Рыжая фея из глухомани

Наталья Авдушева

Мой Леший! Что он делает со мной? Он всего лишь мне говорит: «Сейчас ты полетаешь!» Это правда. То, что он делает со мной, уносит меня так далеко, что я с трудом возвращаюсь на землю! Книга содержит нецензурную брань.

ЛЕШИЙ

— Мишка, дядя Леший проснулся!

— Я вам говорил ведь, не беситься, мама Фая что сказала?

— Да мы тихо же бегали, это всё Дашка, я ей говорю-говорю, она не слушается!

С трудом сажусь на постели. Голова тяжёлая, но всё же чувствую себя намного лучше. Горло ещё саднит, но совсем немного. А ещё я зверски хочу есть. Пытаюсь встать — нужно срочно в туалет. И понимаю, что что-то не так. Опускаю взгляд вниз и закрываю глаза, внутренне чертыхаясь.

— Дядя в пампелсе!

— Дашка!

— Подождите, дядя Леший, мы сейчас маму позовём, она снимет.

Представил себе эту сцену и с улыбкой качаю головой.

— Думаю, уже сам справлюсь. Шпана, вы не знаете, где моя одежда? И где у вас туалет?

— Одежда вот, на стуле. А туалет, пойдемте, я покажу.

— Ты — старший? Зовут как?

— Мишка. А вас Леший зовут, да?

— Можете и Лешим звать, если вам так нравится. А мама-то ваша где?

— Она коз пошла доить, да по хозяйству, а Макс на работу уехал.

— А папка ваш где?

— У нас только мама Фая и Макс.

— Понятно.

Невольно мелькнула неприятная мысль — мама Фая в этой местности явно пользуется успехом. Все дети настолько разные и непохожие, что об общем отце мысль не закрадывается. Малая, что тыкала пальцем в мой подгузник, похожа на снежок — волосы такие светлые, что почти белые, и вьются как у куклы, глаза светло-серые и огромные, их только и видно на маленьком бледном личике. Средний своим разрезом глаз, смуглостью и темной шапкой волос сразу напоминает одновременно и жителей Крайнего Севера, и Элвина из бурундуков — такая же задорная, скуластая мордаха. А старший, Мишка — бычок бычком — рыжий, лобастый, кареглазый крепыш. Так и кажется — сейчас бодаться будет. Даже чёлка курчавая, как у бычка. Да уж, целый набор! Все разные, но все по-своему притягательные. Так сколько же этой пигалице всё же лет? Выучилась, работала, трое детей…

Привожу себя в порядок, снимаю все повязки и с непередаваемым удовольствием принимаю горячий душ. Интересно, кто же мне всё же подгузники менял? Макс? Сомневаюсь…

Побрившись и помывшись, чувствую себя на стопицот. Сейчас бы ещё таз оливье и огромный стейк с кровью для полного счастья!

Фая уже дома. Слышу её голос, раздающий команды шпане.

— Даша, одень носочки, ты замёрзнешь! Тиша, не мешай Мишелю, а то завтра вместо него в школу отправлю! Мишико, а ты давай тоже, не рассиживайся, там у кроликов чистить пора. И Тихона возьми, пусть тоже помогает!

— Ну, ма-ам, опять эти кролики!

— Не опять, а снова!

Захожу в комнату, с улыбкой глядя на этого мини-командора.

— Всем пряники раздала?

— Лёша, как ты себя чувствуешь? Есть хочешь?

— Не то слово!

— Ну, пойдём на кухню, покормлю. Только давай сначала укол поставлю, не стала утром ставить, будить тебя, сон — лучшее лекарство. А тебя, наверное, малышня разбудила?

— Да всё нормально, сколько можно спать. Укол обязательно? Может, уже не надо?

— Боишься? — смотрит на меня с такой лукавой улыбкой, что хочется шлёпнуть её по заднице, чтоб не задавалась.

