Еретик. Книга 3

Наталия Московских, 2020

Узнав о трагическом прошлом своей возлюбленной, Вивьен Колер пытается найти след человека, упомянутого в ее истории ─ своего бывшего наставника Анселя, еретика, раз за разом ускользавшего от преследований инквизиции и оставившего за собой единственную зацепку ─ книгу со своим учением. Поиски становятся все рискованнее, и никто не подозревает, что на самом деле происходит со сбежавшим преступником. Тем временем в Нормандию направляется папский легат, задавшийся целью навести порядок в беспокойном руанском отделении инквизиции.

‡ 16 ‡

Задание в Лонгвилле оказалось не таким тяжелым, как пророчил Лоран. На деле в ереси апостоликов был уличен лишь один приходской священник, прознавший об этом учении после паломничества одного из своих прихожан в итальянские земли. Остальные двое, указанные агентами, лишь вели с ним беседы и уже сами готовы были подкрепить свои подозрения и сдать еретика инквизиции. После допроса сомнений в их искренности не осталось. И все же больше недели непрестанной работы ушло на то, чтобы поговорить с прихожанами и допросить их. В особенности священника и обратившего его паломника, приговорив тех к ношению крестов — именно это наказание обычно при схожих обстоятельствах назначал Лоран. Священник вдобавок был лишен своего сана.

Вивьен никогда не думал, что привычка к бессоннице может сослужить ему хорошую службу, однако там, в Лонгвилле, когда приходилось изматывать себя работой, почти не смыкая глаз несколько ночей подряд, он даже успел возблагодарить Бога за то, что это испытание придало ему выносливости.

Ренар к бессоннице был не приучен, поэтому всю дорогу до Руана ворчал, отчего-то при этом все же не позволяя лошади перейти на галоп. Прибыв в Руан уже после захода солнца, Ренар спешился и хмуро заявил:

— Не знаю, как ты, а я просто не в состоянии сейчас идти и докладывать обстановку Лорану. Я совершенно без сил.

Вивьен понимающе улыбнулся.

— Уверен, что отчет Его Преосвященству может подождать до утра. Или ты хочешь, чтобы я пришел к нему с докладом один?

Ренар покачал головой.

— Лично я сейчас просто хочу спать. Если у тебя есть желание, можешь доложить ему обо всем сам.

— Но ты надеешься, что у меня нет такого желания, — ухмыльнулся Вивьен, понимая, что Ренара совсем не радует то, в каком свете он выставит себя перед епископом, если не явится.

В ответ Ренар лишь красноречиво передернул плечами: совесть подталкивала его все же явиться в резиденцию Лорана, а тело и уставший разум упрямо продолжали диктовать свои условия. Вивьен терпеливо вздохнул.

— Не мучайся, я к нему не пойду, — сказал он. — Подождем до утра и все ему скажем. Новости хорошие, так что, думаю, он будет принимать в расчет именно это, а не то, что мы не явились к нему затемно.

Ренар благодарно кивнул.

— Спасибо, друг.

Несколько мгновений прошло в молчании, затем Ренар чуть склонил голову, изучающе поглядев на Вивьена, и вновь сощурился.

— А ты, я так понимаю, и не думаешь отправляться спать, верно? Норовишь наведаться к Элизе? — Он усмехнулся. — В этот раз ты не везешь ей в подарок книгу.

Вивьен опустил голову, и в уголках его губ показалась смущенная улыбка.

— В этот раз не везу. Неоткуда было достать. Так что просто проведаю Элизу и дам понять, что вернулся. Она в отличие от Лорана вряд ли так легко отреагирует, если узнает, что к ней я с хорошими вестями не явился сразу по приезду.

Ренар вздохнул.

— Что ж, хорошей ночи. — Он осклабился. — Надеюсь, завтра на службу не опоздаешь.

— Не опоздаю, — заверил Вивьен, на чем они с другом распрощались до утра.

Оставив лошадь в конюшне, Вивьен неспешным шагом двинулся по погружавшемуся в темноту городу в сторону лесной тропы, которая должна была привести его к дому Элизы. Двигаясь меж деревьев, он отчего-то ощутил странное, давно забытое беспокойство.

«Я думал, этот лес уже перестал на меня так действовать», — усмехнулся Вивьен про себя. Сколь бы много Элиза ни рассказывала ему, как хорошо чувствует природу и в каком единении с нею находится, она так и не смогла привить ему такого же свободного и вольного отношения к лесу. В лоне своенравной и дикой природы он продолжал чувствовать себя чужаком, незваным гостем, которому стоит вести себя как можно осторожнее и вежливее, чтобы его не прогнали отсюда прочь.

Вскоре дом Элизы замаячил мимолетным огоньком в темноте. Девушка не спала: в ее окне мелькал свет свечей.

«Наверное, Рени зашла к ней в гости», — подумал Вивьен. При мысли о том, что побыть наедине с Элизой не получится, он испытал сильную досаду, но тут же отругал себя за это. Если Рени сейчас гостит в доме сестры, это может значить только одно: за время задания в Лонгвилле с обеими девушками не случилось ничего дурного. Разве можно досадовать на это?

