Черная химера

Наталья Хабибулина, 2014

И снова майор Дубовик… Есть ли у преступления шанс остаться нераскрытым? Неожиданно приходится возвращаться к, казалось бы, раскрытому делу профессора Вагнера… Неужели Дубовик ошибся?

Глава 3.

Позже, уже лежа на постелях в гостиничном номере, мужчины, по обыкновению, обсуждали события прошедшего дня.

— Ну, что думаешь, Геннадий Евсеевич? — Дубовик закурил, и в темноте была видна лишь вспыхивающая звездочка пыхтящей папиросы.

— Думаю, что, действительно, это как-то связано с предыдущим делом. Ключи Кривец тому доказательство. Ведь после гибели Шаргина, как нам сказал Хижин, никаких документов найдено не было. В любом случае при операциях ведутся какие-то записи. Тем более что многое у них было на стадии экспериментов, значит, должны были конспектировать, или уж… что там делать, не знаю… Я правильно мыслю? — Калошин, скрипя пружинами старого матраца, повернулся к Дубовику и, нащупав портсигар, тоже закурил.

— Все верно, только я бы сделал одно допущение: могло быть что-то ещё, кроме этих документов… — Дубовик включил ночник и, подвинув поближе пепельницу, стряхнул папиросу. — И это что-то забирает Кривец и прячет? Или сама пытается найти? Ведь о её судьбе нам ничего не известно. Если бы мы смогли узнать точно, что это, нам стала бы понятна мотивация её поступка, так же как и её роль. Или она была прямым участником всех событий, или слепым исполнителем отведенной ей роли? Пока характеристика этой женщины, данная Хижиным и Песковой, не дает нам оснований подозревать её в сговоре с преступником. В руках неизвестного оказались ключи, которые ему либо передала сама Кривец, либо их у неё отняли насильно. Значит, этот человек должен знать о судьбе женщины. Надо его искать!.. А кто мог точно начертить схемы?

— Это сделал только тот, кто хорошо знаком с планом здания. Мало того, этот человек знает точное расположение мебели в этих кабинетах. Значит, надо искать среди тех, кто или работал раньше, или работает, по сей день. И вот тут может нарисоваться фигура санитара Зеленцова. А ещё Пескова…

— Зришь в корень, майор! И тут никак нам нельзя допустить ошибку: осторожность и ещё раз осторожность! Если это те документы, о которых мы думаем, или все-таки, что-то другое, но не менее значимое, за этим устроили довольно серьезную охоту. То, что Каретников арестован и выведен из игры, скажу честно, ничего не значит.

Калошин привстал на кровати:

— Подожди-подожди! Ты хочешь сказать, что дело Каретникова ещё не закончено?

— Именно это я и сказал! — Дубовик задумчиво покусал губы. — Знаешь, Геннадий Евсеевич, несколько дней назад в Москве, когда ребята проводили очную ставку Каретникова с Анной Штерн, — я там присутствовал, — все вдруг поняли, что «рыба» эта хоть и крупная, но плавала на мелководье, а вот настоящая «барракуда» где-то ещё скалит зубы. Понимаешь, много нестыковок. И вот сегодня я понял, что вырисовывается морда монстра. Ведь если разобраться, в этом деле изначально осталась масса вопросов. Мы не нашли троих явных фигурантов, и тем самым, могли упустить ещё кого-то. Как-то быстро нас охватила эйфория победы. И вот теперь начинаем пожинать плоды своих «успехов». И я хорош, павлин — распустил хвост! Повёлся, как мальчишка!..

— А мне кажется, не все так плохо! — успокоительно сказал Калошин. — И разве Вагнер с Каретниковым — не «голова» этой… как ты её назвал, барракуды?

— А! — махнул раздраженно рукой Дубовик. — Как теперь не назови, вижу, что хреново! Нет, ведь было ясно, что Кривец, безусловно, имеет прямое отношение к делу «швайгеров», искать надо было до конца. Понадеялись, что Каретников все тайны нам раскроет, а он, как мы уже поняли, ни черта не знает! — Видно было, что он распалялся всё больше и больше, даже вызвал удивление у Калошина.

— Андрей Ефимович! Где твое спокойствие?

— Пар выпускаю! Веришь, сколько раз убеждал генерала!

— А он?

— Каждый раз отправлял ко всем родственникам. Ну, ладно, добью это дело — докажу, что был прав! Посажу на задницу старого пердуна! — Дубовик с силой вдавил окурок в пепельницу и покрутил. — Aut vinsere, aut mori! — произнес он и вытянулся на кровати.

