Иллюзии красного
Странные и, на первый взгляд, ничем не связанные убийства происходят в столичном городе. Погибает респектабельный ювелир Ковалевский, кто-то пытается убить его любовницу Валерию, бесследно исчезает кладоискатель… В ходе расследования выясняется, что все жертвы каким-то образом причастны к тайне древних рубинов «Алая капля», подаренных индийским раджей своей возлюбленной Сабхидари и исчезнувших с ее смертью во тьме тысячелетий.
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Иллюзии красного предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
ГЛАВА 8
Ник уже привык к тому, что Вален часто исчезает из дому. Он был счастлив, что приятель не зовет его с собой, и наслаждался отдыхом. Вместо удочек, которые Ник вытащил на балкон, в квартире появились две саперные лопаты, кирка, веревки и прочее.
Сегодня утром, когда он принял душ и собирался варить кофе, позвонила незнакомая девушка. Она спросила Валентина. Нику стало интересно, — женский пол всегда заставлял его делать глупости. Он помедлил секунду и сказал:
— Я слушаю.
— Это Вика, помните? — на том конце трубки недоумевали. Голос не очень похож, но ведь кто знает, как звучит по телефону голос ее нового знакомого?
— Разумеется, как же я мог забыть? — Ник забавлялся от души.
— Кажется, я нашла то, что вы просили. Все оказалось даже интереснее, чем я думала. Пожалуй, я согласна пойти с вами на романтическое свидание… — она запнулась. — Если вы не передумали.
— Что вы, что вы! — горячо запротестовал Ник, лихорадочно соображая, что же такое интересное могла узнать девушка для Валена. Наверное, опять эти его штучки с поисками кладов. — Об этом даже речь не идет! Все будет так, как я обещал! — Что же обещала эта скотина? Ник был в растерянности. Голос Вики ему понравился, не хотелось огорчать ее. — Не волнуйтесь, пожалуйста! А что вы нашли?
— Дневник гувернантки Баскаковых. Мы собирались идти на развалины их имения. Помните? В дневнике очень подробно все описано. Я читала всю ночь, не могла оторваться.
Ник уже пожалел, что назвался Валеном. Это довольно опрометчивый поступок. Он запаниковал. Снова вспомнился коломенский дом, рассказ Инны Аркадьевны о Баскаковых, жуткий холодный склеп. У Ника разболелась голова. Опять начинается! Он-то надеялся, что Вален раздумал искать серьги. Не тут то было!
— Вы не представляете, как я вам благодарен! — ему с трудом удавалось держать себя в руках. — Когда мы сможем встретиться?
— В четверг у меня свободный день. Но я буду в музее, приезжайте.
Ник положил трубку и глубоко задумался. Вален не отступит от своих планов; неплохо было бы узнать, что он собирается предпринять.
В прихожей хлопнула входная дверь.
— Возьми у меня торт и шампанское! — Вален с шумом раздевался. Настроение у него было отличное.
— По какому поводу праздник?
— Просто так, захотелось. Весна на улице!
— Тебе только что звонила какая-то Вика. — Ник сердился, сам не зная, почему.
— Вика? И что ты ей сказал?
— Это она мне сказала, что нашла какой-то дневник. Голос у нее был очень взволнованный. В четверг она будет ждать тебя в музее. Ты пойдешь?
Ник не признался, что говорил от имени друга. Нагруженный тортом и бутылкой шампанского, он отправился на кухню. Вален с каждый днем вызывал у него все более сильную тревогу. Он скрывал свои поступки, становился непредсказуемым.
— А кто такая Вика? Что за музей? — Ник резал торт и напряженно думал. — Где ты с ней познакомился?
Вален решил отшутиться.
— Боже мой, кто меня об этом спрашивает! Зачем тебе музей? Тебе нравятся совсем другие девушки! А меня привлекают те, с которыми можно поговорить о разных полезных вещах. Нам с тобой здорово везет, ты замечаешь?
Ник так не считал. У него все валилось из рук.
— Растяпа! — возмутился Вален. — Дай, я сам сделаю!
Он ловко открыл шампанское и разлил его по высоким фужерам.
— За нашу с тобой удачу!
Огромный актовый зал был переполнен. Университет отмечал двадцатилетний юбилей. Выпускники всех возрастов разгуливали по коридорам, радостно обнимались, дарили преподавателям цветы и подарки. Из динамиков доносилась веселая музыка. В открытые настежь окна лилось весеннее прохладное солнце, запах черемухи и клейких тополиных листьев…
Пока шли последние приготовления к началу торжества, Валерия и Катенька оживленно болтали. Коллеги с удивлением отмечали происходящие с Катенькой метаморфозы [7]. Язвительные замечания перестали сыпаться с ее острого язычка, как из рога изобилия. Она больше не сплетничала, бросила курить и красить губы вызывающе-яркой помадой; вообще как-то притихла и остепенилась. Она повсюду носилась со своим сочувствием, предлагала помощь и поддержку, где надо и не надо. Как ни странно, большинство людей приходили в неописуемое раздражение из-за ее навязчивого внимания. Уж лучше бы она продолжала сплетничать и язвить. Все давно привыкли к такой манере общения, а новая Катенька изрядно «доставала» своей добродетельностью.
— Ты, я вижу, стала относиться к жизни слишком серьезно. — Валерии хотелось узнать причину таких глобальных перемен.
— И знаешь, благодаря кому? Я познакомилась с таким человеком! — Катенька зажмурилась от переполнявших ее чувств. — Это необыкновенный, чудный человек! Такая редкость в наше время! Он врач, — но исцеляет не только тела, а человеческие души. Именно они, заблудшие в грехе, нуждаются в милосердии и участии.
У Валерии закралось подозрение, что нечто подобное она уже где-то слышала… Но где?
— О ком это ты?
Катенька, увлеченная восхвалением своего кумира и пением ему дифирамбов [8], даже не заметила вопроса. Она продолжала свою патетическую речь с таким воодушевлением, что Валерия всерьез обеспокоилась за ее рассудок.
— Он лично переписывается со многими международными авторитетами, не только медицинскими светилами, но и представителями нетрадиционных школ! Он…
Валерия вдруг поняла, кого имеет в виду Катенька.
— Его зовут Борис Иванович?
Подруга застыла на полуслове с открытым ртом.
— Как, и ты его знаешь? — такое по-детски непосредственное недоумение отразилось на ее лице, что Валерии стало смешно. Как, она не восхищается таким чудом! Таким талантом! Таким умом! Как можно?
Внезапно до Катеньки дошел смысл сказанного.
— Так это ты переводишь ему статьи из зарубежных журналов? А я думала он сам… — По голосу чувствовалось, что она огорчилась. Похоже, ее кумир неожиданно утратил одно из своих бесчисленных достоинств. Впрочем, их еще оставалось столько, что незыблемый железобетонный авторитет даже не пошатнулся. — Борис Иванович так помог мне, — защебетала Катенька с новыми силами и набрав побольше воздуху, — Он разобрался в моих проблемах и моем характере лучше, чем я сама. Представляешь, он утверждает, что здоровье напрямую связано с тем, насколько чистую и непорочную жизнь ведет человек! Смирение и мудрость — главное в жизни!
Валерия слушала и все больше удивлялась, почему она не увидела в Борисе Ивановиче ничего подобного? Он показался ей человеком, уставшим от борьбы за престиж и сохранность имиджа, за звание и должность. Кроме того, у него накопилась уйма непростых житейских проблем. Насколько она смогла понять, его отношения с коллегами складывались непросто, во всяком случае, отнюдь не чистосердечие и искренность служили для них основой. Напротив, его окружали зависть и недоброжелательство, стремление «вставлять палки в колеса», сплетни и наговоры. Она была почему-то уверена, что он и сам далеко не всегда был тем светочем разума и мудрости, которые ему приписывали.
Ей стало жаль Катеньку. Все, что она говорила, было правильно, красиво и логично. Но это были заученные книжные фразы, пустые и мертвые. Валерия пыталась уловить в ее словах дыхание жизни, и не находила его. Она не понимала, что произошло и продолжало происходить с подругой, и это огорчало.
После официальной части праздника, сбежав от духоты и суеты, Катенька и Валерия отправились в кафе. По дороге они стали свидетельницами безобразной драки.
— Что ты уставилась, идиотка? Морда, старая козлиха! — сверкая глазами, вопила молодая рыжеволосая женщина. В другой момент она могла показаться довольно привлекательной.
Пожилая, с выступившими от обиды и злости слезами, бросилась в атаку, вцепившись молодой в растрепанные волосы.
— Ты кому это говоришь, стерва? Чтоб ты сдохла!
Обе, с перекошенными от бешенства лицами, визжали, кусались, царапались и рвали друг другу волосы. Двое проходивших мимо мужчин с трудом растащили разъяренных противниц в разные стороны, при этом им самим тоже досталось.
Уже за столиком в кафе Валерия и Катенька обрели дар речи. Увиденное зрелище поразило обоих.
— Как можно дойти до такого? — выдавила Катенька. Ей очень хотелось курить, но она не смела. Она дала слово Борису Ивановичу бросить эту дурную привычку раз и навсегда.