Вивьен улыбнулся и вздохнул, стараясь отогнать лишние мысли. Однако ему мешала необъяснимая тревога, которая не желала уходить, как бы он ее ни подавлял. Несмотря на все усилия, она разрасталась и нешуточно терзала душу Вивьена, поэтому расстояние до крыльца лесного домика он преодолел почти бегом, желая поскорее убедиться, что все хорошо, и унять это неприятное чувство.

Постаравшись вернуть самообладание, он настойчиво постучал в дверь.

Через пару мгновений в комнате послышались торопливые шаги. Дверь вскоре открылась, и Элиза возникла по другую сторону порога. Вивьен округлил глаза от удивления, отметив, что она выглядит непривычно уставшей. Элиза, обладая довольно щепетильным отношением к собственному самочувствию, сейчас предстала перед ним осунувшейся и взъерошенной, словно у нее несколько дней не было возможности хорошенько выспаться. В светлых волосах не позвякивало привычных украшений, косы явно не переплетались несколько дней и заметно потрепались. Даже платье выглядело непривычно заношенным, хотя обыкновенно Элиза не допускала такой неряшливости. Но еще больше Вивьена поразил возглас, с которым девушка встретила его на пороге, и отчаянный уставший взгляд запавших глаз.

— Рени?! — почти выкрикнула Элиза в темноту. Вивьен с трудом сумел не отшатнуться от такого напора. В глазах Элизы, под которыми обозначились легкие темные круги, мелькнуло нешуточное разочарование.

— Не знал, что нас можно спутать, — нервно улыбнулся Вивьен. — Неужто не узнала?

Разумеется, она его узнала. Но в этот момент в ней словно что-то надломилось. Она покачнулась, схватилась за дверной косяк, но это не помогло ей сохранить равновесие, и она буквально рухнула в руки Вивьена, разразившись горькими слезами усталости.

Подхватив Элизу, Вивьен непонимающе застыл. Несколько мгновений он простоял, не шевелясь и выжидая момент, чтобы задать вопрос, способный прояснить случившееся. Его собственная тревога жаркой волной окатила тело. Он сглотнул тяжелый подступивший к горлу ком.

— Элиза, — наконец обратился он, помогая ей устоять на ногах и сжимая ее плечи, чтобы она пришла в себя. — Элиза, что случилось? Что с тобой?

— Рени… — беспомощно повторила она, вновь расплакавшись и закрыв лицо руками. Вивьен развернул Элизу спиной к себе и аккуратно, но настойчиво подтолкнул в комнату.

— Так. Зайди в дом. Давай, — командным голосом произнес он.

Элиза не сопротивлялась. Оказавшись в доме, она обессиленно рухнула на скамью и снова закрыла руками лицо. В свете свечей она казалась постаревшей на несколько лет.

Рени в доме не было, и Вивьен уже начал продумывать все возможные варианты, почему именно горе Элизы может быть связано с сестрой. Картины в его разуме восставали удручающие.

Найдя кувшин, где Элиза обычно держала чистую воду, Вивьен наполнил глиняную чашку, присел рядом с девушкой и осторожно предложил ей попить.

— Ты должна сейчас успокоиться и рассказать мне, что произошло. — Он говорил ровным голосом, без требовательных ноток, однако привычная рабочая строгость зазвучала в его словах, и это отчего-то подействовало на Элизу отрезвляюще. Несколько раз всхлипнув, она приняла чашку с водой и дрожащими руками поднесла ее ко рту. Еще пара мгновений у нее ушла на то, чтобы собраться с мыслями.

— Рени пропала… — выдавила она. Лицо ее вновь исказила мучительная гримаса, заставившая сердце Вивьена сжаться. Ему невыносимо было видеть Элизу в таком состоянии, но он подавил в себе сочувствие. Если он хотел помочь, нужно было отринуть эмоции и с холодной головой установить, что произошло.

— Как давно?

— Я… — Элиза вновь всхлипнула. — Я не могу сказать наверняка. Но шесть дней точно прошло. По крайней мере, шесть дней назад я пришла к ней, и не обнаружила ее дома. С тех пор я не могу ее найти.

Вивьен нахмурился.

— Как выглядела комната? — спросил он. — Попытайся вспомнить: там был непривычный беспорядок, указывающий на признаки борьбы?

Элиза задумалась.

— Нет, — сокрушенно покачала головой она. — Все было… как обычно. Поначалу я не стала волноваться: решила, что Рени просто вышла собрать травы, ягоды или коренья. Она иногда так делает и не сообщает мне, что уходит — незачем ведь… — Элиза поморщилась. — Я решила подождать ее дома: она никогда не проводит за сборами трав слишком много времени. Но Рени все не появлялась. Я вышла в лес, побродила там, где она обычно бывает. Затем решила поискать еще дальше, в чаще. Потом вернулась к ней в дом, решив, что мы могли разминуться, но она не приходила. Я прождала почти весь день, места себе не могла найти. Даже решила чуть прибрать у нее: я иногда помогаю ей с уборкой, Рени бывает рассеянной…

Вивьен поджал губы и вздохнул. Пока Элиза этого не сказала, он намеревался самостоятельно наведаться в дом Рени и все осмотреть, но теперь любые следы борьбы, которые могли теоретически обнаружиться, были испорчены.

— То есть, у нее был беспорядок, но ты уверена, что Рени ни от кого не отбивалась, — уточнил Вивьен.

