Мой сводный кошмар

Наталья Ручей, 2022

– Ты хоть раз уже целовалась, – он насмешливо кривит губы, – или так и пишешь в своих историях глупые сказки? – Не твое дело, – огрызаюсь ему по привычке. А он так же, скорее всего по старой привычке, не оставляет меня в покое и продолжает безжалостно жалить. – Кто будет читать твои романтические истории, если ты понятия не имеешь, что такое желание? А страсть для тебя – только слово. Молчу. Закрываю уши, чтобы не слышать. Но он делает шаг, обхватывает мои ладони своими, отводит их в стороны, прижимает меня к стене, вклинивается коленом между моих ног и, глядя на мои губы, вкрадчиво интересуется: – Может, попробуешь? А я тебе помогу.

Глава 9. Кирилл, настоящее

Не знаю, как мужик, с которым она встречается, отпускает ее, позволяет ей спать одной.

Может быть, он делает это, чтобы хотя бы иногда самому отсыпаться. Потому что девушка, которая нежится в лучах лунного света, — ловушка, из которой выбираться не хочется. Наоборот — в нее хочется добровольно войти.

Знаю, что не стоит этого делать, но все равно приближаюсь.

Она не слышит моих шагов.

Не чувствует моего присутствия в комнате.

Сон тихий, спокойный и — напрасно — беспечный.

Не подозревает, что эта полоска трусиков — не защита, а чистый соблазн. Хочется потянуть за них, чтобы ткань нажала на клитор, а потом сдвинуть в сторону и прикоснуться к ней пальцами.

Услышать сонный стон удовольствия, в котором не будет лицемерия — только желание. Увидеть, как она чуть подастся назад, чтобы не упустить и толики ощущений, и погрузиться в нее пальцами.

Сразу двумя, чтобы не томить ни ее, ни себя.

Растянуть ее, подготовить перед тем, как заменить пальцы членом.

И, обхватив за бедра, натягивать на себя, вырывая из ее горла новые стоны. Уже более громкие, более откровенные.

Я не знаю, как ей нравится больше, но с ней хочется попробовать все.

Ее хочется трахать без остановки, пока пульс не исчезнет.

Брать сзади, сбоку, стоя, усадить на себя, чтобы ее пышная грудь раскачивалась перед лицом, а соски напрашивались на мой язык.

Я не знаю, какого они цвета, но почему-то мне кажется — бледно-розового, еще один знак невинности, а на вкус — чистый грех.

Как и вся она — на контрастах.

Добрая, открытая, практически душа нараспашку, страшно и тронуть, — и неожиданно достающая нож из-за пазухи. И бьющая, когда отвернешься.

Невинная, которой я помню ее. И порочная, которую я вижу сейчас.

Она сама — Зазеркалье.

И да, ничего не бывает случайно. Даже выбранный ник на каком-то там сайте. Потому что сейчас я смотрю на ее тело и мне, как голодному до сметаны коту, хочется ее облизать. Облизать, укусить, оставить на ней свои метки, чтобы тот, другой, к которому она завтра уйдет, их увидел.

Тихий выдох Алисы меня остужает.

Сбрасывает с меня морок-видение, в котором я ложусь на нее, развожу ладонями ее ноги и заставляю ее почувствовать, что она в этой комнате не одна.

На хрен все это.

Только проблемы, клубок проблем, который благодаря ей распутываю уже несколько лет.

Мне привычней то, что проще, доступней, понятней. То, что мое, а не чье-то.

А ее пусть и дальше трахает любитель цитрусов и иголок. Пусть теряется в ней, а потом так же споткнется, осмотрится и поймет, что вокруг — пустота.

Кидаю на ее кровать ветку ели, грейпфрут — пусть вдохновляется, может действительно напишет что-то горячее.

Оранжевый шарик, соскользнув, медленно подкатывается к ее боку. Дыхание Алисы замирает, и я уже думаю, что она проснется, откроет глаза и увидит меня. Готовлю себя к визгу, который последует, к разборкам с семейством, которое тут же сбежится, к разговору с отцом.

Но ее взгляд, когда она поймет, что я смотрел на нее, стоит того, чтобы выждать эти пару секунд.

Гнев, злость, раздражение, ненависть — интересно, что отразится в нем ярче всего.

Но я не был готов к тому, что на самом деле увижу.

А это, мать твою, запрещенный прием. Даже для такой лживой девочки, как она. Особенно для такой лживой девочки.

