Отражение души

Нерсес Навталян, 2020

В романе описывается очередной сюжет извечной темы – борьбы добра со злом. Во вселенной существуют некий энергетический баланс и правила сосуществования положительного и отрицательного. Высшие силы обеих сторон обязаны просто наблюдать за происходящим на Земле со стороны. Но зло не было бы злом, если бы соблюдало установленные законы. Оно через своих слуг постоянно вмешивается в ход событий для получения дополнительной энергии. Ангелы противостоят этому с помощью своих помощников среди людей. Максим Зотов – один из избранников сил света, ведомый ангелом. Аслан Турашвили выбрал себе в качестве покровителя Князя тьмы. Оба персонажа поначалу даже не подозревают, какая роль отведена им в борьбе за человеческие души.

ГЛАВА 3

«Как можно познать самого себя? Только путем действия, но никогда — путем созерцания».

И. В. Гете

— Ну что, долго еще будешь любоваться на это безобразие? — небрежно спросил чей-то равнодушный голос, и Максиму показалось, как кто-то положил руку ему на плечо. Обернувшись, он не увидел ничего конкретного, говоривший с ним представлял собой нечто аморфное, какое-то бесформенное, бесцветное образование. Да и сам он был каким-то необычным, тело было таким легким, что казалось, совсем не имело веса и даже как-то парило, а не стояло на одном месте.

«Кто со мной говорит? Что происходит со мной?» — хотел было задать вопрос Максим, но тот, к кому он обращался, как будто, прочитав его мысли, отвечал все тем же безжизненным голосом.

− Я приветствую тебя, если, конечно, тебя радует быть свободным от своего бренного тела. Не удивляйся ничему, со временем все станет на свои места. Тебя только что убили, если это было бы не так, меня бы здесь не было. Кто я? Хороший вопрос, и что характерно, все спрашивают одно и то же.

Максим слушал говорившего и пытался сделать над собой усилие, чтобы разглядеть собеседника, что вероятно не осталось для последнего незамеченным.

− Не надо напрягаться, мой друг. Все равно то, что ты хочешь увидеть, к чему привыкли твои чувства, все лишнее. Здесь все не так, да, где я остановился? Тебя интересует вопрос, кто с тобой сейчас общается. В общем-то, ничего сложного, я просто проводник, один из тех, кто обречен вечно слоняться над поверхностью земли, подбирая людские души и направляя их в лоно «Создателя». Честно скажу, не знаю почему, но за тобой всегда посылают лучших, поэтому я здесь.

Это еще больше добавило неопределенности и растерянности в состояние Максима. «Проводник» или как там он себя называл, говорил беспрерывно, не делая привычные паузы на вдох.

− Э-э… не отвлекайся, — перебил его мысли говоривший, — понимаю, что трудно во всем этом разобраться, но такова суть происходящего, такой порядок, установленный свыше и все мы должны его придерживаться. Кстати, можешь напоследок посмотреть, что ты оставляешь, и мой тебе совет, не убивайся особенно, у тебя впереди много интересного. Ой, стоп. Кажется, я начинаю болтать лишнего. Ладно, давай прощайся, если хочешь, и пошли отсюда.

Голос замолчал, предоставив Максиму, вернее субстанции, оставшейся после него, немного разобраться в сложившейся ситуации. Несмотря на объяснения, трудно было что-нибудь понять. Максим продолжал воспринимать информацию всеми органами чувств, и в то же время все это происходило как-то по-новому. Он огляделся по сторонам. Вокруг вновь то же солнце, те же горы, только он сам находится где-то сверху, нависая над всем этим.

Взгляд его скользнул вниз, где на камнях распласталось изуродованное, растерзанное взрывами тело, его тело, то, что некоторое время было им самим.

Рядом, вповалку были разбросаны трупы убитых им людей. Ему даже показалось, что вместе с ним картинку внизу созерцают и все те, кто нашел свой конец на этой горе. «Господи, — промелькнуло в его сознании, — это ведь я их всех…»

Закончить мысль у него не получилось. Постепенно картинка стала уменьшаться, удаляться так, как будто бы его стала поднимать вверх невидимая сила. Все вокруг стало кружиться, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее во всех плоскостях. Яркий свет неожиданно сменился полнейшим мраком. Все тот же голос, слышимый уже издалека, доносился до сознания…

− Ну что же, на этом моя работа исчерпана. Дальше отправляйся сам. На том конце тебя встретят, встретят те, кого на земле называют ангелами. Прощай.

И тишина, полнейшая темнота и вновь непонятные ощущения то ли полета, то ли вращения. Проблески света, внезапно появляющиеся и сопровождаемые странными звуками, неподдающиеся пониманию образы и картины, мелькающие то и дело со всех сторон. Пространство перестало быть привычным и знакомым. Трудно сказать, сколько времени продолжался этот калейдоскоп. Все прекратилось также внезапно, как и началось. Яркая вспышка, темнота, скорость движения увеличивается и вдруг полная неподвижность, мягкий, равномерно обволакивающий со всех сторон, приятный свет. Ощущение необыкновенной легкости и величайшего блаженства. Перед ним стали возникать видения прошлого. Все вокруг представляло собой постоянный поток информации, которая постепенно становилась понятной без слов, жестов, мимики, звуков. Он ясно стал осознавать, что исходящие импульсы информации воспринимаются им по-новому. Причем из общего, на первый взгляд хаоса, он каким-то образом мог отчетливо выделять то, что имело отношение только к нему.

«А где же встречающие?» — подумал он, немного, освоившись.

− Это все зависит от того, что или кого ты хочешь видеть, — неожиданно раздался спокойный и располагающий к себе голос, совсем не похожий на тот, что он слышал немногим ранее. Это обращение было немного неожиданным и застало Максима, уже привыкающего к новому состоянию, немного врасплох.

− Кто здесь?

− Всему свое время. Меня можешь называть, как пожелаешь. В любом случае со мной твой контакт будет коротким. То, что ты оказался здесь, это неправильно. Твоей душе еще рано сюда. Ты не выполнил того, зачем был рожден, твоя, почти оборвавшаяся жизнь, это досадное недоразумение, которое я с удовольствием исправлю.

− Но постойте! Подождите, кем бы вы ни были, ангелом или еще кем-то, раз уж я здесь, значит, так тому и быть, и вообще, у меня нет никакого желания возвращаться.

− Не надо противиться тому, что предопределено не нами и, поверь, не во вред нам. Я не могу ничего добавить. Единственное, что ты можешь знать сейчас, это то, что ты не совсем обычный обитатель планеты. Тебе предстоит узнать намного больше, чем на то имеют право остальные. Те вопросы, которые ты задаешь себе, найдут ответ, каждый в свое время. Терпение и все станет на свои места. А сейчас возвращайся, и пусть свершится чудо.

Через некоторое время все вокруг снова пришло в движение, повторяя события в хронологической последовательности, только обратно и, как показалось ему, еще с большей скоростью. Как только все прекратилось, Максим сразу же почувствовал острую боль. Не совсем понимая, где находится, он осторожно приоткрыл глаза. Белый потолок, такие же стены, окна без занавесок, пустые койки рядом, какая-то девушка вся в белом, дремавшая на стуле, и неприятный запах, ударивший в нос. Он попытался пошевелиться, но сразу оставил свою попытку из-за резкой боли, пронизавшей все тело.

«Где я? Что происходит?» — подумал он, но выговорить не смог.

Услышав его стон, медсестра открыла опухшие от недосыпания глаза и, не веря своим ушам, осторожно взяла Максима за запястье, немного наклонившись над ним и заглядывая ему в глаза.

− Кто ты? — выдавил он, превозмогая боль.

− Очнулся, заговорил, пришел в себя, — прошептала девушка, не веря случившемуся, — я сейчас, не волнуйся, все нормально, я позову врача.

Она плавно встала со стула и, не сводя с раненого взгляда, осторожно попятилась к двери.

− Не надо, не надо врача, — обретая дар речи, глухо прохрипел Максим. Я уже умер, я все знаю, все видел, просто посидите рядом и поговорите со мной.