Не знаю, сколько ей лет, но выглядит она пигалица пигалицей. Не женщиной, родившей трёх детей, а девчонкой, играющей роль мамы. Пигалица не пигалица, а как минимум трое мужчин у неё уже было. И это никак не укладывалось в голове, не вязалось с её образом. Да, она бесспорно очень красивая. И желающие затащить её в постель, конечно же, нашлись. Но представить её в этой ипостаси я никак не мог, да и неприятно мне было так про неё думать — слишком уж чистой и какой-то по детски невинной она выглядела.

— Можешь не ложится, просто немного приспусти штаны, — деловито распоряжаться она, набирая лекарство в шприц. — Потерпи, немного будет больно. Как нога?

— Да нормально. Можно вопрос?

— Ну, конечно!

— А подгузники мне кто менял?

— Тебя волнует, видела ли я тебя голым? — нахмурилась, злится, и румянец проступил. — После того, что ты мог замёрзнуть в лесу или остаться без рук, тебя волнует, кто менял подгузники? Если это так важно для тебя, мы делали это с Максом вдвоём. По одному мы бы с тобой не справились, тебя слишком много и ты очень тяжёлый.

— Извини, — беру в её маленькую, игрушечную ладошку в свои, — ну, правда, затупил. Не злись, хорошо, мама Фая?

Улыбается, а мне сразу дышать легче стало. Правда, что я за идиот. Вообще непонятно, как они меня в дом затащили. Интересно посмотреть, что там за Макс, что смог меня тащить на себе. Фаю я исключаю сразу с её игрушечными ручками.

— Чем кормить будешь, мама Фая? — тоже улыбаюсь в ответ, потирая место укола.

— Да тебе же сейчас кроме куриного бульона и нельзя ничего.

— Один бульон? — издевается что ли? — Может, хоть с хлебушком?

— Не переживай, накормлю, голодным не будешь.

Пока она суетится по кухне, с удовольствием разглядываю её. Вчера мне в свете ночник она казалась чересчур какой-то воздушной и ужасно хрупкой, как фарфоровая статуэтка. Сегодня я вижу, что фигурка у неё очень ладная, со всеми нужным плавными изгибами. И удивительной мягкости глаза. Я знаю это ощущение мягкости, когда ступаешь по лесу, нога утопает во мху. Когда наши взгляды встречаются, я так же мягко проваливаюсь в глубину её темно-зелёных глаз. Нереальные ощущения. Боюсь, если долго буду смотреть ей в глаза, то утону там навсегда. И откуда только во мне столько сентиментальности, чёрт его знает!

— Лёша, Иванычу мы позвонили, сказали, что ты здесь и уже пришёл в себя. Он сказал, что нашёл твоё ружьё.

— Да уж, отлично поохотился, что и говорить! Ружьё потерял, телефон, документы — потерял, ногу подвернул, сам чуть не замёрз. Как со мной это могло произойти, не представляю! Я же и зимой, и летом сюда к Иванычу приезжаю, столько по лесу побродил, даже подумать не мог, что могу так попасть.

— Всякое случается!

— Помню, как ногу подвернул, пошёл обратно, а тут пурга какая-то, снег, видимо, с пути сбился. Ещё помню, в какой-то овраг свалился, пытался выбраться, телефон, помню, доставал, и всё, дальше как накрыло, ни помню ни хрена.

— Из оврага ты всё же вылез, но ногу, видимо, так сильно повредил, что идти уже не мог. От оврага, где Макс нашёл телефон и документы, где-то с километр. В сено бы зарылся, согрелся бы, но, видимо, отключился.

— Фая, тебе сколько лет?

— Двадцать семь, а зачем тебе это?

— Да ладно!

Вот никак такого не ожидал! Я-то думал, пигалица совсем, а она на три года всего младше меня. Вот так сюрприз!

— А дети… все твои?

