпрыгнули.

Осторожно нажал еще одну клавишу, раздался какой-то низкий звук, и я мизинцем прижал прозрачный камушек на тонкой длинной железке. Аккуратно вытащив ее полностью, я стал рассматривать свою находку. Белый камень в окружении светло-зеленых и сиреневых, маленьких, словно осколки.

Длинный стержень, на котором они крепились, был потолще цыганской иголки и остро заточенным на конце. Это я выяснил, когда легонько до него дотронулся. Тут же на моем указательном пальце выступила круглая, как бусина, капля крови.

Я сунул эту иголку в карман, бросил прощальный взгляд на клавесин, который вдруг показался мне старой рухлядью, и пошел догонять класс.

Хотабыч все так же увлеченно о чем-то рассказывал, кивал на портреты и пейзажи, развешанные на стенах. Ребята хлопали глазами и старались поближе протиснуться к механическому пианино. Олег Владиславович позвол всем немножко поиграть, после чего экскурсия гуськом отправилась дальше.

Я догнал Красильникова и положил ему руку на плечо:

— Ну как?

— Отлично!

Я ничуть не сомневался, что он именно так и скажет. Дальше мы все осматривали вместе, и играть пробовали вместе: он, потом я — все вместе. Я был очень рад, что у меня есть такой друг, но что-то внутри царапало меня и было как-то нехорошо. Только я никак не мог понять: почему именно.

* * *

Вечером я поделился с Антоном своей находкой.

— Как тебе программа Хотабыча?

— Какого Хотабыча? — удивился Красильников.

— Да экскурсовода, — я забыл, что не поделился с другом своей ассоциацией.

— А он и правда на него очень похож. Понравилась, конечно, а что?

— Просто мне кажется, что я время в музее провел с большей пользой, чем вы все вместе взятые…

— Это ты к чему клонишь? — хитро прищурился Антон, — Рассказывай, пока я приготовлю чего-нибудь на зуб положить, — попросил он.

И тут я, ни слова не говоря, достал из кармана иголку с камнями.

— Вот это штука! — присвистнул Красильников. — Где ты ее взял?

— В музее, — скромно ответил я.

— Стянул?!

— Издеваешься? — тут пришла моя очередь удивиться. — Чтобы я что-то украл?!

— Да не кипятись ты, я просто не ожидал такое увидеть.

— Понятно — не ожидал. А что ты хотел? Чтобы я рояль или контрабас из кармана достал?! — продолжал возмущаться я.

Мы поняли, что нам обоим нужно помолчать и остыть. Я на повышенных тонах ничего объяснить не могу, а он ничего понять не в состоянии. Поэтому мы не придумали ничего лучше, чем сидеть и жевать бутерброды.

В комнату зашел Макс. Он-таки ходил в Макдоналдс. Ну и настырный же тип.

— А вы уже едите! — вместо обычного «Привет!» сказал он.

— А ты, судя по всему, уже сытый, — ни с того ни с сего огрызнулся я.

— Садись с нами, если хочешь, — предложил Антон.

— Не-а, после чизбургеров колбасу и кетчуп как-то не очень хочется.

— Ну и все, свободен, значит, — продолжал сердиться я.

Макс удивленно посмотрел на нас, пожал плечами и вышел.

— Ты чего? Он-то тут причем? Зачем на него напускаться надо было? — Антон как с цепи сорвался.

— Ага, на него, значит, нельзя! А на меня — пожалуйста!

Спасибо!

— Юрка, ты чего? Зачем все в штыки воспринимать, я просто удивился, чего это ты на всех набрасываешься…

— Я набрасываюсь?! Это я-то?!..

— Ну не будем же мы ругаться? Ведь даже повода не было!

Я встал и налил себе крепкого кофе. Хорошо, что Антон додумался захватить кипятильник.

В дверь постучали. Красильников пошел открывать.

— Вы пойдете ужинать? — спросила Журавлева, появившись в темном прямоугольнике открытой двери. И тут же скользнув взглядом по нашим физиономиям, добавила:

— Что-то случилось?