− Хорошо, хорошо, вы только не волнуйтесь, — она приоткрыла дверь и, высунув голову в коридор, прокричала:

− Дежурный, хирурга сюда, скорее. Зотов пришел в сознание.

Мозг Максима лихорадочно работал, стараясь настроиться на привычный ритм. Голос девушки, доносившийся из ниоткуда, говорил что-то об очень сложной операции, что кризис уже позади, и раз уж он пришел в себя, опасность миновала. Он попытался вспомнить, что с ним произошло, но память, как залитая чернилами бумага, не позволяла ничего воспроизвести. Звуки становились все отчетливей, окружающая действительность все более ясной и осязаемой.

«Надо же такому привидеться: проводники, ангелы, чертовщина какая-то», — подумал он, разглядывая трещинки на потолке и не обращая никакого внимания на суетившуюся медсестру.

Вошел доктор, с ним кто-то еще. Максим скосил взгляд и увидел направляющегося к нему немолодого человека в очках и с бородкой, как у доктора Айболита. Присаживаясь на краешек стула, он привычным движением взял Максима за запястье, двумя пальцами, раздвинув пошире веки, заглянул в глаза и удовлетворенно заключил скрипучим голосом:

− Пульс нормальный, взгляд ясный, температура пока держится, но это нормально. Поздравляю с днем рождения, боец. Кто сказал, что чудес не бывает? Ведь никто не верил, что он выкарабкается. А, мои хорошие? — обращаясь уже к персоналу, добавил доктор, поучительно качая указательным пальцем.

− Никогда нельзя опускать руки, надо бороться за жизнь раненого до последнего удара сердца. Вот наша Леночка ни на секунду не сомневалась в успехе и все-таки выходила больного. Шутка ли, больше недели не отходила от койки и в буквальном смысле вытащила его с того света. Даже отъезд в Союз, и тот отложила. Молодец, так держать! Доктор взял в руки журнал назначений, внес в него дополнения и изменения и, протягивая его медсестре, скромно стоящей рядом, сказал:

− Вот, начинай прямо сейчас, — с сегодняшнего дня эти препараты. Я думаю, наш больной через неделю будет уже транспортабелен, тогда и будем готовить его к отправке «за реку». Скоро домой, если что понадобится, я буду у себя. Ну, ладненько, выздоравливай, солдат! И не обижай своего ангела-хранителя в косыночке.

Последние слова хирурга прозвучали как-то двусмысленно. Прищурив глаз, он заговорщически подмигнул Максиму и неторопливым шагом вышел из палаты.

«Ангел! — подумал про себя Максим, — где-то я уже это слышал». Он попытался вспомнить, где именно, но мысли переплетались одна с другой, не давая возможность сосредоточиться. Боль, так остро ощущаемая в первые минуты пробуждения, потихонечку отступала. Создавалось впечатление, что его мозг сам регулирует процессы в организме. Каждый перелом, каждое пулевое ранение он чувствовал, направляя мысленно импульсы на пораженные участки. Из состояния полузабытья его вывел ласковый голос медсестры:

− Извините, я вас немного побеспокою, мне надо ввести вам лекарство.

− Конечно, пожалуйста, — уже окрепшим голосом отозвался Максим, внутренне чувствуя смущение и неловкость. Погрузившись в свои раздумья, он чуть не забыл, что рядом с ним находится человек, которому он, по меньшей мере, должен быть благодарен.

− Вы меня извините, я какой-то сам не свой, — медленно проговорил он, как бы пытаясь извиниться за свою невнимательность.

− Да ну что Вы! После того, что случилось, удивительно было бы, если Вы вели себя по-другому. − Странно, — пробормотала она нерешительно вслух, — почему среди препаратов доктор не назначил ничего обезболивающего. Обычно в таких случаях прописывают морфин. Может быть, он забыл? Вас не беспокоит боль?

− Не так, чтобы очень. Терпимо. Значит, доктор это знает или, по крайней мере, догадывается.

− Вас действительно не беспокоят раны, или это лишь мальчишеское бахвальство?

− Как сказать? Скорей всего и то и другое. Но как бы ни было, спасибо Вам, Леночка, за все. Вы разрешите мне Вас так называть?

− Конечно, — она утвердительно качнула головой, продолжая что-то записывать в журнал, не глядя на Максима.

− Спасибо большое! — Он попытался поднять руку, но, несмотря на отсутствие болевых ощущений, когда он находился в состоянии покоя, на этот раз тело пронзила резкая боль, и вместо задуманного рукопожатия получилось судорожное движение, не оставшееся незамеченным девушкой. За какие-то сотые доли секунды Максим сумел остановить зарождавшийся стон, крепко стиснув зубы, изобразив невольно на лице мученическую гримасу.

− Ну что Вы, это моя работа, мой долг, если хотите, — ответила Лена, взяв его руку в свои ладони, − Вам надо отдыхать, если что-нибудь потребуется, я буду рядом, не стесняйтесь и обращайтесь.

Она не спеша поднялась со стула, осторожно выпустив из рук ладонь Максима, подошла к стеклянному шкафу с медикаментами и стала с деловым видом перебирать какие-то коробочки просто так, чтобы чем-то заняться. Боковым зрением она видела лежащего навзничь, без движения раненого. Таких растерзанных и покалеченных войной молодых ребят за время пребывания здесь она повидала немало и всегда даже мысли не допускала, что они могут быть восприняты ею как-то по-другому, чем люди, нуждающиеся в ее профессиональной помощи.

Воспитанная в строгой семье, где понятие порядочности, ответственности и чести были не пустым звуком, она успешно выполняла свой гражданский долг. Сама напросилась после второго курса медицинского института на заочное отделение и перевелась сюда, где была так нужна.

Рассматривая сейчас украдкой обросшее щетиной, исхудалое, потерявшее жизненный цвет лицо Максима, она не могла понять, что с ней происходит. Вернее даже, просто не осмеливалась себе признаться, что среди десятков таких же вот своих пациентов, этот стал ей почему-то ближе. К нему ее тянуло неодолимой силой. С одной стороны, она оправдывала свое поведение своей работой следить за ранеными, с другой — подспудно понимала, что это нечто большее, чем пресловутое исполнение своего долга. И какое значение, вообще, могут иметь эти громкие слова с тем чувством, что зарождается в чутком девичьем сердце? Чувство, не знающее законов, не признающее ограничений, не различающее должности, званий, а порой даже и возраст. Но от этого волнения становилось приятно и одновременно тревожно, подтверждая когда-то ею прочитанные слова: «Зарождающаяся любовь — пуглива, как лань»…

− Ну, ничего, и это тоже пройдет, — успокаивала она себя, не давая до конца еще неокрепшим чувствам волю, тем более, неизвестно было, как ко всему этому отнесется сам Максим…

***

… Прошло уже несколько недель с того времени, как безнадежный пациент пришел в себя. Состояние его здоровья улучшалось день ото дня и, как говорила в шутку Лена, которая и после перевода госпиталя в Ташкент не оставила своего подопечного, а продолжала работу здесь, через некоторое время он уже сможет танцевать, только при одном условии, что белый танец будет за ней. Здесь, в окружном госпитале Ташкента, было все не так, как там, за рекой. Все окружающее было какое-то близкое, родное, даже птицы по утрам пели по иному, извещая всеми трелями и свистом о начале нового дня, который был не в пример тем, что начинались под «музыкальное» сопровождение в Афганистане. Можно было расслабиться и не думать, куда и зачем нужно будет вести бойцов сегодня, и удастся ли сегодня обойтись без потерь. Звуки выстрелов и канонады разрывов беспокоили находившихся на излечении лишь по ночам, во сне. Жизнь протекала спокойным и размеренным ритмом, где время можно было отсчитывать по предписанным процедурам. Периодически, для поддержания раненых, по субботам устраивались концерты. Приезжали деятели искусств из разных регионов страны. Один раз даже из Москвы пожаловал известный певец и композитор, неплохо сочиняющий песни про войну. Настроение в такие дни у всех было особенно приподнятое. Война, длившаяся почти десять лет, закончена, впереди мирная служба, осталось только поправить здоровье и все, полный порядок. На такие вечера, заканчивающиеся обычно танцами, старались попасть все, кто хоть как-то мог передвигаться на костылях, колясках, с помощью друзей. Все, кроме Максима, который сам себе дал слово, пока не сможет передвигаться более или менее сносно сам, на таких мероприятиях не появляться. На самом деле причина была в другом. За последнее время он так привязался к своей «спасительнице», как окрестил медсестру доктор еще там, в Афгане, что не смог бы спокойно смотреть на то, как его «ангел» с кем-нибудь танцует. Тогда как он беспомощно сидит у стены. Теперь все изменилось. Он мог ходить, и был уверен, что медленный танец осилит легко.