— Все мои. У каждого своя история. Но как только я каждого из них увидела, понимала, мои, и никому не отдам. Мы с братом в детский дом попали уже большими. Мне пятнадцать было, Максу одиннадцать. ДТП, и мы остались с братом одни. Но, ты знаешь, в нашем детском доме самый классный директор, Галина Михайловна. Она очень часто повторяла, вбивая нам в головы: «Посмотрите, как нас здесь много! Относитесь друг к другу, как к родным. Принимайте каждого нового ребёнка, как родного. Защищайте друг друга, как родные. Пусть у нас будет самая дружная семья! Пусть никто про нас не скажет презрительно — они детдомовские, а только с уважением. А уважать нас будут, если мы сами будем друг друга уважать и любить». И действительно, у нас были дружные дети, редко, когда появлялся какой-нибудь конфликтный ребёнок, желающий жить не по законам семьи, где каждый друг за друга горой, а по законам стаи, где кто сильней, тот и прав, а слабого — затравить. После школы я поступила в училище на фельдшера и устроилась работать в наш детдом ночной нянечкой. Когда мне было двадцать, к нам привезли Мишастика. На него невозможно было смотреть без слёз. Ему было около трёх, а он с трудом вставал на тоненькие ножки. Его забрали в какой-то дальней деревне у полусумашедшей алкашки. Как он не умер и дожил до этого возраста, непонятно никому. Ни тепла, ни еды в доме, откуда его забрали, не было. Соседи, такие же алкаши, случайно зашли в дом и обнаружили, что его мать захлебнулась в своей рвоте. А Мишка был уже просто живой труп, он не мог даже плакать, просто лежал и тихо умирал. Когда я его увидела, то просто разрыдалась и сутки не могла от него отойти, просто держала его на руках. Качаю его, утешаю, а сама реву, остановится не могу. Он вцепился в меня ручонками маленькими, как мышиные лапки, и молчит, даже не плачет, только смотрит на меня испуганно. Тогда я поняла, что это мой ребёнок. Он первое слово мне сказал — мама, а я опять сидела ревела, как ненормальная. Теперь уже и не поверишь, что он был таким маленьким и худеньким.

Тихона привезли, когда мне было двадцать два. Его мама бросилась с моста, прижимая его к себе. Она упала на спину и сразу разбилась о воду. Её увидел парень молодой, прыгнул следом, успел вытащить Тихона. Речка Тихая, поэтому Тихоном назвали. Он был новорождённым. Почему его мама решилась на этот шаг, никто так и не узнал. У неё никого не было, сама детдомовская. Когда я увидела его чёрные бусинки глазёнок, я пропала. Это был мой ребёнок. Я уже отучилась и работала в детском доме и нянечкой, и медсестрой. Галина Михайловна была только рада. Зарплаты у нас небольшие, желающих не так много. А мне тоже удобно. Дети мои и Макс со мной, крыша над головой и работа есть, что ещё надо?

Но когда появилась Дашутка, Максу уже исполнилось восемнадцать. И мы с ним решили забрать детей и ехать в родительский дом. У Дашутки тоже своя история. Весной разлилась река, где они жили, и дом их затопило. Родители погибли. Её нашли прилетевшие спасатели. Она лежала в детской ванночке, замёрзшая, голодная. Неизвестно сколько она так проплавала. Хоть и укутанная в одеяло, но сильно промокла и только чудом не перевернулась. Она была такая маленькая, с такой бледной, фарфоровой кожей, ни кровиночки, когда её привезли. Было непонятно, в чём теплится её жизнь! И снова разбила мне сердце! Я поняла, что не смогу спать, зная, что это чудо где-то далеко от меня. Это была моя девочка и только моя. У нас с Галиной Михайловной был долгий разговор. Конечно, она не хотела меня отпускать. Но она как никто понимала меня. Я хотела дать детям семью, особенно маленьким. Не хотелось, чтоб они жили в детском доме. Я хотела, чтоб у нас был свой дом. Галина Михайловна помогла мне оформить опеку над всеми троими детками и отпустила.

Дом наших родителей давно уже стоял без хозяина. Слава богу, что никакие алкаши его не сожгли. Потихоньку привели его в божеский вид. Развели хозяйство. Так и живём! Так что, конечно, все эти детки сто раз мои и больше ничьи!

Лёша, ты совсем не ешь, не вкусно?