— Люди — это стихия, — ответила Валерия. — Буря! Торнадо! Такое не усмиришь словами и избитыми истинами. Ураган приходит и срывает крыши. Ливень затопляет поля и жилища. Солнце сжигает смертоносными лучами все вокруг. И потом ничего другого не остается, как ликвидировать последствия — по мере сил и причиненных убытков.
Катенька молча слушала и не находила тут никакого сходства. Вот если бы поблизости оказался Борис Иванович, уж он смог бы вразумить драчуний, и восстановить покой и порядок! Ему и не такое по силам! Она уже готова была съязвить, что Валерия перепутала психологию с метеорологией, но передумала. Вовремя пришла спасительная мысль, что Борис Иванович не одобрил бы такое ее поведение, и она промолчала.
После поездки в Велино Ник едва не опоздал на ночное дежурство. Вален запер за ним дверь и устроился на диване читать дневник, который они выпросили у Вики, пустив в ход все свое мужское обаяние. Ободранная обложка, напоминающая старую крокодиловую кожу, чуть не рассыпалась от прикосновений, из-под нее выглядывал картон.
Волнуясь, с тяжело бьющимся сердцем, Вален раскрыл первую страницу дневника, пожелтевшую от времени и пыли. Почерк, летящий и неровный, было не так-то легко разобрать. Откуда-то из середины вывалились сложенные особым образом тонкие ветхие листики бумаги с голубоватым вензелем в виде двух перекрещенных букв П в верхнем углу.
— Это потом, — решил он, и отложил листики в сторону.
Вален обожал читать, лежа на диване. На полу возле себя он поставил тарелку, полную бананов. Очистив один, Вален откусил большой кусок и углубился в чтение.
ДНЕВНИК ГУВЕРНАНТКИ ПОЛИНЫ ДОЖЕНАР.
11 июня.
Я завела эту новую тетрадь, чтобы записывать все события, которые будут происходить на протяжении времени, пока моя дорогая Марго в отъезде. Когда она и барышня Протасова с кузинами вернутся из Бадена, я смогу подробно сообщить им все, чему буду свидетельницей в нашей подмосковной.
Сегодня ничего существенного не происходило. Впрочем, подробно, — так подробно. Барышня медленно поправляется от нервной горячки, которая случилась с нею после вечеринки, устроенной господами для развлечения общества, которое в загородной глуши совсем было заскучало. Барыня строго отчитала горничных и слуг за то, что в усадьбу проник посторонний, — монах или нищий, неизвестно, — тот самый, что напугал барышню Александру. Теперь каждый вечер несколько егерей с собаками обходят сад и дом вокруг, чтобы подобное, не дай Бог, не повторилось.
Мишель приезжал каждый день, справлялся о здоровье барышни. Она его видеть не желала, и принимать не соглашалась. Да и то сказать, что она никого не принимала по причине крайнего недомогания. За доктором посылали через день, сенные девки то и дело собирали да заваривали разные полевые и лесные травы под руководством старой нянюшки. С этими травами то парную баню устраивали, то окуривали ими все помещения, особенно женскую половину.
Барин уж так по своей любимой дочери убивался, что привозил из монастыря некоего святого старца, который обошел все комнаты, чертил кресты на стенах, окроплял святой водой из чудотворного источника, курил ладан и читал молитвы три дня и три ночи. Вся челядь и сами господа ходили буквально на цыпочках и то и дело к ручке этого старца прикладывались, да просили благословения.
После этого посещения барышне Александре вроде как полегчало. Она стала выходить из своей комнаты к обеду и к чаю, гуляла с нянюшкой в саду и даже начала снова играть на рояле. Она очень побледнела и исхудала, только глазищи оставались такие же огромные и пронзительные. Когда с ней заговоришь, она как будто слушает и даже что-то отвечает, а потом вдруг уставится в одну точку, словно видит там что-то, задумается, вроде совсем отрешится от этого мира, и смотрит… Что она там видит? Одному Богу ведомо.
Старец тот святой раз увидел, как барышня Александра в пустоту смотрит, и очень сильно этим огорчился. Нельзя, говорит, так от мира отрешаться, нехорошо это. Душа от этого леденеет и словно с телом расстается. И велел ее всячески в такие минуты развлекать, чтобы она не задумывалась надолго и не засматривалась невесть куда.
13 июня.
День прошел без особых изменений. Приезжал Мишель, велел барышне передать подарок — бриллиантовую брошь очень тонкой работы, в виде цветка. На ужин остаться отказался. Как раз был и доктор, который всех уверил, что жизнь барышни вне опасности и она теперь непременно поправится. Мишель попрощался со всеми и уехал в Москву по каким-то своим неотложным делам.
Вчера вечером приехала в гости сестра барыни — Мария Федоровна, которая из Петербурга направляется в свое коломенское имение. Барыня наша, Аграфена Федоровна, — урожденная Полторацкая, очень любит это сестрино имение, и собиралась ехать туда, да болезнь дочери все планы расстроила.
Мы с Марией Федоровной ходили в сад прогуляться перед обедом и нарезать цветов в оранжерее, и я ей рассказала все — про то, как барышня нарядилась в парчовый наряд для танцев, про серьги рубиновые, которые неизвестно откуда у нее взялись, про монаха, который хотел чего-то непонятного, то ли купить их, то ли еще что… про болезнь барышни Александры, про ее отношения с Мишелем, словом, обо всем, что занимало меня и всех окружающих.
У барыниной сестры мой рассказ вызвал немалое беспокойство. Она велела горничным не оставлять Александру ни на минуту одну, даже ночью. Лушке было велено спать в одной комнате с барышней. Как это будет? Не представляю себе! Ведь Лушка храпит ужасно, просто как извозчик.
Когда все улеглись, наконец, спать, и из барышниной комнаты начали раздаваться раскатистые рулады Лушкиного храпа, Марии Федоровне пришлось признать, что сия мера невозможна. Лушку разбудили и выгнали в девичью, а мы стали играть в карты. Спать уже никому не хотелось…
Во время игры, разговоры, как водится, снова стали обращаться вокруг странных событий. Аграфена Федоровна призналась сестре, что расспрашивала с пристрастием дочь о рубиновых серьгах, и что она сначала отнекивалась, а потом призналась, что серьги ей преподнес в подарок Мишель. Вот это так удивление! У меня даже дар речи пропал.
— Да, — говорит барыня, — когда мы были в Европе, то посетили Лондон. По приглашению моей кузины, вышедшей замуж за английского посланника. Дом у них большой, каменный и холодный, общество чопорное и скучное, едят протертые супы со вкусом свеклы да тощих куропаток, которых не прожуешь.
— Как же Аграфенушка, душа моя, вы там не умерли с голоду? Ведь этак и заболеть можно!
Мария Федоровна подробно расспрашивала о житье в Лондоне и обычаях англичан, которые привели ее в неописуемый ужас.
— Да как же сие возможно, чтобы камин топить только раз в день, и умываться ледяной водой! А постель хоть теплая?
— В постель перед сном прислуга ставит жаровню с горячими углями, да и то не помогает. Уж больно все заледеневшее и сырое.
— Вот тебе, матушка, и Европа! У них только снаружи лоск, а нутро-то гнилое. Куда ж это годится, чтобы морить себя холодом и голодом! Неслыханно, ей-богу! Мне даже есть захотелось от волнения. Я когда волнуюсь, велю себе холодной говядины, окрошки и бисквитов подавать.
Мария Федоровна принялась оглушительно звонить в колокольчик, пока в гостиную не вбежала заспанная горничная.
— Принеси-ка, милая, да поживее, говядины с горошком и бисквиты. Вина еще красного. Да чаю, чаю горячего!
Горничная спросонья хлопала глазами, поправляя растрепанные волосы.
— Говядины не осталось, только холодные цыплята. Бисквиты сейчас подам, и самовар велю поставить.
— Ну так давай цыплят! Что стоишь, беги живее, вина неси. Да не осталось ли моченой клюквы с обеда?
— Клюква есть.
— Так вели и клюквы. Да поживее!
Аграфена Федоровна добродушно посмеивалась, глядя, как опрометью бросилась выполнять приказание ленивая растолстевшая горничная.
— Однако, матушка, что ж ты так прислугу распустила? Они, чай, у тебя и не просыпаются! Бока-то не отлежали себе еще?
Подали цыплят, клюкву, бисквиты и горячий, дымящийся чай в немецких чашках. Мария Федоровна, в платье из бордового бархата, едва сходившемся на богатырской груди, на которой лорнет на золотой цепочке не то что висел, а стоял, в кружевном чепце на черных кудрях, со вкусом принялась за еду.
Глядеть на это оказалось невозможно, так соблазнительно она это делала — обсасывая нежные цыплячьи косточки, заедая клюквой и запивая вином. Так что мы с барыней присоединились с немалым удовольствием.
