Обратный ход часов

Наталья Нестерова, 2015

Бойтесь тайных желаний, в один прекрасный день они могут исполниться! Примерный семьянин Михаил Александрович Кутузов влюбился в свою аспирантку – сильно, негаданно и потому еще более волшебно. Жена? А причем тут жена? Он собирает вещи и уходит к юной подруге. Но второй медовый месяц и разница в возрасте приносят не только радость, но и досадные огорчения. Вот бы омолодиться! Знал бы Михаил Александрович, к чему может привести осуществление такой мирной, в общем-то, мечты, не спешил бы обмануть время!..

Ольге Семеновой, источнику мудрого жизнелюбия

Фотография Натальи Нестеровой — Дмитрий Романов

© Н. Нестерова, 2015

© ООО «Издательство АСТ», 2015

* * *

Книги Натальи Нестеровой — как подарок на счастье. Прочитать, улыбнуться, задуматься. Веселые, лукавые, нежные, грустные — ее книги вселяют надежду, что все в нашей жизни к лучшему. Даже если в какой-то момент мы этого не понимаем! Главное — вовремя разглядеть его, свое счастье, ведь оно где-то рядом с каждым из нас: ходит по соседней улице, живет за дверью напротив, а то и в вашем кармане, просто спит и ждет.

Глава 1

Кутузов шел домой

Михаил Александрович Кутузов шел домой. «Только бы Танюша не пекла пироги», — думал он.

Татьяной звали его жену, с которой они недавно отметили серебряную свадьбу. Последние годы Танюшка стала главным добытчиком в семье. Доходы жены в риелторской фирме существенно превышали педагогический заработок Михаила в институте. Татьяна, по характеру боец, к работе относилась как к сражению. Но изредка вспоминала про «тыл», что она жена, и мать, и хозяйка. В такие моменты пекла пироги — с капустой, с картошкой, луком и грибами, расстегаи с рыбой.

Сегодня пироги были бы некстати. Михаил шел сдаваться — признаваться в том, что полюбил другую женщину и уходит из семьи. Огорошить жену в момент ее «тыловых» подвигов Михаилу казалось особенно неприятным. Хотя что значат пироги в сравнении с кардинальными жизненными перестроениями? Миша так и думал — «перестроения», избегал даже мысленно более жестоких формулировок. Миша был счастливо, бравурно влюблен, а потому эгоистически глух к чужой боли. Хотя Танюшка не чужая. Родная, знакомая до кончиков ногтей…

«Ногти принято отрезать», — подумал Михаил. В голову лезли тематически отвлеченные мысли — про пироги, ногти… А еще он представил себя (всегда отличался богатым воображением) странным яйцом. Большой-большой желток, покрытый скорлупой (в этом странность), а сверху тонкий слой белка. Желток в броне — их с Раисой любовь, белок стекающий — отношения с бывшей (уже бывшей!) женой.

Михаил решил уйти из семьи, потому что не вынес гнета двоеженства. Он высоко ценил душевный комфорт, а вранье и лукавство комфорта лишали. Не получалось у Михаила, как у других мужиков, найти точку равновесия между женой и любовницей, балансировать, доставляя удовольствие обеим. Стыдно было перед Татьяной: вот она склонилась над гладильной доской, утюжит его сорочки, напоминает про лекарство от давления, которое после лекций следует выпить, а он вовсе не в институт собирается идти, а на свидание с Раей. И про таблетки вряд ли вспомнит после радостных актов любви.

«Не о том я! — корил себя Миша мысленно. — Не отвлекайся! Продумай, что скажешь Танюше. Извини, я полюбил другую женщину, я ухожу». Зачем-то пересчитал слова в последней судьбоносной фразе. Семь слов. Если убрать местоимение «я», получится пять. Что лучше — семь или пять? Может, приготовить длинный текст в семь абзацев? Нет, и три абзаца не сочинить.