— Меня в жизни так ничто не удивляло, как твой рассказ. Ты удивительный человек! Ты не Фая, ты — фея! И мне очень жаль, что в моём детстве не было такой мамы Фаи… Я ведь с этого же детского дома, что и вы. Я прожил там с рождения до восемнадцати лет. И я лечу сюда с Москвы два-три раза в год не просто поохотиться, а потому что Галина Михайловна и мне внушила когда-то в детстве — мы семья! Другой у меня нет. Получается, я выпустился в тот год, когда вы туда с Максом попали.

— Что с твоими… родителями?

— Никогда этим не интересовался. Если они живы, у них было восемнадцать лет, чтобы проявить себя хоть как-то. Знаю только, что я — отказник, от меня отказались ещё в роддоме. Извини, я не хочу на эту тему разговаривать. Я давно для себя на все вопросы ответил и закрыл эту тему навсегда.

— Лёша, но ведь бывают разные ситуации…

— Фая, давай не будем об этом. Я прожил в детском доме с самого рождения и до совершеннолетия. Какая бы ни была ситуация, если бы я был нужен, Она бы меня нашла. А раз не нужен, о чём тогда речь? Фая, не все такие как ты. Кому-то нужны чужие дети, кому-то и свои без надобности. Я давно это понял и принял, и ни к чему это ворошить. Ты лучше скажи, чем я могу вам помочь? Может, деньги нужны или какая-нибудь помощь?

— Лёш, ну какие ещё деньги? Нам с детьми хватает. А если так уж хочешь помочь, завтра Макс с работы приедет, помоги ему шед для кроликов достроить. Вдвоём вы за день его доделаете. А то у меня крольчихи скоро кролится начнут, а клеток не хватает.

— Понятно. А замуж ты выйти не пробовала? Тяжело же одной. Макс же не будет с тобой рядом всегда. Женится, допустим.

— У меня был… друг. Он тоже с нашего детского дома, только старше меня на два года. Мы дружили, встречались. Я думала, у нас всё серьёзно, замуж собиралась за Егора. Но он как-то мне сказал, что я малахольная и мысли у меня как у старой бабки. Ему со мной скучно. А вот Маринка — то, что надо. С ней весело, потусить, поугорать, и вообще, она клëвая. И женился на Маринке. А потом у меня Дашутка появилась, и мы уехали сюда, в деревню. Здесь с женихами-то не особо. Да и не хочу я впускать никого в наш мир. Ведь начнутся разговоры — зачем тебе чужие дети, да ты же не знаешь, какие у них гены. Где же найти такого, который и меня, и детей моих полюбит? Сложно это, чужих детей любить. А другого мне не надо.

А про Макса ты прав. Он уже год на разрыв живёт. Девушка у него в городе, Кристина. Квартиру там снимают. Сюда она не хочет, конечно же. А Макс меня бросить не может. Так и мотается — полнедели здесь, полнедели там.

— А если вам с детьми в город переехать? Не думала об этом?

— Думала, Лёша, и не раз. Ты знаешь, вот всё уже, решаюсь, переезжаем. И случайно узнаю, что там в школу мальчишки ртуть принесли и разлили, или что какой-то придурок выпустил бойцовскую собаку без намордника, и она перекусала кучу детей, или что в школе одноклассники затравили ребёнка так, что он выбросился из окна школы и разбился. И после этого я сразу думаю, пусть деревня, пусть здесь не так много развлечений, но и за детей спокойно. Школа у нас малокомплектная, детей не так много, но и проблем особых нет, и подход к каждому индивидуальный. Дети все дружат, играют все вместе, а мне не страшно, когда Мишка прибегает домой по темну. Да и природа здесь, рыбалка, грибы, ягоды. Пусть растут на природе. Решила так, переедем, когда Мишке поступать нужно будет. А вообще, до этого дожить нужно, а там уже видно будет.

— Фая, рассказываешь ты интересно, но меня что-то рубит конкретно. Голова какая-то… чугунная.

— Сам дойдёшь? Сейчас температуру померяю. Конечно, слабый ты ещё, лежать ещё надо. А повязки я тебе всё же заново сделаю, снимать их ещё рано.