Тьма над Петроградом

Наталья Александрова, 2009

Париж… Город, где тысячи и тысячи русских эмигрантов наконец нашли пристанище… Но во Франции никому нет дела до их судьбы. Здесь графы и князья вынуждены служить шоферами и официантами, а их сестры и дочери – петь в ночных кабаках или искать богатых покровителей… Среди других несчастных, бежавших от ужасов «красной России», оказался и Борис Ордынцев. Жизнь его утратила смысл, да и деньги кончились, – и тут полковник Горецкий делает новое заманчивое предложение. Борису предстоит рискнуть – тайно проникнуть на бывшую Родину и вывезти оттуда юную родственницу Великого князя Сашеньку. Разумеется, в случае удачи ему хорошо заплатят… На сей раз он будет работать не один, а вместе с командой высококлассных профессионалов, многие из которых находятся в непростых отношениях с законом. Казалось бы, предусмотрено все. Но с самого приезда Ордынцева в Петроград события принимают совершенно неожиданный оборот…

Глава 2

Неси вино, хозяйка,

Неси его скорей!

И хлеба нам подай-ка,

И мясо разогрей!

Пуская твоя таверна —

Дешевая дыра,

Мы просидим, наверно,

До самого утра…

Ордынцев проехал на поезде подземной дороги до названной ему станции, поднялся по движущейся лестнице на небольшую круглую площадь, освещенную несколькими тускло горящими газовыми фонарями. Через площадь, поглядывая по сторонам скучающими взглядами и негромко переговариваясь, прошли два полицейских в пальто с пелеринами. Сверху равнодушно смотрели неяркие звезды, приглушенные ядовитыми городскими испарениями. В окнах домов, обступивших площадь, как зеваки обступают павшую лошадь, светились кое-где керосиновые лампы.

Вдалеке слышался шум людных парижских улиц, мерцали отсветы электрических огней, но здесь было тихо и мрачно, как будто Борис оказался вовсе не в Париже, а в глухой провинции.

Борис зябко поежился, поднял воротник и вошел в кафе.

В зале было полутемно и почти пусто, только за цинковым прилавком скучал долговязый блондин в испачканном переднике, да вокруг одного из столиков, потемневших от пролитого вина и котлетного жира, негромко переговаривалась компания из четырех человек. Когда в кафе вошел Борис, один из этих четверых быстро оглянулся и начал привставать. Борис, как ему было велено, засвистел марш из «Аиды».

— Спокойно, господа! — довольно громко проговорил другой, сидевший лицом к двери. — Это тот человек, о котором нам говорили!

— Говорили!.. — протянула высокая худая женщина с неестественно бледным лицом. — Мне кажется, все вокруг слишком много говорят! Делом, господа, надо заниматься!

Она закурила тонкую папиросу в черепаховом мундштуке и смерила Бориса холодным, неприязненным взглядом.

Борис подошел к столу и оглядел присутствующих.

Человек, сидевший лицом к двери, был высок и широкоплеч, с густыми темными бровями и белесым сабельным шрамом, перечеркнувшим левую щеку. На вид ему было лет сорок, и в нем чувствовались внутренняя сила и решительность. Его впалые щеки были тщательно, до сизого отсвета, выбриты. Борис почувствовал в нем своего брата офицера, хотя одет он был во все штатское и держался нарочито расхлябанно, скрывая военную выправку.

Слева от него сидел очень худой человек небольшого роста, с оттопыренными ушами и подвижным, словно обезьяньим, лицом. Впрочем, в нем и вообще было что-то обезьянье. Одет он был по американской моде: клетчатый короткий пиджак с высокими плечами, остроносые башмаки, широкие штаны.

По правую руку от бывшего офицера сидела, зажав в зубах мундштук с папиросой, упомянутая уже бледная худая женщина. Женщина эта была породиста и, пожалуй, красива, но ее портила некоторая неправильность лица. Казалось, что нижняя его половина находится в вечной непримиримой ссоре с верхней, и все, что выражали узкие губы, подведенные кроваво-красной помадой, тут же оспаривали холодные, слегка раскосые глаза. Если глаза говорили «да», губы непременно произносили «нет».

Черные короткие волосы ее прилегали к голове на манер шапочки, и глаза смотрели на Бориса из-под челки сурово и непримиримо, губы же сложились в насмешливую ухмылку.

Наконец, тот человек, что сидел спиной к двери кафе, тот, который приподнялся при появлении Бориса, был плотный подвижный брюнет с коротко стриженными волосами и пышной щеткой усов. Если во внешности «американца» было что-то обезьянье, то в этом усатом господине можно было приметить сходство с сытым котом. Он смотрел на Ордынцева с какой-то привычной подозрительностью, как будто слышал от общих знакомых о его мелкой непорядочности.

— А позволь спросить, Серж… — обратился усатый брюнет к бывшему офицеру. Но тот не дал ему договорить, предупредительно поднял руку и коротко бросил:

— Не позволю!

Тут же он поднялся из-за стола и направился к прилавку.

Остальные собеседники, словно по безмолвной команде, тоже повставали с мест, шумно задвигали стульями и потянулись за своим несомненным предводителем. Борис замешкался было, но плотный брюнет подошел к нему вплотную и проговорил сквозь зубы, презрительно топорща усы, как брезгливый кот:

— Что же вы стоите, господин хороший? Идемте, коли уж заявились к нам! У нас, знаете ли, разговор короткий…

Борис хмыкнул, пожал плечами и двинулся вслед за новыми знакомыми. Усатый брюнет шел за ним следом, поглядывая в замызганный пол кафе, как будто искал на этом полу потерянные деньги.

Зайдя за прилавок, предводитель странной компании искоса взглянул на буфетчика. Тот, с прежним скучающим лицом и не переставая перетирать несвежим полотенцем бокалы, отступил несколько в сторону и нажал ногой на неприметную педаль под самой стойкой. Тут же в задней стенке приоткрылась незаметная дверка. Бывший офицер пригнулся и нырнул в скрытую за дверью темноту, за ним с чрезвычайной ловкостью проскользнул «американец» в клетчатом пиджаке. Женщина задержалась, слегка отступив в сторону, и брюнет, взявший Ордынцева под свое особое покровительство, подтолкнул Бориса к двери.

Борису все происходящее не очень нравилось, однако коли назвался груздем, так полезай в кузов, и он, наклонившись, проследовал в неизвестность.

За дверью оказались две крутые ступеньки, ведущие вниз, а затем — узкая доска, переброшенная через глубокую яму.

Борис невольно оценил осторожность своих новых знакомцев: стоило убрать доску — и проход за стойкой кафе становился почти непреодолимым, особенно с учетом темноты. Осторожно ступив на доску, он перешел по ней через яму, как переходят по шатким сходням на борт корабля.

При этом ему невольно вспомнилась страшная эвакуация из Новороссийска, крики пробивающихся к сходням людей, стоны раненых, ржание коней, неотвратимо приближающийся грозный гул артиллерии красных…

Левый висок привычно заломило, но Борис справился с мучительным воспоминанием, сделал последний шаг, ступив на твердую землю, и огляделся.

Он находился теперь в каком-то сарае. Чуть в стороне, пристально наблюдая за ним, стоял бывший офицер, держа в руке зажженную серную спичку. Немного дальше, возле двери сарая, «американец», потешно вывернувшись, счищал со своих широких штанов невидимую соринку. Сзади, вслед за Ордынцевым, шла по шаткой доске женщина с мундштуком в руке. Последний член сообщества, усатый брюнет, приглядывавший за Ордынцевым, стоял по другую сторону ямы с настороженным и выжидающим видом.

Борис невольно шагнул навстречу женщине, протянул руку, чтобы помочь ей сойти с доски.

Однако она, увидев его движение, отдернула руку, как будто боясь испачкаться, и зло зашипела на Бориса:

— Ты за кого меня принимаешь? Я тебе не барышня-курсистка! Еще раз руку подашь — горло перережу! Понял?

Раскосые ее глаза при этом полыхнули на Бориса ледяной ненавистью, но узкие губы искривились в насмешке, словно призывая не принимать эти слова всерьез.

— Я вовсе не хотел вас оскорбить… — процедил Борис, отступив в сторону и недоуменно пожав плечами. — Впрочем, сударыня, как вам будет угодно…

— Мари у нас такая! — насмешливо проговорил бывший офицер, наблюдавший за Борисом. — Может и горло перерезать. Так что, господин хороший, рекомендую вам поскорее избавиться от ваших манер. Тем более там, куда мы направляемся, эти манеры могут быть крайне опасны и выдадут сотрудникам ЧК ваше истинное происхождение. Впрочем, идемте дальше, мы и так задержались.