Чуть раскосые голубые глаза, светящиеся пронизывающим взглядом, мелодичный, с бархатными переливами голос, никого не могли оставить равнодушными, особенно его, подсознательно чувствовавшего, что и он для нее не просто больной. Хотя, разве что слепой не заметил бы, как прояснялись ее глубокие, словно летнее небо, глаза при виде Максима. Как под разным предлогом она старалась лишний раз заглянуть в палату и как бы невзначай перекинуться с ним парой слов. Вот и на этот раз, закончив обычный утренний обход, в котором она сопровождала лечащего врача, Лена стала перебирать какие-то журналы и бумажки в стеклянном шкафу, стоящем в углу напротив кровати, на которой лежал Максим. Не упуская его из вида, она пыталась найти повод, причину, чтобы подойти к нему, но как назло в голову не приходило ничего подходящего, кроме тех выписок, которые она усердно сортировала уже который раз. В помещении воцарилась тишина, наиболее понятливые обитатели палаты осторожно, бочком-бочком, удалились, оставив молодых людей одних.

− Леночка, — первым нарушил неловкое молчание Максим, сам удивляясь своей храбрости, — скажи, пожалуйста, мне уже можно вставать и передвигаться? — Вопрос был задан неумело, не к месту, но для девушки это была та соломинка, за которую она ухватилась. Подойдя к кровати, она присела на стоящий рядом табурет и стала рассказывать о том, как проходит процесс его выздоровления, и что по этому поводу думает врач.

− Значит, со мной все в порядке? — прервал ее Максим, понимая всю нелепость сложившегося положения.

− Ну, не совсем, чтобы совсем все было хо… — девушка растерялась, краска залила ее лицо, ей вдруг стало стыдно за свое поведение. Она обратила внимание, что находится в палате один на один с Максимом, если не считать одного раненого, которого почему-то прозвали «чайником», и который, повернувшись лицом к стене, не подавал признаков жизни. Она было дернулась, чтобы встать и убежать отсюда, но ее порыв был остановлен нежным прикосновением. Она заглянула в глаза своему больному и прочитала там то, что не надо говорить словами. Его рука трепетно легла на ее ладонь, взгляд, переполненный решимостью, сменяющейся смущением, говорил: не бойся, я сам боюсь. Слова нужные, необходимые отчего-то застряли в горле, вызвав приступ кашля.

− Что с Вами… тобой? Тебе плохо? — испуганно проговорила она.

− Нет, ничего, все нормально, — отмахиваясь рукой, выдавил он. — Не уходи, я хотел кое о чем попросить. — Он наконец-то прокашлялся, прочистив громким вдохом легкие, и, не выпуская из своей ладони ее руки, сдержанно добавил:

− Видишь ли, сегодня должен состояться вечер танцев. Мне неудобно об этом говорить…, но не могла ли ты сопровождать меня?

− Конечно, о чем разговор. Я с удовольствием составлю тебе компанию.

− Значит, в этом наши желания совпадают, тем более, что я хорошо помню наш уговор и собираюсь все танцы, если, конечно, ты не против, протопать, насколько это возможно в моем положении, с тобой.

− Ну, это все будет зависеть от того, как себя будет вести кавалер, — лукаво блеснув влажными от счастья глазами, улыбаясь, подытожила Лена. Затем, словно спохватившись, добавила, — ой, мне надо идти. Встретимся вечером в клубе.

− Договорились, — успел вставить слово Максим, после чего девушка резво встала со стула и, поправив одеяло, быстро удалилась, оставив Максима одного. Через некоторое время палата наполнилась обычными звуками.

Ребята, покинувшие помещение, возвращались. Было слышно, как кто-то залепил звонкий подзатыльник ожившему вдруг «чайнику». Молодой, обритый наголо, лопоухий солдат пытался было защититься, но строгий отеческий голос, сопровождаемый еще одной легкой оплеухой, поставил его на место.

− Лопух, когда ты поймешь, как себя надо вести в этой жизни? Ты что, не видишь, людям надо поговорить. Забился под одеяло и не дышит. Погоди, повторится это еще раз, я тебя лично научу «Родину любить». Каждый продолжил заниматься своим делом. Никто из них ни словом, ни жестом не проявлял свое отношение к этим делам, хотя все прекрасно понимают, что для медсестры Елены есть только один больной, остальные пациенты. Они также были наслышаны, что она с ним с самого Афгана. Он был очень плох, и она его буквально выходила, и это обстоятельство все объясняло. Всем, конечно же, было любопытно, чем закончатся трогательно-дружеские отношения их товарища с самой красивой, как они считали, девушкой госпиталя, но говорить об этом, а тем более что-то спрашивать, было неприлично. Поэтому, когда Максим сам обратился за помощью, вся палата, кто чем мог, постаралась внести свою лепту. В первую очередь встал вопрос, в чем ему идти на первое в своей жизни свидание. Из своего обмундирования он имел только казенный больничный халат и широкие шаровары, которые венчал образец советской легкой промышленности — грубые тапки, сшитые из черного дермантина, на «деревянной» подошве.

− М-да, в таком наряде пойти, конечно, можно, но не туда, куда ты собираешься, — за всех сказал самый старший по возрасту и по званию майор Степанов, которого все уважительно именовали Степанычем.

− А ну-ка, мужики, подсобим, — голос его звучал ободряюще торжественно. И тут, как по волшебству, появились вдруг подходящие ботинки, брюки, китель, тельняшка.

− С миру по нитке — десантнику экипировка, — подал голос молодой человек с сильным грузинским акцентом. − Я тебе вот что скажу, Максим, все это хорошо, но скажи мне, пожалуйста, что самое главное у десантника-офицера?

В вопросе была заложена явно какая-то шутка, и Максим с ответом не спешил, чтобы не попасть в неловкое положение.

Сандро, так звали чернявого весельчака, продолжил:

— Я тебе скажу, только ты не обижайся, самое важное в нашем деле, в смысле экипировки…

− Большие красивые цветы, — вставил свое предложение «чайник».

− Хватит умничать и не перебивай старших, — жестом руки остановил соседа по койке Сандро. — Из большого я вижу только твои уши. Где мы сейчас найдем большие красивые цветы?

− Причем тут мои уши? — обиженно проговорил, поворачиваясь спиной, молодой солдат. — На свой нос лучше посмотри. Как горный орел на вершине Кавказа, сидит наш Сандро на краю унитаза.

− Ну ты, поэт, не хочешь по ушам, случайно? Я тебе сразу и песню о соколе спою, — чувствуя, как в нем закипает кровь, поднимаясь с помощью костыля, грозно проговорил грузин.

− Ну, вы, петухи, ишь, крылья распустили, — строго вмешался Степаныч, — у человека первое в жизни свидание, а эти два подранка вместо дельного совета друг с другом зацепиться хотят.

− А что, я спокоен, и все же главное в одежде десантника — это берет, — довольный собой, выпалил Сандро, доставая из тумбочки аккуратно сложенный головной убор.

− Вот, смотрите, это произведение искусства. Можешь носить, друг, только, пожалуйста, не испорти ничего.

Максим осторожно взял в руки так ценимый берет с лихо заложенной тульей, отутюженными краями. Вместе с уставными кокардой и крылышками, сбоку его украшал значок, похожий на орден, и три короткие тоненькие косички, сплетенные из парашютных строп.

− Ну вот, кажись, с экипировкой полный порядок, теперь садись и слушай бывалых людей, как себя следует вести.

