Сделай мне ребёнка

Наталья Баклина, 2003

Когда тебе за тридцать, муж ушёл к другой, потому что та беременна, а своих детей нет, самое время задуматься – что в жизни не так? Но Натке задуматься некогда, слишком бурно развиваются события: новое начальство закручивает гайки, журналистская карьера зашаталась, случайные мужчины жаждут любви, внезапная командировка по области путает все планы. Может, стоит расслабиться и просто принимать жизнь, как она идёт? Главное, вовремя заметить, где перепутье, и сделать правильный выбор… Сюжет книги перекликается с сюжетом романа "Веер с гейшами". Содержит нецензурную брань.

Глава 2

«Блин, что-то все один к одному. Генка загулял, Нину сняли, Кешку назначили. Что за напасть на мою голову?»

Она спешила в студию и уже опаздывала. Задержалась из-за мужа: он пришёл под утро и изобразил картину Репина «Не ждали». Не ждал, мол, что ты уже приехала, ошибся в подсчётах. Натка, в принципе, привыкла, что её благоверный пропадает ночами. По официальной версии — по делам бизнеса. По неофициальной… Неофициальной она предпочитала не заморачиваться.

Они с мужем уже третий месяц поддерживали нейтралитет в семейной жизни. В смысле, что никто ни у кого не выяснял, где был и что делал. И мораторий на сексуальные отношения сохраняли. В смысле, что перестали спать друг с другом. Первым перестал Генка. Он неделями не показывался дома, а появившись, сказывался уставшим от бизнеса, — «Знаешь, мне сколько вопросов решать приходится!», — и заваливался спать. Натка поначалу пыталась пристроиться под бочок мужу, но секс был настолько вялым во всех смыслах, начиная с собственно орудия сексуальной близости, что она бросила эти попытки.

А буквально накануне отъезда в Москву ей позвонила какая-то баба и потребовала урезонить своего мужа. То есть Генку. Чтобы он не растлевал её мужа, Димочку. Потому что хоть она и старше Димочки на пятнадцать лет, но обещала его матери, что присмотрит за мальчиком. А Димочка, как стал водиться с её, Наткиным, то есть, мужем, приходит домой поздно, пьяный, обзывает ее старой клячей и кричит, что они с Генкой отряд таких девочек по-всякому имеют, что она может заткнуться. Натка вежливо выслушала весь этот бред и пообещала разобраться, мысленно пожалев стареющую Димочкину жену, которой мерещится всякое непотребство.

Димочка к ним заходил несколько раз — носатый нескладный парень, он абсолютно не походил на мачо-Казанову. Вечером Натка со смешком рассказала о звонке Генке — вот, мол, бедная баба как от ревности заходится. А потом глянула на его разом поскучневшую физиономию и замолчала. Может, это она бедная баба, до которой всё доходит в последнюю очередь? Может, неспроста Димочка перед своей мамочкой-женой бахвалился? Может, есть чем, оттого и Генка устаёт до нестояния? Поди-ка, покувыркайся с отрядом девочек, и устанешь, и увянешь. Додумывать эту мысль она тогда не стала, отмахнулась, — бредятина, какие, нафиг, девочки! Мужики на пару вкалывают, точки открывают, персонал нанимают, товар берут. Она понимает, отчего Генка без сил, а Димочкина старушенция ревнует. И глупо ей, Натке, вваливаться в бабью ревность, когда и так есть о чём беспокоиться. Вон, какая карусель с этим письмом в Москву, с её сессией и дипломом. Но теперь пора, похоже, серьёзно поговорить с мужем. Начистоту.

Показалось крыльцо телестудии, и Натка отключилась от мыслей о муже. Вбежала по ступенькам, рванула дверь, кивнула старушке-вахтерше и понеслась в кабинет Степновой. Влетела:

— Доброе утро!

— Опаздываете, Наталья Андреевна.

Кеша сидел в кресле Степновой и постукивал пальцем по циферблату часов. Натка глянула на свои: опоздала на семь минут.

— Извини, Кеш, я время не рассчитала. Я пропустила что-нибудь важное?