С этими словами он развернулся и толкнул дверь сарая.

Борис последовал за ним и снова оказался на улице, точнее — в темном, безлюдном переулке. Снова, как прежде, нависало над ним сизое ночное небо, редко утыканное неяркими городскими звездами. Только здесь уж не было и жалких газовых фонарей.

Ордынцев шагнул вперед, вглядываясь в темноту, и вдруг его что-то ударило по ногам. Споткнувшись, он потерял равновесие и упал лицом на замызганную брусчатку. Хотел было вскочить — но на него сверху навалилось что-то тяжелое, жаркое, раздраженно пыхтящее…

— Не рыпайся, господин хороший! — прошипел прямо в ухо голос усатого брюнета.

Сильные руки ловко обшарили одежду Бориса, затем невидимый противник отскочил. Ордынцев, зло выругавшись, вскочил на ноги, завертелся, оглядываясь по сторонам.

Новые знакомые стояли вокруг него на некотором расстоянии, обмениваясь взглядами и усмешками. Усатый тип находился возле стены только что покинутого сарая, потирал руки, отдувался.

— Чист, — проговорил он наконец, обращаясь к бывшему офицеру. — Оружия при нем нет.

— Это легкомысленно, — процедил офицер, оглядывая Бориса, как будто впервые его видел. — Ходить по ночному Парижу без «нагана» — удивительная глупость! Совершенно непростительная! В наше время здесь могут встретиться самые опасные личности…

— Вроде нас! — проговорил усатый брюнет с глумливой усмешкой и вдруг наставил на Ордынцева черное дуло револьвера, не поднимая оружие, держа его по-бандитски, возле бедра. — Что ж, господин хороший, приятно было познакомиться, но пора и честь знать…

В ту же секунду Борис вскинул левую руку, и из рукава вылетело тускло блеснувшее лезвие. Короткой стрелой промелькнув в сыром воздухе, нож проткнул рукав усатого и пришпилил его к дощатой стене сарая. Револьвер, глухо звякнув, покатился по брусчатке.

— Вот черт! — прошипел брюнет, перекосившись. — Сволочь краснозадая!

Борис подхватил выпавший револьвер, отскочил в сторону и настороженно оглядывался, ожидая нового подвоха.

— Браво! — бывший офицер захлопал в ладоши. — Браво, молодой человек! Где это вы такому трюку обучились?

— У греческих контрабандистов! — отозвался Ордынцев, медленно отступая. — В девятнадцатом году под Феодосией привелось с ними столкнуться…

— А ты, Ванечка, сам виноват, — офицер повернулся к злобно пыхтящему брюнету, — нужно было как следует обыскивать! И скажи спасибо нашему новому другу, что он обошелся с тобой по-джентльменски, только рукав проткнул. Я бы на его месте руки твоей не пожалел…

— Я же его досконально обшарил! — проныл брюнет, с трудом выдергивая нож из стены сарая и потирая ушибленную руку. — Вот черт большевистский, ловко ножом орудует!

— Насчет большевиков поосторожнее! — оборвал его Борис. — У меня с большевиками давние счеты!

— Не обижайтесь, друг мой! — Бывший офицер приблизился к Ордынцеву, положил руку ему на плечо. — Это у Ванечки привычка такая — большевиками всех костерит. Опасная, кстати, привычка. Как границу перейдем — он разом перестанет. А вас должны же мы были проверить — на серьезное дело идем, с кем попало нельзя связываться.

— Ну и как — проверили? — недовольно покосился на него Борис.

— Будем считать, что да. — Офицер протянул руку: — Вы «наган»-то отдайте, он вам не понадобится…

— Напрасно, Серж, ты ему поверил! — подала голос Мари. — Не нравится мне его физиономия!

— Перетерпишь! — отрезал офицер. — Так вот, друг мой, мы с вами теперь почти знакомы. С Мари у вас отношения явно не сложились. Ну да это не страшно. Стерпится — слюбится, как говорил мой двоюродный дядюшка. Покойник разводил породистых борзых. Ванечка — человек отходчивый, так что с ним проблем не будет. Ну, меня вам, можно считать, представила Мари… еще остается Луиджи. — Серж кивнул на «американца». — Удивительной ловкости человек. Просто как обезьяна! А как вас прикажете величать?

— О… — Борис хотел было назвать свою настоящую фамилию, но вдруг его словно что-то остановило.

— О?.. — переспросил Серж. — Вроде бы вы, друг мой, прежде не заикались!

Борис тут же сообразил, что его новые знакомые наверняка навели о нем справки и многое про него знают.

— Мнется, как гимназистка на большой перемене! — захихикал Ванечка.

— Меня зовут Борис. И вы прекрасно об этом знаете, — отчеканил Ордынцев.

— Что ж, — кивнул Серж, — пусть будет Борис. И на этом закончим. Не стоит забивать нам голову вашей фамилией, отчеством и рассказывать, какие пирожки пекла ваша няня. Про детство тоже не надо, у всех оно было, да не все его помнят… Ванечка для нас тоже только Ванечка, да и Мари — только Мари. Я уж не говорю о нас с Луиджи. Время у нас трудное, так что совершенно не нужно интересоваться личной жизнью друг друга.

— Вы весьма проницательны. — Борис с возрастающим интересом разглядывал Сержа. — А позвольте спросить — в каком полку служили?

— Не позволю. — Серж вдруг недобро взглянул на Ордынцева, в его взгляде загорелись зеленоватые волчьи огни, и на парижской улице словно дохнуло зимней ночной степью. — Что было — то прошло, и незачем ворошить прошлое! Мы с вами, кажется, договорились: вы — Борис, я — Серж, а прочее ни к чему. И никакого прошлого ни у кого из нас нет! Важно только, кто из нас к чему пригоден. Каждый из присутствующих имеет какую-то способность, так сказать, человек-инструмент. Вот Луиджи, например, ловок как черт, может в любую форточку пролезть, по карнизам ходит, как кошка. Этим и ценен, за то и держим его в нашем дружном сообществе.

— Кстати, я как раз прошлого своего не скрываю, — подал голос «американец». — Я в прежней жизни был известнейшим цирковым артистом. Было время, когда по всей России мои афиши красовались — «Луиджи Пиранелли, резиновый человек»! Не доводилось бывать на моих представлениях?

— Нет, — отрезал Борис. — Цирковые представления не посещал. Имелись другие интересы… А что же вы по прежней своей специальности не работаете? Цирковые артисты и в Париже нужны… вот даже генерал Шкуро, личность небезызвестная, в цирк устроился, конную вольтижировку французским буржуа демонстрирует…

— Не слушайте его, mon sher! — прервал Бориса Серж. — Луиджи скромничает, в его прошлом тоже много темных страниц, которые лучше не перечитывать, так что путь в обычную обывательскую жизнь для него заказан. Впрочем, он к ней и не стремится. Продолжим знакомство. Ванечка — редкий умелец, может практически голыми руками открыть любой самый хитроумный замок, может также починить любой механизм — от огнестрельного оружия до автомобиля. Совершенно незаменимый человек в нашем деле!

Ванечка безмолвно поклонился.

— С Мари, я надеюсь, вы со временем сумеете найти общий язык. Она в нашем деле так же необходима, как все прочие, поскольку, как вы, должно быть, заметили, принадлежит к прекрасной половине человечества…

— Серж, прекрати паясничать! — прошипела женщина, губы ее при этом презрительно сжались, глаза же, наоборот, заискрились в неверном свете свечи от какого-то приятного воспоминания.

— А очень часто быть женщиной весьма выгодно, — продолжал Серж, не обратив на ее слова ни малейшего внимания. — Зачастую женщину пропустят туда, куда мужчине вход заказан. Кроме того, Мари прекрасно стреляет, да и с холодным оружием управляется… гм… весьма недурно! — Он выразительно взглянул на нож Бориса. — Впрочем, думаю, что вас этим не удивишь.

— А вы? — проговорил Ордынцев, пристально разглядывая Сержа. — Вы также обладаете каким-то особым умением?