После еды разговор сам собой вернулся к пребыванию в Англии. Оказалось, что барышня Александра познакомилась с Мишелем не где-нибудь, а в Лондоне. Вот так новость! До сих пор все думали, что они встретились в Москве или Петербурге…
Что всего удивительнее, так это у русских дворян сватовство или знакомство. Дружат семьями, танцуют на балах, любезничают на званых обедах да приемах, раскланиваются в театрах, где почти у всех заказаны ложи на весь сезон… а знакомство происходит где-нибудь в Париже, Ницце или Лондоне, романтической Венеции, или в Риме. Где-нибудь на руинах Колизея [9], или в скользящей по мутной воде канала гондоле, среди масок таинственного маскарада, в закрытых каретах, тайных будуарах, в случайных гостиницах, роскошных отелях, дипломатических раутах… Где угодно!
Сумасшедшие русские вельможи лазят на балконы своих возлюбленных, словно пылкие Ромео, гоняются за ними по безлюдным заснеженным дорогам, гробя лошадей и пугая до смерти добропорядочных бюргеров, дерутся из-за своих дам на узких и темных парижских улочках… Дикие, необузданные люди! У них все через край, все слишком, все — дурной тон, одержимость и безрассудство. Никакого воспитания, никакой культуры! Их невозможно научить благоразумию и добродетели. Дикая страна, дикие нравы!..
14 июня.
Сегодня прекрасное утро. После вчерашнего разговора, окончившегося за полночь, я долго не могла заснуть. В открытое окно струился лунный свет, запахи ночных цветов, приятная прохлада…
Я лежала и думала. Отчего ни Мишель, ни Александра не говорили никому о серьгах? Почему скрывали? Почему такую красивую драгоценность барышня тщательно прятала, никогда не надевала? Что за всем этим кроется?
Так, в раздумьях, я поднялась, привела себя в порядок, оделась и спустилась к завтраку. Моя комната находится на втором этаже, недалеко от комнат барышни. Господа располагаются внизу, в правом крыле дома. А гостям предоставляют левую половину первого этажа. Наверху тоже есть несколько комнат для гостей, если это близкие родственники, такие, как Мария Федоровна, например. Ее комната рядом с моей. Проходя мимо, я не услышала ни одного звука, — наверное, она еще спит.
Стол накрыли на террасе, выходящей на липовую аллею. Легкий ветерок шевелил скатерть, занавески на открытых настежь окнах. На душистых цветах липы жужжали пчелы… У стола сидела Александра, бледная, с уставшим и каким-то изможденным лицом, в голубом летнем платье с широким атласным поясом, по последней парижской моде. Черные, как смоль, волосы, вымытые и завитые у висков, сзади собраны в тяжелый узел. В темных бездонных глазах печаль. На исхудавшем лице ярко выделялись красиво очерченные алые губы, темный пушок над ними.
На завтрак подавали мед, французские булочки, яйца всмятку, масло, пирожки с мясом и кофе. Барышня еле прикасалась к еде, лениво ковыряла ложкой яйцо, то и дело задумывалась, смотрела вдаль, туда, где сходились липовые деревья, к воротам усадьбы.
— Что Мишель, сообщил, как добрался?
Она спросила это равнодушно и почти без выражения, только из вежливости.
Барыня Аграфена Федоровна встрепенулась, кликнула Лушку. Та принесла бегом письмо на подносе.
— Это тебе от Мишеля. Разрезать?
Не дожидаясь ответа, она взяла нож для бумаги и разрезала письмо, подала дочери. Та взяла. Рука с письмом опустилась на колени. Александра вздохнула и начала читать письмо. Оно оказалось коротким.
— Что, душа моя, пишут нынче молодые люди?
Мария Федоровна отдала дань пирожкам, яйцам, и теперь намазывала булочку маслом и медом, запивала кофе. Аппетит у нее был истинно московский.
— Да так, ничего особенного. Дела улаживаются. Скоро он надеется быть здесь.
— Что ты не ешь ничего? Эдак можно и уморить себя. Смотри, какие булочки, так и тают во рту. Еда, душа моя, — первейшее дело для выздоровления. Ты что ж, не хочешь встретить своего кавалера румяной и веселой, как прежде? Ведь он, поди, испереживался весь! Мать твоя говорит, он у твоих дверей дневал и ночевал, пока не миновал кризис болезни.
— Ах, тетя, не хочется мне есть. Тоска какая-то на сердце…
Александра опустила глаза и закашлялась.
— И-и, милая, рано тебе еще о тоске-то говорить! Посмотри, воздух какой, небо! Да на себя, на себя, девочка, в зеркало посмотри. Ведь ты красавица! Мужчины, небось, к твоим ногам сами падают. Эх, где мои девичьи годы?
Она допила кофе, спросила себе еще кислой капусты и квасу. Какое варварство!
Русская барыня — это та еще загадка!.. С какой стороны ни подступись — ничегошеньки не понятно. Наряды из Парижа, изящество, мушки над губкой, брильянты на длинной шее, походка, улыбка, — так и бьют насмерть! При европейских-то дворах недаром по русским дамам галантные кавалеры сохнут. Они словно омут бездонный: сначала засмотришься, потом нырнешь, а там уж все — утонул навеки. И спасения нет.
А если разобраться, поближе на них посмотреть, не на бале, не на Елисейский Полях, — на их родной земле? Варенье варят прямо в саду, самолично в банки разливают, с сенными девками в бане парятся, как распоследние простолюдинки, венки плетут, крестьянские песни горланят. И ведь что удивительно — на фортепьянах отменно обучены, и по-французски, и этикету, и танцуют, как нимфы. И вдруг на тебе — грибки под водочку, кислая капуста, квас опять же! Не понимаю, как это все в них соединяется?
17 июня.
Аграфена Федоровна сегодня ждет портниху, выписанную из Петербурга. Решили пошить новые наряды, чтобы развеселить барышню. Скоро бал у Левашевых. Скоро приедет Мишель. Скоро большая охота, с кострами, катанием на лодках, стрельбой и гончими.
У меня очень мало времени на то, чтобы вести дневник регулярно. Привезли детей Марии Федоровны, Катрин и Сержа. Их нужно подготовить к гимназии. Поэтому почти целый день у нас проходит в хлопотах и занятиях. По утрам я занимаюсь с ними французским и географией, после обеда музыкой и рисованием. В понедельник и четверг к ним приходит учитель математики.
Александра стала чувствовать себя намного лучше. Кашель почти прекратился, бледность исчезла. Но прежняя ее веселая манера, любовь к жизни, все еще не вернулись. Доктор говорит, это вопрос времени.
Вчера вечером произошло странное событие, которое изрядно меня напугало. Я раскрыла окно в комнате, расстелила постель, приготовившись ко сну, и подумала, не сесть ли мне за дневник. Перенесла свечу на бюро и только обмакнула перо в чернила, как услышала какой-то тихий шорох. Дверь из моей комнаты в коридор была закрыта, и я подумала. что это мне показалось. Но шорох повторился.
Я подумала, что барышня может испугаться, если услышит. Не знаю, почему, я почувствовала сильный холод, меня аж затрясло, и зубы застучали. Я накинула на плечи теплую шаль и на цыпочках, стараясь не шуметь, подошла к дверям, приложила ухо. Тихий, но отчетливый шорох заставил меня затаить дыхание. Кто это, или что это?
Ручка на моей двери поворачивается беззвучно, но довольно-таки туго. С большим трудом мне удалось приоткрыть дверь и заставить себя посмотреть в коридор. Я вся дрожала, не то от страха, не то от холода. А вернее, и от того, и от другого вместе. Ничего, кроме непроницаемой темноты и жуткого еле слышного шороха… Как будто шелестит камыш, или сухая трава. Но почему мне стало так страшно?
Я не могла решиться и открыть дверь пошире: какая-то жуть объяла меня, сковала мои тело и разум. Не знаю, сколько я простояла так, в оцепенении. Наконец, молитва вернула мне самообладание. Я взяла свечу и вышла в коридор. Мне показалось, что потянуло как бы сквозняком… Хотя это невозможно. Все окна и двери в доме на ночь закрывали. Разве что в комнатах они могли быть отворены, но все двери в комнаты вдоль коридора оказались плотно закрытыми.
Едва переставляя как будто налитые свинцом ноги, дрожа от страха, я двинулась по коридору в сторону барышниных комнат, моля Всевышнего о том, чтобы непонятный сквозняк не задул свечу. Мое сердце билось так громко. что я ничего больше не слышала, кроме его оглушительных ударов. Двигаясь очень медленно, я, как во сне, преодолела несколько метров, отделявших меня от двери в покои Александры…
В самом низу, у слабенькой полоски света, пробивающейся в щель из-под двери, я увидела небольшое темное пятно. Что бы это могло быть? Я оглянулась — коридор был пуст, все двери плотно закрыты. Впрочем, я могла видеть только в пределах досягаемости света моей свечи… Мне пришлось наклониться, чтобы рассмотреть пятно. Оно казалось густым и маслянистым. На поверхности пятна что-то плавало.
Я дотронулась до пятна пальцем и, поднеся его к свету, едва не закричала. Думаю, ужас перехватил спазмом мое горло, иначе я не смогла бы удержаться. Это была кровь…
Вне себя от страха, я бросилась к двери в комнату Марии Федоровны и стала громко стучать. Она открыла почти сразу же. Поняв по моему лицу, что произошло нечто из ряда вон выходящее, она молча последовала за мной.
