Королева Евфросиния. Рассказы

Наталья Юлина

В книге три рассказа о трех разных женщинах.Первая – ровесница века, смолянка, переводчица романа «Абай», узница СЕВУРЛАГА.Вторая, по мнению американских психологов – основатель советской математической психологии.Третья – крестьянка, воспитавшая, после смерти дочери, двух внучек.Все три – люди невероятной стойкости и мужества.

© Наталья Юлина, 2022

ISBN 978-5-0053-2777-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Лена Артемьева

Я пришла к ней в больницу на улицу Адель-Саляма в субботу, а в понедельник она умерла. Я застала ее озабоченной тем, как передать анализ мочи в лабораторию. Горела от температуры и, может быть поэтому, казалась активной, собранной, готовой к борьбе. Я взяла баночку, было уже поздно, и мы решили, что возвращаться из лаборатории я не буду. Прощаясь со мной, сказала:

— Я конечно выздоровею. Но для чего? (пауза) не понимаю.

Кроме потери сил, она, возможно, чувствовала крушение нашего мира. Хорошо, что время шакалов она не застала. Помню, однажды домой к ней пришла как раз, когда в телевизоре говорил Горбачев. Лена радостно сообщила мне: «Теперь первичен дух, а материя тащится сзади».

После университета мы долго не перезванивались, и я начала приходить к ней, когда уже около полусотни ее аспирантов благополучно стали кандидатами в большую жизнь. Во всяком случае, число опубликованных работ перевалило за сотню. Мальчики на моей памяти, по большей части, оказывались москвичами. Они оставались на кафедре и быстро становились доцентами, некоторые потом быстро защищали докторские.

Вероятно, именно знакомство со статьями и результатами ее учеников и подвигло нашего Володю Лефевра у себя в американских журналах назвать Лену основателем Советской математической психологии. Это повысило ее статус на кафедре, но не повлияло на зарплату.

В те времена Лена много ездила на конференции в ГДР, в Венгрию и каждый год на факультетскую зимнюю школу в Подмосковье.

То, что она рассказывала, трудно было принять за чистую правду. В Венгрии, как она говорила, понимала всё сказанное на этом языке. Весело предполагала, что по-китайски тоже всё поймет. Хотя верно, что, если понимаешь термины, то остальные слова не очень нужны.

В Германии, по ее словам, немецкий психолог печалился, что во времена нацистов утеряна очень сильная школа немецкой гештальт психологии.

Первые ее аспиранты мало отличались по возрасту от нас. Одна 48-го года рожденья, другая 50-го. Первая, моя подруга Л., нарисовала кляксами, пятнами и линиями серию рисунков и получила впечатляющие результаты на большой выборке испытуемых. То есть, на одну картинку назывались или одинаковые или близкие по значению слова. Конечно, не слово клякса, а что-то по ассоциации из личного багажа. Образовалась новая наука субъективная семантика — ну, я как поняла, так и объяснила.

Не знаю, в какую сторону она сейчас двинулась, но как бы там ни было, Лена и ее ученики работали много и весело.

После первой ампутации, я, войдя в палату, услышала ее голос, даже с оттенком веселья: « Наташка, а мне ногу оттяпали».

Рядом с ней сидел ее ранний ученик, ставший в то время проректором Ярославского университета. Он приехал, не зная о случившемся, искать у Е.Ю. поддержки, (все люди на кафедре и около неё всегда называли её Еленой Юрьевной). Рассказал, что у них произошло, и она подробно объясняла, что надо делать. Скорее всего, это не про науку, Лена у себя на факультете была председателем парткома и в чиновничьих делах, как и в научных, слыла незаменимым профи.

Эти дела меня не касались, регулярно я приезжала на Юго-Западную, чтобы принести батон и молоко. Это обычное приношение всех, кто к ней приходил.

К тому времени, когда начались первые признаки гангрены, всё неслось по рельсам налаженного быта. Лена жила в дальней комнате, а ближнюю занимала какая-нибудь ее аспирантка. После защиты она уезжала в свой город или устраивалась в Москве, а комнату занимала следующая аспирантка.

О работоспособности Е.Ю. можно судить по тому, как она после второй ампутации за два летних месяца написала докторскую диссертацию и осенью ее защитила. Пока были целы ноги, и даже одна нога, Лена не прекращала работы с аспирантами, доцентами, с большим числом факультетского народа, и статьи не прекращали идти из-под ее пера. На диссертацию никогда не хватало времени. В ноябре она защитилась, а в декабре её не стало.