— Всего понемногу! — Серж сделал неопределенный жест рукой. — Всего понемногу. А главное — я командир этого маленького отряда, так что с меня некому спрашивать! — И он жизнерадостно рассмеялся, как будто находился не в грязном и опасном парижском переулке, а за обедом в роскошном ресторане на Елисейских полях.

— Лучше скажи, для чего нам нужен этот красавчик? — процедила Мари, повернувшись к Сержу. — Мы столько времени работаем вчетвером, и все пока проходило благополучно, потому что мы друг другу доверяем и знаем друг друга как облупленных. Теперь мы возьмем с собой этого молокососа, и дело наверняка провалится…

— Успокойся, Мари! — прервал ее Серж. — Наш новый друг — вовсе не молокосос, он только что доказал нам это. Кроме того, в наше время в России молокососов и вовсе не осталось, вымерли как мамонты за годы революции и войны. А главное — нам непременно нужно взять его в свой отряд, потому что только он знает того человека, к которому мы идем. А что еще важнее — только его знает тот человек, только ему он доверяет…

— А мне вообще не по душе эта операция! — не умолкала Мари. — У меня скверное предчувствие…

— Свои предчувствия оставь при себе! — грубо оборвал ее Серж. — Ты же сама любишь повторять, что ты не барышня-курсистка! А только эти изнеженные особы прислушиваются к приметам и предчувствиям! За эту операцию нам обещали очень хорошие деньги, так что мы ее выполним, наплевав на все твои предчувствия! Только представь себе — пятьдесят тысяч франков! Мы всегда делим доходы поровну, — обратился он к Борису, — таковы установленные правила. Так что, Мари, дорогая, с помощью этого молодого человека мы заработаем приличные деньги, и ради этого ты должна быть с ним поласковее…

— Поласковее? — переспросила Мари не своим, севшим, голосом. — Ты сказал — поласковее?

Губы ее искривились, как у обиженного ребенка, глаза же застыли, уставившись вдаль, словно там, за линией горизонта, она видела что-то ужасное. Вот она помотала головой, как будто стараясь избавиться от назойливого воспоминания, и закрыла лицо руками.

Серж одним прыжком оказался рядом, взял Мари за руки и заглянул в глаза. Очевидно, то, что он там увидел, ему очень не понравилось, потому что он притянул Мари к себе и забормотал что-то строго и вместе с тем нежно.

Борис не удержался и хмыкнул, за что получил удар в бок от Ванечки. Наконец черты лица Мари разгладились, она повернулась и окинула мужчин равнодушным взглядом, губы при этом попытались улыбнуться. Но при пустых глазах улыбка смотрелась как оскал гиены. Она достала папиросу дрожащей рукой.

Серж дал Мари прикурить и посмотрел на Бориса волком. Борис демонстративно пожал плечами.

— Стало быть, договорились, — твердо сказал Серж. — Вопрос дальнейшему обсуждению не подлежит. Мари с собой справится, верно, дорогая?

Мари промолчала.

— Итак, мы с вами познакомились, — подвел Серж итог разговора. — И сейчас разойдемся. О времени и месте следующей встречи вас своевременно предупредят…

Ордынцев хотел задать ему множество вопросов, но Серж неожиданно исчез, словно растворился в сыром промозглом воздухе парижской окраины. Борис удивленно завертел головой, но вокруг него не было ни души, как будто ему померещилась или приснилась встреча с этими странными и подозрительными людьми.

Он пошел вперед и через несколько минут оказался на той самой круглой площади, с которой началось его ночное приключение. По-прежнему тускло горели газовые фонари да светилось окошко кафе. Борис заглянул в него и увидел пустой маленький зал да все того же блондина за цинковым прилавком, меланхолично перетирающего несвежим полотенцем треснутые бокалы.

— Ну-с, Борис Андреевич, — мягким голосом проговорил Горецкий, — надеюсь, вы не в обиде за то, что я втравил вас в это сомнительное предприятие?

— Я сам принял решение, — уклончиво ответил Борис, — теперь назад пути нет. Тем более что за эту работу предлагают такие приличные деньги.

— Однако я чувствую некоторую ответственность… — Теперь голос Аркадия Петровича звучал нерешительно, что случалось достаточно редко, однако Борис не стал удивляться, его занимало сейчас другое.

Они выпили с Горецким кофе и теперь шли не спеша по набережной Сены мимо лотков букинистов. Дул легкий ветерок, пахло весенней водой и жареными каштанами.

— Вы, голубчик, представляете себе нынешнюю ситуацию в России? — спросил Горецкий и, не дождавшись ответа, продолжил: — К двадцать первому году в Советской России была полная разруха, причем по всей стране. В городах стояли фабрики и заводы из-за нехватки топлива, потому что рудники и шахты в Сибири были разрушены. Можете себе представить, что металла производили примерно столько, сколько выплавляли его в начале восемнадцатого века при Петре Первом!

Борис усмехнулся: профессор Горецкий в своем репертуаре, он обожает читать лекции. Ну да ладно, послушаем, всегда полезно узнать что-то новое…

— Рабочие были вынуждены покидать города и уезжать в деревню, чтобы не умереть с голоду, — продолжал Горецкий, — а в деревне тоже было не сладко. Вы слышали, надеюсь, о продразверстке? По всей провинции рыскали продотряды и отбирали подчистую у крестьянина весь хлеб. Крестьяне, возмущенные этими действиями, поднялись на вооруженную борьбу.

— Что ж они раньше не боролись? — угрюмо спросил Борис. — Когда грабить барские имения разрешали, им большевики нравились…

— Оставим это сейчас, — отмахнулся Горецкий, — я хочу обрисовать вам положение в России. Так вот, после восстаний на Украине, в Поволжье, на Кубани и в Сибири, а особенно под Тамбовом недовольство в армии вылилось в огромное восстание в Кронштадте. Оно шло под лозунгом «Советы без коммунистов!». Восстание подавили с большим трудом, часть участников расстреляли, остальные ушли по льду в Финляндию.

После этого большевики поняли, что при таких условиях власть им не удержать, и провозгласили НЭП — новую экономическую политику, то есть временную уступку частному сектору. Продразверстка была заменена продналогом, что позволило вздохнуть крестьянству, в городах расцвели пышным цветом всевозможные акционерные компании, тресты, появились частные магазины, мастерские и фабрики. Так что не удивляйтесь, вы найдете Россию совсем не такой, какой ее покидали.

У Бориса на языке вертелся вопрос, откуда же сам Горецкий все это знает, если не был в России больше двух лет, но он благоразумно промолчал.

Париж по ночам, кажется, совсем не спит. Ближе к утру только лихорадочнее блестят глаза женщин, болезненнее светят электрические фонари на оживленных улицах, живее разговаривают завсегдатаи ночных заведений, громче и развязнее смеются собственным не слишком умным шуткам.

В одно из таких заведений зашел во втором часу ночи плотный подвижный брюнет с густой щеткой усов на несколько кошачьем лице. Он устроился за столиком возле окна, который закрывала собой пыльная раскидистая пальма, хлопнул ладонью по мраморной столешнице.

Тут же возле него образовался гарсон — обычный парижский гарсон с прилизанными редкими волосами, густо смазанными бриолином, с кривым подозрительным носом, в несвежем белом фартуке.

— Мосье Жан! — проговорил гарсон, узнав посетителя. — Вы сегодня поздно! Вам как обычно?

Ванечка молча кивнул. Гарсон для виду повозил по столу тряпкой, удалился, через несколько минут вернулся с рюмкой кальвадоса и графином воды.

— Как дела? — вежливо осведомился гарсон, расставляя принесенное на столе.

— Нормально, — довольно кисло отозвался клиент и отвернулся к окну.

Гарсон пожал плечами и отошел к другому столу.

С этими русскими никогда не поймешь, как себя вести. Он хотел быть вежливым, завел разговор…

Ванечка пригубил кальвадос, окинул взглядом зал.

За пальмой он чувствовал себя в относительной безопасности и мог разглядывать немногочисленных посетителей заведения — траченных жизнью субъектов неопределенного возраста, вышедших в тираж проституток, воров с холеными руками музыкантов и бегающими, беспокойными глазами.

Вдруг дверь отворилась, и Ванечка увидел на пороге лицо, чрезвычайно хорошо ему знакомое. Он даже приподнялся было, чтобы приветливо помахать рукой и пригласить появившуюся особу за свой стол, но с удивлением заметил, что особа эта держится с неуместной настороженностью, попросту говоря — воровато. Это поведение показалось Ванечке весьма странным, и он не стал привлекать к себе внимания, напротив, спрятался за пальму и принялся наблюдать оттуда за происходящим.

