Горькая полынь моей памяти

Наталия Романова, 2022

Первая любовь закончилась трагически – боль, недопонимание, неприятие окружающих, разница в возрасте, воспитании, менталитете – всё было против молодых супругов. Теперь герои повзрослели. Что ждёт их при новой встрече, когда старые обиды так и не забылись, но и врозь быть уже невозможно. Какую тайну скрывает она, на что готов он, чтобы вернуть ту, которую так и не смог забыть?

Глава 15

Дамир. Прошлое. Поволжье

Дамир приехал домой утром, вернее — ближе к полудню. Мама сортировала огурцы, сидя в тени внутреннего двора. Рядом, на низкой скамейке, устроилась эби, она занималась тем же. Карима с Алсу намывали банки, ныряя узкими кистями рук в горлышко.

— Ц-ц-ц-ц-ц, — всё, чем прокомментировала эби появление внука, Дамир невольно улыбнулся и сел рядом, кивая матери и сёстрам. — Хоть бы дома появлялся, — она потрепала по макушке старшего внука и сунула ему в руки мытый огурец. — Попробуй, сладкий.

— Шлаткий, — согласился Дамир, жуя.

— Голодный? — осведомилась мама и, дождавшись отрицательного ответа, вернулась к своему занятию. Дамир не сомневался, она не оставит без внимания очередное исчезновение сына, но обсуждать при дочерях ничего не собирается. — Тебя отец хотел видеть. После трёх, сказал, в офисе будет.

— Ладно, — почему он не позвонил или не оставил сообщение, Дамир уточнять не стал.

Отец был продвинутым пользователем современных технологий, трудно представить ведение хоть сколько-нибудь успешного бизнеса, будучи ретроградом. Да и вся семья не отставала от главы семейства, даже четырёхлетний Динар и эби имели телефоны и умели ими пользоваться, правда, по-разному. Динар смотрел мультики или играл, пока мама, ругаясь, не отнимала девайс, причитая, что в их времена обходились без электроники, портящей зрение и характер детям. А эби активно пользовалась социальными сетями, общалась с товарками и смотрела короткие видеоролики со зверями и детьми. И, конечно, сериалы, особенно турецкие. Вся семья делала вид, что не знает о слабости эби. Сын однажды предложил провести интернет к ней в комнату и подключить к телевизору, нарвался на проповедь и возмущённо вскинутые руки, на этом всё и закончилось.

— Что, снова не со своим «человечком» провёл ночь? — пропела Карима.

— Не зли меня, мелкая, — рыкнул Дамир и резко встал.

— Какой человечек? — тут же вскинулась Алсу и уставилась на старшего брата. — Ты дома не ночевал? Ничего себе!

— Карима! — прикрикнула мама. — Алсу, мой тщательней, смотри, грязь на дне банки, — она ткнула тонким пальцем в воображаемую грязь, пристыженная дочь притихла.

Дамир отправился в дом, заскочил на кухню, выудил из холодильника кусок запечённого мяса, отрезал и, жуя, отправился в свою комнату. Там скинул одежду и завалился в кровать досыпать свои несколько часов. Солнце било в распахнутые окна, лучи скользили по голым ногам парня, телу, останавливаясь у шеи, опаляя там, где ещё горели поцелуи Эли. Он закрыл глаза, обхватывая подушку двумя руками.

Они не доехали в Поповку, свернули к Волге. Фары осветили крутой берег, убегающий вниз ярко пахнущими травами и всполохами жёлтых соцветий пижмы, высокого иван-чая, приглаженных листьев мать-и-мачехи и бархатистой, удушливой полыни.

— Хорошо как, — промурлыкала Эля, выбираясь из машины, смотря на звёздное небо. — Столько звёзд…

— Звёзд никогда не видела? — тихо ответил Дамир, притягивая к себе Элю, повернул к себе лицом, обхватывая руками на талии.

— Летом — нет, — засмеялась Эля, смех был женским, глубоким, так противоречащим тонкой талии под ладонями Дамира. — У нас летом ночи белые.

— Как в Питере? — пробормотал он.

Ничего его не интересовало в тот момент. Какие ночи на Белом море и в Питере? Только та, что прижалась к нему, устроив личико на его груди, и он чувствовал горячее, опаляющее дыхание и горький запах чего-то, возможно, трав, ещё не окунувшихся в утреннюю росу.