— Что ты сказал? — переспросил Калошин.

— Не я — Цезарь. Или побеждать, или умирать!

— Ну да! А что нам ещё остается? — вздохнул Калошин, потом с интересом глянул на товарища: — А любишь ты, Андрей Ефимович, ввернуть в разговор что-нибудь этакое!.. Это сколько ж ты иностранных языков знаешь?

— Что? А-а! Немного, только два, — без выразительности ответил Дубовик, полностью погрузившись в свои мысли. — Другие больше знают…

— Хм, «только два»!.. Да-а, от скромности ты не умрешь! А я только несколько слов по-немецки… Ну куда уж мне до тебя!.. — деланно вздохнул Калошин, по Дубовик, думая о своем, не обратил внимания не его брюзжание.

Майор помолчал, вспоминая, что ещё хотел спросить:

— Слушай, а что непонятно с Каретниковым? — и, не услышав ответа, очень громко повторил свой вопрос.

Дубовик удивленно посмотрел на него:

— Ты чего кричишь? Я хорошо слышу.

Калошин уже неоднократно замечал, что Дубовик часто полностью погружался в свои мысли, не слыша, казалось, ничего вокруг. Но потом вдруг мог продолжить разговор, как ни в чем не бывало, и очень легко переходил от серьезного настроения к смешливому, разряжая тем самым обстановку.

— Я должен тебе объяснить кое-что, — Дубовик повернулся к Калошину. — Помнишь, после завершения дела Вагнера, я сказал тебе с Сухаревым, чтобы вы все дела, даже самые незначительные, проверяли на связь с фигурантами этого дела? Сухарев тогда поинтересовался, зачем это надо. Так вот, не зачем, а почему? Потому что, оставались вопросы, а мы их проигнорировали. Я дважды сам беседовал с Каретниковым. Даже не будучи психологом, скажу, что этот человек не мог убить своего отца.

— Как же… — начал было Калошин, но Дубовик остановил его:

— Прошу, не перебивай и послушай все до конца. У меня у самого от всех этих дел каша в голове, верчу всё и так и этак, никак не соберу в узел. — Он вновь лёг на спину, подложив руки под голову. — После бесед с Каретниковым у меня сложилось о нем свое впечатление. Абсолютно одиозная личность. Порой бывает неприятен до одурения. Иногда становится жалок. А, в общем, признает во всех преступлениях только то, что может, по его мнению, повысить самооценку. Напротив, то, что принижает его в глазах окружающих, отрицает напрочь. Отца не убивал, но берет эту вину на себя, при этом рисуется. А почему? Да просто самоутверждается, самореализуется таким образом. Он не способен на поступок, даже самый низкий. Но убийство нацистского преступника, как он называет теперь отца, вызывает у него уважение к самому себе. А на манекене не смог показать, как именно это сделал, списал все на эмоции. Боясь противопоставить себя окружающим, приспосабливается к их мнению и пытается таким образом заслужить поощрение, что ли? — Дубовик помолчал, обдумывая свои слова. — Ну, и черт бы с ним! Идиот, так бери на себя, что хочешь! Но, чем больше я за ним наблюдал, тем меньше он мне виделся человеком в маске. Тот, даже по рассказам того же Хижина, видевшего незнакомца мельком, представлял человека, чувствовавшего себя хозяином, личностью! Городецкий же охарактеризовал своего коллегу Каретникова совершенно с обратной стороны, сказал, что ему не подвластна ведущая роль. Ну, и где тут логика? Этакая глубокая личность — человек в маске, и ханжа, с приписными добродетелями — Каретников. Можно между ними провести параллель? Нет, и ещё раз нет! Я очень много думал над этим. Поспешили мы с Каретниковым. Тогда Варя нам, безусловно, помогла. Ведь никому даже в голову не пришла мысль трансформировать фамилии. Каретникова мы, конечно же, подозревали, просто не могли связать с Вагнером, она же очень просто все определила. Вообще, женщины более рациональны. Они и мыслят другими критериями. Иногда, оказывается, помогает! — он мягко улыбнулся. — Только тогда нам надо было «не ломиться в закрытые ворота», а аккуратно «въехать на троянском коне», пользы было бы больше. В этом я теперь, абсолютно, уверен. — Дубовик потянулся, и уже сонным голосом пробормотал: — Давай спать, Геннадий Евсеевич! Все вопросы утром!

— Хм… Только что болтал, как заведенный, слова не давал вставить, и уже, пожалуйста, сопит! Слон толстокожий! — беззлобно ругнулся Калошин и, отвернувшись к стене, закрыл глаза. Тут же зычный голос заставил его подскочить:

— Ну, и здоров же ты, спать, майор!