И понеслось… До обеда продолжались теоретические «консультации», сопровождающиеся безудержным хохотом. Когда и с этим было покончено, и, по словам одного из «учителей», он был вполне теоретически подкован, оставалось прожить несколько часов, которые показались Максиму самыми томительными. А время, как было замечено почти всеми, имеет обыкновение замедлять свой ход в определенные моменты жизни, когда чего-нибудь особенно ждешь, или наоборот, «гнать» так, что порой и не уследишь, и удивляешься потом, неужели так быстро пролетели часы. Ближе к вечеру, за час до условленного времени, не в силах больше выносить ожидание Максим, одетый по последнему, как сказал Сандро, писку армейской моды, вышел в коридор и не спеша, растягивая шаги, медленно спустившись во двор, направился к стоящему чуть в стороне от основного лечебного корпуса, клубу. Не доходя до парадного входа, он увидел одетых кто во что горазд офицеров, собравшихся в курилке. Многих сюда вывезли в тяжелом состоянии, и о форме одежды служба тыла пока еще не позаботилась. Он остановился в метрах тридцати и, отыскав свободное место, присел на скамейку. Люди вокруг были в приподнятом настроении. Отовсюду доносились веселые голоса, смешки, хохот девушек, сопровождаемый сдержанными улыбками кавалеров. Кто-то принес с собой гитару, и незамысловатая песня в исполнении голубоглазого паренька, под аккомпанемент нескольких аккордов, разносилась в пределах слышимости, каждым словом отзываясь в душе слушающих ее офицеров. Вслушиваясь в «хлесткие строчки» афганской песни, внимание Максима невольно привлекла группа офицеров, стоящих немного в стороне и куривших «Беломор» с такой интенсивностью, что над их головами завис густой сизый дым, отражающийся косыми лучами от фонарей освещения. Как оказалось, интерес был обоюдным. От группы отделился молодой человек без правой ноги. Опираясь на костыль, он направился к нему, улыбаясь во весь рот, обнажив крупные, белые, как на рекламном плакате, зубы.

− Зотов, Максим, если мне после контузии не изменяет память, то я вижу твое лицо? Ты ли это? Или призрак явился к нам? — Протянул он, округлив от удивления глаза и крепко пожимая руку.

− Так точно, Зотов, не дух, не призрак. А ты, если и я ничего не путаю, Чехов Сергей, командир взвода первой роты.

− Так точно, это я. Ну что ж, будем знакомы еще раз. Там, в Афгане, не в счет, где мы были просто сослуживцы. Зато сейчас мы, как-никак, «земляки», из одного батальона. Не мешало бы это дело отметить, — Сергей хитро улыбнулся и, сделав щелчок указательным пальцем себе по горлу, знак понятный всегда и всем, добавил, кивнув в сторону: — Мы тут с ребятами соображаем.

− Нет, спасибо, — вежливо отказался Максим, я бы с удовольствием, но не сейчас и не здесь.

− Ну, как знаешь. Наше дело предложить. И все же не могу поверить, что это ты. Помнишь, тот бой в ущелье, когда ты себя подорвал гранатами.

− Еще бы мне этого не запомнить. Начало помню, середину тоже, смутно, но помню, что было после этого, как отрезало, — ответил со вздохом Максим.

− Ну как? О том, что вы ввязались в бой, доложили на базу. На счастье, в это время на базе приземлились две вертушки, чтобы забрать тяжелораненых и какие-то штабные документы. Комбат распорядился лететь в ущелье на помощь. Пока долетели, ты уже того, прихватив нескольких духов, подорвался. Не поверишь, не хватило каких-то нескольких минут. В иллюминаторы можно было видеть вспышку взрыва. Ну все, решили, каюк тебе. Командир дал команду накрыть уцелевших духов ракетами. Когда все было кончено, одна машина забрала пострадавших из личного состава, другая — приземлилась за твоим телом. Признаков жизни ты не подавал и, насколько я знаю, было даже распоряжение отправить твое тело в морг. Поэтому я был приятно удивлен, когда увидел тебя целым и невредимым. А на следующий день я подорвался на мине, самого еле спасли. Вот такие дела.

− Дела были бы намного хуже, если бы мне не повезло. Судя по рассказам санитаров, когда меня несли в морг, я вдруг зашевелился. Естественно, меня сразу в лазарет, а там, на мое счастье, оказался профессор-хирург, кажется Федор Тимофеевич Скабин, сотворивший чудо, собрав меня, как говорится, по частям.

− Не знаю, не слышал про такого. При мне его уже не было, — печально произнес Сергей, прикуривая папиросу. — У меня, как видишь, чуда не произошло. Оттяпали ногу по самый яйца, ну ничего, слава Богу, жив остался, и на том спасибо. — Он глубоко затянулся и, задумчиво глядя в сторону, медленно через ноздри выпустил едкий табачный дым.

Неловкую паузу, возникшую в их разговоре, прервал мелодичный голос Лены, которая, незаметно для собеседников, приблизилась к ним.

− Добрый вечер, молодые люди, — первая поздоровалась она, подходя поближе к Максиму.

− Здравствуйте, — растерявшись, пробормотал Сергей, а затем, спохватившись, виновато улыбнулся и элегантным движением поднес протянутую девушкой руку к своим губам, тут же учтиво добавив, — прошу прощения за невнимательность и, с вашего общего позволения, разрешите откланяться.

− Еще увидимся.

− Обязательно, — Сергей, опираясь на костыли, подтянулся, щелкнул по асфальту единственным каблуком и, грациозно поклонившись, удалился.

− Ты его знаешь? — спросил Максим.

− Конечно. Сережа Чехов. Палата № 12. Ампутация правой ноги. Множественные повреждения левой. Молодец. Ему вот-вот вторую ногу отнимут, а он не теряет присутствие духа, ходит, шутит, веселит всех, такое не каждому под силу. — Она взяла Максима под руку и потянула в зал, где вот-вот должен был начаться концерт популярной молодежной рок-группы.

− Слышишь, Лена, я у тебя хотел спросить одну вещь.

− Спрашивай, конечно, — мило улыбнувшись, отозвалась она, продолжая увлекать его за собой.

− Ты помнишь того профессора, что меня оперировал?

− Федора Тимофеевича? Конечно, я помню.

− Видишь ли, хотелось бы его найти, поблагодарить, что ли, — договорить ему не дала громкая музыка. Максим, спохватившись, быстро взял свою спутницу за локоть и прошел на свободные места.

− Ты что-то хотел спросить? — наклоняясь к его уху, громко прокричала она.

− Да, но после того, как закончится этот артобстрел, — руками показывая, что ничего не слышит, выпалил он.

Нельзя сказать, что музыка не интересовала Максима. Он любил слушать классику, хорошую ритмическую, понятную для сердца, так называемую попсу, но то, что приходилось слушать, сейчас было далеко от его представлений об идеальной музыке. Это было что-то оглушающее, давящее на психику. Понять смысл текста не представлялось возможным, поэтому он как-то сразу потерял интерес к происходящему на сцене и, усевшись поудобнее, полностью переключился на свои чувства и размышления, одолевающие его. Плечом он ощущал теплое плечо девушки. Сделал невольное движение, он еще теснее прижался к ней, затаив дыхание. Чувство неловкости за свои действия охватило его, но в следующее мгновение он сам себя успокоил: «Подумаешь, слишком тесно в зале и это не его вина, и вообще, сидишь, как школьник, может надо положить свою руку ей на плечи или хотя бы на спинку стула». От одной мысли об этом краска залила его лицо.

«Хорошо, что в зале темно, — облегченно вздохнув, подумал про себя он, — нет, так не годится, не надо торопить события, вот начнутся танцы и тогда…» А что тогда? Ответить сам себе на этот вопрос он не смог, скосив глаза на свою подругу, он не мог знать, что внешне спокойная, внимательно следившая за сценой, Лена вся превратилась в комок нервов. Стараясь уловить любое движение со стороны Максима, которое говорило бы, или хотя бы намекало на то, о чем ей хотелось бы думать. Спроси ее кто некоторое время назад, что она чувствует по отношению к Максу, как она невольно называла его про себя, ответ бы был однозначным, что это ее работа и все такое… Но сейчас, когда между ними установилась какая-то связь, ей было трудно самой себе признаться, что это на самом деле. Откуда-то издалека, из глубин подсознания, до нее доходило невольное чувство страха, чтобы не показаться Максиму особой, бросающейся в объятия каждому выздоравливающему. С другой стороны, надо было определиться в отношениях и, если его сердце занято, постараться забыть обо всем и не дать себя засосать в обманчивое болото чувств и страсти.