Мы вдвоем рассматривали страшное пятно, не в силах вымолвить ни слова. На его поверхности плавали лепестки красной розы, единственной розы, распустившейся в оранжерее как раз сегодня утром. Это был любимый розовый куст Александры, который она сама поливала, и единственный распустившийся бутон которого вызвал у нее такую бурю восторга, что мы все радовались, узнавая прежнюю барышню.
Мария Федоровна вошла к барышне, убедилась, что все в порядке.
— Она спит, но очень беспокойно, все время вздрагивает и стонет во сне. Полина, — обратилась она ко мне очень по-человечески, по-свойски, как будто я была ее подругой. — Если хоть одна живая душа узнает, что мы тут видели, — не удастся скрыть это от Александры. Нового потрясения она может не вынести. Горячка вернется, и тогда неизвестно, к чему это приведет.
Мы вдвоем, стараясь не шуметь, принесли воды, тряпку, вытерли пятно и вымыли пол у двери.
— Никто ничего не должен знать об этом. Ты обещаешь мне, Полина?
Я пообещала.
— Потом разберемся, что здесь в самом деле происходит, — тихо сказала Мария Федоровна. — А теперь, — спать! Утро вечера мудренее.
Мы разошлись, каждая в свою комнату. Я думала, что ни за что не смогу заснуть. Закрыв свою дверь, я никак не могла успокоиться. Только придвинув к ней сундук, в котором я хранила зимние вещи, мне удалось совладать с волнением и страхом. Я улеглась в постель и, как ни странно, почти мгновенно заснула. Сказалось нервное напряжение, истощившее мои силы. Я проспала, как убитая, до самого утра.
18 июня.
Утро сегодня выдалось хмурое, серые тучи затянули небо, низко нависли над рекой, садом. Ветер гнет деревья, срывает цвет, листву. Вот-вот пустится проливной дождь.
Барыня велела позакрывать все окна, убрать с террасы диваны и столики. После бессонной ночи я чувствовала себя разбитой, растерянной. Ночные события не выходили у меня из головы. Сказывалась и погода, наводя уныние и неприятно возбуждая нервы.
Мария Федоровна спустилась к завтраку как всегда причесанная, тщательно одетая. Только залегшие под глазами тени выдавали то, что и она провела ночь в нелегких раздумьях. Она заговорщически подмигнула мне, и мы уединились в углу гостиной, за карточным столиком, где нас никто не мог слышать.
— Мадемуазель Полина, — обратилась она ко мне с усталым и озабоченным видом. — Я не смогла сомкнуть глаз почти до самого утра. В доме моей сестры происходят странные и зловещие события, за которыми определенно прослеживается чья-то недобрая воля. Кто-то намеренно пытается повредить нашей семье, и в первую очередь Александре. Зная, как безумно любят ее отец и мать, я не сомневаюсь, что цель выбрана превосходно.
— Но кому это могло бы понадобиться? — удивилась я. — У господ нет врагов. Они живут в кругу своей семьи, в придворных интригах не участвуют, с соседями поддерживают добрые отношения, многим помогают. Их дом всегда открыт для гостей, которым оказывается самый радушный прием. Их все любят…
— Понимаю вас, деточка, — Мария Федоровна поморщилась. — В жизни существует не только очевидное. Истинные мотивы надежно скрыты, искусно замаскированы. Ложные и отвлекающие движения сбивают с толку. Беспорядок вносит сумятицу и растерянность, очень удобные для того, кто желает остаться в тени. Вы еще слишком молоды и неопытны… Поэтому я решила, что смогу лучше вас оценить обстановку и определить, как нам теперь себя вести, чтобы не сыграть на руку злоумышленнику.
— Вы полагаете?… Нет!
Для меня сама мысль, что в доме кто-то может затевать недоброе против господ, и, в особенности, барышни, показалась совершенно дикою.
Должна признаться, что барышня Александра ведет себя иногда совершенно несносно, но она делает это не со зла, а просто от чрезвычайной импульсивности характера. Ее взрывной темперамент, сдерживаемый до поры до времени в рамках, вдруг прорывает всякие искусственные ограничения и выходит из берегов, как сход снега весной вызывает разлив реки, затопляя селения и поля. Это стихия. А на стихию не обижаются.
Я попыталась объяснить все это Марии Федоровне, как могла обстоятельно. Она меня выслушала, не прерывая. Покачала головой.
— Понимаю, дорогая Полина, что тебе не хочется подозревать кого бы то ни было. Вы тут живете довольно тесным кругом в привычном и уютном мирке. Но события не происходят сами по себе. Вещи не происходят сами по себе. Всегда есть причина, есть некто, или нечто, кто руководит, рассчитывает и направляет если не свою, то чью-то руку. Увы! Если у тебя есть пирожок к чаю, то обязательно есть кто-то, кто его испек. И если под дверью молодой госпожи появляется пятно крови, на поверхности которого плавает ее любимая роза, то был кто-то, кто сделал это.
Я была до крайности подавлена, но не могла не признать, что в словах барыни есть логика. Действительно, откуда ночью может взяться кровь? Да еще в коридоре? Да еще под дверью больной барышни, чей покой все оберегают? На все эти вопросы я не могла дать вразумительного ответа.
— Да, — отвечала я с поникшей головою. — Однако, что же теперь нам делать? Как себя вести? Расспросить слуг? Рассказать все господам?
— Ни в коем случае. То, что произошло ночью, никому не известно, кроме нас с тобой и злоумышленника. Некто предполагал, что сии действия — кровь, цветок, — произведут губительное впечатление на барышню, которая не совсем еще оправилась от болезни. Но ужасные последствия, благодаря твоему чуткому слуху, удалось предотвратить. Тот, кто сделал это, сейчас в недоумении. Он, или она, — не знают, кто из домочадцев видел пятно и убрал его. К тому же и злая цель не достигнута. Теперь этот некто может выдать себя. Ну и в любом случае вынужден будет повторить попытку.
Мне стало страшно. То ли погода, то ли нервное возбуждение вызвали дрожь во всем теле. Я сильнее закуталась в шаль, ощутив неприятный внутренний озноб, мурашки, волну холода.
— Чем я могу помочь?
Мария Федоровна внимательно на меня посмотрела, видимо, что-то сама для себя решая. Думаю, она не то что мне очень уж сильно доверилась, а просто у нее не было особого выбора. К тому же я все знала, а посвящать еще кого-то в происшедшее ночью ей не хотелось. Поэтому она выбрала меня своим доверенным лицом и помощником в этом неприятном деле.
— Мы с тобой не будем спускать глаз с Александры и всех, кто тесно с ней общается. Доктор, горничные, подруги и приятельницы, портниха, кухарка, — никто не должен остаться вне поля зрения. Прислушиваться, присматриваться, не упускать ни одной мелочи, все замечать, — это будет теперь для нас делом первостепенной важности.
— Но… — я почувствовала полнейшую растерянность. — Следить? Подслушивать? Это дурной тон! Я не могу…
— Можешь. — Мария Федоровна сказала это очень жестко, глядя на меня своими черными глазами. — И будешь. Ты должна мне помочь. Одна я могу с этим не справиться. И подсматривать, и подслушивать, а письма, которые будут приходить, приноси сначала мне. А я уж буду решать, что дальше с ними делать.
Мне ничего не оставалось, как согласиться. Ночью мы договорились дежурить по очереди. Так как дверь и моей, и ее комнаты выходила к тот же коридор, что и дверь барышни, — нам это было удобно. Первую половину ночи должна буду бодрствовать я, а вторую — она. Утром же, перед завтраком, во время прогулки, — мы будем рассказывать друг другу обо всем, что происходило. Или не происходило.
По причине плохой погоды поездка на прогулку, запланированная вчера, была отменена. Все скучали в гостиной. Барин ушел в библиотеку, он занимался там в свободное время земельным кодексом, что-то писал, посылал московскому губернатору, получал корреспонденцию на эту тему из разных инстанций. Когда он был не в духе, то ругал на чем свет стоит весь русский хозяйственный уклад и особенно лень и тупость государственных должностных лиц.
Барыня вязала шарф из козьей шерсти и обсуждала предстоящий бал и какие наряды нужно будет пошить с приехавшей из Петербурга модисткой.
Мария Федоровна раскладывала пасьянс, и время от времени оглядывала всех и вся настороженным взглядом поверх лорнета.
Барышня Александра сидела у камина, зябко куталась в шаль, раскачиваясь в своем любимом кресле-качалке, о чем-то мечтала. Я думаю, о Мишеле, который вскоре должен был приехать.
Я разбирала ящик с присланными накануне книгами. Выбрала себе новый французский роман, разрезала его и углубилась в чтение, которое меня, впрочем, совсем не занимало, думая о поручении Марии Федоровны и о предстоящей ночи.
День прошел своим чередом, скучно и уныло. Дождь шумел в саду, стучал в окна. Много свечей не зажигали, сидели в полутьме, неторопливо беседовали. Потом барышня ушла к себе, а за нею и мы с Марией Федоровной.
Кажется, я перечислила все события за сегодняшний день. Хочется спать. Сегодня мне дежурить во второй половине ночи. Хоть бы проснуться вовремя.
19 июня.
