Побег из страны грез

Наталья Калинина, 2012

Она совершила одну-единственную ошибку, но жестоко корит себя за нее. Она готова заточить себя в башню и в полной мере принять наказание – лишь бы не пострадали близкие люди. Именно страх за них заставляет Ингу сломя голову бежать прочь из вновь обретенного дома, расстаться с любимым человеком, который только что сделал ей предложение. Сумеет ли Инга разбить свою призрачную темницу, простив себя, найдет ли силы принять любовь?..

III

Алиса вернулась домой первой. Сергей позвонил в тот момент, когда она выходила из метро, и сказал, что придет поздно.

Еще совсем недавно то, что муж задерживается на работе, огорчило бы: Алиса не любила находиться дома одна. Не потому, что одиночество пугало, просто без Сережи ей было неуютно и скучно. Хотелось прильнуть щекой к его плечу, сомкнуть пальцы в замок на его спине, прижаться так крепко, чтобы чувствовать стук его сердца. Когда она находилась дома одна, начинала скучать по мужу с тоской оставленного на целый день в пустой квартире котенка: то и дело поглядывала на мобильный в надежде, что Сережа пришлет ободряющее сообщение. Он часто так делал, когда задерживался. Квартира, которую они снимали, большой не была, хоть и состояла из трех комнат. Одна из комнат-клетушек по прихоти хозяев стояла запертой, и в распоряжении жильцов были другая спальня, гостиная со старой, еще советского образца, мебелью, тесная кухня, совмещенный санузел и прихожая размером в два шага. Но и в такой небольшой квартире Алиса чувствовала себя одинокой. Слонялась из кухни в гостиную в ожидании Сергея, делая машинально мелкую домашнюю работу и постоянно думая о нем. Так было еще до недавнего времени.

А сейчас звонок мужа, что он задерживается, обрадовал ее. Алиса устыдилась и торопливо, будто заметая следы, постаралась «соскучиться». Но мысли о нем не поглотили ее всецело, как бывало еще совсем недавно. Вначале они прерывались другими, будто короткими радиопомехами. Потом те, другие, «зазвучали» постоянным фоном, а когда Алиса входила в квартиру, ею всецело завладевало одно желание — поскорей включить компьютер и проверить почту.

Не снимая летних туфель, прямо с сумочкой в одной руке, с перевешенным через локоть пиджаком она бросилась в гостиную к оставленному на столе ноутбуку. И пока загружалась программа, в нетерпении приплясывала рядом со столом.

Она понимала, что письма быть не должно: вчера уже получила от него короткое сообщение. Но все же надеялась на маленькое чудо. Однажды он спросил, может ли использовать ее рассказ о сне? Алиса с восторгом согласилась и спустя какое-то время действительно увидела небольшой текст, выставленный на общее обозрение. Ее история, выписанная рукой Лучкина, ограненная и украшенная, заиграла бликами. Автору удалось из пустой породы извлечь драгоценный камень. Этот день запомнился ей как один из самых счастливых.

…Конечно же, ящик оказался пустым. Алиса, все еще находившаяся под опиумом фантазий, испытала такое огорчение, в сравнении с которым объявление об урезании квартальной премии показалось бы сущим пустяком. Она присела на стул, вошла на сайт писателя и, увидев, что он утром оставил несколько ответов на форуме, испытала в дополнение к огорчению еще и странную ревность.

Спохватилась Алиса, что все еще сидит обутая, с сумкой в одной руке, лишь после того, как прочла все новые сообщения Лучкина на сайте. Этот человек привлекал внимание еще и своей загадочностью: несмотря на бешеную популярность, он сторонился различных мероприятий. Светские вечеринки, на которые его активно зазывали (оставляя приглашения прямо среди других сообщений на форуме), его не интересовали, он даже не удосуживался ответить отказом. Автограф-сессий, на которые так надеялась Алиса, не проводилось — по прихоти ли издательства, желающего сыграть на таинственности, либо из-за нежелания самого автора выходить на публику. Интервью он тоже давал редко, а если давал, то разговор каждый раз велся вокруг книг. Но Лучкин, никого не пускавший в свою частную жизнь, умел создавать у поклонниц ощущение присутствия друга. Когда Алиса рассказала Майке об этом, подруга скептически хмыкнула и предположила, что за писателя «отписывается» администратор. Но Алиса придерживалась иного мнения: во фразах, лаконичных, но наполненных глубоким смыслом, касающихся нужных точек, прослеживался фирменный стиль автора и его мастерское владение душевной акупунктурой. Нет, с поклонницами общался сам Лучкин.