«Ну ничего, вот закончится этот тарарам, начнутся танцы, вот тогда можно будет спокойно поговорить», — успокаивала себя она, до конца не уверенная в том, хватит ли ей храбрости об этом говорить. Просидев без движения весь концерт, молодые люди с нетерпением ожидали его окончания, не сводя пристальных взглядов со сцены. Посторонний наблюдатель, глядя на их сосредоточенные лица, мог бы заключить, — вот они, подлинные ценители рок-музыки.

Установившаяся неожиданно тишина, яркая вспышка света, последовавший за этим звук сдвигаемых стульев, привели обоих в чувства. Максим, все еще находящийся под впечатлением своих сомнений и переживаний, автоматически подхватил Лену под руку, другой рукой расчищая дорогу сквозь толпу, прошел в сторону, чтобы не мешать освобождать от стульев площадку для намечавшихся танцев.

− Никогда не думал, что в нашем госпитале столько людей, — для поддержания разговора, не найдя ничего лучше, сказал он, продолжая держать свою девушку за локоть.

− Ну что ты, это лишь часть всех тех, кто здесь лечится. Просто кто-то не смог прийти, кто не захотел, а так это очень серьезное учреждение, — отозвалась Лена, давая всем своим видом понять, что не об этом сейчас надо говорить.

− Такое впечатление, что все смотрят только на нас, — исправляя положение, выдохнул Максим.

− Может быть, ты у нас фигура необычная? Всем интересно посмотреть на восставшего из мертвых.

− Интересно, что они теперь подумают, увидев нас вместе. Наверное, завтра пойдут всякие разговоры.

− Не переживай. Ничего такого, кроме того, о чем уже давно перешептываются.

− То есть, ты хочешь сказать, кто-то уже успел что-то придумать про нас с тобой.

− А что тут придумывать. Все и так, как на ладони, просто некоторые, особенно одаренные, ничего, кроме себя, вокруг не замечают, — она одернула руку и, надув губки, притворно отвернулась в сторону.

Понимая, кому адресовано замечание, Максим немного замялся, не зная, что надо предпринимать в таких случаях, а потом решил, что не стоит ничего выдумывать, просто довериться своим чувствам, инстинктам. Нерешительно взяв девушку за плечи, небольшим усилием он развернул ее лицом к себе и, притянув ее поближе, примирительно прошептал ей на ухо:

− Не обижайся на меня, пожалуйста. Я не хотел тебя обидеть. Ты мне, правда, очень нравишься, просто я не знаю, как себя надо правильно вести… Прости, но у меня нет абсолютно никакого опыта.

− Я думаю, что это не проблема, — прошептала горячо она, робко поднимая глаза, в которых метались искорки радости. — Ты знаешь, большинство из тех, кто каждую субботу приходит сюда, делают это в основном из-за того, что после концерта будут танцы и, как это ни банально звучит, есть возможность приобрести новые знакомства.

− Ну да, это заметно, — шутливым тоном проговорил Максим, окидывая взглядом помещение, где люди уже разбились по парам и с нетерпением ожидали, когда завклубом включит магнитофон с нормальной музыкой. «Волосатые» музыканты наотрез отказались играть что-нибудь, кроме своего рока, а для выздоравливающих после тяжелых ранений парней прыгать под грохот ударника и бас-гитары, или еще какой-нибудь гитары, было несподручно.

− Ну наконец-то, нормальная, приятная мелодия, — сказала немедленно Лена, как только из динамиков полилась нежная музыка старого вальса.

− И где только заведующий клубом находит всех этих рокеров-покеров. Может, кому-то это и нравится, но не думаю, что кто-то был сегодня в восторге от услышанного.

− Полностью с тобой согласен, а сейчас разреши исполнить обещание и закружить тебя в вихре вальса. Первый танец, как и все последующие, будут только для тебя, если ты, конечно, не против, — и не дожидаясь согласия, Максим подхватил девушку в объятия.

− Танцуешь ты, конечно, хуже, чем воюешь.

− Это что, комплимент или замечание?

− Кому как, — кокетливо ответила девушка, запрокинув голову назад, чтобы видеть лицо Максима.

− Если бы я была мужчиной, то наверняка поцеловала бы женщину в такой ситуации, — подумала она, разглядывая его сквозь щелки прищуренных глаз, — а так, не целовать же мне его первой. А он вряд ли решится, и вообще, пора заканчивать с этими танцами, не то, если он еще раз наступит ей на ногу, она закричит.

− Кстати, ты интересовался профессором?

− Что? Не расслышал! Повтори, пожалуйста, — наклоняясь ближе, пробормотал Максим, растерявшись от такой близости. Щека непроизвольно коснулась ее нежной кожи, отрывистое дыхание обдало его жаром. Руки сами по себе притянули ее к груди, дрожь пробила его тело, а нога со всей тяжестью опустилась на ее ногу.

− Ой, — вскрикнула вполголоса Лена, и, стараясь не обращать внимание на неловкость своего кавалера, повторила вопрос.

− Ты спрашивал что-то про своего спасителя, хирурга. Если тебя это еще интересует, в зале я заметила начальника госпиталя Кононова. Может, он что подскажет.

− Где он? — внутренне напрягшись, чувствуя, что перед ним быть может разгадка чего-то, что не дает ему покоя, — выпалил Максим.

− Он у входа, беседует с нашим начальником медслужбы.

− Пойдем, мне необходимо с ним поговорить, — держа Лену за руку, Максим, не спуская глаз с высокой фигуры военврача, направился быстро, насколько это было возможно, к выходу.

− Товарищ майор, разрешите обратиться. Я прошу прощения, что прерываю вашу беседу, но не могли бы вы уделить мне пару минут.

− Конечно, а в чем, собственно, дело?

− Видите ли, мне надо задать вам один вопрос, а здесь немного шумно.

− Хорошо, пройдемте, — военврач, вежливо пропустив вперед Максима и Лену и учтиво извинившись перед своим собеседником, последовал на выход.

− Майор медицинской службы Кононов Сергей Степаныч, чем могу быть полезен, молодые люди? — остановившись, первым задал вопрос он.

− Видите ли, — не зная с него начать, произнес нерешительно Максим, — дело в том, что некоторое время назад я, тяжело раненный, попал во вверенный ранее вам Кабульский госпиталь, где мне была сделана очень сложная операция. Я бы хотел узнать, где находится сейчас тот пожилой хирург, что меня спас? Его звали Федор Тимофеевич… Извините, я не представился сам, старший лейтенант Зотов.

− Зотов? Да, я слышал о вас, вы были одним из последних, попавших к нам после ранения, и девушку я тоже узнаю. Если не ошибаюсь, Елена Цыганова. Только не пойму, о каком Федоре Тимофеевиче речь. — Майор скрестил руки на груди и удивленно посмотрел сначала на Максима, затем на его спутницу, которая стояла чуть в стороне и в разговор пока не вмешивалась.

− Ну как же, — не выдержала она, — вы должны его помнить, такой приятный пожилой человек, он еще все время шутил и веселил своими шутками раненых и медперсонал.

− Елена, простите, не запомнил вашего отчества, — нахмурившись, сказал военврач, снимая очки. — Я, поверьте мне на слово, знаю всех своих подчиненных не только по описанию, но и по инициалам. Тот, о котором вы изволите говорить, никогда не был в моем госпитале, и, тем более, никого не оперировал. Здесь какая-то ошибка, а операцию вам, молодой человек, мог делать или я, но я этого не делал, значит, военврач Лопатин, которого, к сожалению, сейчас здесь нет. Других хирургов в радиусе трехсот километров на тот момент там просто не было.