Элиза качнула головой. В ее словах зазвучало легкое раздражение:

— Говорю же, этот беспорядок был привычным, ничто не казалось странным. Кроме отсутствия Рени. А она даже к вечеру не вернулась…

— А каких-либо признаков того, что Рени могла куда-то уйти, ты не обнаружила? Пропавшие вещи? Отсутствие припасов?

Элиза обожгла его взглядом.

— Нет, — решительно заявила она. Вивьен покачал головой.

— Пойми, я ведь спрашиваю не просто так. Ты рассказывала, что в какой-то момент твоя мать отправилась в странствия. Рени не могла последовать ее примеру?

— И не сказать мне об этом? — почти обиженно воскликнула Элиза.

— Я просто предполагаю разные варианты, — примирительно сказал Вивьен. — А обличительные выкрики не помогают этого сделать, так что, будь любезна, сосредоточься и ответь на вопрос.

Элиза возмущенно округлила глаза, однако спокойный тон Вивьена заставил ее отнестись к его вопросу с большим вниманием. Она задумалась.

— В доме не было ее дорожной сумы, которую она берет с собой, когда мы выходим в город, — устало ответила Элиза. — Но при этом вещи ее не пропали.

— Ты в этом уверена?

Элиза вздохнула, подавляя раздражение.

— Во время уборки я нашла на ее столе мешочек с каменными рунами. Если бы Рени и ушла куда-то надолго, она бы ни за что не оставила свои руны. Я уж не говорю о том, что она ни за что не покинула бы эти края, не предупредив меня.

Вивьен кивнул.

— Ясно. Но при этом сумы, с которой она обычно ходит в город, там не было. То есть, Рени могла уйти в город?

Элиза неуверенно пожала плечами.

— Обычно она и об этом мне сообщает. Я всегда стараюсь ходить за покупками с ней вместе. Боюсь, что, если меня не окажется рядом, с ней может что-то случиться.

Вивьен снова отозвался кивком. Замечание о том, что и сама Элиза обладает потрясающим талантом привлекать внимание ненужных людей и попадать в истории, он решил попридержать.

— Сколько времени вы обычно проводите в городе, когда идете туда? — спросил он.

— Несколько часов, не больше. Я могу задержаться там на целый день, но Рени быстро устает от большого количества людей, ее тянет вернуться в лес. — Сокрушенно вздохнув, Элиза попыталась сдержать слезы. — Не могу себе представить, что бы могло заставить ее добровольно провести в городе несколько дней!

Вивьен тоже не мог этого представить. Ему на ум приходили лишь варианты, которые удержали бы Рени в городе против воли. Однако он не спешил подогревать и без того горячую тревогу Элизы и делиться с нею этими вариантами.

— Ясно. То есть, ближайшая зона поиска — Руан?

Элиза с тоской взглянула на Вивьена.

— Думаешь, я не искала ее там? — невесело хмыкнула она. — На следующий же день, убедившись, что она так и не появилась дома, я отправилась в город. Прошлась по всем местам, куда Рени могла бы зайти. Постаралась осторожно расспросить лавочников и торговцев, не видели ли они ее. — Она кивнула, заметив в его глазах всплеск беспокойства. — Я помнила о твоих советах, Вивьен, и была осторожна. Мне не нужно было привлекать внимание ни к себе, ни к своим поискам. Поэтому я интересовалась так мягко, как только могла. Я ходила в город несколько дней подряд, стараясь как можно скорее возвращаться в лес. Каждый день я проверяла дом Рени и окрестные поляны. Я искала везде, Вивьен, но… она словно исчезла!

Элиза вновь устало всхлипнула. Казалось, ей было тяжело держать спину прямой: плечи сгибались под гнетом нешуточной тревоги.

— Завтра вести поиски будет еще труднее, — покачала головой Элиза.

— Почему? — нахмурился Вивьен, хотя на деле понимал, что с каждым днем след Рени таял.

Элиза покачала головой.

— Я увиделась с парой человек, которые часто ходят ко мне за снадобьями и настойками. — Она вздохнула. — Они предупредили меня, что в городе планируется казнь на костре. Я ненавижу на них бывать, но бываю, чтобы не привлекать внимания властей города и не показывать свое безучастие к… казни еретиков. — Элиза поморщилась. — А Рени на казнях не бывала никогда, ей слишком тяжело находиться в таком скоплении людей. Да и к тому же это слишком жестокое зрелище для такой, как она. — Элиза прерывисто вздохнула. — После казни люди некоторое время будут помнить и говорить только об этом. Даже если какой-нибудь лавочник видел Рени и знает, куда она могла направиться, это выбьется у него из памяти. И тогда я не знаю, как буду ее искать.

Вивьен хмуро поджал губы.

«Что ж, видимо, Лоран не шутил, когда говорил, что Руан без инквизитора не останется», — думал он. — «И, похоже, он настроился воинственно, раз уж назначил казнь. Кого бы он ни передал светским властям, этот еретик должен был нешуточно упорствовать в своих заблуждениях. Лоран никогда не был приверженцем столь строгих мер».

