Страсти по Самайну – 2. Книга 2

Наталия Смирнова

Самайн – время, когда ведьмы устраивают шабаши, духи бродят в мире живых, а умершие навещают близких. Праздник древних кельтов, который делит год на темную и светлую части.⠀«Страсти по Самайну» – сборник мистических рассказов, пропитанный атмосферой кельтской мифологии. Обряды, друиды, фейри, деревья – каждая история таит волшебный сумрак древних легенд и сказок.Текст, пунктуация и орфография авторов сборника сохранены без изменений.

Юлия Бурбовская

@cvetnie.ladoshki

Я САМА

Пролог

Огонь пожирал нашу деревню. Сухая солома на крышах занялась сразу, как полыхающий факел. Люди в ужасе отпрянули, что-то ропща. Их могучий и сильный вождь Виллем — мой отец — стоял сейчас связанный. Связаны были и мои братья Брайан и Варден. Только мать, ползая на коленях, пыталась удержать человека с мечом. Остановить. Она орала так, что криком поцарапала горло.

Человек в черном шлеме повернулся к ней и что сказал. Мне не было слышно слов, а полуденное солнце слепило глаза. Крепкие, еще сильные руки бабушки удерживали меня в зарослях кустов, не давая броситься туда, на помощь.

Мать растерянно замолчала, переводя взгляд с одного сына на другого, будто выбирала. Наконец она сморгнула слезы и покачала головой. Человек что-то насмешливо каркнул ей и засмеялся. Меч просвистел и от одного его движения рубахи моих братьев окрасились кровью.

Другие воины убили отца. Затем чьи-то руки подхватили оцепеневшую от ужаса мать, посадили на лошадь и увезли. Быстро, жестоко, безжалостно. Копыта выстукивали «ни-ког-да-ни-ког-да-ни-ког-да».

Последние силы покинули меня и я рухнула на траву спиной. Наверное сердце от удара выпрыгнуло из груди и поскакало куда-то быстрым зайцем. Там, в деревне, с грохотом и свистом проносился отряд всадников-завоевателей, мечи которых не знали пощады и жалости. Я видела их гадкие чёрные маски. Они уничтожили моё счастье, мою любовь и целую жизнь. Насовсем.

Мне хочется кричать и от этого крика я просыпаюсь. Это было много зим назад, но до сих пор я почти каждую ночь я вижу тот пылающий кровавый полдень, слышу мамин плач и просыпаюсь в холодном поту, а заснуть могу только слушая тихий бабушкин голос. Яркие кусочки былого счастья рвут мою душу на части, раз за разом возвращая память в прошлое.

— Ула, милая, опять? — добрый, по-старчески скрипучий, голос возвращает меня в реальность.

В комнате темно, только жаркий очаг неровно освещает середину красно-оранжевым пятном. Свет не достает до углов, скручивая тени в причудливые образы. Сильно пахнет травами, овцами и немного сыростью.

— Бабушка, ты не спишь?

— Да встала, уж рассвет скоро. На вот, выпей это, — бабушка протянула мне душистую чашу, до краев полную обжигающего травяного чая.

От терпкого привкуса отступила даже тоска, к которой я уже привыкла. Эта тварь меня уже не кусает, но и не уходит далеко.

Я накинула на плечи шерстяной плащ и вышла за порог. Под одежду сразу же пробралась колючая прохлада, защекотала нос. Вот и солнце просовывает тонкие пальцы сквозь голые уже ветви деревьев. Померкла поздняя звёздочка. За спиной скрипнула дверь — бабушка вышла следом за мной.

— Скоро замкнется Колесо Года. Готовятся люди к великому завершению цикла, к переходу к тёмному времени. Но пора тебе взрослеть, дитя мое. Вслед за Самайном придет Бейлихвен. Настал твой час пройти грань миров. Настал твой черед снискать благословения старухи Морриган и говорить с ее детьми.

— Мой?! Почему я, бабушка Брит?

Старушка молчала.

— А ты, бабушка? Ты пыталась с ними поговорить?

— Духи не хотят со мной говорить, дитя мое… Они являются лишь тем, кто чист душой и помыслами светел. Тому, кто верит беззаветно, кто выбран был судьбой.

— Но почему я? После стольких зим…

Я смотрела в её глаза и не находила ответа. Бабушка Брит лишь пригладила мои непослушные рыжие волосы и улыбнулась.

Глава 1

— Скоро замкнется Колесо года, — любила говаривать бабушка Брит, — Скоро взметнутся в небо жаркие костры. Страшитесь, люди! Содрогнитесь, духи! Покоритесь воли матери Морриган! Скоро, совсем скоро придет испытание Безвременьем.

Годы не сломили её, но оставили свой неизменный след: былая стать поникла да по лицу разбежалась паутина глубоких морщин. Волосы, сплетенные в две длинные косы, побелели, как снег, что приходит в Риурос.

Но как же шустро она управлялась! Без устали пекла хлеб и пресные лепешки, готовила дом к Темнейшим глубинам. Вдвоем мы загоняли овец с пастбища, отбирали слабых, что не переживут холодов, и закалывали. Вялили мясо и спускали его в погреб.

Зима тем временем основательно примерялась. То брызнет дождём вперемешку со снегом; то притихнет, тучу в сторону сдвинет и, кажется сейчас солнце выпустит, но нет. Дунет что есть силы ветром и вернет пузатую серую тучу назад. Жесткая снежная крупа из неё сорит и засыпает зеленую еще траву ледяным ковром.

Пусто, холодно, серо и больно внутри. Одиноко. Как же не хочется пускать тебя, зима! Только разве она спрашивает? Придет и надолго установит свои холодные неумолимые порядки. Оголит деревья, охладит воды, окурит деревню печными дымами и кострами Самайна. Малое солнце, и то будет ходить низко, да всё больше станет прятаться, отдавая большую часть ночи.