— Я не была в Питере, — тихонечко вздохнула Эля.

— Я отвезу тебя, — дал очередное обещание Дамир, обещание, которое он не выполнит. Она не даст ни единого шанса.

Потом они спустились к тёмной реке, поблёскивающей лишь слабой дорожкой от свисающего полумесяца, нашёптывающей что-то берегам, звёздам и людям, не желающим слушать вековую мудрость, не слышащим ничего, кроме собственного глупого сердца.

Эля ступала по холодной воде, смеялась, звонко говоря, что река теплющая, и что холодной воды Дамир не видел, в реках северных не купался. А он соглашался со всем, что говорила девочка в короткой юбке. Обнимал, кружил, легко целовал в висок, скользил губами по лбу, опускался к шее.

И боялся, боялся оступиться, сделать неверный шаг, провалиться в порочное облако собственных желаний. Приходилось постоянно напоминать себе возраст спутницы, каких-то восемнадцать лет, она наверняка девственница.

Нет, он вовсе не собирался уступать этот приз кому-то другому, возраст его не слишком смущал, Эля была права — Уголовный кодекс позволяет, даёт разрешение на вожделение Дамира, его с трудом сдерживаемую страсть.

Но время… необходимо время. Эле — столь молоденькой, открытой, неловко переступающей с ноги на ногу, когда он, вдавливая в себя гибкое тело, проводил ладонями по спине, скользя под пояс юбки, останавливаясь на краю белья, — необходимо время. Часы, чтобы привыкнуть, осознать, принять собственную женственность, сексуальность.

Если бы у Дамира были год или два в запасе. Если бы он мог, как Равиль, присматриваться к девушке, присматривать за ней, двигаться миллиметровыми шагами на мягких лапах, опутывать её, не давая шанса отступить в свой час, он бы так и поступил.

Но у него оставалось три месяца. Три жалких месяца на время с Элей, и совсем не было терпения, лишь почти животный страх поцелуя. Одно скольжение по губам, и он пропадёт, разорвётся на миллиарды микрочастиц, не сдержится, сделает Элю своей. А они даже не в постели, не в номере, не в съёмной квартире, они на берегу Волги, где удушливо пахнет горькими травами и рекой.

— Как тебе фильм? — скорее для того, чтобы вернуть себя в реальность из морока желания, от которого не только болезненно ныло внизу живота, но и прокалывало пальцы и виски, спросил Дамир.

— Классно! — довольно промурлыкала Эля, сильнее прижимаясь к Дамиру, вряд ли от холода. — Когда я училась в школе, у нас в классе все девчонки были влюблены в Эдварда Каллена.

— А это кто? — искренне опешил Дамир. Имя какое-то нелепое. Эдвард… у них по соседству жил Эдик, так и тот Эдуард, а не Эдвард. Каллен ещё какой-то.

— Вампир из фильма, — засмеялась Эля. От этого грудного, не девичьего смеха стало душно. Как он хотел её, как хотел — до боли, до чёрных точек в глазах, чертей в душе.

— А. Ты тоже в него влюблена? — он усмехнулся, вспоминая напудренного актёра. Так себе секс-символ, но он и не восемнадцатилетняя девчонка.

— Не знаю, — задумчиво пропела собеседница. — Он красивый, — Дамир чуть не засмеялся в голос. Всевышний, верни мозг этой глупышке, мужик с мукой на лице не может быть красивым, даже если вампир. — Меня смущает, что он мраморный.

— В смысле?

— В книге говорится, что он мраморный, каменный, ледяной. Я бы не хотела обниматься с ледяным парнем.

— А кто хвастался, что не мёрзнет, что поморы привычные к холодам? — подколол Дамир, смеясь над рассуждениями девчонки.

Хорошо, что она говорит такие глупости. Это возвращает его на землю, даёт оплеуху, заставляет вспоминать: несмотря на совершеннолетие, сформировавшуюся грудь, стройные ноги, чертей в глазах, призыв в голосе и согласие российских законодателей, Эля — глупая девчонка.