— Да нет, ничего, — быстро соврал Антон.

— Значит, случилось. Мне еще про вас сон какой-то мерзкий всю ночь снился. Я думала, что вы в музее что-нибудь эдакое выкините… А у тебя, Гислер, вообще день сегодня отватительный, потому что Юпитер противостоит Марсу.

— Все-то ты знаешь! — съязвил я.

— Все, не все, а знаю, — обиделась Ева.

— Тут у Гислера есть кое-что, но он не говорит… — Красильников посмотрел на меня и осекся на полуслове.

— Просто есть одна штука, но я не знаю, что это такое.

Какая-то иголка, украшенная цветными стекляшками, — вдруг ни с того, ни с сего выпалил я.

— Дай посмотрю, — сказала Ева, про ужин она, по всей видимости, совсем забыла.

Я достал иголку, которую с появлением Макса предусмотрительно убрал в карман, и протянул Журавлевой:

— Смотри…

— Вот это да! — прошиептала она с восторгом, — это же изумруды и аметисты! Откуда у тебя такая прелесть?

— Нашел, — ответил я без особого энтузиазма, потому что знал — не поверит.

— Как это нашел? Где? — вопросы из Евы так и сыпались.

— В музее. Только не говори никому. А то знаю я вас, девчонок, — тут же все разнесете.

— Я? Чтобы я кому-то сказала? — обида и недовольство тут же нарисовались на ее лице.

— По-моему, ей вполне можно доверять. Она никогда нас не подводила, — встал на ее защиту Антон.

— Так, с камнями ты разобралась, а вообще, что это за штуковина, знаешь? — хотел все до конца выяснить я.

— Это булавка для галстука, — спокойно сказала Ева, — полагаю, вещь довольно дорогая, и скорее всего, старинная.

Поэтому я, собственно, и удивилась — откуда у она тебя.

Я понял, что теперь эти двое от меня не отстанут, и придется рассказать все, как было. Неожиданно для себя я рассказал все быстро и даже внятно, только опустил историю с «Собачьим Вальсом», может, одному Антону я ее и поведал бы, а вот Еве…

— Это неспроста, — подумав, сказала Журавлева.

— Ну уж не знаю. Но какая-то загадочная история… — поделился своими мыслями на этот счет Антон, — и что теперь с ней делать будешь?

— Не знаю, — вздохнул я, — может, вы чего посоветуете?

— Самое простое, что мы можем сейчас сделать — это выяснить ее ценность, а потом видно будет. И то, придется ждать, когда в Псков вернемся… Где мы тут антиквара найдем? — предложила Ева.

— А Женька на что? — сообразил Антон.

Снова раздался стук, и я так же машинально, как и в первый раз, убрал булавку.

— А, вот вы где! — Лидия Васильевна обнаружила, что мы не пришли на ужин. — Вы есть собираетесь? А то внизу все уже расходятся.

— А вкусно? — поинтересовался я.

— Даже очень.

— Тогда идем, — решил Красильников и посмотрел на нас.

Мы поднялись и пошли с совершенно непроницаемыми лицами за Лидией Васильевной. Ужин прошел быстро, нам некогда было рассиживаться: если бы с самого начала не опоздали, тогда не пришлось бы торопиться.

* * *

Когда мы проснулись, утро уже вовсю гуляло по нашей комнате. Оно впустило веселых солнечных зайчиков сквозь синие занавески, и они желтыми пятнами подрагивали на полу.

На сегодня была запланирована экскурсия в театр. Первый театр в России посмотреть, конечно же, следовало. Но и загадочная булавка терзала мои мысли. Я встал, очистил полость рта от ночевавших там микробов, умылся и шатался по комнате в поисках одежды. Не знаю почему, но никак не могу воспитать в себе привычку складывать все в одном месте.

Проснулся Антон:

— Я придумал, что мы с булавкой делать будем, — начал было он.

— Тихо ты! — шикнул я на Красильникова. — И вообще, почему ты решаешь, что с моей булавкой делать?

— Ничего я не решаю, просто хотел предложить…

— А кричишь чего? Хочешь, чтобы Макс все услышал?