А я пережду Самайн да призову на помощь духов предков в Бейлихвейн. Предчувствие не обманет. Покачнется ткань мироздания. Истончится прозрачная грань миров, поведет меня тонкой нитью в царство теней да откроется то, что сокрыто грядущим.

Глава 2

— Чтоб тебе провалиться! Куда пошла, скотина проклятая, сид тебя побери! — тут и там раздавались крики, ругань, топот копыт тонул в чавчающей грязи. Селяне собирали свой скот на круглой поляне — надо прогнать их промеж священных костров, очистить перед зимой. Наступило Безвременье.

— Доброго вечера тебе, Ула! — поздоровалась со мной большая дородная женщина. Эпона спит и видит, как обручит меня с сыном Оланом в Лугнас.

Олана я помню еще угловатым прыщавым мальчишкой, играли мы в детстве в лесу. Теперь он высок и широк в плечах. Но последние десять зим Олан молчит. Молчит с тех самых пор, как его отца убили у него на глазах, так же как и мою семью. Он только мычит да смотрит в глаза пристально.

Во время священного шествия Олан взял меня за руку. Теплая у него ладонь. Его большой бестолковый рот расплылся в улыбке.

Пахло дымом. Плотное черное одеяло ночи подоткнуло края со всех сторон, укрыло круглую поляну, так что леса стало не видно. Только между темными стволами плясали неясные тени. Нечеловеческие. Огромные. Липкий противный страх овладел мною и все, что я могла сделать — не закричать да покрепче запахнуть на груди шерстяной платок.

Наутро погасли костры Самайна.

— Открой, Эйна! Я пришла просить помощи! — набравшись смелости, выкрикнула я. Дверь со скрипом отворилась и на меня из темноты воззрилась сморщенная, как печеное яблоко, старуха.

— Что тебе надо? — неприветлива ведунья, ох неприветлива. Руки, похожие на птичьи лапки, еще держат дверь, готовые захлопнуть ее перед моим носом.

— Желаю с духами говорить в Бейлихвейн!

— Дура! Как есть дура! Умоешься ведь слезами! — бесцветные глаза впились в сердце как острое копье. Эйна вздохнула сквозь остатки зубов, пропуская меня внутрь.

Земляной пол пах сыростью, глиные стены чуть потрескались. Под низким закопченным потолком на веревке сушатся травы. Эйнатихо забормотала и бросила что-то в котел над очагом, от чего жижа в нем стала черной.

День и ночь за окном смешались необъяснимо длинные, стягивая в общий узел дом, двор, желтый лунный блин, тлеющие головешки в очаге. Узловатые пальцы Эйны с черными ногтями протянули мне чашку, до краев полную варева:

— Пей! — от питья горло словно обмотало колючками, — А теперь иди!

Глава 3

Круглолицая луна танцевала в облаках, пока я возвращалась домой. От бега дыхание сбивалось, неровными толчками выпуская облачка пара, а стылая земля уже не чавкала под ногами.

Сколько же времени я провела у Эйны? Бабушка! Бабушка наверняка потеряла меня!

У порога наш пес прыгал мне на грудь и дурачился, но я отпихнула его и отворила скрипучую дверь.

Тишина стояла такая, что ее можно было потрогать. В очаге плясали всполохи огня, а по глиняным стенам двигались кривые тени. Казалось, воздух корчился от напряжения.

— Улаааааа… — услышала я. Голос был низким и совсем не бабушкин. Она сидела на стуле прямая как палка и неподвижная, словно каменное изваяние. Ее глаза смотрели куда-то сквозь меня, а рот не двигался.

У меня внутри все сжалось и сердце гулко заухало в груди. Я огляделась в поисках источника звука. Может кто-то спрятался и шутит так? Нет. В доме никого, кроме бабушки. Только овцы спали и во сне тихо взблеивали.

— Кто ты? Покажись! — наконец разлепила пересохшие губы я.

— Ула, ты звала меня! Я отец твой, Виллем. Старуха Эйна отворила мне дверь…

— Папа… — больше я не могла вымолвить ни слова. В носу защипало. Жаркая кипящая капля упала с ресниц. А потом ещё и ещё…

— Ула, ты должна найти его и убить, — пророкотал голос отца, — В трех днях пути на север на вершине горы замок Аваддон, там живет черный рыцарь. Отправляйся туда, дочь моя. Отомсти, — не сказал, но будто отпечатал в мозгах он.

— Папа, но как?! Я не смогу! Что я могу сделать? — мой голос все же дал петуха.

— Я незримо буду с рядом с тобой. Ты сможешь. Ты должна отомстить.

— Как я найду его? Он знатный человек, а я… — горько усмехнулась я.

— Иди через Столетний лес, дальше путник укажет тебе дорогу. Ты можешь сделать больше, чем ты думаешь. Главное, не теряй веру в себя!

«Ты должна убить его», — говорит мне дух отца. «Ты должна убить его», — пронзительные глаза из прошлого смотрят в душу, словно знают про меня все-все. «Ты должна убить его», — раскаленный до бела шепот вонзается в отчаянно бьющееся сердце.

В этот миг огонь в очаге погас и бабушка свалилась на пол мягким неловким кульком.

Глава 4

— Не бросай меня, бабушка, — я трясла за плечи старушку на полу, — Не бросай меня, пожалуйста…

Плечи отяжелели настолько, что их невозможно разогнуть. Я заревела беззвучно и глубоко. Неужели это все? Неужели и бабушка тоже? Я боялась, что останусь совсем одна белом свете, трясла ее изо всех сил, развернула на спину. Голова у нее запрокинулась и раздался громкий зычный храп. Потом она вздрогнула и открыла глаза.

— Сид тебя побери, бабушка! Это просто чудо какое-то! — я с облегчением растерла слезы и сопли по опухшему лицу, — как можно спать в такую ночь?!