Потому что она действительно открывает глаза, видит меня, невозможно не увидеть — я близко, так близко, что могу прикоснуться к ней. Но вместо того, чтобы испугаться, начать орать или приказать мне убраться, она неожиданно улыбается.

Она, мать твою, улыбается.

А потом опять закрывает глаза и с той же теплой улыбкой опускает руку и прикасается к себе между ног.

Надежда на то, что на этом и остановится, рассыпается горячим прахом, когда она делает то, что хотел сделать я. Сначала скользит ребром ладони поверх трусиков, а потом с разочарованным вздохом сдвигает ткань в сторону.

Терпеть не могу тех, кто сидит на наркоте, никогда не понимал, зачем они рискуют всем ради какой-то дозы херни, которая тебя самого убивает. Но сейчас я сам чем-то похож на одного из них, потому что знаю, что этого делать не стоит, но жадно слежу за тем, как ее палец скользит вокруг клитора.

Нежно, слишком нежно и лишь слегка задевая его, словно она хочет и тем не менее боится ускорить оргазм.

Когда ее дыхание становится тяжелее и она прикусывает губу, продолжая как-то неумело ласкать себя, понимаю, что попал в точку. И черт знает, что меня дергает опуститься рядом с кроватью и накрыть ее палец своим, показывая, как надо, показывая, что на самом деле ей хочется жестче, быстрее и не стоит ускользать от удовольствия, которого ждешь.

Ее разгоряченное дыхание задевает мое лицо, но я смотрю сейчас вниз, на переплетение наших пальцев.

Она не отталкивает мою ладонь, не шарахается, и я поначалу скольжу своим пальцем рядом с ее, а потом делаю это сам.

— Сильнее… — слышится тихий шепот. — Сильнее, пожалуйста…

И, блядь, это как пистолет у виска, когда лучше послушать и не отказывать. Тем более если приказ совпадает с тем, что хочешь и сам.

Я ускоряю движения и то скольжу вокруг клитора, то надавливаю на него и тру подушечкой пальца. А потом замечаю, что ей больше нравится, когда я задеваю ее чувствительную точку костяшками, и даю ей именно это.

Гладкая кожа под моими пальцами влажная от ее желания, хочется развести ее ноги, подуть на разгоряченную плоть, щелкнуть по клитору языком. Но даю пока только пальцы, на которых она танцует свое удовольствие.

Подается ко мне, отстраняется и снова насаживается, как будто мы уже трахаемся.

Именно мы.

Потому что, даже если она сейчас в полусне-полуяви, она видела меня, а не кого-то другого.

Пусть даже потом будет думать, что сон, или вообще не вспомнит о том, что ей показалось, но сейчас она знает, что с ней именно я. И именно от моих пальцев она начинает дрожать.

Именно мои пальцы заставляют ее застонать.

Именно с моими пальцами между ног она, тихо всхлипнув, кончает.

Именно о ребро моей ладони она, остывая после оргазма, продолжает тереться.

Именно мне она, вздохнув, сонно шепчет:

— Спасибо…

По ее дыханию понимаю, что она вновь погружается в сон, но у меня стойкое ощущение, что я тоже где-то там, за гранью реальности.

За гранью реальности, в которой все понятно и четко и в которой она бы не отплясывала на моих пальцах у себя между ног, а я бы точно не думал о том, как бы мог заставить ее проснуться окончательно.

Все, что произошло только что, будто не про нас — про кого-то другого. Про тех, кого не питает неприязнь, потому что для этого чувства из-за других места просто не остается.

Выталкиваю себя из ее комнаты.

Принимаю душ; лежа на кровати, отвечаю на сообщения в вайбере, с которыми и так затянул, и не волнует, что поздно и кто-то из собеседников может проснуться. А мысли то и дело возвращаются в другую комнату, и перед глазами другая кровать, в которой нет такой пустоты, как в моей.

Затуманенный взгляд Алисы, когда она открыла глаза и увидела меня рядом с собой… Ее улыбка, которой она перекрыла мне кислород… Ее стоны с тихими просьбами, когда она таяла от моих пальцев…

Или у нее настолько хреново со зрением, что она приняла меня за другого и представляла кого-то другого.

Или она действительно представляла меня.

Первый вариант отметается, потому что при таких проблемах с глазами она бы натыкалась даже на стены, а я этого не заметил. Второй кажется бредом.

Потому что у нее не было удивления. Такое ощущение, что тот, кого она представляла, в ее снах частый гость.

Смартфон светится новыми сообщениями, но читать их не хочется.