— Да не кричу я ничего, — оправдывался Антон, — ты сейчас и то шумишь больше.

Максим заворочался на кровати, потянулся, покрывало тут же съехало и он, не успев его поймать, — видимо, реакция по утрам у него плоховата, начал зевать и потягиваться.

— Чего, уже одеваться надо? — все еще позевывая, спросил он.

— Да, одеваться и паковать чемоданы, а потом бежать на вокзал за билетами в Псков, — я был зол на Макса — он никогда ничего не знает.

— Как в Псков?

— Да вот так! Говорю же — собирай чемодан, конец каникулам.

— Да не слушай ты его, — Красильников, как всегда, придерживался дипломатической линии в отношениях с кем угодно, кроме меня, — одевайся, сейчас пойдем вниз на зуб чего-нибудь положим. А тебе, Гислер, нечего с утра настроение всем портить.

— Это я, значит, настроение всем порчу? Какой я, оказывается, нехороший мальчик, — я буквально из себя выходить начал, что называется, «из кофты» выпрыгивал. — Чего ты меня вечно одергиваешь, подрасти сначала…

Не знаю, зачем я сказал про рост, ведь знаю же, что Антон всегда подрасти хотел и завидовал моим аршинам, но так, «белой завистью». Просто вдруг показалось, что он мной командует во всем и всегда. А это кого хочешь из себя выведет.

Они оба смотрели на меня с ошарашенными физиономиями.

— Ну чего вы на меня уставились? Первый раз видите? Я — Гислер Юрий Валерьевич. Надеюсь, что ума быстро это запомнить вам хватит.

Макс с Антоном переглянулись так, как будто меня не было, — ну, увидели что-то и переглянулись. А я вроде и не здесь, пустое место, и все.

Первый раз так мерзко утро начиналось. Я взял ветровку и рюкзак и вышел из комнаты, хлопнув дверью.

— Юра, ты завтракать пойдешь? — крикнул мне вдогонку Антон.

— Спасибо, я вами наелся, — крикнул я и, не дожидаясь лифта, побежал вниз по ступенькам.

Обида душила меня. Ну почему он так? Ведь я первый, кто оценил его по-настоящему, когда он перешел к нам в школу. Я первый показал ему город, когда узнал, что он приехал из Волгограда. Может, я и зря вспылил, только Красильников сам виноват, не надо было так ко мне относиться. Обиделся я по-детски глубоко, а это хуже всего. Такое быстро не проходит.

В фойе гостиницы я столкнулся с Журавлевой. Она уже облазила все окрестные магазинчики в поисках астрологической литературы, если это вообще литературой назвать можно.

— Ты куда? — спросила Ева. — Еще и завтрака не было…

— Да меня уже накормили… — нехотя ответил я.

— А, Антон! Хорошо ты с ним устроился!

Это меня уже окончательно добило, и я не выдержал и сказал все, что думал про Красильникова в тот момент.

— Все так серьезно? Ушам не верю. А я-то думала вы — друзья, не разлей водой, как говориться… Хочешь погулять? — неожиданно предложила она.

— Да мне все равно… — неопределенно махнул головой я.

Тут что-то больно кольнуло ногу. Аж искры из глаз посыпались. Может, даже не столько больно, сколько неожиданно.

— Что случилось? — Ева моментально среагировала на мое изменившееся лицо.

— Ерунда. Пойдем лучше, раз предложила.

— А я и не отказываюсь.

Позабыв о том, что Лидия Васильевна будет очень переживать — ведь она за нас головой отвечает, мы шатались по Ярославлю. У Евы был с собой фотоаппарат, и мы фотографировались.

Потом, как будто что-то вспомнив, она внимательно посмотрела на меня:

— А где вчерашняя булавка?

— С собой, в кармане, а что?

— Можно на нее еще раз взглянуть?

— Пожалуйста, только что это тебе даст?

— Может быть, конечно, я и неправа, но подозреваю, что это бриллиант, — сказала Ева, постукивая ноготком по самому большому прозрачному камню.

