ПОД МУЗЫКУ ШОПЕНА

Наталья Новгородская, 2020

Главная героиня, Лизет, вынуждена оставить свой дом и переехать в Петербург к своей тётке. Но и там её жизнь не безоблачна – тётушка замечает зарождающиеся чувства между девушкой и её сыном, и собирается выслать неугодную племянницу в деревню…

Глава 4. Игра.

Через несколько дней после концерта, Василиса Ивановна, кончив пить чай в своей изысканно обставленной зелёной гостиной, попросила Лизет остаться и попросила её сесть. Она, конечно, знала, что произошло недавно, но не это её волновало, а слухи, которые донесли её знакомые: дескать, её сын появился в обществе с неизвестной юной девицей, и так много уделял ей внимания, что многие уже поговаривают об их скором союзе. Глазуновой с улыбкой всем приходилось объяснять, что это её племянница, несчастная и одинокая, которую по её просьбе сын приобщал к искусству, сама-то она тёмная и необразованная, не обладающая должными манерами и светским воспитанием, но, благо, она, Василиса Ивановна, почитает своим долгом просвещать и заботиться о бедной сироте. “Это мой крест, который я на себя взяла ради её бедной матушки. Если бы кто-нибудь знал, сколько я времени трачу на совершенство её манер!“, — говорила она своим подругам, и они сочувствовали ей, называли её благодетельницей для сирот и хвалили её чуткое сердце.

На самом деле её заботило лишь одно — пресечь любые, даже неосознанные попытки Лизет привести её сына к алтарю, поэтому она и усадила девушку рядом с собой и ласково взяла её за руки. Девушка чувствовала холод золотых колец на её пальцах и невольно внутренне сжалась, а взгляд серых глаз заставил её потупить свои очи в пол. Хоть и говорила Глазунова ласково с нею, но сердце Лизет дрожало при каждом слове.

— Я возложила на себя обязанности по опеке над тобою, поэтому, чувствуя себя должной заботиться о тебе и твоём моральном облике, хочу предостеречь тебя от ошибок, которые ты можешь совершить в силу своей неопытности и незнания света. Девушка в твоём положении, без средств, никому неизвестная в Петербурге, может вызвать нездоровое любопытство в обществе, которое любит всё новое и неизвестное. Новых людей начинают рассматривать, как диковинных животных в зверинце, то дразня, то смеясь над ними. Надобно иметь твёрдый характер, чтобы хорошо зарекомендовать себя в свете, справляться со злыми языками и завоевывать доброе расположение. У тебя же характер мягкий, покладистый, я и сейчас вижу, что ты стыдишься и жалеешь, что поехала на этот концерт. Тебе ведь было неуютно?

Лизет кивнула. Она тоже кивнула в ответ, как бы сочувствуя девушке и принимая её сторону.

— Я понимаю, тебе захотелось почувствовать себя светской дамой, блеснуть в изысканном обществе, это естественное искушение для юной девушки. Но я здесь, чтобы предостеречь тебя.

Её голос, вкрадчивый и ласковый, всё более проникал в душу Лизет и отзывался там эхом, она с трудом уже сдерживала слёзы, чувствуя себя самой неблагодарной и самой ничтожной из всех.

— Тебе следует больше заниматься своим совершенствованием, ты ещё до конца не искоренила свою провинциальность, чтобы считаться способной выдержать давление общества. Ты ещё только в начале пути, и, возможно, когда-нибудь ты разовьёшь свои способности нравиться и покорять до того, что сможешь показаться в обществе.

Финалом этой речи была самая ласковая улыбка, на которую была способна Василиса Ивановна. Лизет тихо поблагодарила свою покровительницу, и, стараясь идти как можно тише, покинула комнату. Хозяйка дома наконец-то выдохнула, убеждённая, что она путём внушения стыда и робости понизила самооценку своей подопечной до такой степени, что она теперь побоится и думать без её позволения о чём-либо касательно высшего общества, а не то что о свадьбе с её сыном. По правде сказать, она была убеждена, что у той и мыслей таких не было, но лучше предупредить беду, чем слишком поздно обратить на неё внимание.