Ночь прошла неспокойно. Я легла, но неясное волнение никак не давало мне заснуть. Пришлось встать и приоткрыть окно. Резкий запах мокрой листвы, цветов и дождя ворвался в комнату. В саду было очень темно. Шум ливня сливался с шумом деревьев, колеблемых ветром. Я всматривалась в темноту, сама не зная, что ожидала там увидеть. Когда глаза немного привыкли, стала различима широкая липовая аллея. В какой-то момент мне показалось, что по ней кто-то идет. Но… сколько я ни вглядывалась в зыбкие очертания деревьев и пространство между ними, ничего так и не увидела.
Наверное, мне показалось. Однако страх снова стал овладевать мною, и я с трудом преодолела желание придвинуть сундук к двери. Я легла в постель, но сердце билось так сильно, как будто оно было повсюду — в висках, в горле. Мысли мои обгоняли одна другую. Кого я могла видеть на аллее? Или это игра больного воображения? Так, не придя ни к какому выводу, я заснула неглубоким, беспокойным сном.
Посреди ночи меня разбудил сильный удар грома. Я вскочила и бросилась к окну. Огромная липа у самого дома, которая своей кроной затеняла террасу, и под которой мы так любили сидеть, наслаждаясь приятной прохладой, пить чай или обедать, — загорелась.
Я увидела алые языки пламени — дерево горело, несмотря на ливень. Красные отблески отражались в стеклах окон. Одно из окон на первом этаже открылось. Видно, не только я не могла заснуть в эту ночь. А может быть, необычайно сильный удар грома разбудил других обитателей дома. Открывшееся окно, по-моему, выходило из комнаты, где ночевала портниха из Петербурга. Некоторое время, глядя, как догорает старая липа, и размышляя, что следует предпринять, я стояла у открытого окна, пока не продрогла насквозь.
Решив накинуть теплую шаль, я подошла к шкафу, и тут вспомнила о нашем договоре с Марией Федоровной. Посмотрев на часы, которые были отлично видны в зареве пламени, я сообразила, что мне пора занять свой наблюдательный пост. Более ни о чем не размышляя, я закуталась в шаль, бесшумно приоткрыла загодя смазанные двери, и выглянула в коридор.
Полная тишина и темнота. Так я простояла довольно продолжительное время. Во всяком случае, мне так показалось. Сначала я настороженно вглядывалась и вслушивалась, потом немного утомилась и стоя задремала. И тут… еле слышный шорох заставил мое сердце неистово забиться. Глаза мои уже привыкли к темноте и начали кое-что различать… все чувства обострились до предела… Кто-то или что-то двигалось вдоль коридора.
Я вся обратилась в слух. Какое-то неясное движение, ветер или ледяное дуновение, заставило меня затаить дыхание. Я сцепила зубы и преодолела желание захлопнуть дверь и забиться к себе в комнату, может быть, даже залезть под кровать. Как будто потусторонняя рука, до жути холодная, провела по моему лицу… Крик застрял у меня в горле. И в этот момент, или… Боюсь, что не смогу быть точной — страх парализовал меня, лишил способности наблюдать события в их временной протяженности. Сколько я простояла, оцепеневшая, с остановившимися безумными глазами, замирающим сердцем, которое едва не останавливалось?.. Вряд ли я смогу когда-нибудь ответить на этот вопрос.
Итак, чей-то душераздирающий, отчаянный, истошный крик взорвал тишину коридора. Я подумала, что не смогла-таки удержаться, и теперь перебудила всех. Стали открываться двери комнат, выбежала Мария Федоровна, в папильотках под кружевным чепцом, за нею — горничная, которая спала с барышней. Никто не мог понять, что происходит.
Мария Федоровна, а за нею следом я, — бросились в комнату Александры. Там было темно, только свет от горевшего дерева алыми сполохами метался по стенам, полу, балдахину кровати. В первую минуту мы подумали, что комната пуста. И тут… мы увидели ее.
— Сашенька, душенька, что с тобою?
Мария Федоровна всегда называла любимую племянницу только так, не признавая всяких новомодных Сандра и Алекс, как называли барышню в свете.
Она подошла к прижавшейся к стене у окна девушке, взяла ее за плечи и почти насильно усадила на постель. Александра словно никого и ничего не слышала, она глядела широко открытыми глазами на окно, за которым догорала разбитая молнией липа, и молчала, только губы ее беззвучно шевелились.
— Это ты кричала, душа моя? Что случилось?
Барышня смотрела куда-то в одно ей ведомое пространство и мотала головой, словно отрицая что-то, не соглашаясь с кем-то невидимым. Горничные зажигали свечи. Барыня Аграфена Федоровна, тяжело ступая, поднялась на второй этаж и вошла в комнату дочери.
— Ах, беда какая, липа-то наша сгорела! А кто кричал? — Еще не успев договорить, она уже поняла, кто.
Нянюшка принесла успокоительных трав, Лушка — флакончики с нюхательной солью. Все суетились, причитали, бестолково толпились, пока у Марии Федоровны не иссякло терпение на все это смотреть.
— Ну-ка, выйдите все вон! Все вон! Немедленно! Дышать нечем из-за вас — столпились тут! Да окно откройте.
Она убедилась, что ее приказание выполнено, и в комнате остались только мы с ней, да барыня. Александра, стуча зубами о край стакана, медленными глотками пила лекарство, поперхнулась; приступ кашля начал сотрясать ее исхудавшую фигуру в тонкой сорочке из голландских кружев. Пышные ее волосы, иссиня-черные, как вороново крыло, рассыпались в беспорядке по плечам.
— Что случилось? — Аграфена Федоровна вымученно улыбалась, потирая лоб. У нее начинался приступ мигрени.
— Сами не знаем, матушка. Спали все, вдруг молния ударила в дерево, рядом с террасой. — Мария Федоровна многозначительно на меня посмотрела и продолжала. — Раздался крик! Мы выбежали. Кто кричал? Что за оказия? Неведомо…
— Это я кричала.
Все повернулись в сторону Александры. Она как будто пришла в себя, взгляд стал осмысленным, щеки порозовели.
— Что ж такое? Что тебя испугало?
Тетка взяла у нее из рук стакан и поставила на бюро у кровати.
— Липа горит. — Александра указала рукой на окно. — Красное. Это знак беды. Это смерть пришла.
— Господь с тобою! — Мария Федоровна перекрестилась. — Что ты говоришь? Виданное ли дело? Ну, ударила молния в дерево. Какое ж тут удивление! Я на своем веку знаешь, сколько раз подобное видела? Я еще девочкой была, когда у нас молния каретный сарай спалила. Это, душенька, стихия небесная. Какое тут может быть предзнаменование?
— Нет, я знаю. — Александра упрямо покачала головой. — Это знак мне. Смерть обязательно будет.
Так никому ни переубедить ее, ни успокоить не удалось. Начало действовать лекарство, барышня стала засыпать. Ее уложили в постель, укутали теплыми одеялами. Лушке наказали лечь прямо у изголовья барышниной кровати, не засыпать, не храпеть, чуть что — звать на помощь. Все разошлись по своим комнатам, в надежде, что удастся заснуть. На часах было три часа утра.
Выйдя из спальни Александры, Мария Федоровна задержала меня.
— Ты что-нибудь видела?
— Нет, только…
— Что? Говори!
Она так крепко взяла меня за локоть, что мне стало больно.
— Ну… — Я не знала, как ей объяснить то, что мне почудилось. — С вечера я никак не могла заснуть, душно было, и волнение грудь стеснило… Пришлось окно открыть. Дождь, сырость, ветер… и только посреди липовой аллеи как будто идет кто-то. Или мне это показалось? Тут меня такой страх объял, что… Впрочем, это все нервы.
— И кто это был, по-твоему?
— Не знаю.
— Это все?
Мария Федоровна вздохнула и зачем-то перекрестилась. Я тоже перекрестилась.
— Потом я легла спать, и меня разбудил удар грома. Я подбежала к окну — липа горит! Красным полыхает, аж глазам больно. И ведь ливень идет, а огонь не унимается. В комнате светло, как днем. Тут я на часы посмотрела и вспомнила, что мое время дежурить. А вы ничего не видели?
— Нет. Я дождалась, пока все улягутся, потом дверь приоткрыла… Никого и ничего. Все тихо было. Легла. Сон не идет. Сколько лежала, не помню. А дверь-то забыла прикрыть. Вдруг словно сквозняком потянуло… Я хотела встать, запереться. И тут — закричал кто-то, да так, что у меня кровь в жилах застыла. И волосы дыбом встали, ей-богу!
Я рассказала ей, что мне тоже показалось, будто по коридору не то сквозняк, не то дуновение холодное пронеслось, я испугалась… и тут крик.
— Я подумала, что это я сама и кричала. Потом уже сообразила, что это барышня. Жуткая ночь…
— Слава Богу, все, кажется, обошлось. Пошли-ка спать. Утро скоро.
За ночь ветер разогнал все тучи, и солнышко вышло на уже почти ясное небо. В саду бурей поломало много деревьев. Работники собирали ветки, складывали их возле сушилки для фруктов. Девки разгуливали босиком по мокрой траве, громко смеялись, рассматривали обгоревший ствол липы.