Закрываю глаза, пытаюсь уснуть, чтобы выбросить из головы лишние мысли, которые ночью кажутся слишком громкими, тягучими и слишком реальными. Но сон не идет, в комнате душно, несмотря на открытые окна и ночную прохладу первых чисел июня.

Хочется куда-то идти, что-то делать, чем-то занять себя.

Прихватив сигареты и зажигалку, выхожу на крыльцо. Вдыхаю ночную, хотя скорее уже утреннюю прохладу, блуждаю взглядом по темно-сизым окрестностям, от которых немного отвык, и только теперь понимаю, как сильно меня тянуло сюда. И что, если бы не настойчивая просьба отца, я бы вряд ли вернулся.

Разве что еще через несколько лет.

И зря.

Потому что ни одно утро в Мадриде не сравнится с сегодняшним.

Наверное, оттого первая затяжка за сутки не приносит удовольствия, а всего лишь царапает горло.

Серый дым, скручиваясь в причудливые узоры, уносится в сторону. Проследив за ним, неожиданно замечаю, как от угла дома отделяется мужская фигура и не просто уверенно приближается, но и нагло начинает подъем по ступенькам.

Сомневаюсь, что грабитель, преодолев такую систему охраны, вышел из дома в одних штанах на голое тело и в тапочках, поэтому спокойно слежу за его приближением.

— Привет, — говорит он, подняв взгляд от земли и, пожалуй, только сейчас заметив меня.

Ну и да, грабители вряд ли здороваются.

— Привет, — отвечаю этому чем-то замученному уже с утра мужику. — Ты кто?

— Ты, наверное, Кирилл, — проявляет он поразительную осведомленность и поражает еще больше, когда протягивает мне руку и представляется: — А я — Вячеслав.

Теперь сморю на него внимательней.

Темноволосый, заметно уставший, лицо… да обычное, как у всех мужиков. Меня интересует не это. Он достаточно высокий и крепкий — где он, блядь, прятался, пока я был в комнате у Алисы?

Под кровать не поместится. Гулял у дома, как сторожевая собака, изгоняя бессонницу? Так попросил бы у своей подружки зачитать ему пару глав про драконов — безотказное средство.

— Понятно. — Он кивает и опускает руку, которую я не собирался ему пожимать.

Смотрю на него еще пристальней: ни толики обиды или уязвленного самолюбия. Такое ощущение, что он действительно все понимает.

А я хочу понять, как можно дойти до такого состояния, когда у тебя в постели секс-бомба, которая изнывает от желания, а ты где-то бродишь. И вместо тебя ее трахает пальцами кто-то другой.

Да ты, блядь, затрахай ее до такого состояния, что она не может дышать, а уже потом обтирай углы дома.

Хотя, может, все так и было. И выглядит он таким измочаленным как раз из-за этого.

Выбрасываю сигарету, прикуриваю новую, буквально проталкивая в себя едкий дым.

— Хорошо, поговорим в другой раз, — говорит этот офонаревший лунатик, явно рассчитывая здесь хорошенько обосноваться. — Я понимаю, тебе нужно привыкнуть к этой мысли. Да и некогда сейчас поговорить всерьез. Я выскочил на пару минут. Она ненавидит табачный дым, а я пока никак не могу бросить курить. Вообще-то, я шел за грейпфрутом.

— Грейпфрутом?

— Да, — усмехается он, и на этот раз выглядит каким-то счастливым до зубовного скрежета. — В последнее время она без грейпфрутов не может уснуть. Уже что только ни пробовали — и массаж, и травяные чаи. Помогает только грейпфрут.

Бля…

То есть она уснула не потому, что с удовольствием кончила благодаря мне. А потому, что я бросил грейпфрут ей в кровать?

Не успевает у меня мелькнуть мысль, что это какой-то сюр и я незаметно нырнул в кроличью нору, как в поле зрения появляется новый персонаж — Полина в красном коротеньком пеньюаре и босиком. Она останавливается в дверях, скрещивает на груди руки и, глядя на Славика, предъявляет претензии:

— Снова куришь? Я же просила… просила тебя, но тебе плевать, да? Я же говорила, что плохо сейчас переношу сигаретный дым!

Ее возмущение наконец складывает эту часть семейной мозаики.

— И вообще… — продолжает она с новыми силами.

А потом понимает, что дым тянется не от того, на кого она набросилась, переводит взгляд в сторону, замечает меня и стихает.

— Я… — голос становится тише и мягче, хотя я не думаю бросать сигарету.

Если ей неприятно — пусть отойдет.