— Что ж, — качнул головой Вивьен, — даже если люди забудут, я хорошо умею освежать память. — Он ободряюще положил руку Элизе на плечо. — Я заставлю их вспомнить, когда и при каких обстоятельствах они последний раз видели Рени, и выясню, куда она могла направиться. Возможно, она прознала о том, что нечто, необходимое ей, находится в каком-нибудь близлежащем городе, и решила отправиться туда, чтобы это приобрести.

Элиза с надеждой посмотрела на него.

— Это… может быть, — неуверенно произнесла она.

— А узнать нечто подобное она могла только у торговцев. — Вивьен улыбнулся. — Стало быть, начну расспросы с них. — Он внушительно кивнул, заглянув в усталые глаза Элизы. — Я найду ее, обещаю тебе, слышишь? Чего бы мне это ни стоило.

Огонек надежды в ее глазах разгорелся ярче прежнего. Она устало уткнулась Вивьену в плечо и снова всхлипнула. Он нежно погладил ее по волосам.

— Я же говорил, что люблю тебя и все, что тебе дорого. Рени мне не чужой человек, Элиза, поэтому я приложу все усилия, чтобы найти ее, пожурить за то, что заставила тебя так волноваться, и вернуть домой — целой и невредимой.

Элиза прерывисто вздохнула.

— Я не представляю, что бы делала без тебя, — отчаянно пробормотала она. — Я уже начала думать, что… — она запнулась, но заставила себя продолжить, — что Рени арестовали и держат в тюрьме. Но этого я никак не могла проверить.

Вивьен покачал головой.

— Послушай, в наше с Ренаром отсутствие все арестанты доставлялись прямиком к Лорану. Даже если Рени — не дай Бог — в тюрьме, я найду способ вызволить ее оттуда, как когда-то вызволил тебя. Лоран вряд ли обратит на это внимание. Раз уж он организовал Sermo Generalis, он совершенно точно все время нашего отсутствия занимался допросом какого-то еретика или нескольких. На фоне них Рени совершенно безобидна.

— Если Рени в тюрьме, как вы минуете стражу? — обеспокоенно спросила Элиза.

— Я инквизитор, — усмехнулся Вивьен. — Меня не станут спрашивать, куда я веду арестованную женщину. Стража не лезет в такие дела. А даже если и полезет, я придумаю, как потом оправдаться перед Лораном.

Элиза прерывисто вздохнула, и Вивьен поспешил сменить направление мысли на менее тревожное.

— А если ее там нет, стало быть, я расспрошу людей и узнаю, куда она могла пойти. Думаю, Ренар тоже поможет мне в поисках. Или хотя бы выгородит меня перед Лораном, пока я буду ими занят. В любом случае, мы ее найдем.

Элиза, казалось, действительно обрела веру в положительный исход. Она кивнула, и в ее общем облике теперь было куда меньше рассеянности.

— Тебе нужно отдохнуть, — качнул головой Вивьен, — ты совсем измотана.

— Я… попытаюсь.

— Вот и хорошо. А поиски предоставь мне.

— Спасибо тебе, — тихо отозвалась Элиза.

Вивьен не стал медлить с исполнением своего обещания и поднялся со скамьи.

— Отдыхай, — настоятельно повторил он. — Все будет хорошо.

Элиза благодарно кивнула. Вивьен хотел поцеловать ее, но подумал, что сейчас не лучший момент. Кивнув на прощание, он решительно направился к двери. Лишь когда та закрылась за ним, Элиза устало взглянула ему вслед и прошептала:

— Я люблю тебя.

***

На улицах Руана совсем стемнело, когда Вивьен приблизился к зданию тюрьмы. Всю дорогу его не оставляли дурные предчувствия. Пока он говорил с Элизой и убеждал ее в том, что с Рени все в порядке, он искренне верил собственным словам, но понимал, что в первую очередь должен исключить самую плохую возможность.

«Если она там, я просто освобожу ее, как освободил когда-то Элизу. Рени не хватятся, она не представляет угрозы. Перед завтрашним Sermo Generalis ее исчезновение из тюрьмы просто померкнет, а я… я придумаю, как выгородить Рени перед Лораном. Пусть назначит мне наказание, если сочтет нужным, пусть даже хоть снова отправляет в допросную, я с этим разберусь. Первым делом, если Рени в камере, важно увести ее оттуда. Остальное потом».

Вивьен не хотел думать о том, что будет после, хотя и понимал, что придется просить Элизу забрать сестру и на время уехать подальше от города. По крайней мере, пока все не уляжется.

«Мы переживем это», — думал он, стараясь унять бешено колотящееся сердце. — «Мы обязательно это переживем».

Он без труда прошел мимо стражников. Те обменялись с ним парой приветственных фраз, Вивьен буркнул ответы, не задумываясь, и целеустремленно направился туда, где томились заключенные. Обыкновенно узников держали в камерах по несколько человек для экономии места — только во время разгара чумного пламени и пару лет после заключенные, ввиду своего малого количества, могли «довольствоваться» нахождением в камере в одиночестве. Поначалу даже считалось, что подобные меры могут сдержать распространение болезни, если она проникнет в эти стены, однако чума — если она проникала в город — была неумолима и выкашивала население без разбора, не щадя ни старых, ни молодых, ни женщин, ни мужчин, ни еретиков, ни праведников.

Со временем, когда страна начала понемногу оправляться от чумы, узников — грязных, искусанных вшами и блохами, пропахших собственным потом и резким запахом отхожих горшков, которые менялись с незавидной редкостью — снова начали размещать по несколько человек.

