Танец семи вуалей

Наталья Солнцева, 2012

Модный московский психоаналитик Юрий Павлович Оленин богат и избалован вниманием женщин. Одна беда – ему не везет с ассистентками. Одна убита, другая бесследно пропала. У Симы, очередной помощницы Оленина, есть причины заволноваться. По Москве ползут слухи о докторе-убийце. Олег Карташин, влюбленный в Симу, пытается предупредить ее об опасности, но неравнодушная к доктору девушка не желает верить фактам и обращается за помощью к Глории. Та пытается разобраться в запутанном деле. В ходе расследования становится ясно, что современные события мистическим образом связаны с судьбой удивительной женщины – танцовщицы Иды Рубинштейн и графа Оленина, ее обезумевшего от страсти поклонника. Но что общего у доктора Оленина и несчастного графа? И почему тень Саломеи незримо витает над таинственным домом в старинном переулке? В книгу вошел также отрывок из следующего романа «В храме Солнца деревья золотые» из серии «Золото».

Глава 7

Конец XIX века, Харьков

Банкирский дом «Роман Рубинштейн и сыновья» давал кредиты под залог недвижимости и драгоценностей. К его услугам прибегали как представители аристократических фамилий, так и купцы, заводчики и фабриканты.

После смерти основателя, сколотившего капитал на торговле ценными бумагами, его сыновья — Лев и Адольф — значительно приумножили отцовское состояние. Они занялись оптовыми закупками сахара. Братьям принадлежали уже несколько банков, сахарные и пивоваренные заводы. В делах они по-прежнему придерживались правил, установленных Романом Рубинштейном, благодаря чему их коммерция процветала, а капиталы росли как на дрожжах.

Рубинштейны стали баснословно богаты. Они тратили большие суммы на благотворительность и не скупились, когда речь шла об искусстве. Блестяще образованные Лев и Адольф знали толк в живописи и музыке, любили поэзию и театр. Нередко в их домах устраивались вечеринки с импровизированными концертами, в которых принимали участие известные музыканты и артисты.

Вот и сегодня они собрались послушать молодого, подающего надежды пианиста. Адольф предложил выделить деньги на его обучение в Петербургской консерватории.

— Я не против, — согласился Лев. — Папа, думаю, тоже не стал бы возражать.

Основатель банкирского дома Рубинштейнов сурово взирал на своих отпрысков с портрета, висевшего в его бывшем кабинете. Сыновья оставили здесь почти все, как было при отце. Только обновили обивку мебели и заменили несколько деревянных панелей, источенных жучком.

— Как твоя жена? Поправляется? — спросил Адольф.

— Медленно, — вздохнул брат. — Доктора пугают нас, советуют ехать за границу на лечение. Но Эрнестина слышать об этом не хочет. Она обожает наш дом и сад — ей здесь легко дышится.

После рождения дочери жена Льва совсем расхворалась. Жаловалась на боли в груди, меланхолию и несварение желудка. Она исхудала, перестала делать визиты и принимала у себя только самых близких.

— Ида растет, а Эрнестина тает, — с горечью посетовал Лев. — Просто не знаю, как быть. Пригласил светило медицины из Москвы, погостить и заодно обследовать жену. Жду, надеюсь. Выслал ему аванс в счет консультации и неудобств, связанных с переездом.

— Крепись. Наша мать тоже не отличалась железным здоровьем. Помнишь ее вечные недомогания и запах камфары в спальне?

Брат кивнул.

— Я боюсь потерять Эрнестину… — признался он. — Меня гложет постоянная тревога. Не дай бог с ней что-нибудь случится.

— Может, отменим вечеринку?

— Нет, что ты! Жена хоть немного отвлечется… она так любит домашние концерты.

— Ты прав. Ей будет приятно…

Лев молчал, постукивая пальцами по мраморной столешнице.

— Тебя еще что-то тревожит?

— Понимаешь, тут такое дело… — Он нахмурился и поднял глаза на Адольфа. — Один заемщик заявил о своем банкротстве. Он не сможет вернуть кредит.

— Кто?

Лев назвал фамилию, которая ни о чем не говорила брату.

— Мелкий торговец, который взял деньги на строительство лесопилки.

— Всего-то?