— Это? Быть не может. Откуда на клавесине взялась бы булавка с бриллиантом? Шутишь, что ли?

— Понимаешь, такая прозрачность бывает еще у цирконов, но уж слишком он переливается. Хотя, может быть, это из-за огранки.

— Ты хотя бы представляешь сколько это стоит, чтобы так запросто лежать на экспонате в музее? Приходите и берите! — не унимался я.

— Я, конечно, не специалист, но пару-тройку четвертых пентиумов, мотоцикл и пожизненную аренду баскетбольной площадки ты на эти деньги легко устроить сможешь. А вот к антиквару эту штуковину отнести нужно обязательно, если ты ее, разумеется, у себя оставить планируешь.

Удивительно, что девчонкам иногда стоящие идеи в голову приходят, а то кажется, будто они все время только про косметику всякую думают. Но и Ева, надо отдать ей должное, не совсем обычная девчонка. Так сказать, улучшенная и дополненная версия.

— Значит, ты прелагаешь искать специалиста по антиквариату… — задумчиво проговорил я, — а где ты его тут найдешь?

— Ну не знаю… Может, Женя знает?

Точно, и почему я сам не додумался! Вот уж точно улучшенная версия.

— Только у меня в гостинице остался его адрес. А вообще, он говорил, что где-то на Республиканской живет… Поищем?

— Просто так идти по улице? Мне кажется, он придет в гостиницу, чтобы отвести класс в театр. Мы же собирались с Лидией Васильевной. Но они, наверное, уже ушли… — предположила Ева.

Я взглянул на часы:

— Половина одиннадцатого. Собирались к двенадцати. Так что мы еще можем успеть и перехватить Салина у входа. Будем возвращаться?

— Это идея, — согласилась Журавлева.

Дорогу до гостиницы мы нашли без труда, поскольку фотографировались во всех симпатичных местах, и основные пункты наших остановок быстро вспоминались. От маршрута мы с Евой отступили только раз — около симпатичного кафе, потому что есть прилично хотелось, а желудок музыкально урчал на разные лады.

Чипсы, фанта и мороженое на сладкое вполне удовлетворили наш аппетит, и мы пришли вовремя: Салин как раз входил в фойе.

Я, рискуя попасться на глаза Стрижевой, побежал за ним.

— Женька!

Он оглянулся.

— Привет, Юра, а что, все уже готовы?

— Нет, но нам нужна твоя помощь.

— Кому это вам? — не понял он.

— Мне и Еве. Помнишь ее?

— А, русоволосая девушка-астролог?

— Точно.

— И какая же помощь вам нужна? Насколько я помню, мы договаривались сегодня днем смотреть театр, а потом в парк.

Что-то изменилось?

— И да, и нет. Это не объяснишь быстро. Ты можешь сказать Лидии Васильевне, что не сможешь отвести класс в театр?

Женька задумался:

— Я должен подумать… Это нехорошо, ведь мы же договаривались. И ваша классная дама рассчитывает на меня. И к тому же я не знаю, что у вас за дело… Может быть, ты мне все-таки расскажешь…

Я беспокойно теребил цепочку на джинсах. Оно и понятно — волновался же. Как ему все сказать? И вообще, можно ли довериться? Пусть я и поругался с Красильниковым, но ему я доверял, а Женька… Кто его знает, какой он на самом деле?

Я почувствовал, что мне жутко не хватает Антона, но с другой стороны, обида на него все еще не проходила. Я с надеждой посмотрел на Еву — может быть, она что-то придумает? И, словно прочитав мои мысли, умница Журавлева сказала:

— Знаешь, Женя, когда людям нужна помощь, им ее обычно дают или не дают, а не расспрашивают, что и зачем. Если хочешь помочь, пойдем сейчас к Лидии Васильевне. Ты объяснишь ей и ребятам как добраться до театра, а сам пойдешь со мной и Юрой.

— Но ведь Стрижева не физрук, у нее голова на плечах есть, и она сразу заподозрит, что здесь нечисто… — выразил я беспокойство.

