Кочумай, Кочебей. Старая история из жизни детективного агентства

Наталья Павловна Курапцева

В отличие от большинства героев современной детективной литературы, героев Натальи Курапцевой можно любить, что сближает ее книги с общей традицией русской литературы. Двое выброшенных из жизни людей, Учитель и его Ученик, в прошлом – неплохие журналисты, создают первое в городе частное детективное агентство и получают задание расследовать убийство восьмилетней давности в среде андеграунда…

Глава 3

Пит выскочил из дома в одних плавках, глянул на Кира, который в ватнике колдовал возле мангала, вылетел за калитку и в спокойном темпе побежал, рассчитывая свои силы километра на два.

Он бежал. Потому что с самого детства считал необходимым поддерживать свою физическую форму — это было убеждение, которое заложил в его подкорку отец. Потом его вколотили еще глубже на занятиях американской школы детективов. В их с Киром «двойке» Пит был — мускулами, мотором, а Кир — мозгом, локатором, сенсором. На Западе «двойки» соединялись совершенно по другим признакам, поскольку два человека всегда работали вместе, сами себе они принадлежали только в свободное от работы время. Во время же оперативно—розыскных мероприятий способности одного умножались на два — в этом был смысл. Там считали, что если больше и мощнее, то и эффективнее. Смешно, конечно. И что такое эффективность? От слова «эффект», видимо…

Дважды в неделю Пит занимался в большом тренажерном зале с хорошими мастерами своего дела, здесь, в Особняке, у него тоже было нечто вроде небольшого тренажерного зальчика, куда иногда с любопытством заглядывал Кир, словно не понимая, кому и зачем нужны все эти странные железяки. Но больше всего Пит любил длинные пробежки и купание в озере — он нырял в любую погоду, в том числе и зимой в прорубь. Еще Пит любил сауну и парикмахерские салоны. Вкусы Кира были прямо противоположны.

Пока Пит мучил свое молодое тело всякими гимнастиками, Кир, сибаритствуя в мягких домашних тапочках хорошей кожи, в велюровой куртке с атласными отворотами на рукавах, раскладывал в гостиной Особняка на овальном столике карельской березы любимые пасьянсы «Могила Наполеона» или «Бриллиант в оправе». Он не признавал над собой никакого физического насилия: ранних подъемов, выполнения в срок каких-либо обязательств, регулярных тренировок, соревнований, холода и дождей. Ледяную прорубь Пита он воспринимал с содроганием. Зато Кир был ходок. В юности он исходил пешком весь город, каждую лицу, каждый переулок, проверяя по карте, куда же еще не ступала «нога человека». У него были свои излюбленные маршруты, неведомые самым ушлым экскурсоводам. По лесу за грибами он мог носиться часами, когда Пит уже валился с ног от усталости и засыпал под какой—нибудь елкой.

Пит мчался по городу в машине, при необходимости стоял часами или даже сутками в подъезде полуразрушенного дома, бежал под дождем… Кир сидел за компьютером — и постепенно пол устилался бесконечными листами принтерных распечаток. Пит утром бежал к озеру, Кир, потягиваясь после бессонной ночи, направлялся в постель. Кир пропалывал и собирал огурцы в теплице, Пит объезжал магазины и закупал продовольствие. Таков был их образ жизни, довольно прочно устоявшийся за последние четыре года.

Пит с разбегу бросился в озеро и поплыл к дальнему берегу, где стояли на воде круглые кувшинки. Вода уже была по-осеннему холодной. Пит нырнул глубоко и выскочил из воды свечой, словно заново родившись на белый свет.

У себя в комнате он растерся полотенцем, надел брюки, свитер, сунул ноги в сапоги. У двери снял с гвоздя и набросил на плечи ватник.

На маленьком столике, вынесенном во двор, стояла миска с хлебом, бутылка с соусом, лежали лук, чеснок, сверкала литровая бутылка водки и две стопки.

— Прошу! — царственным жестом пригласил Кир, сбрасывая ватник и усаживаясь на него.

Пит сел, и Кир протянул ему шампур с готовым мясом. Потом он налил две стопки.