На сайте была вывешена фотография, та самая, которую поместили на обратной стороне книги. И хоть с каждой страницы романов сочился жизненный опыт, присущий старику, с фотографии глядел молодой мужчина лет тридцати, довольно располагающей внешности — с таким светлым ликом, святым сиянием в глазах и открытой улыбкой, что ему и правда, как батюшке, хотелось исповедоваться.

И он исповедовал. Не в частной практике, которую, по слухам, оставил (где-то мелькнула информация, что Лучкин был по образованию психолог). А прямо там, на форуме, отвечая на длинные истории, которые ему доверяли, короткими, но попадающими в цель фразами. В его интернет-келью несли душевные переживания, будто больные свои хвори к целителю. И Лучкин парой точных фраз если не излечивал, то приносил облегчение душам.

Помимо той официальной фотографии писатель выложил несколько домашних. Вот он на даче, одетый в простые треники и застиранную футболку, разводит костер, а неподалеку, на деревянной некрашеной скамье, дожидаются своего часа нанизанные на шампуры сочные куски мяса. Вот писатель, облаченный уже в джинсы и толстовку, выгуливает свою собаку совсем не элитной, как хотелось бы приписать «звезде», породы. Но в глазах пса, где писатель обнимает его за шею, сквозят те же ум и мудрость, что и у хозяина. А вот и вовсе умиляющая поклонниц фотография Виктора с запеленатой малышкой на руках. Подпись к снимку гласит, что это дочь близких друзей. Были ли размещены эти фотографии потому, что писателю просто захотелось явить публике часть личной жизни, о которой он не рассказывал в интервью, но в которую позволяли заглянуть эти снимки, или это был точный расчет, согласованный с пиарщиками, мало кто из поклонниц задумывался. Главное, что воздыхательницы не оставляли без внимания ни один снимок, судачили, охали, строили домыслы, признавались в любви. Говорили о кумире. И сметали его книги.

— Сумасшедшая, какая же я сумасшедшая, — прошептала Алиса, прикладывая ладони к горевшим щекам. Что-то мешало, и она, опустив глаза, увидела, что до сих пор держит на локте смятый пиджак. — И правда, сумасшедшая…

Алиса повесила пиджак на спинку стула, выключила ноутбук и отправилась в ванную.

Разглядывая в зеркале лицо с покрасневшими щеками, которые на фоне общей бледности кожи казались такими яркими, будто намазанными ягодным соком, она решила, что сейчас даже хорошенькая. Приглушенный свет в ванной комнате смягчал линию заостренного подбородка, скулы сделал не такими резкими, замаскировал мелкие недостатки кожи. Алиса распустила волосы и тряхнула ими. Ну и что, что у нее не такая шикарная грива, как у Майки… Она взяла в руку прядь мягких и тонких, как у ребенка, волос. Может, и правда послушать подругу и отдаться в руки рекомендованного парикмахера? Ей внезапно захотелось перемен во внешности. Алиса умыла лицо и порылась в ящике в поисках какого-нибудь чудо-средства, способного в одно мгновение превратить ее из блеклой девицы в яркую красотку. Но нашла лишь забытый пакетик с глиняной маской, купленный в подземном переходе.

Когда она накладывала на лицо разведенную водой глину, из коридора раздался шум, похожий на металлический лязг. Короткий, будто кто-то поставил на пол тряпичную сумку с инструментами.

— Сережа? — позвала Алиса, выглянув из ванной. — Сереж, это ты?

Не дождавшись ответа, она решила, что шум раздался от соседей сверху: в ванной слышимость была куда лучше, чем в других помещениях квартиры. Алиса спокойно домазала лицо глиной и, похожая на спецназовца, вышла из ванной. За компьютером она потеряла много времени и теперь торопилась наверстать упущенное, чтобы успеть к приходу мужа разогреть приготовленный вчера мясной гуляш и отварить макароны.

Шум, похожий на тот, что она услышала в ванной, раздался в тот момент, когда Алиса распечатывала пакет с макаронами. От неожиданности рука дрогнула, и в кастрюлю ухнуло почти все, что было в пачке.