* * *

Путь в замок Аваддон предстоял неблизкий. Собрала только самое необходимое: смену одежды и обуви, вяленое мясо, холодные пироги с чесноком и несколько пресных лепешек в сумку через плечо, немного серебряных в поясном кошеле. Плащ на плечи, шерстяное зеленое платье, ноги в удобные кожаные ботинки. Рыжие волосы заплела в косу длинную, до ягодиц.

* * *

— Фтоб тебе пвовалиться к фомовам! — щербатый паренек от души ругался на молодую кобылку, едва вышедшую из возраста жеребенка.

— А ну пофла! — замахнулся он кнутом. Лошадь только всхрапнула, но с места не двинулась: телега завалилась в грязь, сломанная ось торчала кверху.

— Эй ты! А ну не бей её! Ты что, не видишь: она вывезет?

— Твое какое дело? Иди, куда фла! Знаеф, сколько мне эта скотина убытку пвинефла?

— Ну так продай ее мне! Мне как раз лошадь нужна, — не дожидаясь ответа, я стала выпрягать и гладить несчастную по мокрой шерсти.

— Ха! Кобыла моводая, спвавная. Тви севебвяных, не меньфе!

Я вытряхнула из кошеля три монеты. Это были почти все деньги, осталось лишь немного мелочи. Ничего, как-нибудь продержусь. И не страшно, что кобылка без седла: я и так удержусь.

Вскочила на спину и поскакала вперед, пока не передумала.

Лес, укутанный туманом, по-осеннему голый и грязный, не вызывал желания ехать по нему. Но выбора не было.

Глава 5

К полудню я доехала до границы светлой части леса. Дальше начиналась буреломная чащоба — обиталище диких зверей, лесных духов и всякой дурной нечисти. Громадины деревьев обступили со всех сторон. Двигалась быстро. Надо успеть до заката пройти как можно больше. Я не заметила, как стало темнеть, а солнце скрылось за густыми ветвями и рваными клоками туч. Налетел ветер, засвистел между деревьев протяжно и зло. Деревья вокруг стали темными и похожими друг на друга как тени.

Тело, за много лет отвыкшее от верховой езды, налилось тяжестью, поясницу ломило.

Надо переждать ночь. Нарезала ножом еловых веток — будет мне постель. Привязала к корявому дереву лошадь. Усталость накрыла волной, сбила с ног и я забылась тревожным сном без сновидений.

Разбудили меня странные звуки. Лошадь хрипела и рыла стылую землю копытами, пытаясь оторвать повод. Чуть поодаль в лунном свете тускло блеснула сероватый голый череп. Такая же серая, причудливо изрисованная черными буграми кожа, мелкие острые зубы. Высокие и широкие скулы подпирают узкие щели глаз, треугольные от косо нависающих с боков дряблых век.

Упырь! Воткнул в меня свои бледные водянистые глаза и двинул навстречу. Кобыла совсем обезумела от страха, а у меня ноги отнялись и не слушаются.

Бежать? Драться? Нет, с ним не потягаешься — бесполезно. Чудовищная сила и скорость.

Я зажмурила глаза. Резкая вонь ударила в нос. Сглотнула высохшим горлом комок плотной слюны.

Лошадиное ржание перешло в сдавленный предсмертный хрип. Чавкающие, хлюпающие звуки.

Тело ослабело, тестом растеклось по еловым лапам. Если упырь не наелся… Он пробормотал что-то невнятное, глухо звякнула уздечка. Тишина…

Сколько времени прошло прежде, чем я решилась открыть глаза — не знаю. В лунном свете белели обглоданные кости. Я смотрела на лошадиную морду с оскаленными зубами и острым, чернильно-синим вывалившимся языком, пока горлу не подкатила тошнота.

Беги, Ула, беги! Высокий бурьян цеплялся за ноги, хватал за руки, колючие ветки больно хлестали по груди, по лицу. От быстрого бега, нет-нет переходящего на усталый шаг, стало жарко — горячие струйки потекли по спине, животу. Пока я бежала, усталость спряталась куда-то глубоко, притаилась, скрутилась клубком — не то в затылке, не то в позвоночнике.

Когда наконец меж деревьев проступили очертания вересковой пустоши, убегающей вдаль насколько хватало взгляда, и реки, в небе запылал рассвет. Дышать больно.

Я спустилась к речке, умылась, утолила жажду. Вода студеная, кожу щиплет. Теперь можно и передохнуть, а потом снова в путь. Назад ведь уже не воротишься. Да и как прежде уже не будет. Не получится уже жить как прежде. Надо, надо идти вперед.

Села прямо на землю, раскрыла сумку. От резкого густого запаха мяса и чеснока желудок тотчас вздрогнул, требовательно зарычал. Вяленая баранина. Тщательно вымоченная в соли, заботливо высушенная на крыше, впитавшая жаркое солнце и прохладные ветры. Нужно откусывать по чуть-чуть и долго рассасывать, катая гладкий соленый кусочек по нёбу… Рот мгновенно заливает слюна. Вкусно.

После еды сразу накрыла усталость. Руки и ноги — деревянные, голова — пустая. Тело просило одного — покоя. Закутавшись в плащ и подложив под голову сумку, я уснула прямо на земле.

Проснулась, когда светило было уже высоко. Дернулась встать и тут же взвыла — ноги и руки затекли в неудобной позе, шея не слушалась.

Лишь когда боль сменилась мурашками, а потом легкой щекоткой, я двинулась в путь.

Днем по солнцу легко ориентироваться. На север надо. Холодно. Ветер больно бил в лицо, мешал дышать. Но я упрямо шла и шла, и под размеренные шаги очень легко думалось. Я умру? А если умру, то как скоро? А если умру — то не выполню отцовский наказ? А если не вернусь в деревню, то через день и не вспомнят, что была такая. Кому какое дело, жива или нет… Или все-таки у меня получится? Ох, папа, папа… Зачем повесил мне такую тяжесть на сердце?