Каждый раз, когда Вивьен приходил сюда, это место повергало его в уныние. Будь его воля, он никогда не ходил бы по этим коридорам, но, будучи инквизитором, он не мог себе этого позволить. Во время каждого своего появления здесь Вивьен будто чувствовал, что его ноги затягивает какое-то болото, и они начинают двигаться медленно, нехотя и с ощутимым трудом. После того, как ему самому пришлось провести неделю в этих застенках, неприятное чувство только окрепло. Однако сейчас он шел быстро и с болезненным, перепуганным энтузиазмом осматривал мрачные клетки одну за другой.

Поначалу Вивьен подумывал спросить о Рени у стражников, однако не стал этого делать. Вместо того он взял один из факелов с подвеса на стене и стремительно двинулся по темному коридору. Сердце бешено стучало в груди, и его стук, казалось, отражался от стен. Вивьен был уверен, что его волнение сейчас может уловить каждый заключенный, однако некоторые из них — измученные тюремной жизнью — даже не проснулись, когда он приблизился к их клетке с факелом в попытке найти среди них рыжеволосую девушку.

Дверь за дверью, камера за камерой, решетка за решеткой…

Не находя Рени, Вивьен каждый раз вздыхал с облегчением. Ему даже стало казаться, что сама идея обнаружить ее здесь — абсурд. Наверняка она просто отправилась в другой город, иначе и быть не могло.

«Рени с ее удивительно развитым предчувствием просто не могла оказаться здесь, это немыслимо!» — думал Вивьен, вспоминая рассказ Элизы о том, как ее сестра, повинуясь сиюминутному порыву, решила собрать вещи для побега из Кантелё. И все же, даже вера в умение Рени предчувствовать опасность и вовремя от нее сбегать не заставила Вивьена уйти прочь из этого мрачного коридора.

Кто-то из томившихся в темнице людей издавал слабые стоны, и им вторили другие узники, однако звуки, отразившись призрачным гулом от сводов стен, быстро тонули во мраке, как только факел удалялся и снова погружал тюрьму в темноту. В некоторых камерах держали только женщин, однако ни в одной из заключенных невозможно было даже близко признать Рени. Оставалось миновать лишь несколько дверей.

«Еще немного и поиск можно будет продолжать в другом месте. Нужно лишь убедиться, что Рени здесь нет. Господи, пожалуйста, пусть ее здесь не окажется! Пусть она просто отправится в другой город за покупками… пусть она…»

Кто-то тихо ахнул в темноте, заставив Вивьена замереть и едва не выронить факел из вмиг ослабевшей руки.

Голос был женским. Знакомым.

Там, в конце коридора располагалась камера — небольшая, рассчитанная на самое маленькое количество узников. На негнущихся ногах Вивьен медленно, будто оттягивая неизбежное, приблизился к решетчатой двери, держа факел перед собой.

Спутанные, слипшиеся рыжие волосы сверкнули, поймав отблеск дальнего пламени. Тонкие руки — прежде белые, а нынче с въевшейся в них грязью — прильнули к прутьям решетки и ухватились за них. Вивьен замер, выставив факел перед собой, и уловил в его свете блеск потухших зеленых глаз.

— Рени! — выдохнул он и тут же ринулся к одному из пустующих подвесов на стене, чтобы освободить руки от факела. — Боже, почему ты здесь?

Едва руки освободились, он кинулся к клетке, опустился на колени и приник к двери, словно к мощам святого, оказавшись как можно ближе к сидящей на полу девушке. Разум отказывался верить в то, что видели глаза.

— Тс-с-с, — прошептала Рени, когда Вивьен оказался рядом с ней. Для верности она взяла его за руку и внушительно взглянула на него. — Зови меня Элизой.

Рени говорила шепотом, но ее слова показались Вивьену чрезмерно громкими. Он непонимающе округлил глаза, отчего-то ощутив, как от этой просьбы холодок пробегает по его спине.

— Э… Элиза… — с трудом выговорил он. Рени кивнула. — Что ты здесь делаешь? Как ты сюда попала?

Рени на миг замешкалась. Потом печально опустила голову.

— Меня арестовали на улице.

— За что?

— Заметили в обществе еретика. Расспросили о моей вере. Обвинили в колдовстве…

Вивьен покачал головой и заговорил едва слышным шепотом.

— Ты просила называть тебя Элизой. Тебя арестовали, думая, что ты — это…

— Да. Т-с-с, — вновь умоляюще прошептала Рени. — Об этом не должны узнать. Это опасно для нее.

Вивьен понимал ее беспокойство за сестру, однако не сумел не возмутиться такому проявлению заботы.

— А для тебя нет? — нахмурился он.

Рени тяжело вздохнула.

— Со мной уже все ясно.

— Вовсе нет! Не теперь. Я вернулся, я смогу…

— Тебе лучше не быть здесь сейчас, Вивьен, — перебила его Рени. — Уходи, чтобы у тебя не было неприятностей. Прошу тебя, поспеши!

Вивьен нахмурился сильнее прежнего. Было странно слышать от этой девушки подобное предупреждение. Как ни странно, оно действительно заставило его внутренне напрячься, и какая-то часть его души пожелала немедленно послушаться, но Вивьен одернул себя.

