Просто поверь

Наталия Полянская, 2021

Рэймонда долго не было в Англии. Казалось, истаяли старые связи, позабылись обиды… Но это не так. Стоит вернуться – и прошлое сразу напоминает о себе. Как справиться с тем, что в твоей семье есть постыдные тайны, о которых не рассказывал никому и никогда? А с интересом, что вспыхивает к твоей старой знакомой, с которой расстались врагами? Теперь она – невеста лучшего друга. И ненавидит тебя. И совершенно справедливо.

Глава 1

В Лондоне шел дождь. После солнечной Италии, где затянутое тучами небо — это событие поистине государственного масштаба, даже теплый летний ливень казался кощунством. Рэймонду не нравился ни этот дождь (хотя, казалось бы, должен — с дождем у него были особые отношения), ни вечерние улицы города (он забыл, сколько здесь отребья), ни возница наемного экипажа, который пришлось нанять в порту. Никто не знал, когда приедет Рэймонд и приедет ли, хотя отец, конечно, ждет подобного ответа на свое послание; никто не встречал его, и уж тем более не озаботился привести верховую лошадь для хозяина. Кевин заикнулся было о том, что он все раздобудет, однако Рэймонд остановил порыв слуги. Экипаж быстрее.

Дом совсем не изменился. Все тот же фасад с облупившимися кариатидами, все те же дубовые двери, срубленные, казалось, еще при Вильгельме Завоевателе, и два фонаря над входом, в которых еле теплится жизнь. Гостей тут сегодня явно не ждут, да и вообще приемы в особняке Хэмблтонов — явление редкое. Пока Кевин расплачивался с возницей, скандалившим из-за нескольких пенни, Рэймонд поднялся по ступеням и забарабанил в дверь. Кевина тут не знают и могут не сразу открыть, а лицо хозяина известно всем обитателям особняка, даже крысам в подвале. Судя по тем новостям, что доносились до Рэймонда в его итальянском добровольном изгнании, тут годами ничего не менялось.

Сначала приоткрылось окошко на двери, оттуда глянул любопытный глаз, послышалось ойканье, и сразу загремели засовы. Служанка, которую Рэймонд смутно помнил, присела в реверансе, который был проигнорирован.

— Добро пожаловать, сэр. Мы ждали вас, но не думали, что вы приедете так скоро.

— А когда ждали — через год-другой? — хмыкнул Рэймонд, входя внутрь и оглядывая холл. Все чисто и… пусто. Несмотря на то, что здесь стоял большой стол, на который дворецкий обычно складывал шляпы и перчатки приходящих с визитом гостей, и сторожили двери кованые подсвечники, все равно ощущалась неприкаянность. «Да что такое! — рассердился Рэймонд сам на себя. — Отчего я думаю о плохом? Я вернулся домой. Я должен радоваться».

Но радости почему-то не было.

Энтони, невысокий пухлый мужчина средних лет, который служил в лондонском доме Хэмблтонов дворецким уже лет десять, выскользнул откуда-то из-за лестницы и всплеснул руками.

— Лиз, что же ты стоишь! Немедленно доложи хозяину, что приехал мастер Рэймонд. Сэр, позвольте вашу шляпу и плащ. Я велю отнести багаж в вашу комнату, сэр.

— Мой слуга отнесет. Кевин, — Рэймонд кивнул на того, только что втащившего в прихожую два саквояжа, — это мистер Мейси, он управляет лондонским домом. Энтони, мой камердинер Кевин Вуд. Отец в кабинете?

— Скорее всего, да, сэр, если не перешел в библиотеку. Некоторое время назад я подавал ему чай в кабинет.

— Прекрасно. Можешь не провожать меня. Лучше позаботься, чтобы Кевин отнес багаж в нужную комнату. — Особняк был старый (хоть и не времен Вильгельма), и в коридорах запросто можно было заплутать. — Остальное прибудет чуть позже.

— Как скажете, сэр.

Библиотека и отцовский кабинет располагались на втором этаже — не на третьем, под крышей, которая иногда протекала, и не на первом, где городской шум слишком уж мешает работать. Имелся в доме такой остров знаний и сосредоточенности, куда допускались не все. Рэймонд, например, до пяти лет туда не заходил, пока не доказал, что может вести себя спокойно в течение длительного времени. Поднимаясь на второй этаж, сейчас Рэймонд вспомнил об этом и не удержался от улыбки. Что бы ни происходило между ним и родными, дом никогда его не предавал. Он всегда был простым и понятным — картины, стены… книги. Множество книг в разных обложках, потрескавшихся, новеньких, бумажных, а то и вовсе без обложек, — в шкафах от пола до потолка. Это был рай. Любое место, где жили бумаги и книги, Рэймонду казалось лучшим на земле.