— Вот же ж… — выругалась она и торопливо выглянула в коридор. Стук, который ей помешал, раздался так четко, будто кто-то уронил что-то металлическое не у соседей, а у нее в квартире. Оглядев пустую гостиную, Алиса постаралась успокоиться. Но из запертой комнаты следом донеслось вначале тихое, но постепенно нарастающее металлическое лязганье, как если бы кто-то точил один нож о другой.

— Кто там?!

Полумертвая от ужаса, не отдавая отчета в своих действиях, она подкралась к нежилой комнате и надавила на ручку, но дверь не открылась. Тогда Алиса навалилась на нее плечом, а когда попытка открыть дверь не увенчалась успехом, затарабанила кулаком. Лязгающий звук смолк, но вместо него раздался звук тихих шагов. Будто некто, находящийся в комнате, на цыпочках подошел к двери по ту сторону и тоже, как Алиса, прислушался.

— Эй! Кто там?! — истерично выкрикнула она и вновь стукнула в дверь кулаком.

— Ня-ня-ня, — послышалось тихое напевание, похожее на «пение» маленького ребенка. Алиса взвизгнула и, не помня себя от страха, понеслась к входной двери, чтобы выбежать на улицу. В коридоре она вдруг столкнулась с чем-то крепким и теплым.

— Ого, вот это радость, — весело прокомментировал муж. Но Алиса, напуганная теперь еще и неожиданностью столкновения, завизжала и забилась в его объятиях.

— Лиса!

Сокращенное от имени прозвище, данное мужем, привело в чувство. Алиса резко оборвала визг и расширенными от страха глазами уставилась на Сергея. Тот глядел с тревогой в янтарного цвета глазах. Высокий из-за ранних залысин лоб прорезали три морщинки беспокойства, рот с по-женски пухлыми и яркими губами приоткрылся, будто Сергей собирался что-то сказать, но в последний момент передумал. Рассматривая такое родное лицо, в котором каждая деталь была знакома — и симпатичные веснушки на широкой переносице, и маленькая родинка в левом уголке рта, и небольшая сосудистая «звездочка» на правой щеке, и едва заметный шрам размером в половинку копеечной монеты на виске, — Алиса постепенно приходила в себя.

— Что случилось?!

Она, часто дыша через приоткрытый рот, лишь смогла помотать головой. Всхлипнула и, забыв про засохшую на ее лице коркой глиняную маску, уткнулась в плечо мужа и заплакала.

— О господи, — уже не на шутку испугался Сергей. Подхватив невесомую для него жену на руки, он прошел в гостиную и усадил Алису на диван.

— У нас кто-то умер? — брякнул он первое, что пришло в голову.

Она помотала головой и вытерла кулаками глаза. Но сделала лишь хуже, потому что размякшая от слез глина теперь попала в глаза. Алиса чертыхнулась и бросилась в ванную умываться. Недоуменный взгляд мужа, которым он посмотрел вслед, остался ею не замеченным.

Вернулась она из ванной уже более-менее успокоенная, с чистым розовым лицом. Сергей все сидел на диване и рассматривал черные от глины пятна на белоснежной рубашке.

— Не волнуйся, это легко отстирается, — сказала Алиса хрипловатым голосом.

— Так что у нас случилось? За тобой будто… черти гнались.

— Возможно, — ответила без улыбки Алиса. Муж попытался разрядить обстановку шуткой:

— Успели испачкать твое лицо, а дальше ты уже не далась?

— Сереж, что находится там, в запертой комнате? — проигнорировав шутку мужа, спросила Алиса. Он пожал плечами:

— Не знаю. Возможно, какой-то хлам, ненужные хозяйские вещи. А что?

— Мне кажется, там кто-то живет!

— Мыши?

— Мыши не могут ронять на пол что-то тяжело и металлическое, шлепать, как человек, ногами по полу, напевать детским голоском песенки.

— Что ты такое говоришь?

— То, что в той запертой комнате кто-то есть!

Долгая пауза, которая повисла вслед за ее выкриком, красноречивей слов показала, что думает по этому поводу Сергей.

— Ты мне не веришь… — с горечью сказала Алиса, опускаясь на диван рядом с мужем и свешивая руки между колен. Сергей не любил, когда она принимала такую позу. Это означало, что Алиса обижена почти до смерти и что виноват в этом он — бесчувственный пень.