За грустными мыслями и не заметила, как на поля упал густо-синий вечер, а я вышла наконец к селению. Совсем небольшое, оно манило приветливыми огоньками в окнах. Я ускорила шаг.

Глава 6

В быстро сгустившейся темноте решила не искать счастья и постучалась в ближайшую жилую избу. Высунувшийся в калитку угрюмый мужик видимо решил со мной не связываться и попытался быстро дверцу запереть. Однако я просунула в щель ногу и, набрав в грудь побольше воздуха, выпалила, поражаясь собственной наглости:

— А что, любезный, гостеприимство нынче не в чести?

— Я и знать тебя не знаю, иди куда шла!

— Я заплачу за ночлег и хлопот много не доставлю, а уйду на рассвете, — имя свое я решила скрыть. Ни к чему это.

— Заплатишь… ну проходи, коли так, — хозяин немного поколебался, затем посторонился, пропуская меня внутрь дома.

Я огляделась: глиняные стены, глиняный пол, соломенный потолок. В центре дома, горячим сердцем, — кривая печурка, местами в кружевах трещинок. По краям — потемневшие от времени, натертые множеством рук и ног до тусклого бурого блеска лежаки. Тепло. И кругом сновали, смеялись, кричали бесчисленные дети.

В чужом доме я устроилась вполне удобно: натаскала сена из овечьего угла, соорудила лежак, накрыла покрывалом из сумки. Там же, в сумке нашлась еще пара пресных лепешек — совесть не позволила просить у хозяев еды. Им бы свои рты прокормить. Гудящие ноги требовали отдыха, в голове слегка шумело и глаза сами собой закрылись.

На рассвете спросила у хозяйки — худой, изможденной нескончаемой работой женщины — дорогу до замка Аваддон. Ее тонкое изящное лицо не выражало ничего, и я уже подумала, что отвечать она не будет, как она сказала, с жалостью посмотрев на меня:

— Уж и не знаю, что тебе там понадобилось. Но гиблое и проклятое это место. Поговаривают, что хозяин его, граф Кайден О’Коннелл, давно сошел с ума. Ох, и перекусит он тебя, дурочка, и косточки твои выплюнет. Да… А идти тебе надобно еще миль двадцать на север.

Оставила женщине половину своих последних монеток и пошла. Ботинки хрумкали по утоптанной тропинке у реки, змеёй вившейся вдоль селения. Сонная деревня зажигала первые огни, выпускала редких заспанных селян на улицу. Лаяли хриплыми спросонья голосами собаки, где-то вдалеке лошадиное ржание звонко рассыпалось меж домов.

Впереди у меня беспощадно длинный день.

Глава 7

Вскоре меня догнала груженая до верху телега. В кузове весело насвистывал парнишка.

— Эй, красавица, куда путь держишь? Садись подвезу! — окликнул он меня, натягивая поводья.

— У меня денег нет, — сегодня я была настроена воинственно.

— Дык я не за деньги. Оброк везу в замок, садись коли по пути. Что ноги попусту бить, довезу как королеву, — расхохотался он.

Мне его шутки совсем не нравились, но путь предстоял неблизкий и я решила рискнуть.

— Ну двигайся, если не шутишь, — закинула я в телегу сумку, забралась сама и неплохо устроилась на мешке с мукой.

— Пшла, лешего за ногу! — парень хлестнул вожжами и нас затрясло по каменистой дороге графства мимо ухоженных полей.

Из бесконечной болтовни парнишки я узнала, что зовут его Тревор и служит он у графа с ранних лет. Рассказал, что земли по эту сторону Столетнего леса принадлежат графу О’Коннеллу и все селения в округе несут продуктовую повинность. Вот он и везет мешки с мукой, тыквы да корзины со свежими яйцами. Еще я узнала, что граф Кайден, бывает, по неделям не выходит из своих покоев, но требует поставлять ему бутыли с грюйтом из тысячелистника, восковника и багульника.

Ехать оказалось недалеко и уже через пару часов мы остановились возле небольшого каменного замка ранней постройки.

— Тпрууу, родная! — Тревор натянул вожжи, выскочил из телеги и повел лошадку в поводу по гостеприимно опущенному мосту через высохший ров.

Уже в воротах я почувствовала тревогу. Вроде бы ничего необычного: четыре башни, большой внутренний двор, ров и подъемный мост. Но в воздухе что-то висит.

Что?

— Вылезай, приехали, куды надоть тебе, — крикнул мне парень.

Я молча схватила свою сумку, спрыгнула с телеги и подошла к встречавшему нас старику.

— Кого это ты привез, Тревор?

— Меня зовут Ула, — ответила я вместо него, — Я сирота и мне нужна работа. Говорят, у вас не хватает работников.

Старик внимательно осмотрел меня с ног до головы, а я его. Черты лица — изящные, как у юноши; кудрявая седина — яркая, серебряная; и даже морщины — тонкие, умные. Длинная борода закрывает щеки, придает благородства. Он не так уж и стар, как показалось вначале.

Глава 8

— Работа, говоришь, нужна. Девка ты молодая, справная. Обычно молодых сюда не заманишь. Ну пойдем, отведу тебя к Ареле, это она будет решать.

И он, повернувшись ко мне спиной, бодро зашагал к дверям, так, что я едва за ним поспевала. Позади раздался голос Тревора: тот повез по нечищенной дорожке продукты к черному ходу. Я обернулась на него, как на последнюю надежду, но он уже скрылся за углом.

Старик оттянул на себя дверь, и она, визжа, раскрыла черную прямоугольную пасть. Странное предчувствие охватило меня.