Появившаяся в ночном кафе личность, подозрительно оглядев зал, устроилась за угловым столиком, заказала рюмку коньяку. Не прошло, однако, и пяти минут, как в кафе пришел еще один человек. Вновь пришедшего Ванечка также знал, и знал не с самой лучшей стороны, поэтому, когда тот подсел к знакомой Ванечке персоне, удивлению мосье Жана не было предела.

Двое переговорили, затем произошло то, что вызвало у Ванечки еще большее удивление: из рук вновь прибывшего в руки знакомой персоны перекочевал конверт.

Ванечка, он же мосье Жан, мог бы дать голову на отсечение, что в этом конверте были деньги. Да что там голову! Он дал бы на отсечение свои золотые руки, которые кормили его в самые трудные времена войн и революций!

— Вот так дела! — пробормотал Ванечка, усиленно моргая, чтобы ничего не пропустить. — Вот это номер!

Он подумал даже, что сие событие надо непременно обсудить кое с кем из знакомых.

Тут к нему подошел гарсон, чтобы предложить еще одну рюмку кальвадоса. Ванечка отказался, чем вызвал недоумение гарсона: обычно он выпивал не менее трех рюмок. Когда же разочарованный гарсон удалился и Ванечка вновь взглянул на угловой столик, за ним уже никого не было.

— Ну и дела! — повторил Ванечка, ни к кому особенно не обращаясь, положил на столик деньги и направился к выходу из заведения.

Он вышел на ночную улицу и огляделся по сторонам.

За время, проведенное им в заведении, погода испортилась, с неба сеял мелкий противный дождик, и темнота вокруг сгустилась до неприличия. Знакомые ему люди успели скрыться в неизвестном направлении, и искать их такой промозглой ночью было делом глупым и неблагодарным. Ванечка поднял воротник короткого пальто, засунул руки в карманы и пошел прочь. Он уже почти выкинул из головы странную встречу и думал о теплой постели, в которой дожидалась его Жанет, продавщица из цветочного магазина «Голубая маргаритка». У Жанет были немного кривые ноги, но этот небольшой недостаток вполне искупался ее бурным темпераментом. Ванечка сильно подозревал, что в жилах Жанет есть изрядная доля марокканской крови.

Он уже порядочно отошел от ночного кафе, и на улице стало еще темнее. Внезапно сквозь тихий шорох дождя Ванечка услышал за спиной звук шагов.

Ванечка остановился, чтобы прислушаться, — и шаги тут же затихли. Он пошел вперед — и шаги возобновились.

Такие странные шаги на ночной улице — вещь неприятная, они могут значить только одно: скорую встречу с уличными грабителями, которых в послевоенном Париже развелось немыслимое множество. Впрочем, Ванечка таких встреч не очень боялся: человеку, прошедшему через революцию и войну, повидавшему чекистов и махновцев, парижские головорезы кажутся безобидными, как мальчики из церковного хора. Кроме того, в кармане у Ванечки лежал его дорогой друг, тяжелый бельгийский револьвер системы «Наган».

Поэтому Ванечка не слишком испугался. Пройдя еще немного, он резко развернулся, чтобы разглядеть своего преследователя, оказаться с ним лицом к лицу.

И к немалому своему удивлению, увидел ту самую особу, встреча с которой так смутила его в кафе.

— Так это ты! — проговорил Ванечка, облегченно вздохнув. — А я было подумал, что мной заинтересовались молодчики Толстого Луи!

— Нет, Ванечка, это я!.. — прошелестел из темноты знакомый голос.

И что-то в этом голосе насторожило Ванечку.

— Pardon, — проговорил он, вглядываясь в знакомое лицо. — Кажется, я видел тебя в кафе… ты там встречался с…

— Тсс! — донеслось из темноты. — Не надо никаких имен! Как, однако, все это неудачно, в особенности для тебя! Знаешь, Ванечка, как бывает — оказываешься не в то время и не в том месте, и это приводит к скверным последствиям!

Знакомая особа сделала полшага вперед, и в темноте угрожающе блеснули белки глаз.

— Что ты хочешь сказать… — Ванечка нервно облизнул губы и на всякий случай нашарил в кармане ребристую рукоятку «нагана». Но в ту же секунду он услышал за своей спиной подозрительный шорох.

Ванечка резко обернулся, одновременно вытягивая из кармана револьвер, и увидел перед собой совершенно уморительного человечка. Ростом тот был с семилетнего ребенка, однако носил роскошные усы и одевался щегольски, совершенно неуместно для ночной улицы — черный сюртучок, шелковый жилет, расшитый удивительными тропическими цветами, лаковые штиблеты.

Ванечка удивленно уставился на нарядного карлика и потерял из-за этого драгоценную секунду. Карлик же грозно распушил усы, набычился и, с удивительным проворством подскочив к Ванечке, воткнул ему в грудь невесть откуда взявшееся в его руке длинное тонкое лезвие.

Ванечка покачнулся, выронил револьвер и рухнул на брусчатку, широко раскинув руки. Так падают снопы спелой пшеницы под безжалостным серпом жнеца, так падают кавалеристы посреди русской степи, скошенные свинцом из махновского пулемета.

Перед смертью в голове его разом промелькнуло несколько мыслей. Первая — что ему удивительно не повезло: пройти невредимым через две войны и две революции, вырваться из ада, каким стала Россия, несколько раз совершить опасные экспедиции в этот красный ад — и нелепо погибнуть на улице в Париже…

Тут же за первой мыслью пронеслась вторая: учитывая сегодняшнюю встречу, новая экспедиция его друзей вряд ли закончится благополучно, и еще неизвестно, кому больше повезло — ему или остальным. Он по крайней мере погибает без мучений, а что ждет их, одному Богу известно. Может быть, им суждена лютая смерть в подвалах ЧК или этой, новой, конторы — ОГПУ…

И наконец, на смену этим двум мыслям набежала третья: что ему не суждено более наслаждаться марокканским темпераментом маленькой Жанет, но вряд ли постель малютки будет долго пустовать.

Все эти мысли едва ли заняли более секунды, и Ванечка погрузился в беспросветный мрак.

Дождик тем временем кончился, облака разошлись, и в небе снова проступили редкие неяркие звезды, отразившиеся в широко открытых глазах мертвого человека.

Нарядный карлик подскочил к трупу, коснулся его шеи двумя пальцами, чтобы удостовериться в смерти, и, по-кошачьи заурчав, отскочил в темноту, где незадолго до того растворился третий участник короткого ночного происшествия.

Ордынцев отпустил извозчика, немного не доезжая до дачи, огляделся по сторонам. Вокруг не было ни души. Он подошел к калитке, постучал условным стуком — три удара, пауза, еще два удара. Калитка резко распахнулась, Бориса втащили внутрь. К шее его прижали дуло пистолета.

— Что за черт! — Борис извернулся, ударил по руке, выбив оружие, и только тогда узнал «американца» Луиджи.

Циркач окрысился на него, подобрал пистолет и прошипел:

— Ты, что ли? Я тебя поначалу не признал!

— Мы с вами на брудершафт не пили! — холодно процедил Ордынцев, смерив циркача взглядом. — Так-то вы гостей встречаете!

— Гости разные попадаются, а осторожность не помешает! Время у нас сами знаете какое! — проговорил Луиджи и подтолкнул Бориса к дому.

На веранде, кутаясь в черную шерстяную шаль, сидела Мари. Она, по обыкновению, курила тонкую турецкую папиросу в длинном мундштуке. Лицо ее было еще бледнее, чем прежде, на левом виске дергалась жилка. При виде Бориса губы Мари сложились в улыбку, но глаза холодно сверкнули.

— Наш джентльмен появился! — процедила она, окинув Ордынцева неприязненным взглядом. — Вот без кого я прекрасно прожила бы всю оставшуюся жизнь!

— Взаимно, сударыня! — Борис карикатурно поклонился. — Не надоела вам эта пикировка?

— Полно, Мари! — проговорил Луиджи. — Он ведь еще не знает…

— Чего я не знаю? — Борис переводил взгляд с циркача на женщину. Они молчали, и он задал другой вопрос: — А где наш предводитель? И где великий специалист по замкам и запорам?