Калошин сел на кровати, ничего не понимая. В окно светило солнце. Голоса грузчиков, разгружающих ящики с продуктами для гостиничного ресторана, и ещё какие-то непривычные утренние звуки чужого города врывались в открытую форточку вместе с морозным воздухом начала ноября. Радио голосом местного корреспондента вещало о городских достижениях.

Дубовик, побритый, посвежевший, пахнущий своим неизменным одеколоном, завязывал галстук, стоя перед стенным зеркалом и глядя через него с улыбкой на сонного Калошина.

— Черт! Казалось, только уснул, — майор потянулся, хрустнув суставами. — А чего это ты не разбудил меня раньше? — проворчал он, натягивая брюки.

Дубовик нарочито возмущенно всплеснул руками, но тут же, не выдержав, расхохотался:

— Я уже целый час пытаюсь тебя разбудить! И радио включил, и бритвой жужжал, и обращался к тебе ласково, как к любимой женщине, ничего не помогло! Храпел, как жеребец! В следующий раз приму более радикальные меры! Тогда держись! — он весело подмигнул отражению майора.

— Не может быть, всегда все слышу, а тут… — Калошин стыдливо засопел, — веришь, казалось, что только закрыл глаза! Старею, что ли? — он тяжело вздохнул.

— Да брось ты казниться! С кем не бывает? — Дубовик легонько хлопнул его по плечу.

— Вот с тобой-то вряд ли такое может случиться! — досадливо пробормотал майор.

— Я, по-твоему, не человек? И не такое было!..

— Вериться с трудом, — все ещё ворча, Калошин отправился умываться.

Когда вернулся, застал Дубовика разговаривающим по телефону с невидимым Алексеем Алексеевичем.

— Итак, товарищ майор, едем в клинику!

— Без конспирации? — уточнил Калошин.

— А мы на такси! Прямо к двери заведующего. Будем общаться с ним. Вход к Флярковскому отдельный. Я не думаю, что возле клиники нас будут караулить. Кто-то среди персонала? Может, но не факт, иначе не помещали бы туда постороннюю женщину. А Ерохин по приезде займется Юлией и заодно «пощупает» медиков. Парень он дотошный, въедливый, думаю, что-нибудь для нас накопает.

Через час Дубовик с Калошиным в сопровождении степенной санитарки прошагали в кабинет заведующего клиникой. Флярковский встретил их у дверей своего кабинета, проявляя чрезмерную галантность, распахнул двери и пропустил оперативников вперед. Дождавшись, когда они расположатся на диване, сам сел за приставной столик напротив них.

Калошин заметил у него на носу массивные очки в роговой оправе, которые в прошлый раз отсутствовали. Флярковский, уловив на себе внимательный взгляд майора, вдруг сдёрнул их и стал тщательно протирать. Потом опять водрузил на тонкий нос, беспрестанно дёргая широкое переносье очков, двигая его пальцем то вверх, то вниз. Пока он изучал документы офицеров, Дубовик с иронией наблюдал за его манипуляциями с очками и, в конце концов, насмешливо спросил:

— Алексей Алексеевич, вам очки не мешают?

Флярковский, смутившись, весь зарделся и досадливо снял их, повертел в руках, как ненужный предмет, но потом аккуратно убрал в довольно дорогой футляр.

— Понимаете, чувствую себя здесь не очень уютно, возраст, знаете ли… Вот… Решил придать внешности веса, да чувствую, что выгляжу в очках, как… — не успев подобрать нужного определения, он посмотрел на Дубовика и ещё больше покраснел: — Извините…

Дубовик снисходительно улыбнулся и, забрав документы из рук доктора, спокойно сказал:

— Итак, ознакомительная часть закончилась, переходим к делу. Но сразу хочу предупредить, что беседа наша строго конфиденциальна. И если хоть одно слово вылетит за стены этого кабинета, я вам обещаю, что сидеть вы будете не за столом, — чувствовалось, что подполковник специально нагнетает обстановку, чтобы обезопасить все оперативные действия от возможных неожиданностей, тем более, что шел он ва-банк, не зная точно, мог ли быть доктор причастен ко всему происходящему.

Флярковский замотал головой, усиливая своё согласие ещё и короткими взмахами рук.

— Ну, вот и хорошо! Тогда, вопрос первый: ваши прямые обязанности в этой клинике?

— Видите ли, я здесь человек новый…

— Понятно, — грубовато перебил его Дубовик. — Переходим ко второму вопросу: кто непосредственно занимается приемом больных?