— Урон невелик…

Лев чего-то не договаривал. Он встал и полез в сейф, встроенный внутри шкафа с тяжелыми деревянными дверками. Звякнул ключ. Банкир повернулся и водрузил на стол темную, ничем не примечательную шкатулку. В таких пожилые дамы обычно хранят наперстки, нитки и булавки.

Адольф с недоумением уставился на шкатулку.

— Ну, что здесь? Фамильные бриллианты лесопильщика?

Лев остался серьезным.

— Не совсем… Эту вещицу заемщик предложил мне в обмен на долг. Я беру шкатулку, и наш банк считает кредит возмещенным.

— Ты шутишь? — улыбнулся Адольф. — Шкатулка копеечная. Еще и видавшая виды. Где сей несостоятельный господин хранил ее? На чердаке? Или в дровяном сарае? Она вся в царапинах, потрескалась.

— Ценность заключается не в самой шкатулке, а в ее содержимом.

Адольф потянулся к шкатулке, но Лев накрыл ее ладонью, опередив брата.

— Я хочу взглянуть, что там внутри…

— Не торопись. Сначала выслушай.

Из двух братьев Лев слыл более увлекающейся и романтической натурой. Он был подвержен приступам неуемной щедрости, которые сменялись неоправданной скупостью. Словно стремился компенсировать собственную расточительность бережливостью. Похоже, он поддался на мольбы несчастного банкрота и сжалился над ним. А теперь пытается убедить Адольфа в своей правоте.

— Раз ты решил простить клиенту долг, так тому и быть, — сказал тот. — Рубинштейны от этого не обеднеют.

— Ты не понял… — вздохнул Лев. — В этой шкатулке — величайшая ценность!

— Какая?

— Помнишь блюдо, которое ты купил на аукционе во Франкфурте?

— Я приобрел там много посуды…

— Декоративное блюдо, резное и позолоченное, со сценой пира, — объяснил Лев. — Ты еще подарил его Эрнестине.

— А! Твоя жена пришла в восторг от блюда, — кивнул брат. — Разумеется, я тут же преподнес ей понравившуюся вещь. На блюде изображен пир у царя Ирода.

— Жена поставила блюдо на видное место в зале. Один из наших гостей, знаток религиозных сюжетов, рассказал Эрнестине историю сего рокового сборища… Девушка, которая кружится в танце, развлекая пирующих, — это Саломея. Падчерица тетрарха^[8] Галилеи. Либо его внучка. Родственные связи древних невероятно запутаны.

— Ты не знал? — удивился Адольф. — Разумеется, на пиру танцует Саломея.

— Скажи, чем художников так привлекает ее образ? Многие изображали Саломею на своих полотнах, на фресках и даже на барельефах. Донателло, Верроккьо, Боттичелли, Караваджо, Рубенс, Рембрандт… Великие имена! Признанные гении. Что они пытались выразить?

— Вероятно… в Саломее соединились красота и жестокость. Порок, заключенный в чудесную оболочку. Великолепное, роскошное зло. Саломея — демон-искуситель в женском обличье…

Лев Рубинштейн продолжал держать ладонь на крышке шкатулки, Адольф же терялся в догадках, что там, внутри.

— Она потребовала в награду за свой танец голову пророка Иоханаана, — добавил Лев. — Иначе говоря, Иоанна Крестителя.

— Ну да… так написано в Евангелии. Ты сомневаешься?

— Кто я такой, чтобы подвергать сомнению Священное Писание?

Терпение Адольфа иссякло:

— Открой же шкатулку. Ты меня заинтриговал. Раз ты заговорил о Саломее…Что там может быть внутри? Волосы пророка? Кусочек рубища с засохшей кровью? Боюсь, тебя обвели вокруг пальца, Лева. Мошенник выдал за святыню обычную подделку.

— Разве ты не чувствуешь?

— Что? Что я должен чувствовать, скажи на милость?

Лев, не отпуская крышки шкатулки, повел свободной рукой в воздухе.

— Ее дыхания… запаха благовоний, которыми она натерла свое тело перед выступлением…

— Кого?