Михаил трусил, и более всего ему хотелось избежать предстоящего разговора. Невольно мечтал: как было бы славно, исчезни Татьяна куда-нибудь. Упаси бог, умирать ей рано! Просто растворилась бы волшебным образом, унеслась за горизонт. А дочери он сумеет все объяснить. Светланка уже большая, двадцать два года скоро исполнится. Упорхнула из дома, поступила в Москве в университет. У нее своя жизнь, в последние каникулы только три дня провела дома, потом с друзьями отправилась путешествовать по Прибалтике. Татьяна оплатила… Без ее заработков теперь придется обходиться… Отвык. Ничего! Можно вспомнить старое время, заняться репетиторством…

Его мечты были грубо прерваны звуком рвущейся ткани. Экая незадача! Не заметил торчащий сук, на который с ходу напоролся карманом, и порвал пальто.

«Не забыть попросить Таню, чтобы зашила», — привычно себе напомнил.

Пирогами в доме не пахло. Но стол был накрыт в гостиной. Почти праздничный: бутылка коньяка, хрустальные рюмки, парадные тарелки и купленные в кулинарии, то есть прихваченные Татьяной по дороге с работы, закуски. Корейская морковь, салат оливье, рыбная нарезка, буженина с чесноком.

Татьяна сидела на диване, дремала. Михаил прошел в комнату, не раздеваясь, только сменил ботинки на тапочки.

— Что ты так долго? — очнулась жена и потрясла головой, прогоняя сонливость. — Заждалась. Раздевайся скорее, будем праздновать.

— Танюша, я пальто порвал. Зашьешь?

— Конечно. Удачно, по шву, — ответила она, рассматривая прореху, — будет незаметно. Ну, айда за стол! На горячее твои любимые зразы, в духовке томятся.

Михаил снял пальто, вымыл руки и сел за стол.

— По какому поводу коньяк? — спросил он жену, наливавшую в рюмки.

— Сегодня подписали последние бумаги. Все! Теперь я единоличная хозяйка фирмы. Ух, мамочки, страшно мне! За процветание нашего бизнеса! Тьфу, тьфу, — суеверно поплевала через плечо. — Выпьем! — стукнула своей рюмкой о мужнину. Сложила губы трубочкой и втянула грамульку коньяка.

Она всегда пила спиртное как горькое лекарство, задержав дыхание, преодолевая отвращение в угоду народному ритуалу.

Татьяна умудрялась одновременно накладывать в тарелку мужу и в свою, жевать, подробно, с повторами рассказывать события сегодняшнего дня и подкреплять слова жестами.

Десять лет назад Таня, экономист по образованию, решилась на отчаянно смелый шаг — бросила работу в строительном управлении и перешла в риелторскую фирму, которая принадлежала Виктории Сергеевне Павленко. В советские времена Виктория Сергеевна возглавляла бюро по обмену квартир, поэтому новый для большинства маклеров бизнес был для Виктории знаком до тонкостей. Не один год она подпольно трудилась как «черный маклер», то есть специалист по взаимовыгодному обмену с большими комиссионными. Правда, теперь размен квартир осуществлялся не путем обмена, а через куплю-продажу. Но эти финансовые тонкости — мелочь в сравнении с наукой доказать человеку, что подобранная ему квартира — то, о чем он мечтал всю жизнь.

Татьяна, отчасти с перепугу — боялась оскандалиться на новом поприще, отчасти благодаря природной хватке и трудолюбию, за пять лет прошла путь от рядового сотрудника до заместителя Виктории Сергеевны. У той был характер не слаще перца, но Татьяна сумела выстроить отношения и доказать свою незаменимость.