— У нас с Борисом Ивановичем больные разделены по болезням. Я пишу кандидатскую диссертацию на тему…

— Алексей Алексеевич, — поморщился подполковник, — увольте вы нас от ваших научных изысканий, давайте по делу!

— Так я же и хотел объяснить, какая категория больных интересует меня, а какие…

–… достаются Хижину, — закончил с сарказмом Дубовик и переглянулся с Калошиным, тот усмехнулся.

Флярковкий заметно стушевался под едко-насмешливым взглядом офицера, но попытался восстановить свое реноме, которое, впрочем, пока оставалось под вопросом.

— Простите, но я стараюсь не для себя, мои, как вы их назвали, «изыскания» все-таки имеют пользу для больных людей! Я ради них здесь и нахожусь!

— Должен вас прервать — вы опять садитесь на своего конька, меня, как вижу, не слышите! Черт с вами! — Дубовик был уже откровенно груб. — Вам знакома Юлия Усладова? Только «да» или «нет»! Остальные ответы не принимаются!

— Нет… То есть, да!

— Не понял? — Дубовик с интересом посмотрел на доктора. — Ну-ка, ну-ка!..

— Я эту фамилию слышал! — Флярковский оживился, как бы почувствовав разрядку обстановки. — Сначала мне позвонили и попросили, нет, даже потребовали принять больную с такой фамилией, но у меня… — он опять споткнулся, боясь навлечь на себя гнев, — … это не моя больная. Я посоветовал обратиться к Хижину, он меня в свою очередь спросил, можно ли ему принять эту женщину, я был абсолютно не против.

— А как вы определили, что она вообще больная? — задал вопрос Калошин.

— Ну, звонивший заявил, что необходимо госпитализировать больную женщину. Я подумал, что не станет же он просить об этом, если она здорова?

— Резонно, — усмехнулся Дубовик, Флярковский в очередной раз смутился:

— Но он назвал мне несколько симптомов, правда, они были такие… расплывчатые… Я решил, пусть её примет Хижин, ну, а уж потом… если что… — он пожал плечами, стыдливо опустив глаза, потом вдруг встрепенулся: — Что-то не так с этой женщиной? — и заметно испугался.

— Похоже, что с ней все не так… — нехорошо прищурившись, посмотрел Дубовик на доктора. — И очень плохо!

— А что, что не так-то?! С ней что-то случилось? Что делать?! — испуг доктора готов был перерасти в истерику.

— Сушить сухари, — едко буркнул Калошин, а Дубовик добавил:

— Придется прервать ваши труды, на какую тему?

— «Рефлексы…» — от волнения Флярковский не мог вымолвить ни слова, только вскочил со стула.

Дубовик положил руку на плечо доктора, заставляя сесть:

— Успокойтесь, пишите дальше свои «рефлексы…», а пока ответьте ещё на несколько вопросов. Вам знакома Кривец Любовь Архиповна?

— Она работала здесь старшей медсестрой, и, насколько мне известно, пропала. — Доктор постепенно приходил в себя, обретая уверенность. — Хотя я не понимаю до конца значения этого слова, применительно ко взрослому человеку. Любой индивидуум, заключенный в физическом теле, обладает способностью оставлять следы. И не только материального свойства, но и духовного. Это, так сказать, метафизическая форма…

— Простите, это что — цитаты из вашей диссертации? — недоуменно прервал его Дубовик, он даже не знал, как ему относится к выпадам этого молодого доктора: — Вы вот это все сейчас, — он очертил в воздухе круг рукой, — серьёзно? Эти ваши эскапады?.. — Флярковкий пожал плечами, не понимая удивления оперативников, видя, что и Калошин смотрит на него с некоторым замешательством; Дубовик же с ухмылкой произнес: — Sapienti sat! — это прозвучало, как ругательство, во всяком случае, майор это воспринял именно так, но доктор покраснел и пробормотал:

— Извините… Понимаете, не могу переключиться… В голове работа…

— Стоп! Возвращаемся к нашим вопросам. Что вы ещё знаете об этой женщине?

— Я особо не прислушивался к разговорам персонала, но кое-кто говорит, что она уехала от мужа, другие в это не верят. Меня семейные дела персонала не интересуют. Не люблю совать нос, куда не следует. Правда, однажды я услыхал разговор двух санитарок. Они высказывали такое предположение, что медсестра погибла из-за Шаргина.

— Именно погибла? — уточнил Калошин. — И кто такие эти санитарки? Их фамилии?

— Да, это прозвучало так. А фамилии… — он взялся за ручку, — я напишу вам.