— Серж с минуты на минуту должен появиться! — отозвался Луиджи, потирая руки. — А насчет Ванечки… — Он переглянулся с Мари. — Должен сообщить вам, милостивый государь, пренеприятное известие. Ванечка не придет. Ни сегодня, ни в будущем. Минувшей ночью Ванечку убили уличные грабители.

— Не верю! — выдохнула Мари, откинув руку с мундштуком. — Какого черта? Ванечка не носил с собой больших денег…

— Воля твоя, Мари, — перебил ее Луиджи. — Однако в наши дни люди чрезвычайно испортились. Это прежде парижские головорезы убивали только за большие деньги, а сейчас они могут прирезать человека и за медный грош!

— Ваня умел за себя постоять! — возразила Мари и снова раздраженно уставилась на Бориса: — Пока не появился этот хлыщ, у нас все было в порядке! Он принес нам несчастье, и на этом дело не кончится! Я чувствую кровь, чувствую!

Она запрокинула голову, словно к чему-то прислушиваясь. Нервные ноздри широко раздувались.

Борис увидел, что на шее женщины проступил тонкий красноватый рубец. Он хотел ответить, но в это время скрипнула калитка, и на дорожке показались два человека.

Впереди шел незнакомец — немного сутулый господин с густыми бакенбардами, в поношенном пальто и надвинутой на глаза мятой шляпе. Следом за ним, настороженно поглядывая по сторонам, шагал Серж, держа правую руку в кармане.

— А это еще кто? — процедила Мари.

Двое мужчин поднялись по крыльцу, вошли на веранду.

— Здравствуй, Мари! Здравствуйте, господа! — приветствовал присутствующих Серж. — Позвольте представить вам Николая. Он заменит в нашей группе покойного Ванечку.

— Господи! — воскликнула Мари, воздев глаза к потолку. — Где ты его подобрал? На церковной паперти? Нет, ты как хочешь, но я отказываюсь работать в таких обстоятельствах! У нас была отличная группа, мы знали друг друга как облупленных, прошли вместе огонь и воду, а теперь ты приводишь случайных людей… сначала этого, — она кивнула на Бориса, — теперь еще какого-то…

— Нам нужен человек вместо Вани, а Николая рекомендовали как опытного специалиста. Кроме того, он боевой офицер, а это говорит само за себя…

— Я не вижу офицера! — презрительно процедила Мари. — Я вижу проходимца!

— Я боевой офицер, мадам! — прервал ее Николай. — Я доброволец, участник Ледового похода! Я прошел всю войну, трижды был ранен и не позволю задевать свое честное имя… ваше счастье, что вы женщина!..

— В самом деле, Мари, как ты можешь! — недовольно произнес Серж.

Николай закашлялся, вытащил портсигар, достал из него папиросу и огляделся в поисках огня. Борис Ордынцев достал из кармана коробку спичек, бросил новому участнику группы. Тот протянул руку, но не сумел поймать коробок. Спички с сухим стуком покатились по полу. Борис наклонился, поднял спички и попросил Николая:

— Не угостите?

— Простите, господа, разволновался, позабыл о хороших манерах! — ответил тот, протягивая портсигар. — Угощайтесь!

Борис взял папиросу, Луиджи последовал его примеру. Доставая папиросу из портсигара, циркач придержал руку Николая.

— Что это у вас? — спросил он, указывая на татуировку.

На запястье Николая была выведена корона.

— Память о Ледовом походе! — ответил тот с детской улыбкой. — Наш ротный, Астахов, сделал такие всем желающим… орденов у нас не было, так вместо них осталась эта отметина!..

Ордынцев зажег спичку, протянул огонь циркачу, затем прикурил сам и только после этого подал горящую спичку новому знакомому.

Тот закурил, обвел взглядом присутствующих.

— Я прошел всю войну, господа! — повторил, выпустив кольцо дыма. — От первых до последних дней!

— В каком полку? — осведомился Ордынцев.

— В третьей конно-горной батарее второго добровольческого кавалерийского корпуса! — отчеканил Николай.

— Под командованием полковника Топоркова? — оживился Борис. — Прекрасный человек!

— Редкостной души! — подхватил Николай. — Как говорится, отец солдатам…

— Помню, во время эвакуации из Новороссийска он под угрозой оружия заставил взять на борт транспорта раненых офицеров…

— Совершенно верно! — с чувством воскликнул Николай. — Я был одним из этих раненых офицеров и никогда не забуду благородство полковника Топоркова! Я обязан ему жизнью!

Внезапно Борис отступил на шаг и наставил на Николая ствол револьвера.

— Поднимите руки! — приказал он.

— В чем дело?! — возмущенно выпалил Николай.

— Действительно, господин хороший, вы забываетесь! — холодно протянул Серж.

— Извините, Серж, — Борис повернулся к командиру группы, не опуская оружие, — этот человек вовсе не тот, за кого он себя выдает. Для боевого офицера он слишком неловок.

— Что вы себе позволяете, молодой человек? — вспыхнул Николай. — Я, как офицер, могу потребовать удовлетворения!..

— Помолчите! — оборвал его Ордынцев. — Это не все. Вы сами знаете, Серж, ни один человек, прошедший войну, не стал бы прикуривать третьим от одной спички. Все знают эту скверную фронтовую примету — третий на спичке не доживает до утра. А самое главное, господа, полковник Топорков погиб под Орлом во время осеннего наступления и никак не мог участвовать в новороссийской эвакуации.

— Наш молодой друг прав! — подал голос Луиджи. — Я, конечно, не офицер и не знаю ваших фронтовых порядков, но зато я знаю, что за татуировка на руке этого… Николая! К Ледовому походу она не имеет никакого отношения!

— Красный шпион! — взвизгнула Мари, подскочив к побледневшему Николаю. — Сволочь большевистская! Я тебя на узкие ремешки изрежу! Я тебе кишки выпущу!

Она была близка к тому, чтобы осуществить свое обещание. Во всяком случае, в руке у нее сверкнула бритва, и лезвие приблизилось к лицу Николая. Мужчина побледнел как полотно, на лбу у него выступили мелкие капли пота.

— Угомонись! — рявкнул Серж, схватив Мари за запястье. Но бешенство, горевшее в ее глазах, сделало Мари такой сильной, что бывший офицер едва удерживал руку с бритвой. Тогда он наклонился к ее уху и негромко, но внятно проговорил: — Белая Церковь!

Мари обмякла, как будто из нее выпустили воздух. Руки ее безвольно упали вдоль тела, лицо еще больше побледнело. Она затряслась, как от холода, и опустилась в подвернувшееся кресло.

— Дайте ей рюмку коньяку! — распорядился Серж.

Луиджи торопливо плеснул в рюмку спиртное, поднес к губам Мари. Она послушно выпила и постепенно успокоилась. Только в глазах ее все еще горело тусклое пламя.

— Видите, mon sher, как опасно нервировать Мари? — проговорил Серж, повернувшись к Николаю. — В следующий раз я могу не успеть. Так что для вас же лучше рассказать, кто вы такой и для чего хотели к нам присоединиться. Вы действительно агент ГПУ?

— Что вы, господа, что вы! — забормотал Николай, вытирая со лба холодный пот. Манеры его резко переменились, в нем не было больше офицерского апломба, а проступила суетливая простонародная закваска. — Я к ГПУ никакого касательства не имею, упаси Бог! Даже совсем напротив… господин офицер, — он кивнул на Бориса, — господин офицер прав, он меня в точности расколол… я в армии не служил… я с одним поручиком в ЧК сидел, вот от него слов всяких набрался, про Ледовый поход и прочее… и полковника Топоркова тот же поручик поминал, царство ему небесное…

— Кому — Топоркову? — переспросил Борис.

— Поручику! Расстреляли его утречком!

— А вас, значит, отпустили?

— А его отпустили как социально близкого! — вступил в разговор Луиджи. — Это ведь что за татуировочка у господина на руке? Это уголовная татуировочка, я такие видывал! Господин этот, судя по знаку, вор или грабитель, известный в уголовном сообществе.

— Мошенник! — с достоинством поправил циркача Николай. — Меня в Одессе и Екатеринославле каждая собака знает! Дело о фальшивом архиерее слышали?

— Не довелось, слава Богу! — поморщился Серж. — Я вот думаю, господа, что нам с этим фальшивым архиереем делать? Придушить его, что ли, и в погребе закопать?

— Глупые у вас шутки, господин офицер! — вскинулся Николай, опасливо глядя на Сержа.