Виктории Сергеевне исполнилось семьдесят пять лет. Последние годы она часто болела, и фирмой практически руководила Татьяна, умножая богатство патронессы. Хотя Виктория Сергеевна уже потеряла трудовой азарт, содержание сахара в крови и регулярный стул ее волновали более проблем фирмы, она точно рассчитала время своего ухода со сцены. Еще месяц-два — и Татьяна взбунтовалась бы. Сколько можно трудиться на тетю? Не открыть ли свое дело? Авторитет, клиентура, посредники и смежники — все есть, ее знают и уважают, значит, перетекут в новую, Татьянину, фирму. И тут Виктория сделала предложение, которое требовало внимательного рассмотрения. Виктория предложила продать ей, Татьяне, свою фирму. Не дешево, но расплачиваться в течение десяти лет и без процентов.

Две недели, советуясь с мужем (который слушал ее вполуха, озабоченный своими амурными делами), Татьяна взвешивала «за» и «против». Решила купить фирму, потому что старый бренд сам по себе имеет цену, до которой новичку на рынке еще шагать и шагать. Да и неожиданно замаячила большая удача. На их областной город вышла столичная строительная компания. Они обещали заключить договор на исключительные права Татьяниной (уже Татьяниной!) фирмы по продаже новых квартир. Взамен просили содействия в проведении бумаг через местную администрацию — землеотвод, разрешение на строительство и прочее.

Сегодня днем Таня подписала бумаги, по которым стала единственной владелицей фирмы. В данный момент (собирая тарелки после закусок) рассуждала о том, что нынешнего мэра не переизберут, поэтому он будет неуемен в аппетитах (читай — во взятках). Но и у нового клюв раскроется будь здоров! Хотя формально на взятки пойдут не Татьянины деньги, а застройщиков, она считала своим долгом минимизировать траты партнеров.

* * *

— Танюша! Я хотел тебе сказать… — вклинился в ее монолог Михаил.

— Подожди, сейчас горячее принесу, — остановила его жена и ушла на кухню.

Михаил с тоской огляделся по сторонам: он больше не увидит этой мебели, этих штор, света хрустальной, очень Танюшкой любимой люстры, не вдохнет привычный запах квартиры, где выросла дочь, и хотя ее здесь нет, ноздри почему-то улавливают запах наутюженных детских пеленок, и типографский — от новых школьных учебников, и первых Светкиных духов, на которые она копила, отказывая себе в завтраках… Михаил был отчасти романтиком, и ему взгрустнулось…

— У тебя такое лицо, — Татьяна поставила перед ним тарелку со зразами, политыми соусом, — будто плакать собрался. Не боись! Прорвемся! Так вот, мэр…

— Таня! Я полюбил другую женщину. И ухожу к ней… от тебя… насовсем… Извини, пожалуйста!

Она ничего не поняла. Решительно! Точно муж произнес фразу, состоящую из русских, но совершенно не сочетающихся слов. Ведь смысл им сказанного нужно было воспринять на какой-то другой платформе. Не на той, где базируется Виктория Сергеевна, мэр, столичные строители, проблемы реорганизации фирмы — все, чем была занята Танина голова последние часы, дни, месяцы… Да что там! Годы!

Это было как перенос в пространстве: вот ты, тепло одетая, на снежном поле… бац — и оказалась в тропических широтах, на палящем зное… Тане стало очень жарко. Она почувствовала, что покраснела, выступил пот на лбу, стали влажными спина и подмышки.

Михаила слегка напугали ее пунцовое лицо и обескураженное молчание. Татьяна разом подурнела и постарела. А ведь еще несколько минут назад, слушая (и не слушая) речи жены, наблюдая за ее жестикуляцией с вилкой и ножом, он думал: «Танька по-прежнему красивая женщина! Очень даже! Хотя Раиса, конечно… не сравнить. Молодость есть молодость. Славно, что Татьяна не потеряла форму. Будет легче устроить свою жизнь…» Искренне желал Татьяне женского счастья, и при этом его почему-то не радовала перспектива увидеть рядом с ней какого-нибудь ловкача-бизнесмена или даже интеллигента-бессребреника.

— Соберу свои вещи, — то ли поставил перед фактом, то ли попросил разрешения Михаил и поднялся из-за стола.