— А вас не удивило, что кто-то вам буквально приказывает определить на лечение неизвестного человека? — спросил Дубовик.

— Это прозвучало так безапелляционно, что я даже не решился спросить имя звонившего, подумал, что кто-то из номенклатуры, и побоялся попасть впросак, — доктор пожал плечами.

— Хм, но позвольте, что вам потом мешало уточнить это у Хижина? И разве вам не пришло в голову, что если это какое-то высокопоставленное лицо, то, скорее всего, он будет настаивать на приеме у вас, здесь, а не в общем отделении?

— Я, честно сказать, сразу же забыл об этом разговоре, и не вспоминал больше, ну, вы понимаете… — опять смутился Флярковский.

— Да-да, работа, «рефлексы…» — с иронией произнес Дубовик.

— Ну, что уж вы так?.. Что же вы меня цепляете? — доктор стал злиться.

— Я?! — возмутился подполковник. — Нет, вы посмотрите на него! Говорит о пользе, которую приносит людям, но тут же о них забывает! Да не люди вам нужны, Алексей Алексеевич, а кандидатская степень, после которой последует докторская, а с ними соответствующие материальные блага! — жестко отрезал он.

— Как вы можете?! Вы ведь совсем не знаете меня! — попытался перейти в наступление доктор, но Дубовик не дал ему сказать больше ни слова.

— Я не просто могу, а имею полное право! А вас я вижу насквозь! Мне плевать на корректность, просто скажу, что здесь работает настоящий врач и патриот — это Хижин. И давайте, закроем, в конце концов, эту полемику. Каждый наш, казалось бы, простой вопрос превращается в словесную дуэль. Мы можем вызвать вас на допрос в отделение милиции, и там разговор будет идти в другом русле, уж поверьте мне!

Флярковский обиженно засопел, но понял, что правильнее будет промолчать.

— Вот так-то лучше! И перестаньте дуться, отвечайте на вопросы, как положено, и расстанемся друзьями, — Дубовик повернулся к Калошину и сказал одними глазами: «Поговори сам, я больше не могу!» и вслух тихо добавил: — Взорвусь!

Майор согласно кивнул, так как сам уже начал выходить из себя из-за поведения этого самовлюбленного доктора-индюка.

— Что вы можете сказать о Песковой Анне Григорьевне? — спросил он.

— Обыкновенная санитарка, довольно чистоплотная. У меня к ней никаких претензий не возникало. Её исчезновение вызвало у меня некоторое удивление. Мы думали, что она могла уехать к дочери в Москву, тем более, что прислала телеграмму с просьбой об увольнении, но дочь до сих пор звонит и спрашивает, не знаем ли мы чего-нибудь о матери.

— Вы за последние дни не замечали ничего необычного? В кабинете никаких изменений не было?

На лице Флярковского вновь появился испуг:

— Вроде бы ничего, — замотал он головой, — правда, вчера утром я нашел у себя в кабинете чей-то носовой платок, он лежал на полу, вот здесь, — доктор указал на место у стола. Я сделал замечание санитарке, но она сказала, что убрала все. Откуда он мог взяться? — он посмотрел на обоих мужчин.

— Где этот платок?

— Выбросили в мусор, а мусор у нас сжигается в котельной, — суетливо пояснил доктор. — Что-то опять не так?

— Скажите, где находятся ваши ключи? — оставив его вопрос без ответа, спросил Калошин.

— Вот, — доктор достал из верхнего ящика стола связку ключей, побренчал ими.

— Когда выходите, дверь запираете всегда?

— Да, конечно, у меня ведь здесь моя дис… — он поперхнулся, покраснел и, откашлявшись, поправил себя: — здесь сейф с печатью, документы, истории болезни пациентов.

— И вы никогда и никому не передавали ключи? Может быть, где-нибудь случайно оставляли?

— Нет-нет! Что вы! Я очень строго отношусь к этому! Будьте уверены! — Флярковский затряс и головой, и руками, считая, что так выглядит убедительнее.

Дубовик поднял ладонь, давая понять Калошину, что хочет сам о чем-то спросить:

— Когда вы заняли этот кабинет, находили какие-нибудь важные документы? Кроме тех, конечно, что вам передал Хижин?

— Тут было много всяких бумаг в шкафах, но они, по-моему, просто макулатура, в них я не узрел ничего важного.

— И куда вы эти бумаги дели?

— Я отнес их в соседнюю комнату, где хранятся все отработанные документы, — удивленно ответил доктор. — А не надо было?

— Ну, вы их хотя бы рассортировали, или все свалили в кучу?