− Но.. не могло же нам обоим привидеться одно и тоже. Поймите, товарищ майор, мы не пытаемся вам что-то доказать. Но как такое может быть, чтобы человек, которого я сама видела, который лично несколько раз давал мне наставления, делал записи в журнал, не числился каким-то образом в штате.

«И потом, не бесплотный же он дух или ангел, посланный для моего спасения, чтобы его никто не видел, кроме меня и Лены». — Не закончив своей мысли, Максим вдруг почувствовал нарастающий гул в ушах, перед глазами все закачалось, завертелось, на какое-то мгновение он потерял равновесие, и если бы не стоявший рядом майор, вовремя подхвативший его, он бы грохнулся на землю.

− Что с тобой? Тебе плохо? — услышал он откуда-то издалека голос Лены. Голос, за который, как за спасительную веревочку, ухватилось его сознание и медленно, но уверенно вернуло его обратно, как бы вытаскивая из какой-то ямы.

− Спокойно, все нормально, помогите мне его удержать, — уверенным голосом успокоил ее майор.

− Да-да, все в порядке, просто голова немного закружилась, — виновато улыбаясь, выдавил из себя Максим, продолжая опираться одной рукой на девушку.

− Молодой человек, вы еще слишком слабы, чтобы подвергать организм таким моральным и физическим нагрузкам. Выздоравливайте, а уж потом, хотите — прыгайте под музыку, хотите — занимайтесь поисками людей-невидимок. Если у вас все, разрешите откланяться. Очень жаль, что не смог вам помочь. Елена, я надеюсь, вы присмотрите за своим другом, и не мне вам говорить, что лучшее лечение — это покой и отдых, − он кивнул головой, изобразив прощальный жест, и неторопливо удалился.

− Максим, как ты себя чувствуешь? — тревожно заглядывая ему в глаза, подала голос Лена, — он прав, ты еще слишком слаб. Это я виновата, затащила тебя сюда…

− Тссс… перестань, — Максим приложил указательный палец к ее губам, — не надо себя ни в чем винить, и вообще, у меня такое ощущение, что все произошедшее не имеет к моему ранению никакого отношения. Ну да бог с ним, все прошло. Давай не будем возвращаться в клуб, тем более, что скоро там все закончится. Если ты не против, то мы можем погулять по аллеям нашего временного общего дома.

− С удовольствием, свежий воздух тебе не повредит, — беря Максима под руку, отозвалась девушка.

Весна в этих местах начиналась рано. Несмотря на все еще прохладные ночи, дни становились все теплее и приятнее. Деревья, ровно высаженные по всей территории госпитального двора, все как один были готовы взорваться нежной молодой листвой, укрыв одиноко свисающие ветви, зеленым покрывалом. Казалось, сам воздух пропитан запахом набухших почек. Кое-где на аккуратно огороженных свежепобеленных бордюрах клумб уже распустились первые цветы, добавляющие неповторимый колорит в окружающий пейзаж. Последний штрих, дополняющий общую картину и придающий некоторый романтизм, — это круглые фонари, освещающие бледным светом дорожки. Странно, но это факт, — картину, что открылась во всем своем великолепии взору Максима, он в другое время попросту бы и не заметил. Разговаривая со своей девушкой о каких-то второстепенных вещах, он наслаждался минутами спокойствия и ощущения близости любимого человека. Медленно прогуливаясь по асфальтированным дорожкам, ему начинало казаться, что они одни во всем белом свете.

«Какая она славная, кажется, я в нее влюбился», — улыбаясь, думал он, продолжая с наигранным вниманием слушать беспрерывное щебетание девушки.

Но в ту же секунду, словно ушат холодной воды, до него донеслись слова, идущие откуда-то из глубин подсознания: «Ты солдат, воин, распускать сопли и отвлекаться на эти нежности для тебя не годится». В то же время другой, более уравновешенный голос перекрывал все сомнения: «Что значит не время, глупости все это. Она нравится тебе, а ты — ей, вы нашли, можно сказать, родственные души, чего же более. Любовь еще никому не мешает жить, наоборот, заставляет ее ценить и смотреть на обычные вещи по-новому». Обуреваемый противоречивыми размышлениями, Максим на какое-то время перестал слушать свою спутницу, но вовремя спохватившись, размеренно закачал головой, показывая, что он весь во внимание. Чувствуя, что с его стороны требуется какой-то решительный шаг, он внял голосу сердца и, подумав про себя: мол, будь, что будет, неожиданно остановился, не говоря ни слова, развернул девушку к себе и неумело чмокнул ее в щеку, зажмурив при этом глаза в ожидании оплеухи. Но, к его удивлению, мгновенно сменившемуся восторгом, он вдруг почувствовал, как она, обхватив его обеими руками за шею, привстав на носочки, трепетно поцеловала в губы. От неожиданности его качнуло в сторону, и он чуть опять не потерял равновесие, но вовремя взяв себя в руки, задержав дыхание, приложился к розовым, полуоткрытым, ожидающим поцелуя губам девушки. Все тревоги, волнения, страхи, все, что он переживал раньше, превратились для него в этот момент в эмоции, не стоящие внимания.

− Мне пора, — донесся до него ласковый голос девушки. Немного отстранившись, она робко заглянула в его глаза и прошептала: — Спокойной ночи, милый.

Не дожидаясь ответа, она быстро развернулась и, не оглядываясь, поспешно удалилась, оставив Максима завороженно смотреть ей вслед. От растерянности и нахлынувших на него чувств он был словно в оцепенении и не нашелся, что сказать на прощание быстро удаляющемуся цокоту каблучков. Простояв без движения некоторое время, он постепенно успокоился, приходя в себя от «сердечной контузии». Осмотрелся. Вокруг никого не было, лишь на КПП можно было различить фигуры бойцов, да огоньки от сигарет, которые они курили. Посмотрев на часы, было около одиннадцати вечера, он медленно побрел в сторону лечебного корпуса. Войдя в свою палату, он, не говоря ни слова, разделся, аккуратно сложил свои вещи. Наскоро умывшись, он лег на больничную койку, всецело отдавшись своим переживаниям. Мысли, как бешеные кони, метались в его голове, не давая возможности настроиться на что-нибудь одно. Постепенно все ощущения стали притупляться, организм перешел на автоматический режим самозащиты, срабатываемый независимо от человека, чтобы спасти его от перегрузок. Мозг потихонечку затуманивал сознание, пока не отключил его от мирской суеты и не перенес в страну грез, где все реальное кажется нереальным, невозможное — возможным. Максим погрузился в глубокий сон, крепкий и безмятежный, сопровождаемый видениями, которые на следующий день может быть станут предметом для раздумья, а может, забудутся, сотрутся из памяти, едва он откроет глаза. Все это будет завтра, а пока — тишина в помещении, нарушаемая мерным посапыванием, доносившимся с соседних коек. Внешне все хорошо, все спокойно.

***

…Просто диву даешься, сколько времени прошло с тех пор, как все началось, а Зло как было примитивно и предсказуемо, так и осталось таковым. Никогда не угадаешь, под какой личиной благопристойности оно в очередной раз явится людям.

− Создатель, − вмешался другой голос, принадлежавший Азму, исполнителю воли Всевышнего, служителю добра и справедливости, верному и вечному помощнику, — я хотел бы вам напомнить, присутствие на земле отрицательного начала, под патронатом Сэта, мне было не по душе с самого начала времен. И теперь Он становится все менее управляем. Да что там говорить, управляемым он не был никогда, но сейчас он решил стать главным и остановить его — это наша прямая обязанность и большая проблема.

− Да, я согласен, если не вмешаться сейчас, то все, что было создано и существовало тысячелетия, может быть уничтожено в угоду амбициозного Сэта, который решил стать властелином миров.

− Благословенны были те времена, когда люди понятия не имели, что такое плохо, были бессмертны и душой и телом, жили в райских кущах, довольствуясь тем, что им было предложено свыше. Всеобщая идиллия и гармония, и нам меньше головной боли, — с сожалением в голосе добавил Азм.