— Я тебя здесь так не оставлю, — решительно заявил он, начиная выстраивать в голове план. Рени снисходительно покачала головой. Она выглядела удивительно спокойной, даже смиренной. Вивьен в который раз убедился, что совершенно не умеет читать в душе этой девушки. Что заставляло ее преисполняться такого странного умиротворения? И этой… что это было? — обреченность? Покорность? Личный слом?

— Вивьен, ты не сможешь мне помочь. Уходи, пожалуйста. Тебя не должны здесь видеть.

Он внимательно посмотрел на нее, вновь обратившись к своему опыту общения с арестантами. Как мог, он постарался отринуть мысли о том, что перед ним не чужой человек, а Рени, и на него почти сразу снизошло откровение. Ему уже доводилось видеть такое смирение в глазах арестантов, и вызвано оно бывало чаще всего лишь одним: муками допроса.

— Тебя допрашивали?

Рени опустила взгляд, и Вивьен понял, что ответ — положительный. Ее пытали. Судя по ее изможденному виду и учитывая примерно неделю, проведенную в тюрьме — не так жестоко, как могли, но для той, кого всю жизнь берегли даже от жестоких зрелищ, и этого было более чем достаточно. Это смогло сломить ее, вселить в ее душу безнадегу и отчаяние. Однако был и положительный момент: судя по всему, Рени ослабла не до такой степени, чтобы не суметь идти. А значит, ее получится вывести и не придется нести на руках, что существенно замедлило бы передвижение.

— Так. Ясно, — вздохнул Вивьен. — Ничего не бойся, я вытащу тебя отсюда.

— Вивьен…

— Ни слова больше не говори. Пойдешь со мной, я проведу тебя через стражу, нас пропустят. Со мной — пропустят.

— Вивьен, пожалуйста, пойми…

— Хватит бояться за то, что у меня могут быть неприятности! — строго оборвал он. — Сейчас неприятности у тебя. Я инквизитор, мне стража перечить не станет. А твоего исчезновения даже никто не заметит, за это я готов поручиться.

Он резко вскочил и уже рванул за ключами, однако чьи-то шаги, сопровождаемые всполохами факела, отвлекли его. Он замер, через пару мгновений различив в темноте коридора Кантильена Лорана. Тот был одет в простую сутану францисканца, подпоясанную веревкой. Лицо его заметно осунулось, на нем будто лежала печать усталости, плечи горбились, глаза выглядели запавшими.

— Так и знал, что это ты, — устало произнес епископ.

— Ваше Преосвященство… — оторопело замер Вивьен.

Лоран склонил голову, смерив подопечного недовольным взглядом.

— Я просил стражу докладывать мне лично о любых странностях. И вот стражник доложил мне, что в тюрьму среди ночи зачем-то явился один из моих подопечных — взволнованный и будто одержимый. Он не уточнял, кто именно, но сомнений у меня не было. Что ты здесь делаешь, Вивьен?

В первые мгновения молодой инквизитор не знал, что ответить. Собравшись с силами, он сглотнул тяжелый подступивший к горлу ком и вопрошающе кивнул, осмелившись попросту проигнорировать вопрос и взять разговор в свои руки.

— Ваше Преосвященство, за что арестовали эту женщину?

— Я думаю, ты и сам прекрасно это знаешь.

— Как я могу это знать, если только сегодня вернулся из Лонгвилля? — процедил сквозь зубы Вивьен.

Лоран вздохнул.

— Я вижу, что ты пытаешься сделать, Вивьен. Выступить в роли дознавателя и перетянуть на себя управление разговором, либо хотя бы выровнять его, чтобы не попасть под удар. Но это я научил тебя этим методам. Неужели ты думаешь, что я их не распознаю?

— Ваше Преосвященство, я лишь хочу…

Лоран приподнял руку, обрывая его на полуслове.

— Ты слишком много лжешь, Вивьен, и я уже не знаю, как перестать сомневаться в твоей преданности делу. Быть может, эта колдунья сделала тебя таким? Опоила каким-то из своих зелий? Наслала морок?

Голос Лорана был сухим, почти надтреснутым. Он бросил мимолетный опасливый взгляд на Рени, но его глаза быстро преисполнились сочувствием.

— То есть, ее держат здесь за колдовство? — спросил Вивьен.

— По-твоему, это недостаточная причина? — невесело усмехнулся Лоран.

Вивьен качнул головой.

— Обыкновенно это недостаточная причина, по-вашему. Эту женщину пытали, ее держат здесь, как…

— Ее держат здесь по приказу архиепископа де Борда, приехавшего из Амбрена для проверки нашего отделения, — отчеканил Лоран. — Он арестовал ее на улице с еретиком и допрашивал самолично в обществе наших палачей, и оба палача нынче слегли с неизвестной хворью. Это достаточная причина, чтобы держать ее здесь, Вивьен. И достаточная причина для того, чтобы ты тотчас же захотел держаться от нее как можно дальше. — Епископ качнул головой. — Но ты не хочешь. Я спросил, что ты делаешь здесь, лишь с целью послушать, будешь ты лгать или скажешь правду. Я слышал твои слова: ты хотел ее отпустить.

Вивьен вытянулся.