Флярковский хотел было ответить отрицательно, но передумал и, тяжко вздохнув, сказал:

— Да, припоминаю, что Хижин говорил об этом, но я отмахнулся от него и решил сделать это потом, — он покаянно опустил голову, потом спросил: — мне что-нибудь за это будет?

— За вашу небрежность? — Дубовик с некоторой брезгливостью посмотрел на доктора и вдруг рявкнул: — Что вы все трясетесь, как… девка на выданье?! Пишите свою…… диссертацию! И хоть немного,……, оглядывайтесь вокруг! А бумагами займёмся мы! Распорядитесь, чтобы нам открыли архив! — с этими словами он встал и пошел к двери, махнув рукой Калошину. Вышел, не попрощавшись.

Калошин, едва сдерживая смех, идя по коридору рядом с Дубовиком, спросил:

— За что ж ты его так? У бедняги от твоей характеристики его научного детища чуть челюсть не отпала! Вряд ли он в своей жизни слышал что-нибудь подобное! А ты, оказывается, ещё один язык в совершенстве знаешь! Но надо было хотя бы «до свидания» доктору сказать! Подмаслить прощание!

— Обойдётся! — Дубовик взглянул на майора и сам, не выдержав, расхохотался.

— А что ты ему такое сказал, не по-нашему? Он даже зарделся!

— Ну, латынь понимает! Сказал, что «умному достаточно»!

— Тогда поня-ятно… — тоже рассмеялся Калошин. — А «умный» — это ты?

— А то как же!.. Комплимент не для него! — продолжая смеяться, подвел итог Дубовик.

На улице внезапно потемнело, налетел холодный ветер, и пошел снег — крупные хлопья вдруг заполнили все пространство — и небо, и земля, и аллеи парка превратились в огромную белую пустыню. За густой пеленой снега были едва различимы стены корпусов клиники.

Калошин, прикрывая воротником лицо, вопросительно посмотрел на Дубовика:

— Ну, товарищ подполковник, какой будет наш следующий шаг?

— Давай пока в гостиницу, пообедаем, там и подумаем, что предпринять дальше, может быть, займемся бумагами докторов?

Они подошли к ожидавшему их такси. Машина уютно ворчала заведенным мотором, в салоне было тепло и сухо. Шофер, которому был обещан двойной тариф за долгое ожидание, спокойно спросил:

— Едем? — и, получив молчаливое согласие, мягко тронул автомобиль с места, не спеша, продвигаясь в перьях снега, как по огромной перине.

В ресторане гостиницы стояла тишина, постояльцы разбрелись по делам. За стойкой буфета скучала перманентная блондинка. Увидев входивших мужчин, она одернула фартучек, повела плечиками и кокетливо улыбнулась.

Калошин вздохнул: «Ну, вот очередная девица! Сейчас будет этому Дон Жуану глазки строить! Хоть не ходи с ним никуда!» — и досадливо поморщился, но вдруг увидел, что девушка с интересом смотрит на него. Дубовика она будто совсем не замечала. Майор машинально ответил ей улыбкой, она в свою очередь взмахнула густо накрашенными ресницами. Молчаливый диалог-приветствие прервал голос Дубовика:

— Прекрати строить глазки, старый соблазнитель, — отвернувшись к окну, подполковник покашлял в платок, сдерживая смех.

— Ему можно, а мне… Значит, «старый соблазнитель»? Ладно, припомню я тебе это! — сам сдерживая улыбку, ворчал Калошин. — А-а, я понял, ты мне позавидовал: на тебя и не глянула!

— Ну, «не все коту масленица»! — в своей обычной манере развел руками Дубовик, закусывая губы, чтобы не рассмеяться.

Подошел официант. Получив заказ, неторопливо удалился.

Девушка за стойкой по-прежнему во все глаза смотрела на Калошина и нежно, как ей казалось, улыбалась. Майор даже почувствовал некое неудобство от такого навязчивого внимания.

Он наклонился к Дубовику и тихо спросил:

— Как думаешь, чего она так на меня пялится? У меня все в порядке? — и даже попытался оглядеть себя со всех сторон.

Дубовик опустил голову, и Калошин увидел, что тот просто сотрясается от беззвучного смеха.

— Слушай, Андрей Ефимович, не прекратишь ржать — обижусь, жеребец ты этакий!

— Ладно, все в порядке, не обращай внимания! Выглядишь ты нормально — настоящий мужик! — Дубовик вытер платком глаза, повернулся к девушке и незаметно подмигнул ей. Она возмущенно фыркнула и, окинув взглядом мужчину, демонстративно отвернулась.