− Тут ты не прав, мой друг, кому было приятно миллионы лет наблюдать за бесполыми, тупоголовыми, лишенными эмоций болванчиками, которые жили на всем готовом, ни к чему не стремясь. У тех созданий не было ничего, что характеризует сегодняшних обитателей планеты со всеми положительными и отрицательными качествами. Поэтому я принял решение и разрешил Сэту встряхнуть землян, лишив их физические тела бессмертия. Ведь по сути, не это главное, первооснова всегда — это душа, которая остается бессмертной. И надо сказать, Зло во всех его проявлениях подарило людям смысл жизни, научив их ненавидеть, завидовать, жаждать власти, стремиться к изменениям. Конечно, Сэт и здесь переступил пороги дозволенного, но все это было терпимо, пока его действия ограничивались миром землян, а не миром, где или куда переходят их души. Последние несколько тысячелетий оно все более изощренно продолжает охоту на души, забирая их себе для того, чтобы впоследствии вернуть их для реализации своих черных затей. По сути, он пытается подменить Меня, заволакивая к себе все больше и больше несчастных, не ведающих, что они творят и почему.

− Создатель, если Сэт перестал соблюдать установленные вами правила, почему нельзя его самого, со всеми его помощниками попросту полностью, так сказать, ликвидировать, тем самым избавив себя от проблем.

− Уничтожить что-либо полностью и не причинить вреда чему-то еще — невозможно. Наша задача поместить его в те рамки, где он будет безобиден и помешать тому, что он задумал. Когда-то давно было правило, запрещающее нам вмешиваться в жизнь людей. Сегодня оно нарушается Сэтом везде, поэтому и мы можем позволить себе задействовать наших избранников для борьбы с темными силами. Кстати, как там наш новобранец?

− Пока ни о чем не догадывается. Подозрения у него, конечно, есть, но Маат действует осторожно. Если взвалить на него всю информацию, которую он должен знать сразу, есть опасность, что он не выдержит и может так статься, что он станет одним из тех, кого вы назвали болванчиками, или, что еще хуже, перейдет на сторону сил тьмы. Не без вмешательства Сэта, он был убит в очередном конфликте на земле и был возвращен нами обратно. Мы над ним работаем уже несколько его земных жизней и не могли допустить, чтобы он вышел из борьбы сейчас. Впредь Маат будет за ним присматривать повнимательнее. Простые смертные, без помощи самого Сэта, его убить не смогут.

− Да, неспокойно нынче на земле. Где я допустил ошибку? Что сделал не так? Почему в сознании людей так прочно утвердился инстинкт уничтожения себе подобных. Или мы укротим зло, хотя бы в тех пределах, в которых оно было изначально, или оно в скором времени заставит этих безумцев уничтожить все и вся, что их окружает. И каждый, поднявший руку на себе подобного, будет считать себя праведником, делающим это во имя высокой идеи, которой Сэт затуманивает им мозги, внушая призрачные идеи благоденствия, ожидая, когда одна часть населения прибьет другую. К сожалению, его доводы и наущения всегда находили отклик в сердцах людей, при этом все представляется таким образом, что якобы все их необдуманные шаги служат одной цели, — спасения земли, даже слово придумали, означающее конец света, — апокалипсис. Верно говорится, благими намерениями выстлана дорога в ад. Но что такое «ад»? За все время нашего сосуществования Зло сумело убедить людей, что оно всегда ни при чем, его попросту нет, тогда как все свои деяния прикрывает нашим именем и совершает во имя Бога, Единственного и Всемогущего. Разве этого я хотел?

− Учитель, здесь я с Вами не соглашусь. То, о чем Вы упомянули, это религии, придуманные на земле, имеющие каждая своего Бога. И вообще, богословие или боголепие — это выражение страха безграмотных, забитых людей перед неизвестностью. И Сэт умело пользуется этим, всегда на полшага оказываясь впереди. Научили мы человека, для облегчения добывания пищи, пользоваться примитивными орудиями, как не прошло и нескольких дней, а один из них уже пробил голову другому и началось. Дали людям возможность читать, писать, обучили грамоте, наивно полагая, что кроме пользы ничего это безобидное занятие не принесет. Даже почти во все алфавиты мира, как символ первоосновы, вложили начальные буквы наших имен: А — Азм; Б — Бук и так далее. Сколько хорошего, полезного было создано людьми. Знания и достижения, опыт прежних поколений, передаваемый в письменном виде, — это, я бы сказал, своего рода элемент отобранного у них бессмертия, когда о прошлом говорят книги, и в то же время, это умение Зло использовало для своих целей. И как результат, злые письма, клеветнические доносы, различные лжеучения. Сэт получил в свои руки мощный инструмент управления человеческими мозгами. Сам он ничего не создает, однако коварно пользуется тем, что уже существует, принимая порой образы, которые служат добру. Мы сильнее его, но он изворотливее. И сейчас пришло время нам отступить от правил, повторюсь, вмешаться, пока еще не поздно, или все, что было создано, покроется мраком…

***

− Алло, Максим, просыпайся, скоро начнется обход, тряся за плечо, разбудил его всегда неунывающий и жизнерадостный Сандро, — вот везет человеку, уже почти десять, а он спит как младенец.

− А, что? Сейчас, — с трудом раскрывая веки, сонным голосом проворчал Максим.

− Когда сейчас? Уже пора, просыпайся, — не унимался Сандро.

− Да отстань ты от человека, пусть поспит, — вступился Степаныч, — давай лучше двигай к нам, и расскажи, что там было дальше. Тоже мне, Шахерезада… рассказывает, как лекарство отпускает небольшими дозами.

− А что вы от меня хотите? Кто вчера заладил: пора спать, перестаньте хохотать… Кто? Я, что ли? Не я, а товарищ Петрович. Так что все претензии к нему.

Сандро, со своим характерным кавказским акцентом, сразу пришелся по душе всем, кто был с ним рядом. Его звонкий голос будил всех утром и не давал заснуть ночью. На любой вопрос, в любой ситуации он отвечал шуткой, удивляя окружающих остротой своего ума.

В палате он был что-то вроде отдушины, беспрерывно рассказывал всякие истории, в которых трудно было разобраться, что правда, а что вымысел, да и не это было важно, надо было слышать и видеть, с каким вдохновением он это делал, с каким темпераментом. Описывая ту или иную ситуацию, он жестикулировал руками, используя при этом мимику и различные телодвижения. И не важно, что во всех рассказах выдумщика, главным героем был он сам. Главное, это было интересно и всегда хорошо заканчивалось. Глядя на него, весельчака и балагура — как не со злобы величали его некоторые, — трудно было поверить, что рубаха-парень, шутник Саня, так его перекрестили в госпитале, был не кто иной, как Герой Советского Союза, гвардии старший лейтенант, командир разведроты десантно-штурмовой бригады — Сандро Георгиевич Думбадзе, на счету которого была не одна блестяще проведенная операция, и за голову которого главари моджахедов готовы были выложить крупную сумму в долларах. Сам он об этом даже не заикнулся, и так бы никто ничего не знал, если бы вездесущий «чайник» не просмотрел его историю болезни, где почему-то оказалось представление к очередному ордену.

− Ну, пацаны, только без смеха, — прищурив хитро глаза и потирая руки, громко сказал Сандро, — спящий красавец уже, кажись, проснулся, и я с удовольствием продолжу свою историю. Он подошел к собравшимся ребятам и, усевшись на заботливо подставленный табурет, с серьезным выражением лица начал очередную байку.

Окончательно проснувшийся Максим присел на краю кровати, свесив на пол ноги. Встряхнув головой, недовольно подумал:

− Надо же, приснилась какая-то ерунда. Кто это были? Теперь целый день в голове будет калейдоскоп. Что бы это значило? Ну ладно, все, забыли, наверное, это последствия контузии, — успокоил он себя, поднимаясь и направляясь в умывальник.

− Слышишь, Сандрик, я что хотел попросить, — выходя из душевой, обратился к нему Максим, воспользовавшись минутным затишьем между взрывами безудержного смеха ребят.

− О! Доброе утро! Милости просим к нам. Все что угодно, брат, говори, не вопрос, Сандро для друга сделает все, что хочешь. Вот, хочешь, сейчас выпрыгну в окно, скажи, хочешь?