* * *

Жизнь в замке оказалась странно спокойной и размеренной. Арела — высокая полная женщина, приняла меня с материнским теплом. Казалось, она даже обрадовалась моему появлению — слуг не хватало, вернее их и осталось всего трое: она да муж ее, старик Тюринн, да Тревор — их сын. Её толстая седая коса спускалась ниже пояса. Глаза смотрели тепло и внимательно, а лицо оставалось неизменно спокойным и величественным. Она выделила мне комнату почему-то в северной башне, а вовсе не в помещении для слуг. Да и проверять никто не будет ведь.

Внутри все поражало запустением. Пыльные коридоры, нечищенные камины, кое-где выбиты окна. Арела определила меня на кухню, где я помогала чистить овощи и котлы, таскать воду для мытья посуды. Бедная старая женщина, она еще надеялась, что когда-нибудь граф вернется к нормальной жизни, женится, наймет больше слуг и уж тогда они заживут. Не ведала она, ох не ведала, зачем на самом деле я явилась в замок Аваддон.

Как и говорил Тревор, граф Кайден за эти дни вышел из своих покоев только один раз. Я наблюдала из угла кухни, как этот сутулый мужчина с печальными глазами зачерпнул из ведра студеной воды, долго пил ее, громко и длинно сглатывая большим острым кадыком. Кожа на лице оплыла буграми, как огарок свечи. Во всем — в морщинистых сизых мешках под глазами, в легком подрагивании длинных нервных пальцев, в немного суетливых движениях — читалось: пьяница. Мама всегда говорила: пьяный человек — хуже зверя.

Наконец-то — недолго осталось. Я уже минуты готова считать до того времени, когда смогу отомстить. Вот только как — до сих пор не придумала. По вечерам я поднималась в «свою» комнату, подолгу смотрела на закат сквозь окно в сером бархате инея и не находила ответа. О, Дагда, дай мне знак!

Наутро я отнесла поднос с тарелкой восхитительного жаркого к покоям Кайдена. Спустилась вниз, надела передник кухарки, а Арела, ощипывающая жирного гуся, задала ставший уже привычным вопрос:

— Милорд завтракал?

— Не отворил он. Оставила поднос у дверей, — тяжкой повинностью было для меня носить еду этому чудовищу. Хорошо хоть он ни разу не открыл — видимо, спал, напившись грюйта.

— Арела, почему милорд столько пьет? Он что-то натворил?

— Нагрешил граф по молодости, с тех пор боги и разгневались на него. Слыхано ли — в Самайн дитя зачинать? Самайн — он ведь как… — Арела оставила свое занятие, повернулась ко мне и продолжила: — …кому — отец, кому — брат, кому — сват. А кому и вовсе — могила.

— Дитя?! У графа есть дети? Расскажи, Арела!

— Давно это было. Зим почитай… — Арела воздела глаза к потолку, загибая пальцы, — осьмнадцать назад. Милорд молод был и горяч. Явились к нам на праздник сплошь графья да лорды, привезли даров множество. Со всех окрестных деревень собрались люди, привели скот, стеклись живой рекой для таинства зажжения огня. Я тогда молодая была, сама видела. Зажигали костры, жарили мясо на вертеле, очищали скот священным дымом.

Пировали уже три дня и три ночи. Горький эль затмил разум лорду О’Салливану. Бахвалился он за накрытым столом, что если не примет богиня Дану его жертву, то отдаст он свою дочь милорду в жены. А дочь-то у него красавица была: волосы что твое золото, а глаза как вороново крыло. Милорд сразу-то ее полюбил всем сердцем. Да только она уже невестой была. Как услышала отцовы речи — стоит ни жива, ни мертва, руки плетьми повисли.

Застучали друиды в свои боураны, взвились синие костры в звездное небо, пришла пора приносить жертву. Велел старик вести жертвенного быка. Закричал пьяным голосом, всадил кинжал быку в сердце. Брызнули горячие капли на сухую траву. Тут молния разрезала небо длинно, налетели лиловые тучи, задышали чернотой. Раскатился гром по небу гулко, низко, а дождя — нет. Полетел в небо горький дым, к бесам с бесенятами. Не приняла богиня жертву. Не окропила дождем иссохшую землю.

Вскричала дева гневно, в бессилье проклиная и отца, и милорда. Да только кто ж ее слушал, скрутили руки веревками, отвели в покои милорда. Страшный грех, ой страшный, — Арела закрыла лицо руками и покачала головой, — Говорят, понесла она в ту ночь. Да только не мил ей был граф Кайден, страдала, плакала. Два месяца томилась взаперти, а потом обманула слуг и сбежала со своим женихом. Вот и поминай как звали.

Семь зим искал милорд ее по эту сторону леса, а на восьмой год собрал отряд бравых рыцарей и отправился чрез чащобу. Видно, бесы в страхе отступили, да только нашел ведь он ее. Нашел!

Глава 9

— Нашел?! И где она? — я замерла — мне казалось, что еще немного — и тяжелый черный полог отодвинется, открыв мне что-то важное.

— Да знамо где… — Арела махнула рукой в сторону большого окна и тяжело вздохнула, — как привез ее милорд, тише воды, ниже травы была. А потом и вовсе сиганула с обрыва.

— А дитя как же? Ты говорила про дитя, — я пыталась словно нащупать что-то в темноте, но оно ускользало так же легко, как рыба в воде.

Арела неопределенно пожала плечами и вернулась к своему гусю.

Я подошла к окну. Замок стоял на крутом утесе. Отсюда все — как на ладони. Серый купол неба отражался в широком, дышащем легкой рябью зеркале реки. Вода — темна, густа, ленива. Вдали дыбился бурым левый берег. На его кособоком обрыве торчали костлявые пальцы деревьев. Чуть дальше деревня, там маленькими черными точками копошились люди.

— Арела, как её звали? Ту женщину?

