Память и имя

Наталья Драгунская

Сага, длинною в век, o московской семье, в жизни которой отразилась послереволюционная эпоха и судьба родившегося в ней поколения, прошедшего через горнило голода и разрухи, сталинского террора, войны, дела врачей, хрущёвской оттепели, брежневского застоя, диссидентства и иммиграции. История любви главных героев, Арнольда и Бэллы, их преданности друг другу, и истории людей, им близких, на фоне глобальных событий, происходящих в то время в России – вот о чём этот роман.

Бэлла

А «невеста», не ведая о ранге, в который её возвели, жила себе, как и прежде: днем ходила на работу, вечером в медучилище, по субботам в секцию художественной гимнастики, а по воскресеньям на танцы — и о молодом военном, который засыпал её письмами, не особенно и думала. Мальчик он был милый, но уж очень молодой, двадцать один год всего; ей хоть самой и было только девятнадцать, но она чувствовала себя уже взрослой, потому и влюблялась в тех, кто постарше. Но её мать думала иначе. Ей мальчик очень понравился. Она сразу почувствовала в нём то, что её дочь, считавшая себя взрослой, по малолетству почувствовать не могла: чистоту помыслов и верность, — поэтому каждый раз, вытаскивая из ящика письмо с уже знакомым трудно разборчивым почерком на конверте, она аккуратно вскрывала его над кипящим чайником, внимательно прочитывала, утверждаясь в правильности своей оценки, а потом так же аккуратно заклеивала и клала на стол, где оно дожидалось прихода той, кому оно и предназначалось. Увидев письмо, Бэлла быстро пробегала его глазами и, мельком подумав, что надо обязательно ответить, шла заниматься своими делами, которых у неё хватало: вызубрить строение черепа к контрольной по анатомии, постирать единственное платье, чтобы оно успело высохнуть к утру, почитать на ночь в постели: дел к вечеру накапливалось много. Нельзя сказать, что Ноликина влюблённость не доставляла ей удовольствия: он был милый, умный, галантный, его пышущие страстью, но не выходившие за рамки приличия письма щекотали её самолюбие, он даже немножко ей нравился, но уж больно был молод и служил далеко, так далеко… когда ещё приедет!

Деньги на шубу, которые собирали всем миром, грянули, как гром с ясного неба. Она сидела у стола, растерянно держа в руках пухлую пачку сторублевок и приложенное к ним письмо, и не знала, что делать. В письме Ноликиным почерком было написано про трёх его верных друзей, которые всегда ему помогают, а он, конечно же, им, и про их желание купить его невесте, которую они уже любят так же сильно, как и его, Нолика, — шубу, потому что Ноликина невеста заслуживает самого лучшего. В конце письма была приписка уже от одного из друзей, который от лица их всех выражал надежду на то, что они скоро познакомятся и увидят её в новой шубе. Мать, которая специально вышла из комнаты, чтобы дать дочери возможность оправиться от неожиданности, теперь вошла и села в отдалении с мешком носков, которые она принялась чинить, делая вид, что понятия не имеет, что происходит. На самом деле она узнала о деньгах раньше Бэллы, когда, придя из магазина, обнаружила пухлый конверт на кухонном столе.

— Молодой военный принёс, симпатичный такой, спрашивал Бэллу или кого-нибудь из семьи; торопился он очень, на поезд, говорит, мамаша, спешу, пересадка у меня в Москве, вот передайте им, говорит, и убежал, — словоохотливо объяснила соседка, указывая на конверт.

Вскрыв его по своему обыкновению и заклеив опять, мать не меньше дочери была этим подарком ошарашена.

— Мам, посмотри, что мне прислали. — Бэлла протянула матери зажатые в руке деньги.

— Кто? — мать удивлённо подняла брови.

— Нолик, помнишь, он полгода назад к нам приходил.

— Это такой симпатичный военный, с такими красивыми глазами? Конечно, помню.

Бэлла вдруг вспомнила, что у Нолика действительно очень красивые яркие глаза, карие, с такими голубыми белками, что они кажутся двухцветными. Да и не только глаза, он вообще парень красивый и… добрый, да и товарищи у него тоже добрые.

— А чего вдруг он тебе деньги прислал?

— Да вот они с товарищами решили, что…, — тут Бэлла ненадолго задержала дыхание, а потом выпалила, — что его невеста должна иметь хорошую шубу.

— А ты при чём? — мать продолжала играть в непонимание.

— При том, что он меня считает своей невестой.

— Вон как…, — раздумчиво проговорила мать, — ну, а ты что?

— А я что? Я не знаю. Слишком неожиданно.