— Не до такой же степени! — засмеялась в ответ Эля. — Он везде холодный, представляешь! Ой! — она прикрыла ладонями рот, таращась на Дамира, а он не мог понять, покраснела ли она. Отблеск звёзд и лунной дорожки скрывал цвет лица. Глаза привыкают к темноте. Видно всё. Кажется, замечаешь любые нюансы мимики, но это лишь иллюзия, самообман. Покров ночи помогает прятать смущение, мысли, желания собеседника.

— Везде? — он выразительно кашлянул.

— Я не это имела в виду! Руки холодные, ноги, и вообще. И твёрдый! Ой…

Дамир зажмурился. Помогите ему, силы небесные и земные, проигнорировать невольные провокации этой едва ли женщины. И не в физиологии дело, в разуме, в мыслях, столь откровенно девчачьих, что становилось физически больно.

Уйти. Надо было уйти тогда. Подарить себе иллюзию короткой влюблённости в чистую, искреннюю девчонку. Утешиться россказнями, что спас поморочку, появившуюся в их краях, от себя самого. Обернуться плащом псевдоблагородства, вскочить в машину и рвануть в свою устроенную «от и до» жизнь. К семье, учёбе, существованию, поделённому надвое, где, живя и работая в далёкой, по сути, чужой стране, он — один человек, а здесь, на берегах Волги — другой.

А потом они говорили, говорили, говорили, много, о разном. Эля рассказывала о своём Севере так, что невольно хотелось прыгнуть в машину и мчать туда на всех парах. Увидеть леденящее Белое море и покатые берега неспешных рек, деревянные памятники зодчества, церкви и дома, густые, грибные леса, северные ягоды, белые ночи.

— Почему же ты уехала, раз там так красиво? — прошептал на ухо Дамир, дурея от запаха волос и кожи, придвигая к себе ближе собственную красоту. Они уже поднялись на берег и уселись на брошенную парнем ветровку, та завалялась в машине.

— Здесь добираться до колледжа ближе, я в медицинский хотела, — будто заученно отмахнулась Эля.

Дамир не знал, есть ли медицинский колледж поближе к её родным местам, да и какая разница — медицинский, педагогический, дизайна, а спрашивать не захотел, даже тогда было ясно — обманет. От Поповки до города, где собиралась учиться Эля — полчаса езды на электричке, да ещё пешком, наискосок через поле, по просёлочной дороге, не так и мало, если без личного автомобиля. Да и какая разница, есть в этом Заакаурье колледж или нет. Одно то, что Эля живёт с отцом-пьяницей, работает ночами, сидит сейчас с мужчиной на берегу реки, а не спит сладким сном, говорило многое о ней… А Дамир не хотел ничего знать, не желал слушать разум и слышать доводы.

Он рассказывал о Нью-Йорке. Эля слушала, раскрыв рот, как самую интересную в её жизни сказку, напоминая маленькую, удивлённую девочку, если не опускать взгляда ниже глаз, не скользить по губам, не гладить мысленно налитую грудь.

— Ты прямо сказки рассказываешь! — подтвердила его мысли Эля.

— Как Золушка?

— Интересней! Что Золушка? Принц даже лица Золушки не запомнил, втрескался в её грудь. Что в этом сказочного?

— Ну как же? Принц увидел Золушку, — Эля скептически хмыкнула. — Хорошо, он увидел её грудь, — невольно он мазнул взглядом по окружностям рядом и очень понял принца. Какое лицо… когда за воланами скрыто настоящее чудо, упругое, волнующее?.. — Потом он узнал, что Золушка — девушка скромная, трудолюбивая, и женился на ней.

— П-ф-ф-ф, — засмеялась Эля. — Всё, что хотел принц — заполучить грудь Золушки, и плевать он хотел, скромная она или нет, тем более трудолюбивая. Он принц, у него были слуги.

— То есть, глупый принц женился из-за сисек? — заржал Дамир.

— Конечно!

— Шикарная версия!

А потом Дамир понял, насколько Эля права, а принц на самом деле глуп…

— Тебе не холодно? — начинало стремительно светать.

Рассветы были быстрые, яркие. Не успело солнце мазнуть по глади воды оранжевым лучом, как свет начал разливаться, лишая интимного полумрака. Тем не менее, не хотелось никуда уходить.

— Немного, — согласилась Эля.