— Ваше Преосвященство, взгляните на нее: она ведь еще фактически дитя…

— Зло не всегда безобразно на вид, и тебе об этом прекрасно известно. Не попадайся на ее чары, Вивьен, она околдует тебя. Если, конечно, уже этого не сделала.

Вивьен прерывисто вздохнул.

— Вы ведь не думаете так… — умоляюще произнес он, качая головой.

— Меня пугает твоя убежденность в ее невиновности, учитывая, что тебя, как ты и сам заметил, здесь не было больше недели, и ты не видел, как слегли палачи.

— Это могла быть любая хворь, почему вы думаете, что…

Епископ вновь поднял руку.

— Довольно! — воскликнул он. В ответ из нескольких камер донеслись сонливые и немного настороженные стоны других арестантов. — С меня достаточно твоих вольностей, Вивьен. Сейчас я уж точно не намерен их терпеть, когда Его Святейшество прислал своего легата проверить, как идут дела в нашем отделении. С меня довольно скандалов, мне не нужны проблемы с тобой. Я даю тебе выбор: ты проявишь покорность или займешь свое место на завтрашнем Sermo Generalis на соседнем столбе со своей колдуньей.

Вивьену показалось, что земля ушла у него из-под ног.

— Завтрашнем… Sermo Generalis? — тупо переспросил он, хотя слова о покорности встревожили его не меньше: он боялся даже представить, какую именно покорность сейчас имеет в виду радикально настроенный судья инквизиции.

— Завтра утром эту женщину казнят, — холодно произнес Лоран. — За то зло, что она причинила, за языческие обряды и за колдовство. Таково решение архиепископа де Борда. Точнее, решение светского суда. Но ты и сам знаешь процедуру.

Вивьен ощутил дрожь во всем теле. Он не осмелился оглянуться на Рени. Все происходящее казалось ему ночным кошмаром. Это не могло быть правдой! Просто не могло.

— Но ведь папа может…

— Вот уж чего я точно не стану делать, так это посылать Его Святейшеству прошение о пересмотре приговора столь подозрительной личности, — вспыхнул судья Лоран. — Все обвинения против нее справедливы. Завтра утром ее казнят.

Вивьен почувствовал, что бледнеет. Он опустил голову и покачал ею, не желая верить в услышанное.

— Ты ее казнишь, — еще более холодным тоном скомандовал епископ.

На этот раз Рени тихо ахнула в своей камере, но Вивьен все еще не позволял себе посмотреть на нее. Он не мог поверить своим ушам.

— Что? Я? Но, Ваше Преосвященство, инквизиторы… не должны…

— Грех я тебе отпущу, — покачал головой епископ, нехорошо усмехнувшись, чем вызвал у Вивьена прилив почти животного гнева. — Ты обязан сделать это, чтобы доказать, что не попал под чары. К тому же, оба палача слегли и бьются в лихорадке, и исполнять их обязанности должен был солдат стражи, однако твоя кандидатура видится мне здесь лучшим решением. Так ты смоешь с себя пятно подозрения в сговоре с ведьмой. Или же займешь свое место рядом с ней.

«Боже, этого не может быть! Это не может происходить на самом деле!» — Вивьен опасался, что вот-вот лишится чувств. Сжечь Рени на костре? Или отправиться на костер вместе с ней?

— Ваше Преосвященство, я… — Он не сумел выдавить ни слова.

Обезумевшим взглядом он посмотрел на епископа, но тот оставался тверд в своем бесчеловечном намерении. В разуме Вивьена возникла шальная мысль убить епископа прямо сейчас. Убить его, освободить Рени, привести ее к Элизе, сбежать с ними как можно дальше от Руана… возможно, и из Франции…

«Не получится», — понимал он. — «Инквизиция не оставит нас в покое после такого преступления. Да мне и выйти отсюда после этого не дадут. А даже если случится чудо, нам не удастся уйти далеко, нас догонят. Совершить такое преступление и уйти безнаказанными невозможно. И кого за нами отправят? Ренара?.. Нет, у меня ничего не выйдет… все пропало…»

— Ты ее знаешь, — устало заметил Лоран. — Я так и думал. — Он покачал головой. — Это из-за нее «случайно погиб» тот проповедник, которого ты допрашивал?

Вивьен покачал головой.

— Базиль Гаетан умер в допросной, но он совершил самоубийство.

— Продолжаешь упорствовать, — глубоко вздохнул Лоран. — Что ж, как знаешь. Вивьен, мне известно, то ты и Ренар — не самые праведные и сдержанные люди на свете. Я не дурак и давно понимаю, с кем имею дело. Но на этот раз я не смогу закрыть на это глаза. Приехал папский легат, который уполномочен проверить нашу добросовестность. Чтобы нас всех за наши промахи не лишили сана и не отправили в изгнание, мы — каждый — обязаны чем-то пожертвовать. Ты поступишь так, как я приказал, или отправишься на костер. Решать тебе.

Вивьен заставил себя взглянуть на Рени. Она смотрела на него своим пронзительным взглядом. Едва заметный кивок послужил ответом.

— Если вы знаете о нашем… знакомстве, — севшим голосом выдавил Вивьен, — вы позволите мне хотя бы… попрощаться? Прошу…

Лоран несколько мгновений смотрел на него, затем кивнул.