— Все хорошее всегда неожиданно, а если тебя интересует моё мнение, — мать помолчала немного, как бы собираясь с мыслями, — то лучшего парня ни тебе, ни кому другому ни в жизнь не сыскать. Уж больно он человек хороший, да и товарищи его ему под стать. Видишь, из своих совсем не миллионных зарплат деньги тебе прислали. Вот уж правда: «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты».

— Так что мне, из-за денег замуж выходить?

— Почему из-за денег? Он же тебя завтра замуж не зовет, присмотрись к нему, отвечай на все его письма, приедет в отпуск — повстречайся. А там видно будет. Если полюбишь его, выйдешь, а не полюбишь — значит, так тому и быть. Тогда и деньги вернешь.

— А я хотела сразу ему обратно их выслать.

— Зачем же ты обижать его будешь и товарищей его? Они от всей души тебе подарок сделали, от себя оторвали. Отдать всегда успеешь. Дай-ка я их спрячу пока. А кстати, сколько их?

— Не знаю, я сосчитать не успела.

— Давай я сочту.

Безмолвно шевеля губами, сосчитала, сложила аккуратной стопочкой:

— Две тысячи. Бедные, сколько ж они их собирали? Такая щедрость дорогого стоит.

Вот и получилось, что, когда в следующий раз Нолик приехал в отпуск, Бэлла уже была готова полюбить его, и готовность эта очень скоро перешла во влюблённость, а потом и в любовь. Но этому предшествовали особые обстоятельства.

Первого мая Бэлла участвовала в физкультурном параде на Красной площади, печатала шаг в ряду таких же весёлых и молодых, повернув голову в сторону трибуны, пыталась рассмотреть знакомые по плакатам лица вождей и, конечно, Его ^[14], но никого не увидела, потому что как раз в тот момент, когда их колонна подходила к трибуне, полил сильный дождь, который напрочь занавесил и тех, кто стоял на ней, и тех, кто маршировал мимо. Когда парад закончился, она содрала с себя в раздевалке не хотевшие сниматься физкультурные трусы и майку, натянула платье, тут же прилипшее к мокрому телу, и побежала под холодным дождем к троллейбусной остановке. Пока ехала домой в автобусе, платье почти просохло, но намокло опять за короткую перебежку от остановки до дома и, когда она ввалилась в комнату, на ней нитки сухой не было. Мать, посмотрев на синие губы дочери, велела ей принять горячий душ и пошла на кухню ставить чайник. Но ни душ, ни горячий чай с малиновым вареньем не помогли, и к вечеру у Бэллы сильно разболелась голова, поднялась температура и начался довольно сильный кашель. Через несколько дней температура спала, и она смогла пойти на работу, а вот кашель почему-то не проходил, а наоборот, становился всё оглушительнее, и если он начинался на работе, ей даже приходилось выходить в коридор, чтобы не мешать сотрудникам, которые сидели с ней в одной комнате. И как-то, выйдя в очередной раз в коридор, она увидела кровь на платке, которым вытирала губы. Это было странно. Она никому ничего не сказала, но на следующий день красное пятно появилось опять, и вечером, когда она пришла на занятия в училище, она рассказала об этом своей подруге Гале Поповой, сидевшей с ней за одной партой. Подруга, из которой получился впоследствии довольно основательный врач, всполошилась и велела срочно идти в поликлинику. И, когда назавтра Бэлла туда пошла, врач, внимательно прослушав её легкие и, будучи почти уверенным в печальном диагнозе, тем не менее, послал её сдать мокроту на посев, после чего на следующем приеме, глядя с сожалением в её такое молодое и такое свежее лицо, еще не обожжённое воспалённым румянцем, появляющимся на последней стадии борьбы с палочками Коха, произнес приговор: туберкулез, открытая форма, каверны в обеих легких, срочно в стационар. И через два дня, одетая в серый больничный халат, она уже сидела на койке в палате на двенадцать кашляющих, плюющих и харкающих кровью обреченных, и казалось, что весь мир болен чахоткой, и что спасенья нет. Но через неделю верная подруга Галя Попова перевелась из поликлиники, где она подрабатывала, в туберкулёзный диспансер, в котором лежала Бэлла, и, хотя это было и запрещено, но, когда никто не видел, начала проводить мать или Бэллиных сестер в чулан под лестницей, заваленный всякой больничной рухлядью, где они могли хоть на десять минут с ней увидеться, да и сама по сто раз в день к ней заглядывала, утешая после болезненных поддуваний, а попросту говоря, уколов здоровенными иглами в лёгкие, и становилось легче — а вдруг поправлюсь? К тому же сестра Галина через своего наркома пищевой промышленности, у которого она тогда работала, раздобыла дефицитный американский пенициллин, и его тоже вкупе с поддуваниями начали Бэлле колоть, и кровохарканье прекратилось, и через три месяца ее выписали домой с диагнозом «туберкулёз, закрытая форма».

Примечания

14

имеется в виду — Сталина.