— Ох, не к добру это, ох, не к добру! — дверь вдруг резко, со стуком, распахнулась и в кухню влетел разгоряченный Тревор, не дав Ареле ответить, — Милорд сегодня злой, как чёрт, даром, что трезвый! Велел Буяна оседлать, грит на охоту поеду. А там кажись буря собирается!

— Что раскудахтался, нешто наш милорд в лесу пропадет? — вслед за Тревором в кухню вкатился Тюринн. Арела засуетилась вокруг, спеша накормить их горячим и начисто забыла про меня.

Известие о предстоящей охоте подхлестнуло меня, как хорошая моченая плетка, и все мысли, все желания подчинило одной страсти: сейчас самое время! Я тенью проскользнула мимо них, прихватила со стола хлебную корку, спрятала в карман передника. Только бы успеть!

Во дворе возле просевшей от времени, густо заросшей мхом и будто сжавшейся, лестницы гнедой тонконогий жеребец нетерпеливо перебирает ногами, ждет. Я трусливо огляделась — никого. Погладила длинную, поросшую жесткими волосами морду, протянула хлеб. Конь косил на меня умным глазом, но зашлепал черными блестящими губами — съел.

Зашла сбоку. В руку тяжело легла холодная металлическая пряжка подпруги. На совесть затянуто. Кое-как высвободила ремень, передвинула дырочки — пальцы вдруг онемели, не слушались.

Неожиданно на плечо мне легла ладонь. Не ладонь даже, а тяжелая железная клешня.

— Ты кто такая?

Я медленно повернула голову. Позади стоял граф Кайден и вперил в меня тяжелый взгляд осоловелых глаз. Впервые он так близко и впервые я отчетливо увидела, какого они цвета: беспросветно-черные.

— Кто ты такая? — повторил он громче, настойчивей.

— Я… — в горле — как песка насыпали, — кухарка я, милорд.

— Если ты кухарка, то почему не на кухне? Кто тебя принял на работу?

— Арела, милорд…

— Арела?! — гневно выкрикнул он, — Я здесь хозяин, а не Арела, и я должен решать, кого пускать в свой дом! Вечером я разберусь с тобой!

Он отпихнул меня от коня, вскочил в седло и умчался, взрывая копытами ворох сухих листьев.

Я судорожно выдохнула: кажется не заметил. Подняла взгляд к небу. Из черной тучи, что закрыла полнеба, полетело вниз что-то мелкое, белое — снег.

К вечеру Буян вернулся один. Седло жалобно болталось у него под брюхом.

— Его нет! Милорд не вернулся! — тараща глаза от ужаса и спотыкаясь, в кухню вбежал Тревор.

Арела и Тюринн переглянулись молча, и не сговариваясь, подскочили.

— Что сидишь, курица? — зло и беспомощно крикнула мне Арела, — одевайся, надо искать графа!

Ночь ясная, вызвездило; луна — фонарем; изо рта — молочно-белый пар. Лес сразу за замком. Деревья громоздились вокруг, мешали; черные тени, лунным светом выкрашенные полоски снега мелькали в глазах. Дальше, дальше. Глубже в лес, глубже.

— Милорд! — закричала Арела в чащу, и большая птица сорвалась с высокой ветки, захлопала крыльями, — Милорд! Граф Кайден!

Следы Буяновых копыт бледнеют — их замело; на какое-то время они то появляются из-под снега, то исчезают; скоро пропадают вовсе. Куда теперь?

— Милорд!

Тюринн едва ковыляя, с одышкой привалился к дереву.

— Милорд!

Чернильные верхушки елей плясали на синем небосводе, где-то ухало и подвывало.

— Милорд! — Тревор бежал быстро, ногами взметая облачка снега.

Лес молчал.

Но на поляне, щедро освещенной белым лунным светом, с неподвижным лицом, заиндевевшими бровями и ресницами, закрытыми глазами, нелепо вывернув ноги, лежал граф Кайден…

Глава 10

Четыре дня граф Кайден горел в бреду. Все это время Арела сидела на его кровати и держала за пылающую руку. Спала тут же. Тюринн пытался увести ее для отдыха в комнату прислуги — не далась. Он махнул рукой, лишь послал Тревора за врачевателями. Тот привез ведунью, по слухам, якшавшуюся с самой Нарглой. Сгорбленная старуха с растрепанными седыми космами узловатыми пальцами чертила в воздухе какие-то знаки, сквозь прорехи в зубах бормотала заклинания, жгла пучки трав, окуривая комнату и отпаивала графа пахучими отварами.

На пятый день, когда жаркое тело графа стало внезапно холодеть и исходить щедрым липким потом, а рот — медленно синеть, старуха сказала, что смерть не сожмет его сердце в ледяной кулак, не запретит биться. Во всяком случае, не сейчас. Арела сразу вся как-то обмякла и наконец покинула покои милорда.

Никто из присутствующих не понял, что падение графа с лошади — моих рук дело. Только Тревор сокрушался пуще других и корил себя, думая, что плохо оседлал Буяна.

К вечеру я понесла милорду его первый ужин за эти дни. Как больному, ему полагался куриный бульон с гренками и яйцом, свежий хлеб и отвар боровника, что оставила ведунья, — ядреное средство, подымающее мертвых с постели.

На деревянных ногах поднялась я в его покои. Там на широкой кровати он и лежал — бледный и с закрытыми глазами. Поставила поднос рядом с кроватью и поспешно отошла к зашторенному окну. Невидяще смотрела на снег, покрывшийся черными пятнами проталин.

Что ж, надо признать, что у меня не получилось. Или все-таки получилось? Граф Кайден не отправился к праотцам, как мне того хотелось вначале. Но наказан ли он? Определенно. Ведунья уходя сказала, что ноги больше не служат ему. Он никогда не встанет с постели и проведет остаток дней, разглядывая паутину под потолком своей спальни.