Они молча чокнулись, молча выпили. Поели. Мясо было отменным. Конечно, даже ради таких шашлыков имело смысл жить за городом, в лесу, вдали от заклинившейся цивилизации. Хотя Питу этой самой цивилизации здесь и не хватало, не хватало суеты, беготни, встреч с людьми… и невских берегов. Да, он очень любил свой город и, повидав самых разных городов, считал Питер единственным городом на планете. Тут они с Киром совпадали полностью. Но Пит и жить хотел — в нем, а не около него. Кир только посмеивался: «А в Эрмитаже ты бы не хотел жить?» Он считал, что свой город нельзя утратить, потому что не ты живешь в городе, а он — в тебе. Питу этого было недостаточно. Может быть, пока?

После добротной трапезы Пит решил отчитаться.

— Если это начало расследования, — заявил он, — то его нельзя назвать удачным. Я ничего не узнал, кроме того, что жена убитого отрицает вину убийцы.

— Вот так? Это уже интересно, это уже — кое-что… И что она говорит?

— «Булат? Кочубея? Ногами?!! Да никогда в жизни», — Пит постарался процитировать точно, даже как будто воспроизвел интонацию Тани.

— Ногами, говоришь… А что Булатов?

— Я был в редакции, — с вызовом заявил Пит.

— С чего вдруг? — делано изумился Кир.

Пит его издевку проигнорировал.

— Оказывается, Игорь Владиславович Булатов совсем не изображает из себя отшельника. Он появляется в обществе и весьма знаменит, правда, в очень узких кругах. Он прочел две лекции. Резонанс от них либо слишком велик и уходит далеко в будущее, либо слишком слаб и погас тут же в аудитории.

— И где же он выступал?

— В Союзе писателей и… в Епархии. Насколько я понял, он развивает какие-то идеи Сергия Булгакова и Павла Флоренского. И как-то увязывает все это с Достоевским. Ни коммерция, ни демократия, судя по всему, его не интересуют. На что он живет, неизвестно. Вроде бы у него есть родственник на Западе. Во всяком случае, какой-то «голос» сделал о нем передачу. Булатов говорил о русском языке, но как отметил свидетель, ни единого слова понять было невозможно. Ты знаешь, это даже профессионально было бы интересно: написать про человека, который живет поперек времени.

— Ты думаешь, таких мало? Напиши про меня, — усмехнулся Кир. Пит помолчал. — И тебе захотелось, — тихо и вкрадчиво проговорил Кир, — чтобы пришел верстальщик Володя и сказал, что нужно сократить двадцать строк, и ты был бы счастлив, что не пятьдесят… Да?

Пит молчал. Кир похрустел луком, бросил Волкодаву неудавшийся кусок, собака в воздухе схватила мясо, проглотила, лязгнув зубами, и легла, внимательно наблюдая за Киром.

Пит испытывал мазохистское чувство отчаяния. Заехав «к себе» в редакцию, чтобы разузнать что-нибудь о Булатове, он ушел оттуда больным. Он сидел на столе, курил, острил, изо всех сил пытаясь изображать того же самого Олега Петрова, Пита, которым он был в этих стенах еще пять лет назад.

Конечно, он был другим. Да и здесь теперь все было как—то… иначе. Запахи, атмосфера… Но ему нестерпимо хотелось обратно — в эту ежедневную суету, которая обрывается часов в одиннадцать, когда верстальщик Володя (тут Кир попал в самую точку!) кладет перед тобой свежий оттиск полосы и радостно сообщает, что надо сократить двадцать восемь строк. Или семьдесят. И ты начинаешь обратно отматывать весь день с утреннего метро, первого, четвертого, пятого интервью, обрывков слов, телефонных звонков, мелькнувших в голове мыслей, которые через пять часов преобразовались в три машинописные страницы, по цепочке — от редактора к выпускающему — ушли в цех и стали сотней металлических строк, перевязанных бечевкой. Как можно было все это любить? Неизвестно! Но Пит любил — с горячечным жаром почти полного самоотреченья. И Кир любил тоже, правда, без особого пыла и уже тем более без самоотречения, но он любил именно газету… а не себя в газете, что так характерно для большинства коллег.

А сейчас он дал Питу по морде. Зачем? Это был его метод воспитания: проверка на умение держать удар. В этой игре он был неутомимым тренером и пасовал «мячи» со скоростью и силой электрического удара и с меткостью снайпера — в болевую точку, прямо «в яблочко». По Киру можно было строить карту акупунктуры любой души. Он это умел. И тоже любил, может быть, больше всего на свете.