— Лиса, — начал Сергей, обнимая ее за плечи, по опыту зная, что оставлять жену обиженной чревато: тихая обида разрастется до бурных рыданий.

— Сереж, я не сумасшедшая, — совсем уж нелогично заявила Алиса.

— А я этого не сказал. Я вообще ничего не сказал. Это плохо?

— Это очень плохо, — улыбнулась вдруг она и прижалась к нему. — Лучше бы ты сказал, что я сумасшедшая…

— Так что все же произошло?

Вздохнув, Алиса рассказала и о том, что случилось, и о шагах, напугавших ее вчера.

— Мне бы хотелось заглянуть в комнату. Может, там есть какая-то дверь, ну, например, ведущая в соседнюю квартиру? И кто-то оттуда заходит в нашу и так меня пугает? Не специально, конечно. Живет своей жизнью, но поскольку я считаю, что в этой квартире никого, кроме нас, нет, пугаюсь до ужаса. Ты же знаешь, какая я впечатлительная… Меня всегда пугало что-то… потустороннее.

— Еще и мыши.

— Еще и мыши, — с тусклой улыбкой согласилась Алиса. — Но пусть уж лучше мыши тут бедокурят, чем… призраки.

— Какие призраки, Алиса, когда на дворе — кризис! — несмешно сострил муж, но она на эту реплику опять ответила улыбкой.

— Хорошо, — решительно встал Сергей. — Для твоего успокоения я взломаю эту дверь. Погоди, схожу за инструментами.

* * *

Этот кошмар мало отличался от предыдущих, только оборвался он совсем по-другому. Вначале все шло по знакомому сценарию: преследователь, учащенное дыхание с вонью гнилых зубов совсем рядом, цепкие пальцы на ее плече и проволока, о которую Инга спотыкается и падает в яму котлована. Она уже знает, что ее ждет: долгий полет, ощущение ужаса и рвущий легкие отчаянный крик, который оборвется в тот момент, когда ее тело упадет на торчащие прутья арматуры. И в тот момент, когда Ингу уже увлекло в пропасть, кто-то в последний момент ухватил ее за запястье и резко рванул вверх. В первый момент она подумала, что это преследователь. Но, едва придя в себя после испуга, увидела, что рука принадлежит кому-то другому. Это была не тонкая «цыплячья» рука преследователя с непропорционально широкой по отношению к такому узкому запястью ладонью. А крепкая мужская, со вздутыми, будто от физических нагрузок венами, с жесткой черной растительностью. Но только Инга подняла глаза, желая рассмотреть лицо спасителя, как… проснулась.

Алексей рядом мирно сопел во сне, видимо, на этот раз Инга не разбудила его криком. На электронном будильнике зелеными «кошачьими глазами» высвечивались цифры. Полшестого утра. Но спать уже не хотелось. Она тихонько села и спустила ноги с кровати. Похоже, ночные походы по дому становятся привычкой. Инга выскользнула из спальни, но не стала спускаться на первый этаж, а прошла в библиотеку. Не только Лиза искала уединения здесь, в этом храме. Книги, их многозначительное молчание, действовали и на нее волшебным образом, вносили покой в мысли, устраняли страхи, уравновешивали эмоции.

Она не стала зажигать общий свет, а в потемках прошла к столу и включила лампу. Читать не хотелось, ей лишь нужно было побыть в одиночестве.

Левое запястье болело. Инга обратила на это внимание только сейчас, беря в руки оставленный ею же с вечера том. Странно, будто за руку дернули не во сне, а наяву. Она сдвинула тонкие серебряные кольца браслетов повыше и потерла запястье. Как бы ей хотелось «закрыться» от этих кошмаров! Но какие бы методики она ни применяла перед сном, желая себе спокойного отдыха, ничего не выходило. Ни знания ведуньи не помогали, ни психологические приемы.

— Крах по всем фронтам, — вздохнула Инга, имея в виду проигранную войну ночным кошмарам. Остается лишь последнее средство — доктор-время.