Адольф невольно потянул носом. Ему в самом деле показалось, что он ощущает слабый аромат мускуса и амбры…

— Ты, право, слишком увлекся. И меня увлек! — рассердился он на брата. — Хватит загадок. Покажи мне свое приобретение. Если это клочок волос, будь уверен, что хитрый лесопильщик обманул тебя. Он выстриг собственную прядь. Или запачкал обрывок рогожи бычьей кровью.

— Это не волосы, брат. И не кровь. Это… Не представляю, как он мог расстаться с реликвией…

— Да что там, в конце концов?

Адольф встал и наклонился над шкатулкой. Запах амбры и мускуса усилился. Брат убрал ладонь, и шкатулка осталась стоять — темная и древняя, как Ковчег Завета.

— Ковчег был золотым, если мне не изменяет память, — растерянно пробормотал Адольф, не решаясь прикоснуться к шкатулке. — Лева, открой ее…

— Изволь…

Черный Лог. Наше время

То, что появилось на экране ноутбука, поразило Глорию своеобразной пластикой, страстью и мрачной изысканностью. Она переживала то же, что переживала Сима, впервые просматривая запись, — возбужденное восхищение.

Перед зрителем открывалась древняя библейская ночь, полная желтого света луны и жажды наслаждений. В этой ночи вдруг ослепительно вспыхнула звезда — феерическим вращением развевающихся покрывал, блесток и прозрачных вуалей. Звездой оказалась… женщина, с ног до головы укутанная в яркие ослепительные материи. Каждый поворот ее головы, каждые поза и жест были выверены с графической точностью. В них сквозили чувственная нега Востока, затаенная порочность и роковая неудержимость, влекущая к гибели…

Танцовщица сбрасывала с себя покров за покровом. Все ее разноцветные накидки оставались лежать на полу, словно крылья тропических бабочек. Когда последнее покрывало соскользнуло вниз под томительно-протяжный вздох струнных… на женщине сверкали только длинные нити кроваво-красных бус…

Она медленно повернулась спиной и замерла. В изгибе ее шеи, в повороте головы, в каждой линии ее совершенного тела угадывалась сладостная истома неутоленного желания…

Глория не сразу заметила, что бархатная ночь и золотая луна — всего лишь умело подсвеченные электрическими лампами декорации.

— Это она… Айгюль… — шепотом сообщила Сима. — Я узнала ее со второго раза. Лицо сильно накрашено. Белое, как сметана. Глаза угольные, а губы — словно в крови.

— Почему вы шепчете?

— Не знаю… Она вызывает у меня страх. А у вас?

Глория пожала плечами. Танец произвел на нее тягостное впечатление. Он дышал смертью…

— Как вы думаете, зачем она принесла доктору этот диск? — уже громче спросила девушка. — Решила соблазнить его? Приехала из какого-нибудь Глуходонска в поисках мужа-москвича?

Глория была уверена в одном — танец очевидно и неоспоримо имеет подтекст. Но какой?

— Вы что-нибудь понимаете? — вздохнула Сима.

— Мне нужно время. Могу я скопировать этот диск?

Посетительница замялась.

— Наверное, это неправильно… Я нарушаю врачебную тайну.

— Положим, тайну вы уже нарушили.

— Оленин меня уволит, если узнает.

— Не узнает!

Глория предоставила девушке решать, верить ее словам или нет. Та колебалась, не хотела рисковать. Однако не зря же она тащилась в такую даль? Какой-то результат должен быть.

— Ладно… но только…

— Дайте мне пару дней, и я постараюсь разгадать смысл этого танца.

— Хорошо, — кивнула Сима, чувствуя себя предательницей. Не по отношению к Айгюль, а по отношению к доктору, которого она боготворила.

Глория защелкала по клавиатуре, перебрасывая содержание диска на винчестер.

— Готово…

— Видите, как все сложно, — пожаловалась девушка. — У Оленина столько поклонниц. Куда мне с ними тягаться? Танцевать я не умею, и внешность у меня… обыкновенная. Такими, как я, Москва кишмя кишит.

— Вы себя недооцениваете, Сима. Нельзя сдаваться еще до поединка.

— Карташин меня донимает. Замуж зовет… золотые горы сулит. Жених выискался! Он такую чушь придумал про Юрия Павловича… вы себе не представляете!