— Какие шутки? — Серж пожал плечами. — У нас на шутки времени нету, мы люди занятые, серьезные!

— Как это можно! — пуще прежнего заволновался Николай. — Живую душу порешить, грех на себя взять? И в погребе хоронить — это никак не годится! Хоронить положено в освященной земле…

— У нас, может, погреб тоже освященный! — усмехнулся Серж. — Ладно, фальшивый архиерей, улепетывай отсюда, и чтобы я тебя больше слыхом не слыхал и видом не видал! Попадешься мне на глаза — пеняй на себя, пристрелю, не задумаюсь!

Николай стрелой вылетел с веранды и, как заяц, припустил к воротам.

— Зря ты его отпустил! — мертвым голосом проговорила Мари. — Надо было убить мерзавца.

— Из-за такой человеческой ветоши руки марать неохота! — отмахнулся Серж.

Борис уставился на него с подозрением. В прошлый раз только Серж произвел на него не то чтобы приятное, но серьезное впечатление. Несомненно, боевой офицер, много воевавший, тут Борис не мог ошибиться, они узнавали друг друга по особенному взгляду, по жестам и поворотам головы. Тогда еще Борис подумал, что Серж только с виду такой покладистый, много шутит. На самом деле он держит свою команду железной рукой, да иначе и нельзя, раз они уже несколько лет занимаются таким опасным делом.

И тут вдруг Серж проявляет такое легкомыслие, да что там — просто глупость! Ведь этот тип, Николай, виден насквозь! И если Борис сумел его разоблачить, то Сержу это сделать было гораздо легче! Глаз у него наметан… Ну, допустим, так случилось, что Борис лично знал полковника Топоркова, но ведь есть много других черточек, по которым узнается человек невоевавший… Не мог Серж, опытный командир, так безответственно подойти к выбору очередного члена команды, тем более после того как Ванечку убили при странных обстоятельствах…

Борис посмотрел Сержу в глаза, и тот вдруг едва заметно ему подмигнул. Борис даже головой покрутил — возможно, ему показалось, но тут же все понял.

Явление Сержа в сопровождении Николая было еще одной проверкой. Причем проверяли не только его, Бориса, но и всех остальных. Серж еще раз хотел узнать, как будет вести себя в сложной ситуации каждый член его команды. Борис, несомненно, проверку выдержал. Что касается остальных, то Луиджи тоже не подкачал, а вот Мари… Впрочем, судя по реакции Сержа, Мари тоже вела себя вполне предсказуемо, ничего нового он не увидел.

Неприятная дамочка… За что только Серж ее ценит, за какие качества. Ишь, как зыркает на Бориса глазами, чем он ей не угодил, хотелось бы знать. Губы кривит, как будто кислого наелась. Борис поймал себя на желании скорчить Мари страшную рожу и отвернулся, рассердившись на себя.

— Я, грешным делом, не о том думаю, — заговорил Серж. — Я думаю, где нам толкового человека вместо Ванечки найти. Нужен нам такой человек, чтобы с замками да запорами умел ладить…

— Кажется, я одного такого знаю, — проговорил неожиданно для всех Ордынцев.

— Он знает! — желчно рассмеялась Мари. — Да кто ты такой? Мы тебя-то самого не знаем! Я от тебя жду исключительно неприятностей…

— Угомонитесь, сударыня! — Борис повысил голос: — Я, между прочим, не меньше вас рискую жизнью. И если для вас такой риск привычен, если вы сделали его своей профессией, то я первый раз иду на такую операцию. И не пойду с вами, если вы не возьмете моего человека. Поскольку только ему доверяю полностью и бесповоротно. Не хотите — не надо, но только я свое решение принял.

Мари глубоко затянулась папиросой и хотела, надо думать, выпустить дым Борису в лицо, но подскочивший Серж схватил ее за плечи и развернул в сторону. От резкого движения Мари закашлялась, потом облокотилась на перила, повиснув на них, как будто внезапно ее оставили силы.

— До встречи, господа! — отрывисто сказал Серж и махнул рукой.

— Пойдем, — Луиджи потянул Бориса за собой, — покажу короткую дорогу…

На ходу Борис оглянулся. Сквозь открытые окна веранды было видно Мари, по-прежнему недвижно стоящую у перил, только теперь спина ее была неестественно прямая, и вся она казалась натянутой как струна. Вот Серж, на что-то решившись, шагнул было к ней, но спина ее была столь чужой и неприступной, что он махнул рукой и застыл на месте.

«Какие, однако, непростые отношения связывают этих двоих!» — подумал Борис.

Впереди раздался призывный свист Луиджи, и Борис заторопился следом.

— Ох и подлый же народ эти бретонцы! — проговорил крепенький, невысокого роста и слегка кривоногий господин, разглядывая лежащий на столе пучок зелени. — Так и норовят подсунуть какую-то дрянь! Глаз да глаз за ними нужен…

— Зря вы так, Поль! — возразила ему полная краснощекая мадам в нарядном переднике. — У мосье Маню всегда свежие овощи! А такой салат латук не купишь больше ни у одного торговца!

— «Салат латук!» — передразнил ее кривоногий господин. — Знала бы ты, Иветка, каковы бывают осенью помидоры под Астраханью! А какие кавуны вызревают! Это же не кавуны — это дирижабели! Ежели такой кавун на хату упадет — мокрое место останется!

— Кавуны? — переспросила румяная Иветт. — Что есть кавуны?

— Эх, Иветка, Иветка! — вздохнул господин. — Ничего-то ты не понимаешь! Кавуна настоящего в глаза не видела! И что ты меня все Полем дразнишь? Говорил же я тебе — Пантелеем меня зовут…

— Извините, Поль, — Иветт надулась, — но это ваше имя выговорить ни один приличный человек не в состоянии! Даже парикмахер Анри, а он очень начитанный человек…

Неизвестно, чем бы закончился этот содержательный разговор, но в это время в соседнем помещении звякнул дверной колокольчик.

— Клиент, Поль! — оживилась Иветт и подала своему грозному повелителю тщательно отглаженный жилет.

Господин Поль, он же Пантелей Григорьевич Саенко, с недовольной миной натянул жилет на свой заметный живот и пошел в мастерскую.

Клиент стоял к нему спиной, оглядывая расставленные и развешанные вокруг замки. Замки были самые разные — обыкновенные висячие, которые попросту называют амбарными, врезные французские, английские — похитрее и подороже, заковыристые немецкие и самые хитрые, самые дорогие — швейцарские, рассчитанные на требовательных и состоятельных покупателей.

— Чего изволите? — проговорил господин Поль, подходя к клиенту. — Для лавки замочек или, допустим, квартирку закрывать? Если для господской квартиры — тогда предпочтительнее английский замок, с хитрой сувалдой. Правда, стоят они дорого. Ох и подлый же народ эти англичане — за все норовят втридорога содрать…

— А ты, Саенко, нисколько не изменился! — проговорил посетитель по-русски, поворачиваясь к господину Полю и делая шаг ему навстречу, — Такой же славный ворчун!

— Ох ты! — Саенко всплеснул руками и попятился. — Никак Борис Андреич!

— Он самый! — Ордынцев обнял Саенко, оглядел его. — А ты, как я погляжу, настоящий француз! Мастерскую открыл!

— Так что ж? Кормиться-то чем-то надо! — Саенко смущенно развел руками. — Ох ты! Что же я стою! — Он обернулся к двери, ведущей в хозяйские комнаты, и крикнул: — Иветка, живо на стол накрывай! Борис Андреич, господин Ордынцев приехали!

Из двери выглянула краснощекая физиономия Иветт, недовольно фыркнула:

— Что значит — накрывай? У меня ничего не готово! И я ни на каких гостей не рассчитывала!

Однако Саенко так грозно взглянул на нее, что Иветт тут же ретировалась. Правда, прежде она все же успела разглядеть стройного и красивого гостя, и выражение ее лица сделалось намного приветливее.

— Женился? — осведомился Борис, оглядываясь.

— Ну не то чтобы женился. — Саенко потупился. — Приятная женщина, с понятием, однако нет того, чтобы настоящий борщ сварить или, к примеру, галушки состряпать. Я уж не говорю про вареники с вишнями.

Он провел Бориса во внутренние покои, точнее, в небольшую комнатку за мастерской, усадил его в кресло.

— Чтой-то, Борис Андреич, вы с прошлой нашей встречи с лица маленько спали, — сердобольно начал Саенко, — опять же пиджак на вас болтается как на вешалке.