Ее близкие, которых тоже немало потрепало в тот сложный период, сейчас, казалось, совершенно забыли о перенесенных бедах. Лариса светится от счастья, находясь рядом с любимым мужем. Вадим ни словом, ни мимикой не выдает, беспокоят ли его полученные в аварии травмы. С Ларисой он нежен и заботлив даже больше, чем раньше. Похоже, после пережитого у них начался новый медовый месяц. Алексей, несмотря на свою обычную занятость, старается уделять Инге и дочери как можно больше внимания. Нежный, ласковый, заботливый, внимательный… Чернов — не Чернов. Не «рыбный барон», известный своим жестким характером, а влюбленный студент в весенний период. Только Лиза, проницательная, не по годам умная девятилетняя девочка, иногда бросает на Ингу такие взгляды, будто читает ее настроения.

— Время, время, дайте мне время, — пробормотала, не обращаясь ни к кому и одновременно ко всем сразу. Запястье все так же ныло, невольно заставляя думать о спасителе, выхватившем ее из пропасти. Новая «деталь» в кошмарах. Может быть, всего результат ее психологической установки на позитив? Не удалось избавиться от кошмаров, но удалось «повернуть» их так, чтобы оканчивались они ее спасением? Может быть. Маленькая победа.

Инга поставила книгу на место и вышла во двор, где со вчерашнего вечера на веревке сохла выстиранная одежда. Наверное, охранники, днем и ночью оберегающие покой обитателей дома, позабавились, увидев вышедшую во двор в ночной сорочке гостью. Но Инге было все равно, как они отнесутся к ее выходу. Она сняла с веревки высохший сарафан и с ним вернулась в дом. Переоделась в туалетной комнате на первом этаже, бросила сорочку в корзину для грязного белья и вышла опять на улицу.

— Инга?

Ее выход не остался незамеченным. А как иначе: мимо тщательно отобранных охранников и муха не пролетит. Из будки вышел молодой парень, имя которого, к своему стыду, Инга не запомнила, и остановился в шаге от нее.

— Я пройдусь немного, — улыбнулась Инга, а про себя чертыхнулась. Ну и как тут жить — под вечным прицелом видеокамер и недремлющего ока секьюрити? Помнится, впервые оказавшись в доме Чернова, Инга с сарказмом поинтересовалась, не натыканы ли вездесущие «глазки» камер и в туалетных комнатах… Но, с другой стороны, понимала желание Алексея обезопасить себя и близких. Особенно после того, как чуть не похитили его дочь.

— Что мне передать Алексею Юрьевичу? — по-деловому «допросил» охранник, не спуская с нее сверлящего взгляда. Наверняка «записывает», как видеокамера, происходящее «на пленку». Бравые ребята, никаких сантиментов. Только работа, работа, работа. Может, оно и правильно. Но Инга почувствовала себя неуютно. Будто пересекала в неприлично короткой юбке двор с сидевшими на лавочке местными бабушками-сплетницами.

— Да ничего не нужно передавать! — махнула она рукой. — Куда я денусь, пройдусь лишь немного по улице, подышу воздухом и вернусь.

— Но… — растерялся охранник, уже представляя, какой выговор получит от хозяина за то, что не сможет внятно ответить тому, куда подевалась его подруга. Но Инга уже направилась к калитке.

— Погодите! — донеслось ей вслед.

— Скажите, что я ушла прогуляться на кладбище, — с приятной улыбкой, оглянувшись, ответила она. «Может, добавить что-то вроде того, что отправилась я туда за приворотной травой?» Но, решив, что это уже будет перебор, промолчала.

Про кладбище вырвалось случайно, она не собиралась туда идти. Хотела лишь пройтись по улицам, не уходя далеко от дома Чернова. А теперь, после оброненного вроде бы в шутку замечания, ее ноги сами свернули на знакомую дорогу.

Брат в отличие от нее периодически приезжал в этот приморский городок, следил за могилками родителей и бабушки. Она же по необъяснимым для нее самой причинам предпочитала не возвращаться. Видимо, боялась, что родной город поманит ее, суля материнские ласки. Приехала после долгого перерыва лишь прошлым летом — в поисках утешения. Город принял ее, но коварно подстроил ловушку, перетасовав все планы и выложив собственную комбинацию: привязал к себе неожиданно вспыхнувшей любовью к мужчине и его дочери, живущим здесь.