Безжизненное девичье тело с веревкой на шее опять возникло в сознании Глории…

— Что приписывает доктору ваш жених? — спросила она. — Уж не убийства ли?

Сима вздрогнула, в ее глазах мелькнул ужас.

— Откуда вы?.. ах, да… Значит, это…

— Ничего это пока не значит, — успокоила ее Глория. — Кроме наличия богатого воображения у вашего жениха. Итак, что он говорил вам про Оленина?

Сима потянулась за остывшим чаем. Аппетит у нее пропал, и вид сладких пирожков вызвал приступ тошноты. Она схватилась за горло.

Этот жест сказал Глории о многом. Предчувствие смерти — еще не смерть, но уже ее приближение. Она где-то рядом… реет в сумеречной тени, пряча свой лик до роковой минуты. Можно ли предотвратить ее? Ускользнуть от ее всевидящего ока? Сима так молода…

— Он… он… — Голос девушки охрип и срывался от охватившего ее волнения. — Это не может быть правдой!

— Позвольте мне судить, где правда, а где ложь.

— Олег нарочно наговаривает на Юрия Павловича. Чтобы испугать меня!

— Он чувствует в докторе соперника?

— Думаю, да… иначе зачем ему нести всю эту ахинею? Он принимает меня за дурочку, которую легко обмануть. Считает, что у женщин — куриные мозги.

— Вы когда-нибудь говорили ему, что неравнодушны к доктору?

— Нет, конечно. Я не полная идиотка, чтобы одному мужчине говорить о другом. Олег сам заподозрил… Он бывает довольно проницательным. У него интуиция развита, как у собаки. Он нюхом чует!

— Нельзя вести бизнес без интуиции и проницательности, — сказала Глория. — Любая коммерция требует «нюха». Это скорее достоинство, чем недостаток.

— Я понимаю… но есть же предел…

Сима выдохлась и замолчала, глотая холодный чай. Стрелки часов приближались к полудню.

— Все-таки что говорил ваш приятель об Оленине?

— Я ему не верю…

— Речь шла о вашей жизни?

— Не совсем. Хотя вы правы… Олег считает, что я должна немедленно уволиться, потому что доктор… якобы убивает своих ассистенток, — выдавила девушка. — Это же абсурд! Юрий Павлович на такое не способен. Он же врач! Давал клятву Гиппократа… и вообще… он хороший человек. Называть его убийцей без всяких доказательств, без оснований… можно только из зависти.

— Олег ему завидует?

— Он ненавидит Юрия Павловича, потому что тот… умнее его, выше, благороднее…

— И еще потому, что вы отдаете доктору предпочтение.

— Сердцу не прикажешь… — с вызовом произнесла Сима. — Я не виновата, что Юрий Павлович мне нравится. Олег все врет! От злости.

— Как вы нашли эту работу?

— У Оленина? Очень просто… по объявлению. У нас в медучилище висела доска с предложением вакансий. Знаете, люди сиделок ищут для больных или престарелых родственников, и нянек с медицинским образованием к детишкам берут охотно. Некоторые студентки учатся и подрабатывают. А многие после окончания не собираются идти в больницы на мизерную зарплату, ищут место получше. Сиделка получает неплохо, но ухаживать за лежачим больным или капризным стариком не каждый согласится. Поэтому я обрадовалась, когда прочитала, что психоаналитик ищет помощницу в офис.

— Были еще желающие, кроме вас?

— Я увидела, что заявление свежее, и оборвала его, — призналась девушка. — Чтобы никто не составил мне конкуренции. Позвонила. Оказалось, работать надо целый день, с утра до вечера. Тому, кто учится на стационаре, такой распорядок не подходит.

— А вам подошел?

— Я уже закончила учебу, приходила специально поглядеть на доску объявлений. Искала работу. Мне повезло. Оленин пригласил меня на собеседование… он сразу произвел на меня впечатление — красивый, уверенный в себе мужчина. Не то что наши мальчишки-фельдшеры. Другой уровень. Я жутко переживала, что он мне откажет. Но он взял меня на испытательный срок. Я просто на крыльях летела домой, сказала маме… она тоже обрадовалась.

— У доктора были ассистентки до вас?