Про наших мехматских коллег с кафедры вероятности говорила, что они делают две недели работу, на которую ей нужен день.

В квартире у Лены всегда бурлил науко-говорящий народ.

Науко-говорящим я назвала их не случайно. На мой взгляд они антиматематики. Любую проблему, возникшую с психологом или его близким, он начинает «объяснять». Речь льется настолько наукообразная и тоскливая, что кажется, конца ей не будет никогда. Из всей капеллы, поющей в её квартире, только Е.Ю. этим не страдала. Всегда она смеялась и рассказывала что-то фантастическое, а серьёзной, или даже патетичной, становилась только в статьях.

Даже то, что она выкинула портфель подруги с 13-го этажа, говорит о страстях, пылающих в её душе. Она тяжело переживала из-за того, что была так не похожа на обычных людей, и физически, и психически. «Оскорбить тебя на улице может любой не очень вменяемый», — как-то сказала она и добавила, что особенно боится не парней, а, девушек — они легче распускают руки.

И душа ее требовала веселья. Праздники устраивались по поводам и без поводов. Собирались не меньше двадцати человек, вся часть кафедры, влекущаяся к Артемьевой: шум, гам, смех и топот. Сытно поесть в хорошей компании, кто откажется?

Праздничный стол раскладывался в большой комнате. Лена любила кормить, но среди гостей встречались кулинары узких специальностей. Например. доцент П., как только народ усаживался вокруг стола, отправлялся на кухню готовить на всех драники. У хозяйки имелись свои рецепты многих блюд и обязательно на столе стояли кувшины с морсами ее изготовления. На стене висела грамота за первое место в конкурсе: «что приготовить из сухого хлеба». Лена рассказала, что во время работы с заглавиями в газетах (мастерили какую-то важную статью) наткнулась на объявление об этом конкурсе и решила придумать десяточек способов. Мы спросили ее, пробовала ли она сделать что-нибудь по одному хотя бы из этих рецептов. Лена засмеялась, «могу поискать, попробуйте».

Помню на этих сборищах молодую женщину, высокую, королевского сложения, но она вела себя за столом как маленькая невоспитанная девочка, выхватывала еду из-под носа соседа, громким хохотом глушила всю компанию и время от времени вещала доморощенные «мудрости». Никто серьезно не обращал на нее внимания: дикие люди среди культурных — это же сад всех цветов.

Другой доцент с полным отсутствием дикости, рассказывал Елене Юрьевне: «Две прекрасные женщины захотели жить вместе». Так он объяснил, что купив квартиру для жены и дочки, обнаружил в ней тещу.

Все прекрасно знали друг друга, и только меня не знал никто, кроме хозяйки, но Ленка создавала такую обстановку, что я не чувствовала себя чужой.

В простые дни народ не исчезал, ключ от квартиры лежал под ковриком. И еда никогда не кончалась, зато часто кончались деньги, хотя на наряды деньги не шли. Помню ее зимнее пальто, сильно напоминающее ту одежду, что показывали в наших довоенных фильмах. Начиная с первой ампутации ничего кроме сарафана, время от времени нового, на ней не бывало.

Лена отказалась от инвалидности, потому что боялась ограничить свою роль на кафедре. Все, кто мог, включая меня, помогали ей деньгами.

Вот я прихожу на встречу Нового года. Почетным гостем оказался юноша из Колумбии. Безответно он влюбился в Таню, крымскую аспирантку Е. Ю. Таня выгружает посылку из дома: банки консервированных персиков, и прочее, и прочее, а колумбиец взялся за гитару. Всю ночь он, изливая душу, пел народные песни, к тому же в них мы слышали мотивы из «Юноны и авось» Рыбникова, а испанские слова добавляли силы. Это был незабываемый Новый год.

Кроме песен было традиционное гадание с шапкой, в которую ты опускаешь руку, и на вынутой записке твоя жизнь в новом году зашифрована, как в книге перемен, а после 12-ти в бокал шампанского надо было опустить кусок шоколада — он или всплывал или болтался на дне. И то и другое было признаком, но чего — убей Бог.

Этот новый год не был последним в жизни Ленки, но оставалось ей совсем немного. Когда у нас с ней заходил разговор о смерти, оказывалось, что мы, неверующие, думаем одинаково. Естественно, эту точку зрения мы не изобрели. Е.Ю. говорила: «… я часть человечества, пока оно существует, я не исчезаю. Если оно будет еще тысячу лет, значит, и я буду тысячу лет».

Это хорошо, если оно останется. Ну, хотя бы виртуально, как хвост воспоминаний.