Дамир пересадил с одной ноги на другую, прижав к себе сильнее, обхватывая руками, те сами скользнули по мягкости груди, организм отреагировал должным образом. Бедро Эли упёрлось во вроде успокоившуюся эрекцию, которая от простого движения стала снова каменной. Будто специально она поёрзала, задевая бугор на джинсах. Дамир зажмурился, прогоняя прочь бушующее либидо. Руки покалывало, его самого начинало колотить так, словно женщины не видел не меньше месяца, а то и полугода.

Как он выдержал ту сладкую пытку, Дамир, даже спустя годы, не мог себе ответить. Почему не распластал её прямо там, на берегу Волги, на загорающемся рассвете, прямо среди пахнущих трав, ярких соцветий пижмы, иван-чая, листьев мать-и-мачехи и удушливой полыни, он не понимал.

Дамир довёз Элю домой, в Поповку, и, как ни старался ехать медленно, якобы боясь поднять пыль, приехал слишком скоро. Разбуженные петухами псы перебрасывались короткими сообщениями, заливаясь время от времени в истеричном лае. Кудахтали курицы, вальяжно и лениво гоготали гуси, кое-где вываливались на выпас утки. Слышалось редкое мычание коров и блеянье коз.

Машина притормозила, не доезжая коттеджа с синей надписью «тридцать два». В это время у калитки появился отец Эли, посмотрел по сторонам, передёрнул худыми руками и вышел на улицу, болтая полиэтиленовым пакетом в руках. Эля нырнула вниз, прижавшись лицом к ногам Дамира, явно прячась.

— Ты говорила — не нужно отпрашиваться, — нахмурился Дамир.

Если она обманула, а она могла, уже тогда он это понял, ему следует поговорить с отцом. Каким бы он ни был — он отец Элеоноры, и надо бы, надо отнестись к нему с уважением… Хотя бы обезопасить Элю. Трудно представить, что бы ожидало дочерей Арслана Файзулина, не явись они ночевать. Что отец, Дамир боялся думать, что бы он сделал, останься Карима ночью с Равилем, а если не с ним, то и вовсе страшно представить.

— Отпрашиваться не нужно, скажу — на работе была. А на вопросы отвечать не хочу.

— Ты уверена?

— Конечно! Есть охота… Пойдём? — она махнула головой в сторону дома. — Я тебя накормлю, хочешь? Правда, мяса нет, — она задумалась. — Ты же, наверное, свинину не ешь, — она дождалась утвердительного кивка. Хотя, не так уж и придерживался Дамир традиций, у друзей-не-мусульман запросто мог съесть сало с чесноком или кусок свиного шашлыка. Просто не приучен с детства. Нет пищевой привычки, так же он не смог проникнуться фастфудом, все виды гамбургеров казались ему солёной ватой. — Картошки пожарю, на растительном масле. Будешь?

— Буду, — засиял Дамир.

Во-первых, есть действительно хотелось. Пока Эля молчала, голода он не чувствовал, а потом в животе заурчало, молодой организм напомнил — не только мыслями о сексе едином жив мужчина. Во-вторых, до ужаса умилила поморочка, озадаченная тем, что татарин — мусульманин не должен есть свинину. Вообще-то, когда Дамир рассказывал о своей семье, она смотрела с подозрением, не веря, будто ей книжку читают, причём более глупую, чем Золушка. Русо-рыжий татарин, ничуть не похожий на Чингисхана, вызывал в ней недоверие, но уважение к национальным и религиозным традициям она проявила.

В доме ничего не изменилось, прибавилась грязная посуда на столе, которую быстро, извиняясь, убрала Эля, оттащив за фанерную перегородку. Потом она споро чистила картошку, кидала её на сковороду, принесла тарелки, малосольные огурцы, не забыв похвастаться, что сама солила — первый раз, но получилось вкусно. Дамир откусил, сморщился от соли и количества укропа, но с радостью согласился — вкусно. Не делать же замечание, в следующий раз намекнёт. А чуть позже они ели, и, кажется, за всю двадцатишестилетнюю сытую жизнь Дамира Файзулина, он не едал ничего вкуснее, чем тот картофель, нарезанный ломтиками, присыпанный зелёный луком, и малосольные огурцы, от ядрёного рассола которых сводило зубы.