Наконец появился официант с большим подносом, заставленным тарелками, и стал сервировать стол, переключив внимание мужчин с девушки на исходящие ароматным паром блюда.

Обедая, Калошин невольно ловил на себе взгляды буфетчицы, и не мог никак объяснить её внимания к своей скромной персоне. Он крякал, поглядывал искоса на Дубовика, боясь его ироничной усмешки, но тот был полностью поглощен обедом, или же умело делал вид, что ничего не замечает.

При выходе из ресторана Калошин постарался пройти мимо буфета, не оборачиваясь на нескромную девицу. Дубовик же, напротив, опять подмигнул ей с нахальной улыбкой, чем вызвал негодование буфетчицы, которая что-то сказала вслед уходящим мужчинам, но те уже не слышали её.

В номере сразу взялись за папиросы. Калошин подул в мундштук, постучал им по коробке, и, посмотрев на Дубовика, спросил:

— Ну и что тебя связывает с этой девицей?

Тот с хитрым прищуром глянул на майора:

— Так заметно?

— Другой причины её внимания ко мне я не вижу, — рассердился вдруг Калошин. — И вообще, чем больше работаю с тобой, тем, порой, труднее находиться рядом!

— Что ж так строго? Неужели я так плохо веду себя? А вот Ерохин с удовольствием меня везде сопровождает, — совершенно спокойно парировал Дубовик.

— Да? А что он из себя представляет, этот твой Ерохин? — ехидно поинтересовался майор.

— Красивый парень! Высокий, статный! Умница, каких мало!

— А-а, ну тогда понятно! Куда уж мне-то!.. — Калошин исподлобья поглядел на Дубовика: — Так что, все-таки, эта буфетчица?

— Да я ей в прошлый раз сделал оч-чень грубое замечание за её недвусмысленные улыбки, вот она, видимо, решила мне таким образом отомстить, — пожал тот плечами. — А вообще, не считаю нужным ни говорить о ней, ни успокаивать тебя. Она нашего внимания не стоит, а ты не красна девица. Посмотри на себя внимательно: мужик — настоящий, умный, порядочный. И симпатичный!.. Ну, а я… Знаю, нескромен, но радуйся, что твоей дочери достанется такой! — Дубовик с улыбкой посмотрел на майора: — Мир? И давай уже работать, а не вертеть рожами у зеркала!

— «Рожами»… Груб ты, подполковник!.. — уже примирительно спросил: — План-то у тебя, какой?

— Займёмся, всё-таки документацией, вдруг какая-нибудь зацепка? — Дубовик поднял трубку телефона и назвал несколько цифр. Услыхав «Алло!» на том конце, повторил своё распоряжение относительно архива.

Потом он позвонил ещё по двум адресам. Первый, как понял Калошин, был номер капитана Ерохина. У того видимо все складывалось, как нельзя лучше, потому что Дубовик остался доволен разговором. А вот услыхав следующий диалог, майор, улыбаясь, вышел из номера: по ласковому голосу и первым же приветственным словам Калошину стало понятно, что Дубовик разговаривает с Варей.

После этого они отправились назад в клинику. Папки, вынесенные из кабинета Флярковского, лежали навалом прямо на полу. Дубовик, увидев их, присвистнул:

— Да-а!.. Тут целый Клондайк! Руки бы оторвать этому докторишке! Такое отношение к документам! — наклонился, порывшись в разбросанных бумагах. — Но… Половина, точно, макулатуры! Как думаешь, товарищ майор, справимся?

— У нас выбора нет… — глубокомысленно произнес Калошин.

Устроившись за столом, они принялись за дело.

В это время капитан Ерохин шагал от остановки автобуса к воротам клиники. Ему навстречу вышел сторож. Проверив документы, он показал мужчине, где находится кабинет доктора Хижина. Капитан уверенно прошел в здание. Хижин встретил его радушно, и, хоть в направлении было написано, что Ерохин — новый санитар, доктор сразу понял, кто перед ним, и пригласил капитана в кабинет. Там они быстро все обсудили, и Хижин проводил Ерохина в комнату персонала.

Переодевшись в белый халат, Ерохин отправился знакомиться со своими коллегами, заодно он намеревался изучить план здания, чтобы свободно передвигаться в нем.