— Зато ты у нас раздобрел, Пантелей Григорьевич, — рассмеялся Борис, — брюхо вон как у бегемота!

— Да что ж, — не смутился Саенко, — хорошего человека чем больше, тем лучше! Иветка — баба справная, все при ней. И кормит хорошо, только борща не варит…

Тут он сообразил, что насчет борща уже в разговоре упоминал и по вареникам сокрушался.

— Давно ты от Аркадия Петровича ушел? — спросил Борис, стараясь, чтобы в вопросе звучало только простое любопытство.

— Дак ведь как… — Саенко обиженно засопел и отвернулся. — Жизнь-то у нас изменилась. Живет он в пансионе французском на всем готовом. Там за ним убирают и стол накрывают два раза в день. Одежду опять же в прачечную сдает, обувь мальчишка чистит, я-то ему зачем? Тут он и говорит как-то: «Из армии я вышел, денщика мне теперь не положено, так что прощай, друг Саенко, не поминай лихом!» Я: «Да как же, ваше сковородие, без меня-то? Послать куда с поручением, отнести там письмо или записочку, на словах передать…»

— А он что? — заинтересовался Борис.

— А он говорит, что дела все его закончились и будет он теперь писать мемуары!

— Да что ты! — удивился Борис. — Надо же — мемуары!

— И чтобы «сковородием» я его теперь не величал, — бухтел обиженный Саенко, — потому как все это в прошлом осталось, и теперь он никакой не полковник, а частное лицо, и полагается обращаться к нему «мосье Горецкий»! Тьфу!

Борис помнил, что Саенко, как ребенок, обожал всяческие титулы и именовал Горецкого, как полагалось в табели о рангах, «ваше высокородие», но произносил слова скороговоркой, так что получалось «сковородие». Аркадий Петрович только посмеивался.

Что-то во всем этом было подозрительное. Чтобы полковник Горецкий оказался не у дел… нет, он определенно темнит. Но Борису нет до него сейчас никакой заботы, у него своя задача.

— А вообще-то я к тебе не просто так зашел, на обед, а по делу…

— По делу! — рассердился Саенко. — Какие у нас с вами теперь дела? Вот раньше, помните?

Еще бы Борис не помнил! Как в девятнадцатом в Феодосии брали банду похитителей бриллиантов. Как шли в рейд против батьки Махно, как Саенко учил его правильно ездить на лошади. Как Пантелей спас ему жизнь, подделав мандат ЧК, чтобы выручить из депо, где сидели смертники. Как Саенко спас его честь, когда Борису доверили нечто чрезвычайно важное и дорогое, а он по глупости поддался на уловки хитрой дамочки^[5]. И еще много всего с ними было там, в далекой России.

— Слушай, Пантелей Григорьевич, — начал Борис, тщательно подбирая слова и понизив голос, хотя говорили они по-русски, так что он мог не опасаться любопытных ушей мадам Иветты, — а не хотел бы ты прогуляться со мной тут в одно место?

— Куда еще? — Саенко крутанулся на стуле, как раньше, словно не оброс он за последнее время жирком от паштетов и окороков, приготовленных своей дородной мадам.

Борис промолчал, только посмотрел со значением в хитрые глаза Пантелея. Тот сразу все понял, но, не веря себе, по-бабьи всплеснул короткими руками:

— Пресвятая Богородица! Да неужто в Россию?

Борис молча кивнул.

— Уж не в эти ли заделались, поджигатели или шпионы? — насупился Саенко.

— Да нет… Тут, понимаешь, такая история вышла занятная…

И Борис шепотом поведал своему давнему знакомцу о том, как Аркадий Петрович уговорил его принять участие в экспедиции в Россию, чтобы найти там племянницу великого князя, что Борис нужен был тем людям по причине своего короткого знакомства с профессором Ртищевым, а то бы его и не взяли.

— Скрывать не буду, — со вздохом сказал Борис, — люди эти мне подозрительны. Командует у них бывший офицер, это-то сразу видно. Однако что у человека в душе, ведь с налету не узнаешь?..

— Чужая душа — потемки, — задумчиво согласился Саенко.

— Остальные все со странностями. Женщина — злая очень, нервная, еще один — циркач бывший…

— Ну, эти-то все жулики — такой подлый народ! — оживился Саенко. — Знал я одного фокусника в Краснодаре… сапоги мог снять, так что нипочем не заметишь! А уж про часы я и не говорю…

— А еще одного грабители убили вот буквально вчера ночью…

— Тоже, конечно, бывает, — уклончиво пробормотал Саенко, — третьего дня вот у нас в доме напротив в одну квартиру влезли ночью, а там мадам Ларю. Приличная женщина и не бедная — деньги в рост давала, побрякушки золотые в залог брала. Но тихо все, скромно, без лишнего шума. Серьезная мадам, ни с кем в разговоры не вступала и кофий пить никого к себе не звала. Ну, влезли они ночью — окно открыто оказалось, служанка Линетт в кино ушла и забыла, видно, про окно-то. А мадам услыхала шум и проснулась. Вышла проверить — они ее лампой бронзовой насмерть… Взломали захоронку, да и ушли. Линетт возвращается — нате вам! Шум, визг, полиция… Мадам выносят, Линетт в обмороке лежит…

А только я наутро своей хозяйке сразу сказал, что не обошлось тут без этой егозы Линеттки. Потому как полюбовник у ней завелся — ну, красавец мужчина! Из себя видный, одни усы чего стоят. Уж на что ты, Борис Андреич, для женского полу очень личность притягательная, так тот и тебя за пояс заткнет.

— Ладно, ты на меня-то не переходи… — рассмеялся Борис. — Что там дальше было?

— Оно и верно, — пригорюнился Саенко, — нынче господин Ордынцев не в лучшем виде находится. Подкормить бы тебя, — он снова заговорил по-свойски, — да приодеть получше, ботинок вон каши просит…

Борис грозно сдвинул брови, и Саенко заговорил скороговоркой:

— А сама-то Линеттка девка незавидная. Откровенно говоря, смотреть не на что. Мордочка с кулачок, ноги кривые… Ну, полиция в этом деле быстро разобралась. Сбрызнули Линеттку водой, чтобы в себя пришла, подхватили под белы рученьки — да в участок. Там пугнули как следует, она и разлимонилась. Сговорено у нее было со своим Жоржиком все заранее, чтобы она в кино ушла, а сама окно закрыть вроде забыла. Только он ей обещал, что все дело тихо обстряпает, хозяйку не тронет. А тут вишь какой случай… Короче, взяли этого Жоржика на следующий день где-то под Парижем. Вот такая история… Я к чему разговор-то веду, — заторопился Саенко, — мадам хоть и крепкая женщина была, а все же в годах, опять же спросонья… А тут мужик…

— Здоровый, — поддакнул Борис, — руки как лопаты… Оружие всегда при себе… Думаешь, я сам не понимаю, что дело нечисто? Оттого к тебе и обратился, только тебе в этом городе доверяю. И профессия у тебя теперь подходящая, в замках разбираешься, любую дверь открыть сможешь, ежели что…

— Уж это завсегда… — солидно согласился Саенко, — нам без этого нельзя…

— Ну так что скажешь, Пантелей Григорьевич? — Борис испытующе поглядел в хитроватые глаза Саенко. — Какое у тебя мнение?

Саенко прислушался к звукам из соседней комнаты, потянул носом. На миг на лицо его набежало грустное облачко, но он тут же потряс головой и оживился:

— Едем, Борис Андреич! Засиделись мы с вами, заплесневели в Париже этом! Решили — так едем! Все, что надо, исполним и на Россию-матушку поглядим еще разочек! Эх, Борис Андреич, как же я по степи-то соскучился. Выйдешь, взором окинешь — ни конца ей нет, ни краю! А в селе-то у нас небось сейчас яблони цветут… Цветом белым, как пеной, все сады обсыпаны… Пчелы гудят, мед собирают… Эх, была жизнь!

— Ты не очень-то… — предостерег Борис, — не на прогулку едем, может, неласково нас встретят.

— Уж это как водится, — заметил Саенко, — провожали — не плакали и встречать будут — не обрадуются…

Серж выдал всем пятерым участникам экспедиции небольшой аванс — по двести франков на брата. Сжимая в кулаке деньги, Борис почувствовал себя богачом. Прежде всего он зашел в парикмахерскую на углу и отдал себя в умелые руки мосье Анри.