Чисто промытая листва, дорожки от воды между деревьями, лужи с плавающими лепестками цветов и пыльцой, сбитыми дождем и ветром, — все сияло и блестело в горячих золотых солнечных лучах. Весело и звонко перекликались птицы.
Барин вышел на крыльцо, огляделся, кликнул садовника, велел спилить обгоревшую липу.
Аграфене Федоровне захотелось свежей рыбы. С пруда уже принесли улов. Большая плетеная корзина, полная огромных жирных карасей и карпов, которые еще трепыхались и били хвостами, стояла за домом, у входа на кухню. Кухарка решила готовить уху на воздухе, для чего в тени деревьев разжигали сложенный из небольших валунов очаг.
К обеду ждали гостей — соседнего помещика с семьей, доктора, компанию молодых людей из ближних имений, которые собирались обсудить с барином предстоящую большую охоту и составить несколько партий в карты. В курительной проветривали помещение, готовили столики, кресла, коробки с сигарами, трубки, для дам — тонкие длинные сигареты в изящных шкатулочках. Из подвала достали ящик хересу. Босоногие девки, весело перекликаясь, обтирали от пыли бутылки, бегом носили в дом. Суетились лакеи. Все окна пораскрывали настежь.
Из кухни вытащили огромный закопченный котел, в котором уже варилась уха, распространяя соблазнительные запахи рыбы и специй. Карпов решено было запечь в сметане. Барыня, немного бледная после бессонной ночи и пережитых волнений, отдавала приказания, распоряжалась слугами и горничными, бранила лакеев. Подготовка к приему гостей отвлекала ее от невеселых мыслей. Увидев, что я вышла на крыльцо, она позвала меня.
— Полина, деточка, узнай, как там Александра. Она, поди, проснулась уже. Видишь, как мне недосуг? Пусть мадемуазель Ноэль ( это петербургская модистка) сделает ей примерку. А мне уж после обеда, вечером. Да скажи барышне, чтобы спускалась в сад. Гляди, красота какая!
Аграфена Федоровна глубоко вздохнула, посмотрела на небо, на блестящий, умытый ночным дождем сад, и улыбнулась.
Я поднялась в комнаты к Александре. Она в самом деле уже проснулась, но продолжала лежать в постели, вялая и безразличная ко всему.
Лушка раздвинула портьеры, раскрыла рамы, высунулась из окна, разглядывая суету во дворе, вдыхая прохладный свежий воздух. Ветерок принес запах ухи и дыма.
— Вставайте, барышня, глядите-ка, уху в котле варят! Скоро гости съезжаться начнут, а мне еще причесать вас надо. Глашка, Глашка! — громко закричала она, подзывая одну из горничных, — Платье барышне неси, да поживее, шевелись.
— Лукерья, не кричи так, право. Голова болит.
Александра, наконец, встала и села к зеркалу, начала расчесывать волосы позолоченным гребнем. Тут только она, кажется, увидела меня.
— Полина! Ты уже одета? Как там погода, дождь кончился? Не было ли писем?
Я отвечала ей, что солнце светит вовсю, в саду тепло и парно, что мадемуазель Ноэль ждет ее для примерки новых платьев, а почту еще не привозили. Она слушала не очень внимательно, но и не так рассеянно и равнодушно, как обычно. Признаков недомогания никаких не было, кроме бледности и вялости, но к ним уж привыкли. Поэтому я оставила барышню на попечение Лушки и мадемуазель Ноэль, которая поднялась на второй этаж с огромным ворохом раскроенной материи, и отправилась разузнать, что же с почтой.
Савелий, которого я нашла на конюшне, сказал, что запрягает, и что корреспонденция будет доставлена через пару часов. Я велела ему все, что он привезет, отдать мне лично в руки и наказала не заходить в кабак и не напиваться.
Начали съезжаться гости. По липовой аллее прогуливались доктор и Мария Федоровна, о чем-то беседуя. Я не стала им мешать и отправилась в сад, где чудесный воздух, свежая мокрая зелень, душистые цветы, пар от сырой земли вызывали самые приятные и ностальгические воспоминания детства. Я вновь видела себя в открытой карете, сидящей напротив мамы, в модной шляпке с розовыми цветами и широкой атласной лентой, завязанной под подбородком, восторженно глядя на милую картину Елисейских Полей, нарядные экипажи, военных в блестящих мундирах, смеющихся молодых девушек в светлых легких платьях, молодых, модных и беспечных денди, розовощеких цветочниц с полными корзинами фиалок и ландышей, детей с разноцветными ленточками в руках… И отчего-то мне стало так грустно, что захотелось заплакать.
Я вернулась в гостиную, где уже было довольно шумно. Барыня Аграфена Федоровна, в лиловом платье, красиво причесанная, улыбающаяся, встречала гостей, разговаривала, отдавала последние распоряжения к обеду. Изредка она бросала настороженные взгляды на лестницу, застеленную по-праздничному новым ковром и уставленную вазами с цветами. Видимо, ее волновало, почему так долго нет барышни.
Мария Федоровна тоже искоса посматривала на лестницу, занятая теми же мыслями, что и я. Пришлось мне снова подниматься в комнаты Александры. Она уже была почти совсем одета, и Лушка, ползая на коленях, ушивала прямо на ней платье, которое оказалось широко. Во рту у горничной было полно булавок, и я едва поняла, что она прошепелявила.
— Вот, полюбуйтесь, — давеча еще тесно платье было, а сейчас велико. Кушать надо побольше, барышня!
Лушка ворчала, шила, отходила, смотрела, опять что-то убирала, зашивала… Александра терпеливо сносила все ее манипуляции и нескончаемое ворчанье. Впрочем, она, как всегда в последнее время, была не здесь, а где-то в своих далеких и непонятных мечтах, которые словно выпивали ее жизненные соки.
— Дай-ка мне те красные цветы, — обратилась она неожиданно ко мне.
Я подала ей изящную гирлянду из атласных алых роз, которые удивительно шли к ее смоляным волосам, уже тщательно завитым и замысловато причесанным. Какая все-таки Александра красавица! Даже теперь, бледная и нездоровая, лишенная красок жизни, она притягивала к себе взор, подобно магниту. Огромные, оттененные черными густыми ресницами глаза, черные пышные кудри, гладкие щеки, алые пухлые губы с темным нежным пушком над ними, бездонный, завораживающий, уносящий в неведомые дали, взгляд, длинные благородные линии шеи, плеч и подбородка, стройная, полногрудая фигура, летящая походка… Невозможно смотреть и не восхищаться, не молиться на такую красоту, не благоговеть перед нею.
Какая удивительная пара они с Мишелем! Он — весь открытый, распахнутый всем ветрам, восторженный и добрый, искренний, как ребенок, с сине-голубыми глазами, выразительным лицом, высоким сильным телом, безрассудно храбрый, безрассудно преданный, безрассудно влюбленный. И Александра, — Сандра, как она любила, чтобы ее называли, — Алекс, как любили ее называть в свете, — скрытная, таинственная, словно вышедшая из загадочного колдовского мира, натура. Как будто не родилась и не выросла на этой русской земле, среди всех этих желтых полей и зеленых лесов, цветущего сада и душистого луга, не парилась в бане, не скакала на лошади по проселочной дороге между колосящимися нивами, не плавала в лодке по темному ночному пруду, пугая аистов среди камышей, не мечтала при луне о девичьем счастье, не плела венков, не сидела у рассыпающего искры костра, не гадала на святки, не каталась зимним утром на тройке с бубенцами, в тулупе, с красными от мороза щеками… Словно ее, Александру, однажды нашли в пещере древнего тролля [10], совсем не похожей на все, к чему привыкли обычные люди. Она казалась гостьей из другого мира, непонятного, исполненного странного и как будто нездешнего очарования, притягательного, как все неизвестное, скрытое и неявное. Покров ее тайны был непроницаем и недоступен обыденному пониманию. И это-то и составляло самую ее главную женскую изюминку.
Она усмехалась, смотрела, мыслила, рассуждала и поступала не так, как все, не так, как принято и ожидается. Она была непредсказуема и оттого всегда интересна, как в первое мгновение. С ней никогда не знаешь, что будет спустя миг, год, вечность…
Потому Мишель и сошел с ума, потому и все сходили по ней с ума. Никому не удавалось подражать ей или быть похожей на нее ни в малейшей степени. Все подобные попытки, периодически предпринимаемые провинциальными барышнями, отчаявшимися составить себе партию, выглядели просто жалко и смешно. Александра была необычна, как яркий, пахучий и роскошный экзотический цветок на капустной грядке… И с этим ничего нельзя было поделать.
И вот этот цветок увядает… Как будто мертвящее ледяное дыхание коснулось его и убило питающие его жизненные силы.
— Полина, посмотри, ровно?
Голос Лушки вывел меня из оцепенения. О чем это я так задумалась? О барышне. Конечно, о ней. Однако, ко мне обращаются с просьбой. Горничная приколола цветы к волосам Александры и спрашивает моего мнения.
— Ровно.
Я придирчиво осмотрела прическу и осталась довольна.
— Очень красиво. Пойдемте вниз, там уже гости собрались.