Инга миновала улицу с большими, «богатыми», как их тут звали, домами и вышла на дорогу. Прошлась по пыльной обочине, свернула на первом повороте, вышла на ухоженную набережную, еще пустую в этот ранний час. Поплутала в паутине других улочек, сплетающихся вместе в узор, где частенько теряются неместные, миновала рынок, который просыпался в городе первым. Увидела, что торговцы фруктами и овощами уже выкладывают на каменные прилавки свой товар в ожидании первых покупателей, и едва справилась с искушением зайти и купить что-нибудь вкусное, дразнящее распространяющимся в свежем воздухе запахом. Потом, на обратном пути.

Еще пятнадцать минут ходьбы, и она вышла на дорогу, ведущую к городскому кладбищу. Оно было огорожено низкой бетонной стеной, не столько защищающей от вандалов, сколько обоначающей его территорию. Впрочем, насколько Инга знала, случаи вандализма в этом городке были очень редки.

Она вошла в обычную калитку (никаких тебе высоких ворот, какие бы могло нарисовать воображение) и направилась по узкой асфальтированной аллее, укрытой от солнца склоненными в скорбном почтении кронами плакучих ив, к могилам родных. Приближаясь к нужному месту, Инга невольно замедлила шаг. Она все оттягивала и оттягивала обязательный визит сюда. И не потому, что кладбище навевало грустные мысли и тревожило воспоминания. Ей казалось, будто бабушка «спросит» с нее за нарушенный наказ, за совершенное. Преступила. Других погубила и чуть сама не погибла. Может, бабушка уже наказала ее тем, что перестала приходить в ее сны. Инга обрадовалась бы любому сну с бабушкой, даже если бы та ругала ее. Но нет, не снится.

С тяжестью на душе она зашла за оградку. С прошлого лета многое изменилось: старую скамеечку заменили на новую, покосившиеся памятники поправили, почистили, оградку выкрасили в свежий цвет молодой зелени. Спасибо Алексею — взял на себя труд следить за могилами.

Инга присела на скамеечку и, сложив ладони меж колен, смиренно склонила голову. Хотя со стороны и казалось, что сидела она в скорбном молчании, ее мысленный монолог с упокоившимися родителями и бабушкой был горяч.

Раньше, когда она навещала могилы, всегда ощущала присутствие близких. Сегодня же впервые чувствовала пустоту. Будто и впрямь «разговаривала» лишь с бездушными памятниками. Дело в утраченной силе или в том, что она преступила, обратила свои способности во зло? Скорее, в последнем. Год назад она вот так же сидела тут, обессиленная, но чувствовала присутствие родных так, будто они стояли рядом. А бабушка «давала» ей советы, «упрекала», что пренебрегает внучка защитой, говорила, что и засушенная роза может возродиться от воды, если та вода — любовь.

— Бабушка, прости! — вырвалось у Инги вслух. И отчаянный крик в мертвой тишине разнесся, кажется, на все кладбище. Сколько таких просьб о прощении выслушали эти молчаливые ивы, склоняющие ветви-плети в плаче, роняющие слезы за всех потерявших, — не счесть.

И то ли из-за ответного молчания, то ли потому, что заразилась от ив-плакальщиц их скорбью, она расплакалась. Но слезы не принесли ожидаемого облегчения, а бездушные памятники — утешения.

* * *

Иногда в узкое оконце, находящееся почти под самым деревянным потолком, заглядывал заблудившийся солнечный луч, но, быстро скользнув по земляному полу, поспешно сбегал, будто пугался мрачности, которая поселилась здесь навеки. И зимой и летом тут было одинаково серо, пасмурно.

Она как-то услышала, что солнечный свет — это не что иное, как вестник того, что одна из душ-преступниц получила долгожданное освобождение и с лучом уходит в другой мир. И неожиданно для себя поверила в это. Больше ни во что не оставалось верить, только в короткие солнечные визиты. И теперь, каждый раз увидев на полу или стене светлое пятно, по старой привычке начинала молиться за отходящую душу, про себя завидуя полученной ею долгожданной свободе. Но мало было тех, кто уходил вот так, с солнечным лучом. Чаще умирали в особо пасмурный день, как и надлежит виновным в тяжких преступлениях, долгою смертью, в мучениях, длившихся не одни сутки, с криками, которые вырывались наружу из этих подземных помещений и разносились по всей территории.