Татьяна, задыхаясь от жара, молча проводила его взглядом.

— Нет, мне послышалось! — проговорила она вслух и рванула за мужем в спальню.

Там Миша вынимал из шкафа свою одежду и складывал в чемодан. В распахнутом на две половины, лежащем на кровати чемодане было что-то радостное, отпускное…

— Миша! — позвала Татьяна. — Что происходит? Ты куда? В отпуск, в командировку?

— Я тебе сказал. Зачем повторять, драматизировать ситуацию?

— А что ты мне сказал? Нет уж! Повтори!

— Я ухожу к другой женщине.

— Почему? — глупо спросила Таня.

— Потому что люблю ее.

— Как это?

— Натурально, пламенно, всей душой. Не знаешь, где моя голубая сорочка в мелкую полоску?

— В грязном белье. Какая еще сорочка! Миша! Успокойся! Давай я повторю, что ты сказал? Ты поймешь, какая это ересь! Ты сказал… — Татьяна нервно хохотнула, — что уходишь от меня к другой женщине. Умора!

— Правильно. Рад, что тебя это веселит.

— Совершенно не веселит! Да я сейчас с ума сойду! Нет, это ты чокнулся! Заболел! Сбрендил!

— Таня, я попросил бы не устраивать душераздирающих сцен.

— Мишенька, может, у тебя давление? Вдруг опять гипертонический криз? На его фоне шарики за ролики закатились.

— Давление абсолютно нормальное. Таня, пойми меня! Я люблю другую женщину!

— Не понимаю! — чуть не плача произнесла Татьяна. — А я?

Она хотела закричать: «А меня ты не любишь?» Но даже в этот момент крайнего эмоционального напряжения сообразила, что так спрашивать неправильно. За двадцать пять лет их любовь заметно поистрепалась, размылась, и сравнивать нужно не теперешнюю силу чувств, а его прежнюю к ней, Татьяне, и новую — к страшной подлой женщине.

— Ты ее любишь больше, чем любил меня, когда мы поженились? — спросила Таня.

Вопрос поставил Михаила в тупик, ему в голову не приходило заняться подобными аналогиями.

— Так нельзя сравнивать, — буркнул он и замер со связкой галстуков в руке.

Сознание услужливо, точно кассету вставили в магнитофон, напомнило чувственные мелодии молодости: его страхи и трепет, ее волшебное согласие, их страсть, которой не было утоления. Однажды приехали в деревню к деду. Хотели спрятаться от чужих глаз, в горенке на деревянной кровати с периной круглосуточно предавались любви.

— Ох, Михайло! — сказал дед, прощаясь через неделю. — Ну и здоров ты, кобель! Небось завалишь свою Татьяну на сугроб, так и снег под вами закипит. Радуйся, пока могется.

Татьяна расценила секундное замешательство мужа как колебание в правильную сторону.

— Вот видишь! — воскликнула она. — Ты не можешь уйти! Потому что… потому что… — Она не могла подобрать правильных, значимых, единственно верных слов.

— Потому, что кончается на «у», — усмехнулся Миша.

Этой присказкой он отделывался от назойливых вопросов дочери, когда та была маленькой. Михаил зло швырнул галстуки в чемодан, они легли пестрым змеиным клубком.

— Помнутся, — вырвалось у Тани. — Расправь, галстуки ведь не утюжат. Господи, что я говорю! Миша! Родной! Одумайся!

— Извини, — протиснулся мимо нее Миша. — Я тебя глубоко уважаю, ты мать нашего ребенка, и вообще… — Слова давались ему с трудом, каждое приходилось тащить наружу с усилием, да и неправильными они были, холодными и пустыми. — Уважаю, — повторил он, — а люблю другую женщину.

— Хорошо, что не мужчину, — огрызнулась Таня.