Появление барышни, как всегда, вызвало вздох восхищения. А я увидела Марию Федоровну и вспомнила о нашем договоре. Савелий уже должен был приехать и привезти почту. Я поспешила во двор, и увидела коробку с корреспонденцией и заказанными книгами, которая стояла в углу террасы, и о которой в суете, связанной с приемом гостей, все забыли. Коробка оказалась довольно тяжелой, нести ее наверх не хотелось, и я решила просмотреть содержимое.
Книги я откладывала в сторону, а пакеты, адресованные барину и барыне, сложила в одну стопку, чтобы удобнее было нести. Еще в коробке оказались несколько тоненьких писем из Москвы и Петербурга, одно из Коломны, адресованное Марии Федоровне, и одно от Протасовых. Это показалось мне подозрительным. Недоброе предчувствие сжало сердце. Я торопливо сложила всю корреспонденцию в подол платья и побежала наверх по черной лестнице, чтобы не попасться никому на глаза. Книги я брать не стала.
В коридоре, почти у самой двери в мою комнату, стояла Мария Федоровна. Она догадалась, что я забрала почту и молча, пропустив меня вперед, вошла вслед за мною. Мы закрыли дверь на замок и начали просматривать письма.
— А что мы скажем, если господа заметят, что письма кто-то вскрывал?
Этот вопрос немало волновал меня. Тетку Александры же, совершенно это не занимало. Она быстро просматривала бумаги и откладывала их в сторону. Письмо Протасовых осталось напоследок.
Когда вся корреспонденция была прочитана и признана не представляющей опасности, Мария Федоровна взяла в руки голубой плотный конверт от матери Мишеля и нерешительно его разрезала. Она как будто медлила, предчувствуя дурные известия и оттягивая миг, когда они обрушатся на нас.
Письмо оказалось коротким и страшным: в несколько строчек уместилось сообщение, что Мишель убит при неизвестных обстоятельствах, семья скорбит о безвременной потере сына и брата. А также сообщает сие печальное известие всем близким знакомым и друзьям Мишеля, каковыми является вся многоуважаемая семья Баскаковых, и, в особенности, горячо любимая им мадемуазель Александра. Похороны состоялись такого-то числа.
Мы с Марией Федоровной смотрели то друг на друга, то на письмо, и не в силах были вымолвить ни слова, как громом пораженные.
— Вот оно! Горящая липа, смерть… Красное! — Мария Федоровна посмотрела на меня, — Помнишь, Сашенька говорила об этом ночью?
— Господи! — я перекрестилась и начала молиться, о незабвенном Мишеле, Александре, господах, о себе и всех-всех. Я просила у Бога милости и сострадания, помощи в эту ужасную для всех минуту горя, о котором никто еще не знал, кроме нас. Мария Федоровна молилась и плакала вместе со мной.
— Пока пусть все остаются в неведении. кроме нас с тобой, — сказала она, когда поток слез иссяк и сменился глухой тоской. — Того, что произошло, уже не изменишь. Этот вечер еще может остаться если не радостным, то хотя бы беззаботным. Пусть моя дорогая сестра порадуется несколько последних часов перед тем, как… — Слезы снова потекли по ее напудренным щекам.
Я чувствовала себя крайне расстроенной. Что же теперь будет? Невозможно скрыть смерть Мишеля от Александры. Рано или поздно она все равно об этом узнает, когда новость разнесется среди общих знакомых и света. Вся Москва сейчас говорит об этом. Скоро заговорит и вся провинция. Красота Мишеля, его взрывной, необузданный темперамент, в сочетании с непринужденным изяществом в обращении, честностью, по-детски наивной добротой, с которой он относился к тем, кого любил, великодушием и отвагой, тонким вкусом, умом, искренней веселостью, — делали его всеобщим любимцем. Друзья обожали его и готовы были идти за ним в огонь и в воду. Пожилые дамы любовались им, а молодые мечтали завоевать его внимание. Удалось это сделать в полной мере только одной Александре.
Любовные похождения Мишеля Протасова стали притчей во языцех в свете; мужей всех рангов и возрастов бросало в дрожь и холодный пот, когда он легкой походкой входил в бальную залу, гарцевал на своем тонконогом ахалтекинце [11], или в своем блестящем военном мундире, позвякивая по ступенькам тяжелым палашом, всходил по лестнице с визитом.
Он никогда никому не рассказывал о своих связях с женщинами, и всем оставалось только гадать, которая из известных в Москве или Петербурге красавиц является в данный момент его любовницей. Зависть закипала в женских глазах, не один драгоценный веер был поломан изящными ручками в порыве досады, не одна кружевная подушка обильно орошалась горючими слезами, когда белые петербургские ночи опускали свое сумрачное покрывало на дворцы и набережные, а московская луна заглядывала в высокие окна дворянских особняков на Арбате. Загадочный Мишель был доступен и неуловим одновременно.
Братья Протасовы все отличались статью, красотой, диким характером, и славой вожделенных любовников. Женская половина их семьи жила в постоянном страхе и трепете — дуэли, разборки, карты, военные кампании, опасные путешествия, буйные пирушки, — далеко не полный перечень того, чем занимались мужчины этой фамилии.
Весь остаток вечера, пока не начали разъезжаться гости, я провела в размышлениях о Мишеле. Невозможно было представить его мертвым, в гробу. Интересно, что все-таки случилось? Каким образом он расстался с жизнью?
Я смотрела на Александру, и видела, что эта смерть, о которой она еще ничего не знала, уже непонятно как, наложила на нее свой отпечаток. Словно над барышней появилась неясная и зловещая тень, накрывшая ее всю целиком своим мертвящим покрывалом. Она улыбалась гостям, мило с ними беседовала, даже танцевала, — делая все это отрешенно, как бы выполняя назначенную ей роль. Чувства и мысли же ее, по всей видимости, обитали в других просторах, в которые никому из присутствующих ходу не было.
Ночная гроза, спалившая старую липу, оказалась действительно дурным предзнаменованием. Красное. Смерть. Я вспомнила алые сполохи небесного пламени, объявшие огромное дерево, малиново отсвечивающие потоки воды, льющиеся с черного неба, завывания ветра… и поежилась. Что готовит нам предстоящая ночь?
Вот и все события сегодняшнего невеселого дня, который хорошо начался, но дурно закончился. Мы с Марией Федоровной никому ничего так и не сказали. Гости разъехались. Тихие летние сумерки опустились на опустевший дом, все разошлись по своим комнатам спать. Только я сижу у приоткрытого окна и дописываю эти строчки. Сегодня моя очередь дежурить первую половину ночи. Да и сон все равно не идет.
20 июня.
Сегодня день луны. Число два — число луны, этому меня научила Александра. Она увлекается астрологией, очень любит смотреть на звезды. В такие моменты глаза ее разгораются каким-то странным и жутким огнем, все лицо преображается, словно она видит там что-то родное, близкое и понятное, которое ей пришлось оставить и которое манит ее неодолимо. Словно она что-то забыла в этих непроглядных темных далях, наполненных дрожащим мерцанием таинственных светил.
— Посмотри, Полина, какой простор, — однажды сказала она мне. Мы стояли на балконе второго этажа и слушали ночные звуки — шелест сада, уханье филина, какие-то шорохи, плеск воды в пруду.
— Это русалки. У них длинные-длинные волосы, а хвосты блестят в лунном свете…
— Что вы тут делаете? — замирающим от страха шепотом спросила кузина Полторацкая, которая гостила у нас тем летом.
Тогда-то я и познакомилась с тобой, Марго. Для тебя ли я веду этот дневник, или уже для себя, не знаю. Но только не могу лечь в постель, пока не опишу все события прошедшего дня. Впрочем, не буду отвлекаться.
— Мы подслушиваем разговор русалок! Как ты думаешь, — спросила Александра кузину, — они видят звезды?
— Маман велит мне думать, что никаких русалок не бывает, это все вздор и деревенские выдумки.
— И ты думаешь то, что тебе кто-то велит?
Александра фыркнула от возмущения, а я тихонько рассмеялась.
— Конечно же, нет. — Кузина перевесилась через перила, пытаясь рассмотреть темную гладь пруда, едва различимую между деревьев. — А что, это правда, будто русалки — умершие от любви девушки? Они водят в своем подводном царстве хороводы, достают жемчужины из раковин и заманивают изменчивых молодых людей к воде, чтобы утопить?
— Правда. — Александра улыбалась своими ярко красными, а в темноте почти черными губами, и непонятно было, шутит она, или говорит серьезно. — Они ловят в воде звезды и превращают их в драгоценные камни. И кто такой камень заимеет, никогда не умрет!
— Ой… — кузина широко раскрыла свои еще совсем детские глаза, — а бабушка мне рассказывала, что в полнолуние нельзя подходить к воде.
— Почему? — удивилась я.
— Потому что… — она подняла голову и огляделась, как будто боялась, не подслушивает ли кто, — в лунную ночь вокруг летают сильные души и могут приманить к себе любовь девушки.
— Что-что? Что за «сильные души»?
— Не знаю. Бабушка говорит, есть души сильные и есть души слабые. Такая сильная душа если захочет, обязательно приманит к себе слабую. Они невидимы в лунную ночь. Особенно много таких душ у воды. Может быть, они разговаривают там с русалками?