− Нет, такие жертвы мне от тебя не нужны. Просто я вот о чем подумал. Мы с тобой подружились, после выписки ты зовешь меня к себе в гости. Почему бы в свободное время не начать учить язык твоей Родины?

− Ты серьезно? — от неожиданности улыбка сползла с его лица, на глаза навернулись слезы, брат, ты не представляешь, что значит для меня твоя просьба. Это большая честь, когда человек желает выучить язык, на котором говорят на Родине его друга. Я с большим удовольствием займусь этим почетным делом. Можем приступать, как только ты будешь готов.

− Слушай, Максим, а зачем тебе грузинский, учи лучше английский, он более популярен, — высказал свое мнение парень с перевязанной головой, которого из-за этого в палате прозвали «пробитый».

− Тебе, мой друг с продырявленной башкой, понять будет трудно, если вообще возможно, — шуткой на вопрос ответил Степаныч. А Сандро, подождав пока утихнет хохот, скорчив умную гримасу и театрально размахивая правой рукой, поучительным тоном проговорил, торжественно окидывая властным взглядом присутствующих:

− Понимаете, в чем дело, все очень просто, когда мой брат говорит, что хочет выучить мой родной язык, это надо понимать, что он хочет сказать — я уважаю твой народ.

Если я исполню его просьбу, значит, он будет очень благодарен не только мне, но и моим родителям за то, что они вырастили такого сына — хорошего человека, — следовательно, после выздоровления он будет просто обязан поблагодарить их лично и посетить мой родной город. Скажи, брат, я все правильно сказал?

− Ну как тебе сказать? Спасибо за приглашение, после таких слов я просто не имею права отказаться и как-нибудь обязательно побываю в твоих краях.

− А зачем надолго откладывать? Давай договоримся. Если тебя выпишут раньше, ты дождешься меня. Если я вырвусь отсюда первым, соответственно, не уеду без тебя. Бери с собой невесту и давай со мной.

− Какую невесту? Ты это о чем? — смущаясь, спросил Максим, понимая, к чему клонит друг.

− Это, конечно, не мое дело, но Макс, даже наш сообразительный «чайник» и тот видит, что наша сестричка среди всех видит только тебя, да и сам ты смотришь на нее как на родственника, но не кровного.

− Ого, пацаны, тут дело пахнет чем-то серьезным, — вмешался в разговор светловолосый парнишка, — а что будет, если он не успеет освоить вовремя язык твоих предков?

− Кто, Максим? Да он его наполовину уже знает, я это по глазам вижу, еще немного, и он мне будет рассказывать, как надо говорить, — уверенно отрезал сомнения Сандро, — а для тех, кто может или не хочет напрягаться, есть исключение. Можете в любое время приезжать в гости ко мне домой. Независимо от того, буду я дома или нет, вас там примут как своих, только скажите, что вместе со мной лечились в госпитале и больше ничего не нужно.

− Мы постараемся воспользоваться твоим приглашением, только хорошо бы договориться, кто в какое время, а то явимся толпой, — Степаныч хотел было что-то добавить, но не успел. Дверь палаты распахнулась, и его разговор был прерван той, которую здесь ласково называли «луч света в темном царстве» за ее доброту, заботу, а самое главное — за обворожительную улыбку, которая, словно лучики солнца, согревала их души и очерствевшие сердца.

− Доброе утро, товарищи поправляющиеся! Ну-ка, все дружно перевернулись на животы, будем делать иглоукалывания, — пропела, улыбаясь, Лена, проходя в дальний угол с тем расчетом, чтобы последним оказался Максим, и она смогла бы немного задержаться. Стараясь не думать о том, что произошло между ними вчера, она спокойно, подошла к его койке, злясь на предательски раскрасневшиеся от волнения щеки. Не решаясь заговорить первой, она вонзила иголку в мягкое место с такой силой, что лежащего Максима аж передернуло.

− Ой, извините, я не нарочно.

− Ничего, — натягивая штаны и переворачиваясь на спину, отозвался он, пристально вглядываясь в горевшее от смущения лицо девушки, внутренне собираясь, чтобы сказать то, что хотел. − Лена, собравшись с духом, вполголоса проговорил он, − как ты думаешь, если сегодня вечером мы с тобой немного погуляем по парку, это не буде выглядеть глупо? Удобно ли это для тебя?

− Почему нет? Вечерами я свободна, а насчет удобства, по-моему, не это главное… — она хотела что-то добавить, но передумала. — До вечера, — наклонившись, прошептала она ему на ухо и, легко поднявшись, упорхнула из палаты словно бабочка.

− Ну, мой лучший ученик, — подойдя ближе, торжественно произнес Сандро, — после иглотерапии, я думаю, мы можем приступить к обучению. Ради просвещения я жертвую свою любимую тетрадь и волшебный карандаш. Слушай, смотри и запоминай, все очень просто.

− Ну что же, сам напросился, значит, придется стать учеником, — поморщившись, произнес Максим, продолжая думать о чем-то своем, — в конце концов, все равно делать нечего, а так хоть какое-то разнообразие и, соответственно, такие перспективы. «Учитель», я весь во внимании.

Есть люди, для которых спокойный, размеренный ритм госпитальной жизни по вкусу. Лежи себе с утра до вечера, принимай лекарства, проходи процедуры, и если процесс выздоровления идет нормально, нет ничего лучше, чем днями напролет заниматься ничегонеделанием. Для Максима, натуры волевой и подвижной, такое времяпрепровождение было невыносимым. Все, за что бы он ни брался, он делал основательно, и сейчас, занимаясь изучением языка, подошел к этому со всей серьезностью, удивив всех своей феноменальной памятью и терпением. Все последние дни для него были отмерены временем до очередного свидания и после, когда томительные часы ожидания он всецело отдавал занятиям с Сандро, чтобы хоть как-то скоротать время. Вечерами, прогуливаясь с Леной по территории госпиталя, он самозабвенно рассказывал ей о своих интересах, о ребятах, с которыми его свела судьба, о прошлых днях, о годах, проведенных в детском доме, в военном училище. Разговаривали подолгу о культуре, спорте, поэзии, литературе, обо всем, кроме того, что имело отношение к чувствам. Эта тема была особой и закрытой для обоих. В силу своей природной застенчивости решиться на разговор, волнующий одинаково обоих, он не мог, и она не могла. Сколько раз, возвращаясь к себе, они каждый день в отдельности казнили себя за это, уверяя себя, что все, в следующий раз надо будет решиться. Но приходил следующий день и они все так же продолжали гулять по тщательно выметенным дорожкам, болтая о чем угодно, только не о главном.

Чем больше проходило времени, тем сильнее становились их чувства, которые помимо их воли захватывали обоих как, наверное, спрут охватывает свою добычу своими цепкими щупальцами — медленно, но верно. И тем тревожнее становилось на сердце у влюбленных, которые понимали, что так долго продолжаться не может. Новость о том, что через три дня Максим выписывается, была для Лены как гром среди ясного неба. Она прекрасно понимала, что рано или поздно это произойдет, и все же была к этому не готова, ловя себя на мысли, что совсем не рада тому, что он поправился. Изменения в ее настроении сразу стало заметным, едва она услышала от лечащего врача, которого обычно сопровождала, что Зотов и Думбадзе могут готовиться к выписке. Поздравив их с выздоровлением и высказав пожелание больше не встречаться с ними в качестве доктора, он пожал им руки и, давая возможность медсестре приступить к выполнению своих обязанностей, вышел из палаты. Едва за врачом закрылась дверь, Сандро засуетился и громко сказал первое, что пришло ему в голову:

− Ребята, через пять минут начинается футбол. Очень ответственный матч, надо поддержать наших и поболеть дружно за родной спорт.

− Какой футбол, десять часов утра, — возразил было недовольный перспективой опять покинуть палату «чайник».

− Кубок кубков, родной, — беря его за руку и больно сжимая локоть, прошипел сквозь зубы Сандро. — А ну пошел к телевизору, — и, оборачиваясь к Лене, широко улыбаясь, виновато разводя руками, добавил: — Молодой, совсем график чемпионата забыл.

Конец ознакомительного фрагмента.