Лизет пришла в свою маленькую комнату, которая находилась в другом крыле, где было всегда тихо и куда никогда не водили гостей, и, наконец, слёзы полились из её глаз, быстро стекая по щекам, и собираясь за воротом платья. Слова тётушки ещё несколько минут отзывались в её сердце, пока она совсем не пришла в себя, и тогда уж стала обдумывать происшедшее. Ясно, что её благодетельница совсем не знает Лизет, иначе не стала бы говорить о её несуществующем желании блистать в свете. Не знает она и о настоящих её желания и чаяниях, что свидетельствует не столько о заботе, а сколько о формальности, которую она выполняет, пользуясь зависимостью своей племянницы и не гнушаясь использовать её в качестве то ли служанки, то ли компаньонки.

Девушка прислонилась к оконной раме; за окном моросил мелкий дождик, ударяясь о стёкла, он играл какую-то загадочную и грустную мелодию. Она прислушалась. Одиночество, холод, тоска — вот о чём были эти мотивы. Лизет знала, что она чужая в этом прекрасном доме и этом хмуром городе. Она снова потеряла то, что приобрела в пансионе мадам Фроссар — дружбу, участие и свободу. Девушка без средств не может считаться свободной, но освободят ли её из этой золотой клетки, если она попросит? Скорее, нет, да у неё не хватит сил и смелости, чтобы самой идти по жизни, борясь со всеми невзгодами самостоятельно.

Мишель, наоборот, был в прекрасном расположении духа, впрочем, как обычно. Он не знал, какие подозрения на его счёт были у его матушки, а если бы узнал, то его бы очень озадачило, что она могла подозревать между ними какую-то связь, кроме родственной. Ему казалось, что сестрица стала положительно влиять на него, и чем больше времени она жила у них, тем сильнее он привязывался к ней. Он не стал её знакомить с друзьями, видя, что она предпочитает тихую домашнюю атмосферу шумным развлечениям, а музицирование — изысканным балам; казалось, он уважал её так, как никакую другую женщину, исключая, конечно его мать. Лизет отказывалась от его приглашений в театр или в модный салон Жюстины Богарте, светской львицы, у которой часто собиралось высшее общество, известные музыканты, поэты и певцы. Ничто не могло соблазнить его кузину ещё раз выйти в свет, хотя она и виду не подавала, как бы ей хотелось хоть раз побывать там, проскользнуть незаметно туда тенью или, облачившись в платье служанки, постоять в сторонке, спрятавшись за занавесь.

Она пыталась найти успокоение в музыке, и когда музыкальная гостиная была свободна, проводила время за фортепиано. В остальные часы Лизет была занята различными домашними делами, которые на неё возлагали в большей степени её добросердечие и податливость, и в меньшей — её зависимое положение в семье.

Однажды Мишель застал её в музыкальном салоне одну и спросил то, что уже давно волновало его:

— Я знаю, что вы любите музыку, так почему же вы редко играете?

— У меня теперь так много дел, что времени на упражнения почти нет, но я бы больше огорчилась, если бы причинила вашей семье неудобства. Я люблю играть, но если нет возможности, то могу найти удовольствие и в чём-нибудь другом — чтении или шитье, например.

Он фыркнул:

— Очень скучные занятия для такой талантливой барышни. Вам следует больше музицировать, иначе ваши пальцы обмякнут.

Она попыталась не рассмеяться, а он продолжал:

— Ах! Если бы у вас был свой инструмент, вы могли бы играть хоть всю ночь, упражняясь, а потом бы давали концерты не хуже Мари Плейель!

Она возразила, что недостойна такого эпитета.