— И как же, по-твоему, они приманят? — Мне становилось все интереснее. Я знала, что в роду у Полторацких, по женской линии, есть какая-то таинственная сила. Что это за штука, никогда слышать и видеть не приходилось, но многие говорили об этом. Притом непременно шепотом и с большими от ужаса глазами. До сих пор мне казалось, что все это шутки, или глупые слухи, которых достаточно обо всех любили распускать в свете от скуки. И теперь у меня появился шанс услышать кое-что из первых уст.
— Когда ты подойдешь к воде, залюбуешься, то как бы откроешься для красоты, как цветок раскрывает свои лепестки на утреннем солнце. Но тут ночное светило — луна… И сильная душа, особенно если это душа мужчины, проникнет в самое твое сердце, и… тогда уж нет спасения.
— А что потом?
Разговор заинтересовал даже Александру, которую трудно было увлечь чем-либо.
— А потом… — кузина задумчиво смотрела в глубину освещенного луной сада, — приезжаешь на бал, например, и видишь молодого гусара или кавалергарда, и — все…
— Что все?..
— Какие вы непонятливые! Все — значит, все. Влюбляешься! Навеки. До самой смерти. А может быть, и дольше.
— Куда уж дольше? — не выдержала я.
— А ты не смейся, Полинушка. Вы, французы, в нашей русской жизни ровным счетом ничего не понимаете. Наша жизнь — это загадка. И не каждый ее отгадать сможет.
Александра заколола рассыпавшиеся по плечам волосы, и держа во рту шпильки, подбирала непослушные пряди, пытаясь привести прическу в порядок.
— Влюбляешься, это понятно.
— Что тебе понятно?! — кузина возмутилась. — Я тоже раньше думала, что мне все понятно. А когда с бабушкой начала беседовать вечерами, тут-то до меня и начало доходить, какие мы слепые котята.
— А бабушка на картах гадать умеет? Давайте ее попросим!
— Не… — кузина махнула рукой. — Не будет она. Я ее раз попросила погадать мне на жениха, так она отказалась, сказала, что я мала еще, и мне не о женихах надо думать, а учиться по-французски. Тогда к нам Марго и приехала.
— Что ж, так и не погадала тебе? — удивилась Александра.
— Не-а… Слу-ушай! Я тогда в тебя, Алекс, так влюблена была, мы с девчонками все тебя обожали… Ты тогда веер свой у нас забыла, так Софи его нашла, спрятала, и мы все его целовали по очереди и прижимали к груди. Это у нас такой ритуал был, вроде посвящения в женскую жизнь.
Александра расхохоталась.
— Веер мой целовали?
— Ну да! Знаешь, все эти институтские штучки? Мы тогда старшую воспитанницу обожали, Лидию. Ну, ты знаешь ее по Смольному. А потом, когда ты к нам в первый раз приехала, мы все обалдели просто. И решили, что теперь будем тебя обожать!
— Фи, что за выражения! — я, как воспитательница, не могла не возмутиться.
— Не будь занудой, Полин! — кузина так увлеклась своим рассказом, что теперь не нужно было вытягивать из нее каждое слово. Она так и сыпала ими. — И тогда я бабушке сказала, что ежели я еще мала, и она мне погадать не хочет, то пусть она погадает тебе. Какой у тебя жених будет? Ты такая красавица, что достойна настоящего принца. Или индийского раджи!
— Индийского раджи? — вся кровь отхлынула от лица Александры, когда она спросила об этом.
— Вот именно.
— Но, ради Бога, почему? Причем тут раджа?
— Знаешь, какие они красавцы? С черной бородкой и голубыми глазами!
Мне показалось, что Александра сейчас упадет в обморок, такая она внезапно сделалась бледная. Я подхватила ее за талию, и вовремя.
— Что с тобою? Тебе дурно?
— Голова закружилась. Пойдем отсюда, становится свежо. Я замерзла. — Она закашлялась.
— Я принесу тебе шаль! — кузина сорвалась с места и через минуту вернулась с любимой шалью барышни, бордово-красной, с кистями. — Закутайся, и постоим еще немножко! Какая чудесная ночь!
— А вдруг кто-нибудь твою душу приманит? — пошутила я.
— Я не боюсь. Во-первых, мы стоим на балконе, а не гуляем вокруг пруда, а во-вторых, бабушка научила меня оберегаться от этого. Но только это тайна. Вам нельзя.
Александра уже вполне пришла в себя и казалось, сама была удивлена неожиданным приступом дурноты. При ее пышных и крепких формах, отличному цвету лица и румянцу, она до странности была слаба здоровьем. Но внезапных обмороков у нее до сих пор не бывало.
Кузина же вовсю наслаждалась чудесным ночным воздухом, запахами цветущей липы, камыша и воды, доносящихся с пруда. Внизу мягко светились ночные звездочки цветов, резким ароматом перебивающие свежесть ночи. Прохладный ветерок ничуть не смущал ее. Несмотря на тощую и нескладную фигуру, она казалась чрезвычайно выносливой. Я не помню, чтобы у нее хоть раз был насморк или мигрень.
— Так что ж, ты закончишь про гаданье? — напомнила ей Александра. Видимо, этот разговор взволновал ее.
— Про гаданье? А! Бабушка согласилась и начала было… Карта легла вся красная, и бабуля сначала сказала, что это хорошо, что это к большой сильной любви, а потом… она вдруг рассердилась, смешала все, и велела нам уйти.
— И что?
— А все. Больше ничего не было. Бабушка потом целых два дня сердилась, вставала на рассвете, и куда-то ходила… А потом сказала, что «ничего не получается, и от судьбы не уйдешь». Ну… вот и все. Ой! Кто-то идет! — кузина даже подпрыгнула от неожиданности, указывая пальцем куда-то вниз.
— Пальцем показывать некрасиво, — назидательно произнесла я. Мне всегда приходится быть начеку и поправлять поведение барышень.
— Полина, душенька, ты никогда не расслабляешься! А я так забываю обо всех правилах хорошего тона, когда меня что-то увлекает.
Мы с Александрой перегнулись через балюстраду, пытаясь разглядеть человека внизу. Это оказался Мишель.
— Что ты делаешь тут посреди ночи? — спросила его барышня.
— Посмотрите, какая луна! Разве можно уснуть в такую ночь? Я услышал пение русалок и вышел на их зов.
Мы посмотрели друг на друга и засмеялись.
— Вы подслушивали, противный! — кузина захихикала. Мишель ей нравился. Впрочем, он нравился всем женщинам, любого возраста и любого сословия.
— Поднимайся к нам, — пригласила его Александра, — не так скучно будет.
— Романтическому герою не бывает скучно в лунную ночь. Он всегда найдет каменный балкон, а на балконе прекрасных дам! — Мишель шутливо, но очень галантно и изящно поклонился.
Вся эта сторона дома, обращенная в сад, была увита диким виноградом. Воспользовавшись этим, молодой человек легко взобрался на второй этаж и, ухватившись за балюстраду балкона, соскочил к нам.
— Вот и благородный кавалер!
Я чувствую, как слезы предательски сбегают по моим щекам. Ведь Мишеля нет больше! Как же сообщить об этом барышне?
Дверь в коридор я оставила приоткрытой, и время от времени выглядываю и прислушиваюсь. Но пока ничто не нарушает тишину ночи.
Переполох возник внезапно. Стали открываться двери, началась беготня, шлепанье босых ног.
— Барышне плохо!
С первого этажа поднялся доктор, которого оставили ночевать. Мария Федоровна, зная, какую новость она должна будет сообщить наутро, решила, что присутствие доктора не будет лишним, и уговорила Аграфену Федоровну сказаться нездоровою. Та выполнила обещание, и теперь доктор, сухонький седенький старичок в пенсне, наспех одетый, проследовал в комнаты Александры.
Оказалось, что барышня, которая смогла уснуть только к середине ночи, все время ворочалась с боку на бок, стонала и вздрагивала во сне. Наконец, она в ужасе проснулась, хватая посиневшими губами воздух, с безумными, остановившимися глазами. Ей принесли воды, травяной отвар, приложили грелки к ногам. Когда состояние девушки немного улучшилось, она рассказала, что ей приснился страшный сон. В этом сне ее кто-то пытался задушить.
— Кто же это был, душа моя? — барыня чуть не плакала, глядя на бледное, измученное лицо своей красавицы-дочери, на синяки под ее огненными глазами, прерывистое, неглубокое дыхание.
— Кто-то невидимый. И холодный! Очень-очень холодный…
— Видела ли ты во сне каких-нибудь людей, или предметы? — расспрашивала Александру расстроенная тетушка. Она знала, что пересказанный несколько раз сон теряет свою опасную силу. Угроза исходит только от скрытого, неосознанного, которое высасывает жизнь изнутри, поглощая ее, словно горячий песок воду.
— Я видела… красивого мужчину. Но не Мишеля, нет… — девушка говорила с трудом, отыскивая в запутанных глубинах больного сознания неясные, расплывающиеся формы и образы. — Это был… черноволосый, очень красивый человек… бородка, усы, пронзительные голубые глаза… Тонкое лицо… Похожий на султана, или… — она замолчала.
Конец ознакомительного фрагмента.
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Иллюзии красного предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