— Пока нет. Но я говорил всем, и для тебя еще раз повторю. Теперь у нас на студии вводится железная дисциплина, и за опоздания на летучки будет понижаться премия. Слушайте, мне сон сегодня такой приснился! — вдруг резко сменил тему Кеша, откидываясь в кресле. Лицо его приняло сосредоточенное выражение — вспоминал.

— Будто я бегаю вверх-вниз по лестнице и разбрасываю баксы из карманов. Баксы летают, как бабочки зелёные, а я по ступенькам то вверх, то вниз, то вверх, то вниз. Интересно, к чему такой сон? Если разбирать по Фрейду, то спускаться-подниматься по лестнице символизирует половой акт. А причём тогда баксы? Акт с проституткой, что ли? Тогда почему так дорого? Я там несколько тыщь баксов раскидал!

Натка смотрела на Кешу в полной оторопи. Толковый журналист, делает передачи про власть и экономику. Сам стремится их вести, и это минус, потому что с дикцией всё в порядке, а лицо подвело. В свои «за тридцать» Прянишников цвёл ядрёными прыщами, которые, сходя, оставляли на щеках следы-оспины. Но он не комплексовал, да и в кадре появлялся некрупно. Прянишников был, в общем-то, беззлобным мужиком, и считал себя знатоком человеческих душ. Раньше Натке это не мешало. Но теперь Кеша, нёсший пургу «по Фрейду» в кресле начальника, начал вдруг вызывать раздражение.

Кеша трепался о своём сне и выглядел настолько нелепо и чужеродно в Нинином кресле, что Натке казалось, — она сама видит дурной сон. Лица те же, стены те же, стол и кресло то же. Но вместо Степновой — Кеша, который уже шестую минуту разглагольствует о Фрейде, баксах и проститутках.

— Слушай, Прянишников, — не выдержала она. — Ты зачем нас здесь собрал и ещё время засекаешь, чтобы вовремя? У нас планёрка или вечер авторских сновидений? Мы работать сегодня начнём, или главной новостью будет исследование бессознательного нового главы северского телевидения?

Мечтательное выражение Кешиной физиономии сменилось сначала недоумением, потом досадой.

— Работать хочешь, Никитина? Так иди, работай. В Доме творчества выставка детских поделок открылась, иди, снимай.

— Иннокентий, — попробовала вмешаться Дина, — погоди. Может, пусть про поделки Анжела снимет? Тема-то простая. Давай Никитину на совещание по лимитам на вылов рыбы отправим, я хотела попросить, чтобы она мне ещё сюжет и в «Курсив» сделала.

— Так, — побагровел Кеша, — я не понял, у нас тут что, каждый сам себе хозяин? Что хочу, то снимаю? Если кто не понял, повторю. Вольница, которую тут развела Степнова, закончилась. Началась дисциплина. Я распоряжаюсь, вы выполняете. Никитина снимает выставку в Доме творчества. Анжела едет на совещание по рыбе. Ещё у нас сегодня пресс-конференция в здравотделе по вакцинации, забастовка докеров в порту, якутская делегация в мэрии и открытие областного первенства по художественной гимнастике. Едут…, — и Кеша стал называть фамилии корреспондентов, кто куда едет, в общем-то распределяя остальных вполне логично, попадая в специализацию и в квалификацию корреспондентов.

— Сегодняшний выпуск веду я. Вопросы есть? Нет? Тогда приступайте.

Раздражение из-за Прянишникова Натку не отпустило даже после планёрки. Она пошла на крыльцо вместе с Диной, постоять рядом, пока та курила, и теперь кипела от негодования:

— Нет, ну каков гад, а? Ну ведь специально засунул меня к этим детям, назло ведь!

— А зачем ты его стала задирать? — невозмутимо выпустила дым Дина. — Он ведь впервые в жизни начальник, волнуется, а ты ему вроде как по носу щёлкнула.

— Да накатило на меня! Развалился в степновском кресле, про либидо рассуждает, прыщами своими светится, щёки в горох. Интересно, как он в эфире работать собрался? Это не ваш «Курсив» на уличных подводках на средних планах записывать. В павильоне ведь такие камеры стоят — каждую пору на лице видно. У него же каждый прыщ на экране расцветет во всех анатомических подробностях. Нет, ну кто бы мог подумать? Журналист ведь неплохой и невредный всегда был. А тут — дисциплина, кто в доме начальник! Противно!