Ее обидело Мишино «уважаю». Когда человек не может ответить на любовь, он подсовывает неравноценный заменитель — уважение. Вместо главной роли в пьесе — билет на галерку. Еще бы не уважать жену, которая тебя холила и лелеяла четверть века! И не пламенной страсти Татьяна требовала, страсти давно улеглись. А элементарной товарищеской дружеской порядочности. Бросить того, с кем продрался через годы испытаний, нужды, болезней, кто имеет общие с тобой воспоминания о поражениях и победах, с кем вырастили ребенка и готовились к теплой старости друг у друга под боком — как это называется? Подлостью и предательством! Но ведь Миша не предатель, и подлости у него ни крупинки! Нельзя представить, скажем, что они долго плыли в одной лодке, заботились об ее уюте и комфорте, а потом соседним курсом возник чужой ботик и Миша на него перепрыгнул. Глупость, да и что Таня одна в лодке будет делать? Вот уж воистину — седина в бороду…

Пока Татьяна размышляла, Миша в ванной копался в грязном белье, доставал из ящика свое нестираное. Ему было неприятно, брезгливо морщился. Естественно, что белье вперемешку. Приходилось отделять свои трусы от Таниных, свои майки от ее бюстгальтеров, сорочки — от блузок, носки — от колготок. В сортировке грязного белья Миша, со свойственной ему способностью давать определения мгновениям жизни, увидел символ окончательного разрыва со старой семьей.

— Не пущу! — Татьяна стояла в проеме спальни. Руки в стороны развела, грудь вперед, на лице готовность к драке. — Ты не посмеешь уйти!

Получалось нелепо — Таня загораживала проход в спальню. Логичней было бы держать оборону двери в квартиру.

Миша пожал плечами, развернулся и пошел на выход. Он покинул дом с узелком грязного белья.

«Карман-то ему не зашила!» — первое, что пришло в голову Татьяне, когда за мужем захлопнулась дверь.

В случившееся по-прежнему не верилось. Немыслимо, чтобы ее жизнь после двадцати минут глупого спектакля перевернулась! Муж пошутил, разыграл, дурачился. Он обязательно вернется, придет, никуда не денется!

Татьяна бросилась разбирать чемодан, возвращать вещи на место. Ее руки дрожали, шелковые галстуки скользили, падали на пол. Пустой чемодан не хотел возвращаться на антресоль, полз обратно. Таня сражалась с чемоданом с таким упорством, словно от победы над этой бездушной вещью зависела судьба.

Потом Татьяна нервно ходила вокруг обеденного стола в большой комнате. Наматывала круги, смотрела на часы. Когда же Миша вернется? Десять минут девятого, двадцать, тридцать… Ровно в девять она замерла, сообразив, что почти час кружит как безумная. И Миша не придет! Он ведь так и сказал!

Тане казалось, что она бурно рыдает. Но на самом деле, свернувшись калачиком на диване, она тоскливо выла и скулила, как выброшенный на улицу щенок. Заставила себя подняться, выпила тройную дозу успокоительных капель.

Легла в покинутую супругом постель и долго ворочалась, одинокая и несчастная. То ли в бреду, то ли в полусне казалось, что кровать кишит змеями, похожими на шелковые галстуки мужа. Змеи подбирались к Татьяниному горлу, обвивали, хотели задушить. Борьба с пестрыми гадами утомила. И под утро Таня, неожиданно забыв про главное горе своей жизни, вдруг испугалась тому, что не выспится, что после бесслезных рыданий и бессонной ночи лицо ее будет похоже на сваренную неделю назад картошку в мундире. А завтра, то есть уже сегодня, ей предстоит несколько встреч-переговоров, на которых требуется выглядеть на все сто. Прийти распустехой на переговоры для Татьяны то же самое, что дирижеру выйти на концерте в подштанниках.

«К чертовой бабушке! — послала кого-то Татьяна. — Убирайтесь вон! Я должна поспать два часа. Всем молчать!» — и через секунду ухнула в черный провал глубокого, без сновидений сна.