— Славик, — просит она мужчину, который и слова ей не сказал, весь этот бред выслушал молча, — ты принесешь мне грейпфрут? Пожалуйста.

— Конечно.

Мне кажется, из его глаз пропадает даже усталость, да и выглядит он уже не так паршиво, как в начале знакомства.

Приобняв Полину, он целует ее в макушку и торопится исполнить приказ-просьбу капризной девчонки.

Но вместо того, чтобы вернуться в дом, она подходит ко мне.

Даже видя в моих руках сигарету.

И несмотря на дым, который, как заявляла секунду назад, просто не переносит.

— Иди в дом, ты босая, — киваю на ее ноги.

Но вместо того, чтобы послушаться, она делает еще один шаг, и мне приходится отвернуться, чтобы дым не попал на нее.

— Я не думала… — слышу прерывистый вздох. — Не думала, что ты когда-то вернешься…

Невысокая, стройная, как тростинка, длинные светлые волосы треплет поднявшийся ветер. Обхватывает себя ладонями, чувствуя холод, а все равно не уходит.

Влезла во взрослую жизнь, но взгляд по-детски восторженный. Смотрит так, как будто я похож на ее кумира из детства. Может, и так? Понятия не имею, чем и кем она увлекалась. Какую музыку слушала, какие книги читала, какие фильмы ей нравились больше.

Помню только, что часто крутилась у меня под ногами. Вот и сейчас вспомнила эту привычку.

— Иди в дом, — повторяю, заметив, что она начинает дрожать.

Кивает.

А потом неожиданно обхватывает меня холодными ладонями, утыкается куда-то в подмышку и громко сопит.

— Эй, — усмехаюсь. — Ты сейчас уснешь прямо здесь, без грейпфрута.

— Я так рада, что ты вернулся, — вздыхает она. — Мне так тебя не хватало…

Она так сильно переживает, будто я оставил ее в детдоме. Хотя у нее теперь полный комплект из родителей, сестра, два сводных брата и будущий муж. Муж, кстати, возвращается с очищенными дольками грейпфрута, и я спешу избавиться от этого упрямого сгустка сентиментальности.

— Иди, Полина, — треплю ее по светлой макушке, — завтра я еще не уеду.

Она отстраняется, взгляд растерянный.

— Ты планируешь уезжать?

— Ты же в курсе, что я здесь давно не живу.

— Но я думала… — Она задумчиво смотрит себе под ноги, потом пожимает плечами. — Может, и к лучшему, да?

Она явно не ждет от меня банальности, что все, что ни делается, к лучшему. Кивает каким-то своим мыслям, а потом, широко улыбнувшись, уже без просьб возвращается в дом. Славик идет за ней следом с тарелкой.

Потушив окурок, потираю глаза: болят, но сонливости нет. Зайдя в гостиную, наливаю себе немного виски, прихватываю бокал с собой и едва не налетаю на отца, который стоит у основания лестницы.

— Не спится? — спрашиваю его.

— Захотелось попить. — Он смотрит на мой бокал. — Вода на ночь лучше.

— Когда-нибудь применю твой совет.

Я уже далеко не в том возрасте, чтобы меня контролировать. К тому же пара глотков виски — это пустяк в сравнении с теми загулами, что у меня были раньше.

Хочет пить, но за водой не торопится.

Пока иду к своей комнате, чувствую на себе его взгляд. Забавно, похоже на контроль, как в старые времена, когда то, что я войду ночью в комнату, не означало, что я там останусь.

А у отца действительно чуткая половинка. Видимо, заметив, что он вышел, из спальни выходит и Виктория. Приветливо улыбается, заметив меня, обнимает отца и уговаривает его вернуться и лечь, а в ответ на его планы обещает, что воду ему сама принесет.

Славик спешит за новым грейпфрутом.

Через приоткрытую дверь видно, как Полина лежит на животе и болтает ногами, ожидая его возвращения.

И лишь один человек в этом доме, судя по всему, не страдает бессонницей.

Хотя, может, секрет в том, что она не простой человек. Как-никак «мать занудных драконов».

Интересно, что снится ей? Возможно, она как раз парит в облаках, хватается руками за чешую, старается не упасть с дракона — не потому, что боится. Вернее, не столько поэтому. А чтобы не было стыдно перед другими.

Осознав, что замедлился у ее комнаты, встряхиваю головой. А у своей комнаты, не оборачиваясь, негромко роняю:

— Спокойной ночи, отец.

— Спокойной, — слышу тихий ответ.

И двери закрываются практически одновременно: моя, а спустя секунду его.