Когда-нибудь и она вот так же… Когда-нибудь и ее наполненный нечеловеческими муками голос вырвется из-под земли, вознесется к небу и, отверженный им, полетит обратно на землю тяжелым камнем, раздавит ее. Из искалеченной груди вырвется другой крик. И так, с криками, разорванная ими, будет уходить из нее душа — по частям, очень долго и невыносимо больно. Не будет легкого избавления, зря она надеется на это, зря обманывает себя придуманной сказкой, что прощенные умирают с солнечным светом. Им, согрешившим, не будет прощения. Ожидание мучительной смерти — еще одна часть наказания, которое они обречены нести. Как и воспоминания о других мученицах…

…Ей до конца жизни-нежизни запомнилась та молодая девушка, имени которой она не знала и про себя звала новенькой. Никто точно не знал, как новенькая появилась среди них. Пришла ли, ведомая зовом — как приходили и другие, — или же кто-то привел? По слухам, нашли ее на ступенях бывшего храма без чувств. Но, судя по тому, что девушка проникла на защищенную территорию, на которую ни зверю, ни простому смертному не попасть, пришла сама.

Она так и не узнала, кто первым обнаружил новенькую. Увидела лишь, что вокруг ступеней бывшего храма вдруг стали собираться другие: молчаливые, мрачные, облаченные в рваные грязные одежды, нечесаные, неумытые, изможденные. Останавливались неподалеку, не решаясь подойти ближе, словно лестницу от толпы отделяло огненное кольцо. Повинуясь неведомому порыву, она, такая же проклятая, как и все, вдруг решительно раздвинула руками стоявших перед ней и стала пробираться вперед. На нее сердито оглядывались, думая, что она собирается продвинуться в первый ряд, чтобы лучше разглядеть. Но потом, угадав намерения, толпа стала расступаться, но не в уважении, а в страхе и брезгливости, будто пропуская прокаженную. Если в чьих-то глазах и мелькало сострадание к несчастной девушке, лежавшей на ступенях, оно тут же гасло: сочувствовать таким же, как они, значило забывать о тяжести совершенного греха.

Ей и самой не понять, почему она поступила так, почему не оставила новенькую там, на ступенях. Ведь здесь не протягивали руку помощи себе подобным. Никто даже словом, даже мысленным сочувствием не должен пытаться облегчить страдание. Но, не обращая внимания на жгущие спину осуждающие взгляды, она поднялась по ступеням, наклонилась к девушке и, подхватив ее легкое тело, понесла. Перед ними так же расступались, пропуская. Только теперь в некоторых взглядах мелкнуло не только осуждение, но и одобрение, тщательно скрываемое под опущенными ресницами.

Она принесла новенькую к себе и те три дня, что бедная девушка металась в бреду, выкрикивая то мольбы, то проклятия, не отходила от нее, будто родная мать. А в последнюю ночь, почувствовав, что мучения несчастной стали невыносимыми, вынесла ее из своей камеры наружу, желая, чтобы ее душа ушла с ветром.

Она и сама не понимала, чем ей так приглянулась эта девушка, еще совсем девчонка. Было в ней что-то такое, что заставило душу грешницы, опустошенную совершенным грехом, растрескавшуюся, как иссушенная земля, выпустить слабый зеленый росток. У той девчонки, имя которой так и осталось неизвестным, были такие глаза, воспоминание о которых будет сопровождать ее все оставшиеся дни-века ее жизни-нежизни. В них, глазах-колодцах, тонули звезды, и казалось, будто звезды отражаются не в них, широко распахнутых навстречу отвернувшемуся от ее молитв небу, а наоборот — в небе.

Та девочка уже болью, которая разлилась океаном в ее глазах цвета пепла, могла искупить не только свои грехи, но и всех их. И быть прощенной. Но мучилась так тяжело, как самая последняя грешница. Мучилась, будто нечто терзало ее изнутри, разрывало в поисках выхода внутренности. И лишь на исходе третьего дня это нечто вырвалось наружу. «Оставьте меня!» — были последние слова той девушки с глазами цвета пепла. Выкрикнув их, она словно избавилась от мучившего ее демона. И наконец-то испустила дух.

…Сейчас, увидев на полу светлое пятно, она подумала, что с этим солнечным лучом к ней заглянула та девочка, чтобы передать немую благодарность. Чтобы дать надежду, что своими страданиями они вымаливают прощение тех, против которых преступили. Тех, которых погубили.