— А скажите мне, милая кузина, чему ещё учат в пансионах девиц, кроме игры на фортепиано? — спросил он и лукаво улыбнулся.

— Мадам Фроссар — очень разносторонняя и либеральная натура, она позволяла нам делать всё, что мы захотим, лишь бы это не мешало учебному процессу. Я не хочу хвастаться, но мне она привила любовь к великолепным, серьёзным произведениям. Благодаря ей я научилась играть что-то ещё кроме мазурки и романса.

— И что же она, полагаю, стара и некрасива? — видимо такое у него было представление о хозяйках пансионов для благородных девиц.

— О, Нет! Конечно, она немолода, но выглядит хорошо для своих лет. Я полагаю, она сохранила романтичную натуру благодаря тому, что до сих пор влюблена, — эту фразу она сказала ему шёпотом, словно боясь, что её могут услышать.

Он удивился:

— В кого?

— Конечно, в Шопена! Она была на его концерте, и, кажется, тогда-то и посетило её это чувство, которое она пронесла через всю жизнь. Конечно, она ни о чём таком не говорила, это всего лишь мои наблюдения, — добавила она поспешно, не желая компрометировать свою учительницу.

— Вероятно, он был очень красив?

— Я бы так не сказала. Но, полагаю, его талант притягивал к нему многих женщин. Он был невероятным, удивительным человеком, это несомненно.

— Я не понимаю, как можно кого-то любить на таком расстоянии? Да ещё спустя столько лет? Мне кажется, это всё сказки для романтичных натур, человеческое сердце черствеет со временем.

— Я полагаю, что настоящая любовь способна на многое, это высший дар, который мы можем получить, и только человек, её испытавший, может открыть свою настоящую натуру.

Он посчитал, что она много читала романов в пансионе и поэтому такая излишне романтичная, он бы хотел ещё что-то добавить, но заметил, что она уткнулась в ноты и не желает более продолжать эту тему, и сказал:

— Ладно, я больше не буду беспокоить вас глупой болтовнёй, ведь вы любиет серьёзные материи! Поэтому, милая кузина, не соизволите ли доставить мне радость и сыграть что-нибудь из вашего Шопена?

Такой поворот дела ей был по душе, и она села на стул за фортепьяно, он же вальяжно устроился в кресле, закинув ногу на ногу. Её пальцы плавно касались клавиш, голова слегка качалась в такт музыке, спина оставалась прямой. Как золотошвейка вышивает изысканный узор из нитей, так же Лизет плела свою мелодию, перебирая клавиши, то ускоряя, то замедляя темп. В простом сером платье, она выглядела такой хрупкой и одновременно сильной, играя эту незнакомую ему мелодию.

Он невольно залюбовался ею, ведь только сейчас он обратил внимание, что у неё очень утончённый профиль и длинные ресницы, хоть картину пиши! Но писать красками он не умел, ему лучше удавались словесные описания и высокопарные выражения своего восторга. Пока она играла, он придумывал слова восхищения, которыми мог бы одарить её, и всё, что ему приходило в голову казалось недостаточно оригинальным и выразительным. К музыке он был равнодушен, и эта мелодия не произвела бы на него впечатления, если бы её сыграл кто-нибудь другой. Он не смог уловить ни отчаяния, ни тоски, ничего, что Лизет вкладывала в свою игру, он лишь видел, что она красива и понимал, что играет очень хорошо.

— Как вам? — спросила она, когда закончила.

— Это было восхитительно! — улыбнулся он, всё ещё очарованный её образом. — Вы должны больше практиковаться, а я — вас чаще слушать.

Тут им помешала горничная, вошедшая в комнату. Матушка зовёт его в свою гостиную, и ему надобно срочно идти. “Что поделать, в своём доме я невольник”, — произнёс он, и, поклонившись, вышел из комнаты. Если бы Лизет сказали, что этот маленький концерт может изменить всю её жизнь, она бы ни за что не поверила.