Мысли расползались как рваное покрывало, совершенно нельзя было сосредоточиться ни на чем. Надо ли мне большего возмездия? Нет. Нет в сердце привычной холодной злости, нет ярости, нет отчаяния. Пусто.

— Подойди ко мне, девчонка, — слабым, но твердым голосом сказал милорд.

Я от неожиданности вздрогнула, потом собралась. Руки почти не дрожали, когда я подала графу его бульон. Он приложился к чашке и жадно и долго глотал. Провел ладонью по тощей груди, словно провожая льющуюся жидкость — от горла по глотке вниз, через грудь, к животу. Громко и пахуче вздохнул, кивнул мне:

— Ведь это сделала ты? Ты? Молчишь… — сердце мое превратилось в какой-то вязкий кисель, как треснувшее сырое яйцо, стекло по ребрам куда-то вниз, к похолодевшему животу. Он все понял. Конец мне теперь, — я знаю. Я знаю даже, почему.

Замолчал, отвернувшись.

— Я не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь меня простить… — произнес он, глядя внезапно покрасневшими глазами куда-то мимо, — … ты так похожа на нее. Где ты была все это время?

Сказанное доходило до меня меня медленно, толчками. Я оглушенно хватала воздух ртом, не в силах произнести ни слова, а граф продолжал:

— Семь долгих лет я искал тебя и твою мать Диву. Не знал, что она родила девочку; когда наконец нашел, она сказала мне, что ребенок не выжил. Но я же вижу… вижу в тебе свою кровь… как же жестока судьба…

— Ты чудовище! — наконец я произнесла слова, обжигавшие мне губы.

— Я любил ее! Я дал ей все! Богатство, уважение… все! А она сбежала с этим ублюдком Виллемом!

— Когда любят — отпускают! — крикнула я в слепой ярости.

Я не смогла удержать боль внутри, и боль выплеснулась, затопила все вокруг — полумрак неуютной комнаты, малахит берегов и холмов, утес, на котором стоит замок в белой пене облаков. Подхватила юбки и побежала прочь — больно, ветер гнет голые верхушки деревьев — больно, блестит в закатных лучах река, что унесла мою маму, — больно. Смотреть на это — больно. Даже дышать — больно. Закрыть бы глаза, не видеть ничего, не чувствовать, но…

Вдруг, посреди двора, прямо напротив меня четкий образ — женщина высокая, статная. Платье бьется по ветру. Рыжие волосы растрепаны, как тогда, а глаза, что черный омут. Мама!

Глава 11

Слезы подступили к горлу, веревкой свили глотку — заплакала, уткнувшись в грудь мамы, долго и сладко. Слезы лились так щедро и стремительно, что кажется — не из глаз, а откуда-то со дна сердца, подгоняемые его частым и упругим биением. Минуты, а может, часы спустя, выплакав все не выплаканное за годы, я успокоилась.

— Скажи, мама, что мне делать теперь? — я не открывала глаз, не отпускала рук, боялась потерять.

— Прости его, доченька… Он получил свое сполна. Спасение не в смерти, а в прощении. Знай, девочка моя: лесть, злость, месть — для бесов честь! Отпусти его. Живи жизнь до капельки, помогай слабым, привечай бедных, делай добро. Отдавая, не проси взамен. Счастлива будь, доченька!

Я отстранилась, чтобы заглянуть маме в глаза. А нет их — глаз. Вместо лица — древесная узловатая кора, вместо рук раскидистые ветви разрезали небо. Старый морщинистый дуб в моих объятиях. А мамы нет, будто и не было.

Вздохнула судорожно, уняла дыхание. Разлилось по телу долгожданное усталое облегчение. Плита, лежавшая на моих плечах, наконец треснула, раскрошилась и сгинула прочь.

Утерла слезы, пошла обратно.

Граф Кайден по-прежнему лежал в постели. Глаза его были закрыты и под ними пролегли глубокие тени, черты лица заострились. Я видела — не спит. Сверлила взглядом носки ботинок, не зная, как начать разговор.

— Ула, подойди, — тихо сказал он.

Я присела на краешек кровати, спрятала в ладони лицо.

— Завтра я поеду домой, — выдавила из себя наконец. Слова давались мне с трудом, застревали в горле.

— Останься. Я не хочу терять тебя, не сейчас, когда я только обрел тебя… — я подняла глаза на графа — уж не повредился ли он головой? — а тот продолжал:

— Я не протяну долго. А ты леди по праву рождения. Получишь титул графини, этот замок, сокровища и все окрестные земли. Тебя ждет блестящее будущее. Останься! Пожалуйста…

Глава 12

Вот он лежит передо мной: худой, нескладный, виноватый. Я отвернулась: не было сил смотреть в эти глаза.

— Нет. Я здесь чужая. Не будет мне здесь добра и счастья. Мой дом там, где я выросла.

Граф попытался обнять меня, но я выставила вперед руки, вырвалась, резко встала.

— Я пойду. Простите, милорд, — называть его отцом не поворачивался язык.

— Ула, не торопись. Подумай еще… прошу… И если тебе что-то надо, можешь смело брать.

Я обернулась. На глаза снова навернулись слезы и я плохо видела. Комната расплывалась, очертания предметов плыли и плясали подобно пламени.

— Лошадь… Можно? — горечь все же прорвалась наружу, как ни пыталась я ее удержать.

— Все, что хочешь. Возьми Буяна, он умен и быстроног.

Я кивнула и молча вышла.

Ночь провела без сна, будто лежала не на мягком матрасе, набитом конским волосом, а на раскаленных углях. Как только первый луч солнца скользнул по лицу, спустилась в кладовую: головка козьего сыра, ломоть начинающего черстветь хлеба и холодный картофельный пирог пригодятся мне в дороге.