— Противно будет, если Анжелу на совещание про рыбу отпустить. На тебя накатило, а бедной девушке отдуваться. И мне вместе с ней — кто сюжет в «Курсив» сделает?

Дина придавила подошвой окурок и решила:

— Поеду-ка я сама на рыбу, пойду Кешу уговорю.

От Анжелы действительно было бы глупо ждать внятного сюжета. Она почти год проработала диктором в студии, читала коммерческие объявления про яблоки и куриные окорочка. Отличалась ангельской внешностью, приятным голосом и полным отсутствием каких-либо знаний в хорошенькой головке. Про знания выяснилось, когда на студии сократили должность диктора, и Степнова перевела Анжелу корреспондентом отдела информации. Максимум, на что та оказалась способна — рассказать о клумбах на улицах и о последнем школьном звонке. Да и в этом случае Степнова, морщась, переписывала почти все Анжелины тексты и придирчиво отсматривала перед эфиром её сюжеты.

С детской выставкой Натка справилась уже к четырём часам, и отсняв, и написав сюжет. Отнесла в машбюро, чтобы напечатали, принесла на вычитку новому начальству и теперь ждала, пока Кеша вычитывал её текст с демонстративной придирчивостью. «Интересно, с чего это всё-таки Прянишников решил в ведущие податься? Славы, что ли, жаждет?» — думала она беззлобно. С заданием про выставку Кеша невольно оказал ей услугу. Голова, занятая Генкиными похождениями и измученная переходом с московского на северское время, — семь часов разницы, не шутка, — всё равно не смогла бы выдать ничего качественного на серьёзную тему. А так, детское прикладное творчество, юные Левши и Марьи-искусницы, праздник фантазии и смекалки — сюжет она придумала, не напрягаясь. Ещё и лирики подпустила, изобразив эдакое эссе на заданную тему.

Кеша дочитал, дописал несколько прилагательных, в двух фразах поменял местами слова. И сказал, ставя размашистую закорючку на листочке с сюжетом (мол, утверждаю):

— Ну вот, теперь нормально, можешь идти в монтажную. И напиши мне подводку к сюжету.

Прянишников опять выглядел добродушным Кешей, а не строгим начальником, и Натка спросила:

— Слушай, Кеш, а почему ты сегодня ведёшь новости, а не Лисовская? Она в командировке, что ли?

Зоя Лисовская вела новостей в очередь с Мариной Кудрявцевой. Марина вела вчера, а Зои утром на летучке не было.

— Лисовская в отпуске с последующим увольнением. В Израиль они уезжают, — вздохнул Прянишников. — На землю обетованную! Так что кроме Маринки некому теперь в эфире работать. Я, можно сказать, амбразуру своим телом закрываю. Ну, иди, работай!

Он откинулся в кресле и начальственным жестом протянул Натке бумажки с сюжетом.

— Слушай, Кеш, а может, моим телом закроешь? — предложила Натка, разглядывая свежий яркий прыщ на правой щеке Прянишникова.

— В смысле? — Кеша внимательно и несколько плотоядно обшарил взглядом её фигуру.

— В смысле, что я теперь дипломированная ведущая телерадиоэфира. Я же из Москвы с дипломом вернулась. Давай, я тоже начну новости вести! Зря, что ли, компания меня на учебу отправляла?

— Ну не знаю, не знаю, лично я тебя никуда не отправлял, — Кеша окинул Натку скептическим взглядом, в котором не осталось никакой сальности, лишь начальственный прищур. — Я не могу приять такое решение единолично. Давай проведем пробу, обсудим на худсовете, решим.

— А когда проба?

— Слушай, отстань, а? Не наседай. Приставай к Чудиной, пусть она найдет время и запишет тебя. Иди пока сюжет делай. И подводку напиши! Вон, Анна Ивановна уже ждёт!