Парикмахер оглядел его с тихим ужасом и принялся стричь и брить, качая головой и приговаривая:

— Как можно так себя запускать? Красивый молодой господин, такой богатый волос, такая хорошая кожа — а выглядит как последний клошар!

Потом, порхая ласковыми руками и взбивая мыльную пену, он, по обыкновению всех парижских парикмахеров, перешел на внешнюю и внутреннюю политику, на биржевые котировки и повышение цен.

Под конец он сбрызнул Бориса кельнской водой и оглядел гордым взглядом художника:

— Ну вот, теперь совсем другое дело! Мосье, вы помолодели на двадцать лет! Да что там — на целую жизнь!

Борис и сам почувствовал себя обновленным и помолодевшим.

Выйдя из парикмахерской, он купил полдюжины новых рубашек и наконец заплатил квартирной хозяйке, неподражаемой мадам Жирден, весь свой долг да еще за месяц вперед. Мадам прослезилась.

Выполнив все эти неотложные дела, он отправился на встречу со своим новым командиром.

Серж поджидал его в знакомом кафе.

Увидев Бориса, он аж крякнул.

— Что же вы с собой сотворили, господин хороший?

— А что такое? — удивленно переспросил Ордынцев.

— Вы, милостивый государь, в России давно не были?

— Два года, — ответил Борис, помрачнев.

— Два года… — повторил Серж, опустив глаза. — Целую жизнь! За эти два года жизнь там удивительно переменилась. И люди переменились. Вы вот скажите, где бреетесь?

— Сегодня — у мосье Анри, а обычно — сам…

— Начнем с того… — профессорским тоном проговорил Серж, — начнем с того, что вы, по современным российским меркам, слишком чисто выбриты.

— Так что же — вовсе не бриться?

— Отчего же? Бриться надо, только плохо и неаккуратно, желательно тупой и ржавой бритвой. Чтобы кое-где недобритые места остались, а желательно еще следы от порезов… Дать вам тупую бритву?

— Найду! — буркнул Борис, вспомнив недавние дни своей нищеты. Правда, по интеллигентской привычке он и тупой бритвой старался выбриться чисто.

— Далее — запах! — продолжил Серж.

— Pardon? — удивленно переспросил Борис. — Я не ослышался?

— Ничуть! Вы что, думаете, в Совдепии женщины душатся духами «Виолет» от Коти, а мужчины — кельнской водой?

— Я об этом не подумал! — пробормотал Ордынцев, покраснев.

— А стоило бы! Вас с таким запахом первый же патруль остановит!

— А что же мне теперь делать?

— Мыться пореже, и исключительно дегтярным мылом. Кстати, очень полезно и от вшей помогает. Прическу, извините, желательно испортить. Растрепать, а для натуральности еще лампадным маслом пройтись. Вместо одеколона. В Совдепии парикмахерские, конечно, имеются, но тамошние мосье Анри, как и все прочие, работают из рук вон плохо, поскольку думают не о том, как будет выглядеть клиент, а о том, где достать дров и керосина, как прикрепиться к хорошему распределителю и отовариться жирами и мануфактурой. И как избежать уплотнения жилплощади…

— Из какого языка все эти слова? — ужаснулся Борис.

— Из русского, милостивый государь! — Серж криво усмехнулся. — Из того языка, на котором писали Пушкин и Гоголь, Толстой и Тургенев! Я вот думаю, кем вы у нас будете?

— Простите?

— Современные совдеповские обитатели делятся на несколько категорий. Рабочекрестьяне — на этих вы при всем желании не тянете, рылом, как говорится, не вышли… далее — партактив… ну, это тоже сложно, необходимо владеть особенным коммунистическим языком и пламенный взор выработать, это вы не успеете… еще, конечно, есть лишенцы…

— Кто?! — испуганно переспросил Борис.

— Представители бывших эксплуататорских классов, лишенные всех прав состояния. За лишенца вы, конечно, сойдете, но это опасно и неудобно. Могут и шлепнуть ненароком. Так что остается последняя категория — совслужащие. Будете вы у нас мелким совслужащим, находящимся в служебной командировке.

Серж порылся в своем пухлом потертом портфеле и протянул Борису сложенную вчетверо, вытертую на сгибах бумагу.

— Центрснабстатупр… — прочитал Борис оттиснутые в верхней части листа буквы. — Господи, что это за ахинея? Имя какого-нибудь финикийского божества?

— Не совсем! — усмехнулся командир. — Это всего лишь центральное управление снабжения и статистики. Впрочем, все эти совдеповские организации имеют нечто общее с финикийскими богами. По крайней мере они так же требуют человеческих жертв.

— «Центрснабстатупр удостоверяет, что податель сего Прохиндеев Пров Васильевич командирован в город Энск по служебной надобности, для чего ему надлежит оказывать всяческое содействие…» И что — такая бумага сойдет в России за документ?

— Еще как сойдет! — заверил Серж. — Отличная, между прочим, бумага! На подлинном бланке! Вы не представляете, чего нам стоило раздобыть такие бланки! Можете считать, что с этой бумагой для вас все двери открыты. Только и вам нужно соответствовать.

Серж снова придирчиво оглядел Ордынцева.

— Перечисленные мной категории совдеповских граждан, прямо-таки как касты в Индии, отличаются своими привычками и одеждой. С рабочекрестьянами все ясно — одеваются во что придется. Старая, поношенная шинель, обмотки, в случае большой жизненной удачи — сапоги… ну, это уж кому как повезет. Представители партактива — тамошнее дворянство. Эти носят полувоенную форму, некоторые, в духе революционного романтизма и для устрашения окружающих, — чекистские кожаные куртки. Особенно щеголеватые — из хрома, кто поскромнее — из опойковой кожи. Ну, лишенцы, понятно, донашивают старорежимную одежду — пальтецо суконное, лоснящееся на локтях и карманах, шляпа. Шубы не носят — в восемнадцатом у всех отобрали. Публика в трамвае увидит человека в шляпе и сразу знает, что это недорезанный буржуй и классовый враг. А скромные совслужащие, к каковым вы теперь относитесь, — тоже френч, только попроще, или пальто с отдаленным намеком на военный покрой. В общем, подберем вам что-нибудь… Про внешний вид мы уже поговорили, но важен еще и лексикон… вот, скажем, как вы обратитесь к случайному прохожему?

— Сударь… — произнес Ордынцев, неуверенно пожав плечами. — Или лучше «милостивый государь»…

— Ну, считайте, что ночевка в ГПУ вам обеспечена!

— Ах да! — спохватился Борис. — Они же сейчас все «товарищи»!

— И тоже пальцем в небо! «Товарищем» далеко не каждый может щеголять, и не к каждому можно таким манером обратиться! Это только представители партактива, которые с пламенным взором, — они, несомненно, товарищи, а всем прочим приходится довольствоваться званием «гражданин». Знаете, стихи такие есть:

Что сегодня, гражданин, на обед?

Прикреплялись, гражданин, или нет?

Я сегодня, гражданин, плохо спал,

Душу я на керосин променял…

Серж закрыл свой портфель и подвел итог разговора:

— Пробираться в Россию будем двумя группами, так безопаснее. В одной группе — мы с Луиджи, в другой — вы с Мари и Пантелеем. Мари будет прикрепленной к вам стенографисткой, Пантелей — порученцем… мы с вами встретимся уже на месте…

— Одну минуточку! — остановил его Ордынцев. — Как же я пойду с Мари? Вы разве не замечали, с какой ненавистью эта мадам на меня взирает? При таком отношении недалеко до беды!

— Не беспокойтесь. Мари, конечно, дама на редкость нервная. Да ей через такое пройти пришлось — врагу не пожелаешь. Только вы не обольщайтесь на свой счет, она не только к вам, она к большинству мужчин, мягко говоря, плохо относится. Только для нас с Луиджи исключение делает. Ну, и для Ванечки покойного… Но в одном можете быть уверены: как только границу перейдем — во всем на нее можно будет положиться. Никаких дамских истерик не опасайтесь. Она женщина твердая, надежная и храбрая до безумия. И чувствует себя там, в Совдепии, как рыба в воде. Почему и посылаю ее с вами: в случае чего, прикроет и из любой передряги вытащит…

Борис выслушал командира с сомнением, но спорить не стал.

Примечания

5

См. романы Н. Александровой «Батумский связной», «Волчья сотня»