Может, и хорошо, если отец в библиотеке…

Он действительно оказался там. Джонас Хэмблтон, которому стремительная Лиз доложила о приезде сына, сидел в кресле у огня, но поднялся, когда Рэймонд вошел. Отцу было уже далеко за пятьдесят, и Рэймонд с беспокойством и даже некоторым раздражением подумал, что за те годы, пока он не видел лорда Хэмблтона, тот сильно сдал. Некогда густые волосы поредели и зачесаны назад, чтобы скрыть проплешины; у рта, на лбу и у глаз прибавилось морщин; и рука, которую отец протянул для приветствия, еле заметно дрожала. Старость подкрадывается незаметно, закутывая тебя в мягкий кокон, лишая сил. Рэймонд надеялся, что, когда придет его собственный черед, он встретит немощь достойно.

Пока же он пожал отцовскую руку; лорд Хэмблтон сделал движение, словно намереваясь обнять сына, однако Рэймонд отступил, и объятие так и не состоялось.

— Я сказал, чтобы накрывали к ужину, — произнес отец, — и очень рад, что ты успел к нему. Здравствуй, Рэймонд.

— И вас я приветствую.

— Садись. — Лорд указал на кресло напротив. — Сегодня слишком сыро для того, чтобы сидеть где-нибудь еще. Мы топим не во всем доме, и потому сырость прокрадывается и сюда.

— Книги не пострадают? — Рэймонд сел и огляделся. Пыль со шкафов стирают, это хорошо. А вот в углах что-то подозрительное на обоях — это плохо. Если тут заведется плесень, не миновать беды.

— Нет, только мои старые кости. Ноют на перемену погоды, но это ерунда. — Отец тоже опустился в кресло, недовольно скрипнувшее. — Значит, ты получил мое послание.

— Одно из нескольких, я полагаю. Да, оно добралось до меня, и весьма быстро. Мой поверенный в Венеции пересылал мне почту с обстоятельностью, достойной истинного педанта.

— Что же, я рад, что он исполнителен.

— Иначе бы он не стоил своего жалованья. Ну, отец, зачем же мне следовало приехать?

Прав, прав черноглазый итальянец маэстро Сантинелли: не к лицу истинному воину сомнения. Нужно было отправить ответное письмо с вопросом, что же потребовалось отцу, и уж по результатам судить, ехать или нет. Но тон послания лорда Хэмблтона предполагал, будто дело и вправду важное. Всю дорогу от Флоренции Рэймонд гадал — что это, разорение? Или, может, болезнь? Или отец таким образом хочет ввести сына в курс текущих дел, чтобы привязать вольную птичку к английской земле? Вот последнее вряд ли выйдет, пока обстоятельства жизни здесь некоторым образом не изменятся.

К тому же, Рэймонд уезжал один, а вернулся другой. Только до поры до времени этого никому знать не следует. Может, и вообще никому не следует знать.

— Ты тороплив, — заметил отец. На его мягком подбородке проступила щетина, тоже мягкая даже с виду. — Я ожидал вопросов, но не так сразу. Я так давно не видел тебя, Рэймонд. Ты регулярно писал, только в письмах не видно, как ты менялся. Стал выше, шире в плечах. — Лорд Хэмблтон с любопытством разглядывал сына. — Но не толще.

— Вот это было бы лишним.

— Полагаю, что да. Ты действительно хочешь беседовать о делах сейчас? Ты проделал долгий путь и наверняка хочешь поужинать, а затем отдохнуть. Я бы предпочел побеседовать завтра утром.

Рэймонд частенько читал по лицам, как по книгам, сильно преуспев в последние годы, а уж что касается ближайших родственников — тут в большинстве случаев никаких секретов нет. Особенно в случае отца. Лорд Хэмблтон не ждал сына сегодня и к разговору не готов. Это означало: беседа действительно важная, вокруг мелочей так не танцуют.

Можно заставить отца говорить сейчас, для того человеку и дана способность болтать языком. Даже до грязных уловок не потребуется опускаться, достаточно небольшой настойчивости и намека на просьбу. Рэймонд просил так редко, что отец не устоит. Но, посмотрев еще раз в его вялое, словно скомканное лицо, Рэймонд вздохнул:

— Хорошо. Мы побеседуем о делах утром. Я и вправду устал, а каюты на этом паруснике не слишком удобны. И от Саутгемптона я добирался в утлом челне, который лишь по недоразумению называется кораблем. Корсиканец говаривал, что общество без религии — как корабль без компаса, только эта вот «Святая Маргарита» лучше бы с компасом была и называлась «Пройдоха», все было бы честнее.