Прощание со слугами вышло скомканным и недолгим. Хвала Дагде, они ничего не узнали ни о том, кто стоит за несчастным случаем в лесу, ни о том, что меня связывает с графом. Только Тюринн подмигнул, пряча ухмылку в завитке круглого белого уса:

— Говорил же, что молодые здесь не задерживаются!

А Арела порывисто обняла меня, и у меня что-то дрогнуло в душе. Давно никто не выказывал мне такой искренней привязанности.

Отвязала приготовленного Тревором коня, вскочила в седло — Буян тотчас подхватил меня, понес, устремился вперед. Бьет в лицо холодный сырой ветер. Замок уменьшается, удаляется, пока вовсе не скроется за горизонтом.

Быстроногий конь домчал меня до опушки леса к вечеру первого дня. Вдали нестерпимо ярким, раскаленным цветом горел закат. Или это огонь? Я снова увидела, как огонь пожирал нашу деревню. Мой отец и братья стояли связанные. Только мать, ползая на коленях, пыталась удержать человека с мечом.

Остановить. Но меч просвистел и от одного его движения рубахи моих братьев окрасились кровью.

Другие воины убили отца. Затем чьи-то руки подхватили мать, посадили на лошадь и увезли.

Но мне больше не хочется кричать. Это было много зим назад, и теперь я чувствую, что заполнившая мир боль не ушла, но дала мне вдохнуть.

Глава 13

В мертвом безмолвии лес казался живым существом. Деревья тянули ко мне свои цепкие руки-ветки и корни, завязанные узлами; мягкая земля вздыхала и глушила стук копыт, под которыми обманчиво мнется хвоя, то и дело топорщась острыми камнями шишек. Пасмурный свет чахлого дня сменился густыми сумерками, когда я, оставив позади сначала чащобу, затем светлый лес, увидела теплые огоньки родной деревни.

Где-то басовито лаяли собаки, слышно было скрип дверей, звякнувшую кольцом калитку, бабьи разговоры да раскатистый мужской смех. Что-то тихо ёкнуло под сердцем. Дом. Наконец-то я дома.

У крайней лачуги хозяйка не спала; стояла, опираясь на сучковатую палку, старуха. Эйна. Видно, ждала меня. Дрогнули, расширились бесцветные глаза старой ведьмы, изменил ей голос. Только и прошептала она, прижимая меня к своей дряблой груди:

— Вернулась. Вернулась девонька.

— Права ты была, Эйна. Немало я слез пролила, да надеюсь, не зря.

— Дело говоришь, девонька. Не зря. Давеча сон мне был вещий. Успокоилась душа Виллема, не будет больше бродить неприкаянной, забудет дорогу в мир живых. Не зря твои слезы пролились, дочка. Ну! Иди уже! Бабка твоя заждалась, места себе не находит. Иди!

Я еще раз порывисто обняла Эйну и зашагала к дому.

За поворотом у колодца в темноте виднелась большая мужская фигура. Фыркнул Буян, обернулся человек. Олан! Ведра свои выронил, в два прыжка очутился рядом. Искривился рот, вырвалось мычание. Боролся Олан с упрямыми губами и, наконец, вернулись к нему слова:

— Ула… ты… вернулась…

Где-то далеко, в синей мгле, возле самой речки, жалобно воскликнула сойка, и нечеловеческая тишина окутала деревню. Я молча смотрела в эти глаза и никак не могла насмотреться. Горячая волна захлестнула сердце… Олан.

Эпилог

Много воды утекло, еще один Самайн прошел. Ушла к праотцам бабушка Брит. Но мне не одиноко — в прошлый Лугнас обручились мы с Оланом. Хороший он муж, заботливый.

Заголубело небо, задули теплые ветра, ослабила хватку зима. На залитой солнцем пашне я ступала вслед за Оланом, бросая семена в теплую благодарную землю. Шли медленно — тяжелый живот мешал.

— Смотри-ка, к нам гости! — распрямил мой муж могучие плечи.

И правда, на широкой меже остановился экипаж, запряженный двойкой холеных лошадей. Из него вышел незнакомый богато одетый человек и запрыгал к нам как кузнечик, боясь испачкать сапоги, что так нестерпимо и нелепо сияли среди весенней грязи.

Я разглядывала бледное лицо в тонких росчерках морщин, усталые глаза под крутыми дугами бровей, силясь понять, что ему нужно.

— Здравствуйте, хозяин, — человек стянул с головы слегка помятую шляпу, низко и с достоинством кивнул Олану, — Ула О’Коннелл здесь живет? Не ваша ли это благоверная?

— Фоули. Моя фамилия Фоули, — ответила я вместо Олана. Речь, хоть и вернулась к нему, но слова ему еще с трудом покорялись. А Олан безмолвно разглядывал прибывших гостей.

— Ох ты-ы-ы… — человек разочарованно затряс бородой, кладя руку на сумку, прижимая ее к себе, — Два дня добираюсь. Улу О’Коннелл найти мне надо. Знаете, может, такую?

— Знаю. Граф Кайден О’Коннелл — мой отец. Но теперь я замужем и ношу другую фамилию.

— Ну так сразу бы так и сказали! — сразу же расплылся в улыбке мужчина, радостно и облегченно вздохнул, сунул руку в сумку и протянул мне свиток, скрепленный сургучной печатью.

Я молча сглотнула, обтерла испачканные руки о передник и протянула разом вспотевшую ладонь. Гербовая бумага горела в руках, жгла пальцы…

— Ваша милость, это завещание. Я Лукас О’Брайен, наместник графа Кайдена О’Коннелла. Ушел нынче ваш батюшка. Перед смертью заклинал во что бы то ни стало найти вас и передать права наследования и титул как единственной единокровной наследнице. Вам следует как можно скорее явиться в родовой замок и закрепить права над вашими вассалами…