Действительно, в дверь кабинета уже заглядывала режиссёр Анна Ивановна, собиравшая сегодняшний выпуск новостей. Натка обрадовалась. Монтировать с ней она любила. Вежливая и деликатная Анна Ивановна обладала отменным вкусом и чутьём, а ей как раз и хотелось собрать симпатичный, лёгкий выразительный сюжет про детские поделки. С Анной Ивановной получится!

Домой она вернулась в девятом часу. Открыла дверь, зажгла свет в прихожей… Боже, какой суматошный день! И Генки, похоже, дома нет. Да и к лучшему, что нет — разговаривать с мужем сил не было. Но как же она устала! Отвыкла за месяц от бешеного ритма теленовостей. Бедный организм, как же ему достается! И к темпу ежедневных новостей заново привыкай, и к новому времени приспосабливайся. И к новому начальству тоже. И к полуголодному существованию — за весь день Натке удалось пару раз попить чаю с шоколадкой. Своего буфета на студии не было, а бежать куда-то искать еду она времени не нашла. Сначала до пяти сюжет снимала-писала-собирала. Симпатичный получился! Потом Динка попросила выручить, сделать для «Курсива» дайджест региональных новостей, — выручила, час просмотра, час в монтажной. Затем зареванная Анжела попросила помочь с сюжетом про летние экологические отряды. Не взирая на Кешин автограф на листочке с закадровым текстом, все режиссёры, включая деликатнейшую Анну Ивановну, отказывались собирать сюжет на том тексте, что Анжела смогла родить. Самому Кеше возиться с девушкой было некогда — он готовился вести выпуск, до которого оставался час. Анна Ивановна отправила корреспондентку к Никитиной, и Натка в авральном режиме вычищала Анжелины перлы про «улицы будут убираться детьми в возрасте от двенадцати до пятнадцати лет» и «администрация города Северска желает ребятам трудовых успехов и оплачивает их трудовой почин в сумме пятьдесят рублей в день не считая питания». В итоге сюжет получился пусть не виртуозным, но хотя бы вменяемым. А Натка ушла из редакции в восемь вечера.

«Так, что делать сначала, поесть или полежать?» — спросила она себя и сама себе ответила: ставлю чайник, полежу, пока закипает, потом ем.

Чайника, электрического чуда германской инженерной мысли, на кухне почему-то не оказалось. Хотя утром был. Точно был, она помнит, как наливала воду и облила круглый бежевый бочок. Генка, что ли из дому утащил? Зачем? Пришлось лезть на антресоли, где пылился еще один чайник, обыкновенный жестяной труженик с ручкой кренделем и лебединым изгибом носика. Уж пока этот будет закипать на плите, она точно успеет поваляться и дух перевести.

«Интересно, что всё-таки происходит с Генкой?» — думала Натка, свернувшись эмбрионом под клетчатым мягким пледом. Плед она подарила мужу в честь двенадцатой годовщины их совместной жизни, они отметили эту дату за пару недель до её поездки в Москву. Торжество получилось вялым, каким-то вымученным. Она ему вручила плед, он ей духи, выпили шампанского, поковыряли закуски, давясь долгими паузами. Потом зазвонил телефон, и Генка обрадовался, схватился за трубку, как за соломинку. Отвечал туда односложно как шпион: да, нет, да, да, хорошо. А потом улыбнулся виновато: «Нат, ты только не обижайся, но мне надо идти. Димка звонил, там проблемы на точке, без меня никак». «Конечно, иди», — Натка и не обижалась. А на что обижаться? Что ей перестало быть интересно с собственным мужем? А ему перестало быть интересно с ней? Потом, когда дней через десять позвонила Димкина супружница, Натка вспомнила этот звонок в годовщину их свадьбы. И отогнала гаденькие мысли и версии, с чем или с кем именно разбирались тогда «на точке» Генка с Димкой. И даже строго сказала себе, что если всё правда, то она — умница, раз перестала спать с Генкой. Мало ли какую заразу притащит со своих сексуальных забав. А если бред ревнивой бабы — так и думать не о чем.