— Конечно, были, — кивнула Сима. — Он их уволил за нерадивость. Поэтому я стараюсь работать хорошо. Он очень требовательный! Придирается к каждой мелочи, постоянно делает замечания. Но я терплю.

— Ваш испытательный срок уже прошел?

— Давно…

— Значит, вы официально приняты ассистенткой Оленина?

— Ну да…

— А с теми, которые работали у него до вас, приходилось общаться?

— Нет. Последнюю я не застала. Она уже не работала, когда я пришла на собеседование. Я даже фамилий их не знаю. Зачем мне? Неужели вы допускаете, что доктор мог кого-то убить? Он не преступник… а женщины ему и без того на шею вешаются…

Глория слушала рассеянно, думая о своем. Картина мертвого девичьего тела с веревкой на шее не шла у нее из головы.

— Он не мог! — восклицала Сима. — Юрий Павлович не убийца! Правда же?

— Я скажу только одно. Вам угрожает опасность, барышня. Не следует пренебрегать знаками, которые дает вам судьба.

— Что это за знаки?

— Хотя бы предупреждение вашего приятеля Олега.

— Вы полагаете…

— Советую вам прислушаться к его словам, — перебила Глория. — Ваш кумир доктор Оленин не совсем тот, кем вы его сделали в своем воображении. Он… не из тех, кто мечтает о семейном очаге.

— Я соответствую его вкусу? — с жадным интересом спросила Сима.

Глория не могла остановиться. Мысли зарождались в ее уме как бы сами собой, складывались в слова и фразы, а ей оставалось только донести их до посетительницы. Неужели это и есть… ясновидение?

— Ему нравятся худышки… рослые и плоские.

— Я похудею! — убежденно произнесла Сима. — Сяду на диету, начну бегать по утрам…

Она спохватилась, вспомнила, что и без утренних пробежек едва успевает вовремя приходить на работу. Из-за страха опоздать ей приходится краситься уже в приемной… что вызывает справедливый гнев доктора.

Глория с сожалением вздохнула.

— Вы и так не страдаете полнотой, — заметила она. — Хотите анорексию^[9] заработать?

— Значит, у меня нет шансов?

— Вам лучше подыскать себе другое место работы…

Глория чудом успела прикусить язык и не ляпнуть: «Хотя вас это вряд ли спасет!» Почему у нее возникло ощущение назревающей трагедии? Правильно ли будет с ее стороны умолчать об этом? Но ведь она пока понятия не имеет, откуда надвигается опасность…

Сима поникла и совсем расклеилась. Мысль о том, чтобы уйти от Оленина, ужасно огорчила ее.

— А как же приворотное зелье? Вы мне не дадите его?

— «Зелья» точно не дам.

— Тогда сделайте, чтобы я разлюбила доктора! — взмолилась девушка. — Выходит, мне нельзя оставаться с ним… и жить я без него не могу.

Она всплакнула. Но ее слезы не растрогали Глорию.

— Но он же не убийца? — всхлипывала Сима. — Скажите, что это не он! Олег врет… он добился своего! Я боюсь… Как мне теперь быть?

Глория промолчала. От нее требовали невозможного. Обвинять кого-либо в страшном преступлении, равно как и оправдывать, она не решалась. Ее видения были недостаточно четкими и однозначными, чтобы без колебаний руководствоваться ими. Тем более давать советы на их основе. Ее удел — предостерегать, а не вершить суд или ломать чужую жизнь. Таких полномочий ей никто не давал.

«Верно, — кивал карлик, сидя в уголке дивана и болтая короткими ножками. Его безупречное, прекрасное лицо принца не омрачили слезы одной барышни и мучительные раздумья другой. — Не вмешивайся в ход событий, пока не пришло время. Всему свой черед…»

— Когда мы встретимся еще раз? — спросила Сима, кладя на стол конверт с деньгами. — Вы обещали разгадать смысл записи на диске.

— Да-да… давайте телефон, я пришлю к вам помощника…

Примечания

8

Тетрарх — правитель тетрархии: в Древнем Риме так называлась провинция, разделенная на четыре военно-административных округа.

9

Анорексия — нервное заболевание, характеризующееся отказом от пищи, потерей веса и чрезмерным страхом полноты.