Шкатулка

Наталья Твердохлеб

Перед вами сборник рассказов талантливого автора "Шкатулка". И «Шкатулка» эта – с секретом. В ней собраны повести – короткие и яркие. Каждая могла бы стать сюжетом для романа, но автору удается обо всем рассказать в небольших новеллах. Фото балерины, исполняющей знаменитый танец «Женщина-змея», опубликуют во многих газетах мира. А где-то далеко маленький мальчик вспомнит, как играли по вечерам блестки на костюме его мамы. Что будет дальше? Как сложатся их судьбы? Туфли на шпильке оказываются несбыточной мечтой для бригадира Фроси. Сможет ли их купить Сара-Флориана? Десятилетиями женщина каждую пятницу получает в подарок букет из синих колокольчиков. От кого? Тайну раскроет ошибка в одной-единственной букве. Казалось бы, банальная история, когда лучшая подруга уводит мужа. Но так ли это? Узнаете, открыв «Шкатулку».

Белая шубка

Конверт был белый, длинный, с черным безликим штемпелем и непонятным обратным адресом. Элина пожала плечами и начала вспоминать, не нарушила ли она правила на дороге, не обидела ли смертельно кого-то из соседей, не натворила ли еще чего-нибудь. Не вспомнив ничего стоящего, решила все-таки не гадать и вскрыть конверт, будучи уверенной заранее, что его содержимое не может иметь к ней никакого отношения.

Элина читала и перечитывала короткий текст, напечатанный на официальном бланке. В висках стучало, она сжала кулачки так, что ее длинные, покрытые ярким лаком ногти больно впились в ладони. Элина посмотрела на часы и подумала, что мама, наверное, уже спит. «Разбужу, сейчас или никогда», — девушка постучала в комнату матери. Ида не спала.

— Мама, много лет мы просто молчим вдвоем по вечерам. Может быть, пришло время поговорить, — Элина положила перед Идой письмо.

— Наверное, пришло. Хорошо, я расскажу тебе, все расскажу. Но и ты не молчи. Я хочу… я должна понять.

Элина кивнула.

Ида

Я приехала по распределению в незнакомый город. Вещей почти не было: небольшой чемоданчик и учебники. Книги лежали просто в сетке — в авоське. Я крутила головой по сторонам — кто-то должен был встречать из НИИ, куда меня направили на работу. Не видела, как он подошел, как будто из-под земли передо мной вырос. Посмотрел сначала на меня, потом на авоську. Молча, взял чемодан, забрал сетку с учебниками и согнул руку в локте, предложив мне таким образом взять его под руку. Сейчас уже не помню, в какой момент я пропала — когда первый раз посмотрела на его лицо, запрокинув голову, потому что и до плеча ему не доставала, или когда он, наконец, заговорил. Он что-то меня спрашивал, рассказывал о работе, об институте. Не помню уже, что я отвечала, помню только, что хотела, чтобы дорога эта никогда не заканчивалась, чтобы он просто был рядом. Я знаю, ты упрекаешь меня за то, что я несколько раз выходила замуж. Ты думаешь, что я уделяла тебе мало внимания. Что ты знаешь, моя девочка? Я всегда любила только его — твоего отца. Так сложилось, так получилось. Попробуй понять.

Это ведь не роман был — водоворот, омут, бездна. Мне было все равно, о чем шептались за нашими спинами, я никогда не спрашивала, женат ли он, есть у него семья. Я вообще его ни о чем не спрашивала. Мне было безразлично все, что не было им, — его руками, его глазами, его голосом, его запахом. Однажды, идя по коридору, услышала вслед: «Надо же, какая преданность своей нации, — даже в любовницах еврейка». Я только улыбнулась: не знала о его национальности, не интересовалась. Звали его Аркадий, а фамилия у него была Островский, как у писателя. Впрочем, все это не имело никакого значения: был рядом он — мир существовал; не было его рядом — мир рушился.

Потом мне сообщили, что вернулась его жена Циля с дочкой Адочкой. Они гостили все лето у родителей Цили. Может, кому-то это странным покажется, но мы подружились. Циля была мудрой и очень доброй женщиной. Она мне рассказала, что никогда не любила Аркадия, вышла замуж за него, потому что он был перспективной партией. Никакой любви между ними не было, отношения у них были свободными, но семью она сохраняла ради Адочки. Циля знала о моих чувствах к Аркадию, но мы все равно дружили. Она навещала меня в клинике, когда я тяжело заболела. Ухаживала, за мной как за ребенком, бульоны носила, фрукты. Она часто уезжала с Адочкой к своей маме, а Аркадия оставляла под моим «присмотром». Вот «присмотр» моей беременностью и закончился. Тогда мне Циля и сказала: «Рожай». Сама она уже рожать не могла, у нее какое-то серьезное заболевание было.