— А что такой красивый здесь делает? — услыхал капитан певучий голос за своей спиной. Он оглянулся и увидел чернобровую девушку с длинной косой. Она была хороша собой, со смешливыми черными глазами и миленькими ямочками на персиковых щеках. А своей улыбкой сразу притягивала к себе мужчин. Но Ерохин был женат, и на других девушек заглядывался лишь по долгу службы. Иной раз он даже завидовал своему начальнику Дубовику: тот не только легко мог найти общий язык с любой красавицей, увлечь её, но и не был связан брачными узами, поэтому в любой обстановке, где предполагалась малейшая любовная интрижка, чувствовал себя, как рыба в воде. Ерохин любил свою жену и двух прелестных дочек-близнецов, но иной раз какой-то чертенок так и тащил его на сторону. Тут уж надо отдать должное Дубовику — он свято чтил кодекс мужской чести и считал семью святыней, и, не имея своей, умел отстоять чужую, и с ерохинским чертенком расправлялся в два счета.

Но в данное время служба обязывала капитана знакомиться, и, как можно, ближе, со всеми, кто непосредственно мог принимать участие в деле, которое поручил ему подполковник. Поэтому он игриво приобнял девушку и спросил:

— А у вас здесь все такие красивые?

— Вы ещё не ответили на мой вопрос, — так же игриво протянула девушка, но на всякий случай отстранилась от Ерохина. Тот деланно вздохнул:

— Вот так всегда… — он протянул девушке руку и представился: — Владимир Ерохин! Буду проходить у вас практику, пока в качестве санитара — учусь в медицинском.

— Что ж вы так поздно поступили в институт? — удивилась девушка.

— Э-э, нет! Теперь ваша очередь ответить на мой вопрос, заодно и скажите свое имя, — капитан все ещё держал её ладонь в своей руке, чувствуя приближение чертенка. Но рядом с ним возник подполковник Дубовик, и чертенок отлетел ко всем чертям. Ерохин отпустил руку девушки, а свои от соблазна спрятал в карманы халата. Девушка приняла подобные действия за проявление стеснительности, и одобрила это взглядом.

— Какие у нас девушки, думаю, у вас будет время узнать. А меня зовут Оксана, Величко, я работаю здесь медсестрой. Будем дружить? — она повела красиво изогнутой бровью и взяла Ерохина под руку, чуть прижавшись бедром к нему.

«Ого! Тут, по-моему, и Дубовик не поможет! Прости, Андрей Ефимович! Один раз можно!» — и Ерохин ответил девушке широкой улыбкой, легонько прижав её руку локтем к своему боку.

Девушка тут же предложила ему пройти по палатам, чтобы немного ознакомиться с пациентами. Второй санитар Леонид Пелевич, видя, что у Оксаны появился новый помощник, отправился пить чай в сторожку к Кузьмичу.

Когда все палаты были обойдены, Оксана с Ерохиным подошли к дверям с цифрой 8. Девушка, понизив голос, сказала:

— Здесь какая-то странная особа лежит, ей даже лекарств не дают. Ты с ней осторожней, может быть, специально сюда её поместили, чтобы за нами следила и докладывала, куда надо, — Оксана приложила пальчик к губам.

— А есть о чем докладывать? — шепотом спросил Ерохин.

— Да как везде. У нас, сам видел, какие пациенты. Некоторые постоянно жалобы пишут.

— Ну, познакомиться-то с ней можно? — он взялся за ручку двери.

Девушка пожала плечами:

— Как хочешь, только я не пойду. У меня сейчас время уколов. Если что, найдешь меня в процедурном кабинете, — вильнув призывно бедрами, Оксана ушла.

Ерохин, посмотрев ей вслед, подумал с тоской: «Если Дубовик намылит мне шею, это будет самая легкая кара, а вот если яйца отрежет!..» — и шагнул в палату.

Юлия сидела на стуле у зарешеченного окна и с тоской глядела на запушенные мягким снегом ветки тополей. На звук открывающейся двери она отреагировала тем же тоскливым взглядом.

Ерохин отметил и синеву под большими глазами, и бледность кожи, и почти дистрофичную худобу женщины. Бесцветные волосы были собраны на затылке в бесформенный пучок. Было что-то жалкое во всей её фигуре, и капитан, глядя на неё довольно опытным взглядом чекиста, понял, что она всего лишь жалкий исполнитель чужой воли. Вот только за что она платит такую цену?

Поздоровавшись с Юлией, Ерохин представился, узнал, все ли в порядке, но ответа на свой вопрос не получил. Постояв с минуту, он предложил обращаться к нему при необходимости. Она вяло кивнула, и капитан поспешил выйти.

Капитан понимал, что поговорить с ней он сможет только после того, как Дубовик передаст ему все её данные. А пока лучше отправиться к Оксане. С телефона медпоста можно будет передать для подполковника «привет».