— Не создавай проблемы там, где их нет. Ты вернешься в комнату и скажешь, что у тебя болит живот, и в театр ты не пойдешь. А если все будет нормально, то присоединишься к классу в парке. Я останусь с тобой, потому что нехорошо бросать больных в полном одиночестве.

Я поразился Журавлевой. Вот это голова! Неплохо было бы с ней совсем подружиться. Конечно, всем и так кажется, что я, Антон и Ева — друзья не разлей-вода, но на самом деле я Журавлеву почти не знаю.

— Здорово, Ева! — искренне восхитился я.

— Ну, здорово, не здорово, а другого выхода я пока не вижу.

Женька с изумлением смотрел то на меня, то на Журавлеву. Оно и понятно: видок у нас был еще тот — заговорщики почище Максвела и Опа. Так что понятно чего у него глаза как блюдца стали.

— Я не совсем понимаю, о чем идет речь… — начал было Салин, но Ева его тут же оборвала:

— Это, Женечка, потому что тебе еще ничего не объяснили, а когда мы тебе расскажем… — тут она выразительно посмотрела на меня, — если, конечно, расскажем, то все будет очень понятно. Ну что? Идем к Срижевой?

Не знаю, был ли Женька напуган, но радости и удовольствия на его лице не замечалось. Если напуган — это плохо. Трус тут не поможет. А что я бы на его месте делал?

Я тихонько проскользнул в свою комнату, а Ева и Салин пошли к Лидии Васильевне. Как-то тревожно за них было. Но беспокойство вмиг вытиснилось новой стычкой с Антоном.

— Ты куда пропал? Я всю площадь оббегал… Волновался.

— По-моему, ты — не моя мамочка, и поэтому мог не бегать и не волноваться. Нервные клетки не восстанавливаются.

Я забрался под одеяло и сделал страдальческое лицо, рассчитывая на скорое появление классной дамы.

— Тебе плохо? — спросил Антон.

Ага, значит, лицо «действует» — подумал я и сказал:

— Лучше не бывает. И еще, я вполне могу обойтись без твоих забот.

— Как хочешь… — обиделся Красильников, — а с булавкой что решил?

— Не твоего ума дело… — не знаю, чего это я на его так огрызался. Может, был все еще обижен. Я вообще, по-детски обижаюсь. Мама говорит, это — нервы. Не знаю, по-моему, это — характер, кто-то обижается меньше, кто-то — больше.

— Тебе не нужна моя помощь? — спросил Антон.

— Мне от тебя вообще ничего не нужно… — я не успел закончить, потому что в комнату вошла Лидия Васильевна.

— Доброе утро, мальчики! Юра, Ева мне сказала, что ты плохо себя чувствуешь. Это правда?

— Угу, — простонал я и чувствовал себя последним подлецом, обманывая Стрижеву. Она ведь всегда меня в школе выручала, да и вообще, она просто замечательная женщина. — У меня живот болит. Мы с Евой ходили аптеку искать.

— Все понятно. Я принесу но-шпы, а в театр ты, судя по всему, не пойдешь. Но ничего, недеюсь, после завтра все будет в порядке, потому что мы взяли билеты на спектакль.

Поэтому постарайся выздороветь. Кто останется с больным?

Красильников вопросительно посмотрел на меня. Я отвернулся, — дескать, ты мне не нужен.

— Антон, ты не останешься? — спросила Стрижева.

— Если Юра не против…

— Красильников очень хотел в театр попасть, — соврал я, — пусть лучше Ева останется.

— Журавлева? Ну как хочешь, — сказала Лидия Васильевна, попрощалась и вышла из комнаты.

Я уже хотел было вскочить и сплясать от радости зажигательную цыганочку с выходом, не от того, что провел классную даму, а что все получилось. Но тут Лидия Васильевна вернулась.

— Юра, может, врача вызвать? Я очень волнуюсь. Вдруг это что-то серьезное, а не обычное недомогание? А если в поезде ты подцепил инфекцию? Нет, пожалуй, было бы верхом легкомыслия оставлять тебя здесь только с Журавлевлевой, не проконсультировавшись с врачом.

Конец ознакомительного фрагмента.