А сейчас на неё вдруг накатило: что происходит с их семьёй? Почему у них с Генкой все стало не так? Почему она боится поговорить с собственным мужем? Почему ждёт, что он сам ей все расскажет и гордо делает вид, что ничего особенного не происходит? Откуда взялась эта стена между ними? Ну ведь было же хорошее! Любовь была…

Как он тогда, в Томске, притащил ей в общежитие букет гладиолусов! Первые в её жизни цветы от парня. Безумно дорогой букет, четверть стипендии. А она попросила: не надо цветов, лучше конфетами. И он потом таскал ей эти конфеты пригоршнями — «Белочку», «Метелицу», «Грильяж в шоколаде». Томск тогда славился своими шоколадными конфетами. А Генка был щедрым. И зарабатывать всегда умел. И хорошо с ним было.

Они поженились студентами, и муж ей заменил всех подружек, вместе взятых. И на Север она поехала за ним без раздумий. И потом не жаловалась, что работы себе не нашла по специальности — ну не было в их посёлке работы для женщины с дипломом инженера-электрика. И, в общем-то, все эти годы ей с Генкой было хорошо. Они ладили и дружили. А в Северске у них что-то разладилось. Переезд, обустройство, у неё работа, у него бизнес. И постоянное ощущение недоговорённости…

Может, родить ему сына? Или дочку. Интересно, кто у них тогда не родился? Если бы не выкидыш на пятом курсе, уже бы большой ребёнок был. Тогда выкидыш её не очень огорчил. Институт закончить было важнее, да и вся жизнь впереди. Им ещё нужно устроиться как следует, и уж потом — рожать. До сих пор они с Генкой устраиваются, а рожать она так и не собралась. Может, хватит откладывать? Родить уже, и тогда у них всё наладится?

Она совсем забыла про чайник. И когда пришла на кухню, тот вовсю исходил паром, аж окно запотело. Полчайника выкипело! Натка кинула чайный пакетик в свой любимый бокал, белый с крупными маками на блестящих боках, залила его кипятком и полезла в холодильник за чем-нибудь съедобным, смахнув с дверцы какую-то бумажку. Та радостно упорхнула под стол. Так, суп Генка, судя по всему, доел. В её распоряжении три пластика плавленого сыра, селёдка в баночке, три яйца и огурец. Батон она купила. Значит, быть бутербродам с сыром и огурцом.

Натка пластала огурец на тонкие кругляши, когда нечто, маячившее на границе сознания назойливой мелкой мухой, наконец, оформилось в крупного лохматого шмеля: а где Генкина чашка? Большая, жёлтая, с глазами и носом-пипочкой? Кружку Генке кто-то подарил на день рождения, она ему очень нравилась, и он пил чай только из глазастой посудины. Утром кружка была, Натка сама ставила её в раковину. Посуда лежит, как лежала — хоть бы раз Генке пришло в голову помыть. Чашки нет. И чайника нет. У него что, выездное чаепитие?

Шмель раздулся до размеров колибри. Натка кинулась в комнату к шкафу: трусов нет, джинсов нет, рубашек нет, джемпера нет, дубленки нет. Она прошлась по всем трём комнатам, зажигая верхний свет и внимательно оглядывая обстановку. Нет музыкального центра, нет махрового халата, в прихожей нет Генкиных тапочек. Натка вернулась на кухню, уселась на табурет и принялась автоматически пережевывать огуречные кружочки, уставившись на разделочную доску, прислоненную стене. На доске было нарисовано красно солнышко и две птахи с затейливыми хвостами.

— Он что, ушёл? — спросила Натка сразу у всех, и у солнышка, и у птах, нервно постукивая ладонью о столешницу. — Он меня бросил, что ли? Бросил, да?

Доска, подпрыгивающая от похлопываний, допрыгалась — свалилась между столешницей и стеной. Натка полезла доставать и нашарила бумажку. Листок! Тот, что улетел с дверцы холодильника. Она вылезла из-под стола и прочитала:

«Нат, извини, так получилось. Надя ждет ребенка. Я буду жить у неё. Прости».

Есть ей расхотелось, а усталость навалилась глухой тупостью.

«Надя… Кто это — Надя? Бухгалтерша, что ли, его? Интересно, давно ли ждет?»

Натке почему-то казалось, что давно. Все двенадцать лет их с Генкой семейной жизни.