Отец засмеялся, и Рэймонд тоже улыбнулся. Он испытывал странное чувство — смешанное удивление и жалость, и еще некоторую досаду на некоторые не меняющиеся вещи. Отец постарел, но, кажется, остался тем же. Впрочем, не стоит судить поспешно.

Ужинали в малой столовой, сидя на разных концах стола — вроде бы не очень длинного, а разговаривать неудобно. Беседа потому не клеилась, и по большей части отец и сын молчали. Рэймонд клал в рот кусочки тушеной крольчатины, смотрел по большей частью в свою тарелку и думал. Его комнаты, эти запутанные коридоры, запах затхлости и задернутые портьеры — все это живо воскрешало воспоминания, которых Рэймонд касался как можно реже. Дом был свой, и все же — будто одежда, из которой ты вырос. Улицы Флоренции, стены тамошнего особняка, солнечного до самого последнего закутка, казались Рэймонду лучшим костюмом, чем эти покои, знакомые лучше многих. Хорошо, что не пришлось ехать в Уилтшир, там бы вообще тоска взяла.

К тому же, в Уилтшире Рэймонду точно делать нечего.

Когда перешли в гостиную выпить кофе и коньяк (последний подали лишь отцу), беседа сделалась более оживленной. Лорд Хэмблтон спросил о жизни в Италии, а уж об этом Рэймонд мог говорить долго, не рискуя наскочить на опасные темы.

— Значит, ты жил во Флоренции?

— В последнее время — да, однако часто выезжал за ее пределы. И за пределы страны, если уж на то пошло. Итальянки хороши, но излишне ревнивы. — Отец поморщился, и Рэймонд сделал вид, что не заметил. — Так что я много путешествовал. Увеселения, женщины, дуэли… Последнее, конечно, тайно. Впрочем, многие победы на любовном фронте — тоже моя тайна. Дамы полусвета — это не особо осуждается, а вот молодые вдовы или, не дай бог, замужние…

— Рэймонд, в тебе нет ничего святого.

— Раньше не было, так откуда теперь появится?.. Хороший кофе, отец. Я пристрастился к нему, когда побывал на востоке. Турки умеют варить этот напиток.

— Турки находили время, чтобы варить кофе? И надеюсь, ты не был там во время войны?

— Война кипела дальше, в Крыму, а я лишь наслаждался тем, что было мне доступно, — пожал плечами Рэймонд. Как оказалось, подпустить былого легкомыслия в голос не так и сложно. Возможно, эта легкая курточка из прошлой жизни еще ему послужит, особенно если придется задержаться тут надолго. — И кофе — одно из таких наслаждений. Но я удивляюсь вашему замечанию: разве не достойно, чтобы сын принял участие в войне на стороне победителей? Хотя, конечно, кто бы сразу сказал, что мы в их числе…

— Ты мой единственный сын и наследник. Я не позволил бы такого риска.

— Не позволили бы? — тонко улыбнулся Рэймонд, однако развивать тему не стал. — Как бы там ни было, я здесь, и ничего со мною не случилось. Я не отравился кофе, меня не пристукнул чей-нибудь оскорбленный супруг, и даже денег я потратил не так много, как мог бы. Вложился в несколько предприятий — ведь моя нынешняя доля состояния предполагает, что ее нужно преумножать, не так ли? Словом, мой поверенный нашел человека, хорошо разбирающегося в таких делах, и я не только вернул то, что тратил, но и с прибылью остался. Глядите, заделаюсь купцом, отец; будет ли это достаточным основанием для падения меня еще ниже в глазах общества? Или оно меня уже не помнит?

— Припоминает иногда, — пробормотал лорд Хэмблтон.

— Значит, мои старания были не напрасны, — ухмыльнулся Рэймонд.

Он видел, что отцу не нравится беседа, видел, как тот пристально всматривается в сына, надеясь обнаружить в его чертах и манерах нечто отдаленно напоминающее благоразумие, однако не собирался помогать. Если лорд Хэмблтон решил что-то, что Рэймонду может понравиться (в чем он сильно сомневался), тогда разговор будет вестись по-другому. Так и только так.

Обида, как оказалось, никуда не делась. И здесь она еще сильнее. Вот черт, а он-то заставлял себя думать о милосердии. Как же.

Потому, допив кофе, Рэймонд не стал задерживаться и громко заявил, что умаялся и отправляется спать. Кажется, отец воспринял его уход с некоторым облегчением.