— Дважды не входят в одну и ту же реку, — наконец, после долгого молчания невесело сообщил Пит.

— Значит, к Булатову ты не поехал… — принял Кир.

— Мне не нравится это дело! — взорвался Пит.

— Почему? — изумился Кир.

— Даже если мы чего-то добьемся, в смысле что-то узнаем, это ничего не изменит.

— Понимаю… Мы хотим быть разящим клинком в борьбе с коррупцией и организованной преступностью, с мафией, которая правит страной. Мы хотим оперировать глобальными категориями… Я знаю, кем бы ты был 20 августа 1991 года примерно… в это время.

— Где, ты хотел сказать.

— Нет, я сказал именно то, что хотел сказать: кем. Ты был бы четвертым. И наш президент проливал бы слезы и над тобой: мол, не смог уберечь, ай-ай-ай… Слушай, а почему бы тебе не попроситься на работу в милицию? Или в Интерпол? Тебя отхватят с руками. Международный сертификат у тебя есть, дадут тебе чин майора или даже капитана, по ночам за тобой будут присылать служебную машину… А? Красота… Микеле Плачидо ты мой… Выпьем, что ли?

Они выпили, помолчали, еще налили по одной стопке.

— Мы могли бы с тобой не отвлекаться на ерунду, — еле сдерживаясь, сказал Пит.

— Я все время забываю, Олег, что тебя еще мало били, и что наша история ничему тебя не научила… да и не могла научить… Ты только разозлился. А злость непродуктивна, Пит, я давно тебе это объяснял… Все начинается и кончается человеком, и это гораздо интереснее, чем найти факты незаконной деятельности двадцати пяти фирм или выследить бандитов. Там это тоже, конечно, упирается в людей, но уж слишком примитивны побудительные мотивы их поступков, или преступлений, если хочешь: алчность пещерного советского человека, дорвавшегося до денег… За что они покупаются? Как дикари на африканском берегу — за цветные стеклышки… Пару лет назад я шел по Стремянной, и там в ряд стояли штук двадцать одинаковых «Вольво», вишневых, лакированных, с иголочки, только что прибывших, еще не раздолбанных на нашем асфальте… Вот за эти побрякушки наши мальчики из различных представительств и продались западным фирмам. Предел мечтаний: сесть за руль собственного «Вольво»… Неужели ты думаешь, что ЭТИ люди в ЭТОЙ стране смогут сделать погоду?

— Но именно эта НЕЧИСТЬ мешает ЭТОЙ стране нормально жить, возразил Пит.

— Мешает, согласен, как любой мусор. Но, видишь ли, я не нанимался в ассенизаторы. И я это тебе объяснял не один раз, верно?

— Верно, — нехотя согласился Пит. — Ты хочешь просто красиво жить, — издевательски добавил он.

— Правильно, — улыбнулся Кир. — Чего и тебе желаю, как, впрочем, и всем остальным. Только я уже знаю, что такое «хорошо жить», а ты еще нет. Пионерская отрыжка мешает твоему пищеварению, тебе до сих пор хочется пострадать за общее дело. Это иллюзия, Пит, и боюсь, что она когда-нибудь очень дорого тебе обойдется. Я разрешаю тебе сегодня похандрить. Но завтра ты поедешь к Булатову, и я тебе обещаю: вся дурь вылетит у тебя из головы. В среде андеграунда были различные люди, но вне этой среды людей такого уровня нет вообще.

Они собрали посуду, столик, унесли все это в дом. Постояли, покурили, глядя в ночное небо.

— А почему ты не поехал в отпуск с Милкой? — как бы невинно поинтересовался Кир.

— Ну, это было бы просто подло по отношению к ней! — совершенно искренне воскликнул Пит.

— Как это?

— А она бы спросила: «Когда мы поженимся, Олег?» И что бы я сказал? Что я не могу, что я люблю другую?.. Это было бы замечательно: жениться на Милке! Она отличная женщина, и была бы чудной матерью, и я… И я не могу!

— Извини, я забыл, — глухо сказал Кир, повернулся и пошел в дом.