Мудрая Циля решила, что у ребенка обязательно должен быть отец. В отцы тебе она выбрала нашего сотрудника Акулова, который долго за мной ухаживал. Никто его не обманывал, он знал про будущее твое появление на свет. Он на все был согласен — признать ребенка, дать ему свою фамилию. Когда ты родилась, он очень трогательно о тебе заботился, баюкал, с колясочкой гулял с гордостью. Я понять не могла, почему ты всегда капризничала, когда он был рядом, а когда подросла немного, не разговаривала с ним, уходила в другую комнату, плакала. Он же к тебе со всей душой. Не знаю, откуда в тебе эта неприязнь. Не могла я так долго выдержать, жизнь семейная превращалась в ад. Твои вечные слезы и молчание, его обиды и непонимание. Вот потому я и ушла от него. Да, были потом у меня другие мужья. Ни с кем жизнь не сложилась. Ты, конечно, для этого тоже постаралась. Но ты-то молодая еще, а я так и останусь одинокой.

Да и Аркадий… Что говорить? Он с Цилей и Адочкой вскоре после твоего рождения в Израиль уехал. Тебе десять лет было, когда мы к ним в гости приезжали. Он же со мной почти не разговаривал. Только тебя и видел, гулял с тобой целый день, подарков тебе накупил, как будто меня и не было вовсе. Куда его любовь подевалась? Знаешь, что он мне предложил тогда? Сказал: «Ты уезжай, а Элиночка пусть остается с нами. Не могу я с ней расстаться». Представляешь, и Циля не возражала. Ты не помнишь уже, наверное, я тебя тогда еле увезла. Ты и в самолете все время плакала, пока долетели, и дома. Я же тебе всю жизнь свою посвятила. А замужества мои неудачные — так это, чтобы тебе легче жилось, чтобы семья, как у всех. Нет, ты не понимаешь. Молчишь? Не молчи, прошу тебя. Элина?

Элина

Я не буду молчать, мама, я расскажу. Может быть, ты даже перестанешь закрывать глаза на правду и выдумывать для жизни мир, которого нет. С раннего детства я ненавидела свою фамилию Акулова, поменяла ее на дедушкину, как только мне исполнилось 16 лет. Дедушка ведь совсем молодым погиб в концлагере. Кто-то должен был носить его фамилию.

Маленькой мне даже снилось по ночам, что я плыву в море, а огромная акула пытается догнать меня. Я уже видела ее пасть с острыми зубами, потом просыпалась и плакала до самого утра.

Твоему мужу, моему так называемому «отцу», я очень мешала. Не знаю, почему ты этого не замечала. Да, наверное, ему нужна была только ты, а я была лишней в вашей семейной идиллии. Если, конечно, можно назвать идиллией то, что ты работала с утра до позднего вечера, а он сидел дома под предлогом, что меня нельзя в садик отдавать. Вот он мне и устраивал «садик». У меня глотка свежего воздуха неделями не было. Он запирал меня в детской, чтобы не мешала, и включал громко музыку — расслаблялся. И так целый день. Мог даже не спросить, хочу ли я есть. Ты приходила поздно, уже не до прогулок было.

Знаешь мама, иногда ужин, который ты вечером готовила, был моей единственной едой за день. Впрочем, нет, однажды он мне утром принес чай с бутербродом. Хорошо, что я перед этим шла в ванную и увидела, как он что-то капает из пузырька в этот чай. С тех пор я к еде до твоего прихода больше никогда не дотрагивалась. Я плакала, старалась избегать его. Что я могла сделать? Я была маленькой девочкой, мама. Я, конечно, благодарна тебе за то, что ты ушла от него. Все остальные твои мужья были просто ангелами по сравнению с ним. Но как ты ухитрялась выбирать таких ничтожных мужчин, чтобы годами «тащить их на себе»? Тебе надо было их жалеть, оберегать, быть для них «плечом». Мама! Я же в это время росла, взрослела. Ты ничего не замечала.

Акулов приезжал однажды, чтобы помириться, пытался заговорить со мной, что-то объяснить. Я заперлась в комнате, примирения не получилось. Он мне бросил: «Ты еще мне заплатишь алименты, Аркадиевна». Я тогда подумала, что как-то странно он меня назвал.

Я помню, хорошо помню наш приезд к папе в Израиль. За всю жизнь у меня не было более счастливого дня. Папа гулял со мной, катал меня в парке на разных каруселях. Папины руки, его глаза смеющиеся, игрушки — у меня никогда не было раньше таких игрушек. Он купил мне белую шубку. Белую! Ни у кого, ни в школе, ни во дворе нашем, не было такой красивой шубки. Я до сих пор ее храню. И Циля была ко мне добра. Я ей просто в рот смотрела, каждое ее слово ловила — так она мне нравилась. Только Адочка невзлюбила меня с первого дня. Она и сейчас не хочет со мной общаться. Я знаю, что папа сильно болеет. Звоню им часто. Трубку всегда берет Ада, разговаривает со мной холодно, папу к телефону не зовет, отвечает мне, что он отдыхает.

Мама, почему ты так смотришь на меня? Ты все эти годы думала, что я не знаю, кто мой настоящий отец?

Письмо

— Мама, ты прочитала, что здесь напечатано?

— Очки, сейчас найду очки.

— Не ищи. Я прочту тебе. Это письмо из нашего районного суда. Посмотри, вот обратный адрес на конверте. А теперь слушай: «Суд вызывает Бергман Элину Михайловну в качестве ответчика для рассмотрения искового заявления о взыскании алиментов на содержание родителя Акулова Михаила Ивановича…»