— Я буду ждать в конце коридора. Ночь ты проведешь запертым в келье в моей резиденции. Для надежности.

Вивьен ощутил себя так, будто что-то нанесло ему тяжелый удар в грудь.

«Я не смогу предупредить Элизу. Я никак не смогу с ней связаться, не смогу ничего объяснить… она увидит на Sermo Generalis меня, а мне придется сжечь ее сестру…»

Эти мысли едва не свели его с ума.

Епископ кивнул.

— Недолго, — приказал он и начал неспешно удаляться.

Когда шаги Лорана смолкли в коридоре, Вивьен рассеянно припал к решетке и покачал головой.

— Я… — начал он, но не смог произнести ни слова.

Рени поднялась с пола, протянула руку и нежно провела по его волосам в знак успокоения. Она словно заранее знала, что события обернутся именно так.

— Послушай меня, Вивьен, — с удивительным смирением заговорила Рени. — Ты должен это сделать. Должен согласиться на эти условия. Нельзя, чтобы казнили нас обоих. Ты знаешь, она этого не переживет.

Вивьен мучительно сморщился.

«А то, что я лично стану твоим палачом, она, думаешь, переживет?» — спросил он про себя, но не сумел выдавить это вслух. Это было невыносимо.

— Ты сумеешь ей все объяснить, — мягко проговорила Рени. — Я ведь поэтому и сказала: ты не сможешь мне помочь. Я не делала ничего, чтобы те люди заболели, но все здесь уверены, что это я наслала на них проклятье. Уже не выйдет доказать им, что я невиновна. Но ты — ты не обязан расплачиваться за это вместе со мной. Если хочешь сберечь ее, ты должен повиноваться.

Вивьен почувствовал, как его горло что-то сдавливает. Он зажмурился, словно это могло помочь ему сбежать от страшного кошмара.

— Я не могу…

— У тебя нет выбора, — вздохнула Рени. — Теперь его нет. Он был бы, если бы ты послушал меня и ушел вовремя. Но не сейчас.

Вивьен издал тихий стон бессильной злобы.

— Боже… — прошептал он.

— Вивьен, — Рени снова заговорила мягко, словно успокаивала ребенка, — мы еще встретимся с тобой. В следующий раз. Я не боюсь.

«Я — боюсь», — возразил он внутренне, но снова промолчал.

— Утешь ее, — попросила Рени. — Кроме тебя у нее больше никого не осталось.

Он мучительно взглянул в ее спокойные, смиренные глаза, невольно пожелав поменяться с нею местами.

«Я так виноват! Боже, милостивый Боже, избавь меня от чаши сей, она мне не по силам!»

— Ты этого не заслужила… это нечестно…

— Это уже не нам судить. — Рени вгляделась вдаль, в темноту коридора. — А теперь тебе нужно идти. Ты должен повиноваться, Вивьен. Ради нас всех.

Опустив голову и сжав кулаки на решетке, он еще пару мгновений простоял молча, затем отступил от камеры. Он знал, что Рени права. Понимал, что, окажись он на костре, на соседнем столбе окажется и Ренар: пусть ему простили обучение у Анселя, работу в обществе предателя инквизиции ему с рук вряд ли спустят. И — как знать! — возможно, Sermo Generalis тогда отложат, и этот архиепископ из Амбрена приступит к допросу Вивьена и Ренара со всей суровостью, и тогда кто-то из них неминуемо расскажет об Элизе — о настоящей Элизе. Если Вивьен не повинуется приказу, он навлечет беду на всех.

— Прости меня… — произнес он.

Рени устало вздохнула.

— Это не твоя вина, — прошептала она.

Воцарившееся молчание было зловещим, тягучим и болезненным. Похоже, и Рени больше не могла выносить его.

— Иди, — полушепотом произнесла она.

Словно в тумане Вивьен повернулся спиной к камере и направился в темноту коридора, оставив факел висеть на стене. Он двигался во мраке и думал, что теперь только из движения в темноте и будет состоять вся его жизнь.

Лоран встретил его в условленном месте.

— Ты принял решение?

Вивьен не ответил, но его потускневший взгляд говорил сам за себя. Епископ в сопровождении своего помощника молча отправились в резиденцию.

Тебе воздастся за то, что вынудил меня так поступить, — говорил какой-то чужой голос внутри Вивьена, и он не смел противиться ему. Он испытывал к епископу тихую ненависть, гулкий бас которой более не старался заглушить. — Ничто уже не будет, как прежде. Ты будешь жить в вечном страхе потерять то, что считаешь дорогим, и страх этот притворится в жизнь. Ты потеряешь все и будешь умирать с осознанием этого…

Вивьен бездумно переставлял ноги, пока дверь кельи не закрылась за ним на ключ с обратной стороны. Не помня себя, он прислонился спиной к стене, безвольно съехал по ней, внутренне ругая себя за то, что не повиновался сиюминутному порыву и не убил епископа прямо в тюрьме.

Закрыв руками лицо, он содрогнулся от болезненной волны, пробежавшей по его телу, и заплакал навзрыд.

***

Ни одна ночь прежде не казалась Вивьену такой бесконечно долгой. И даже томительное ожидание в кабинете Лорана, решавшего судьбу Кантелё, не было таким тяжелым.

Несколько раз за эту ночь Вивьен вскакивал и начинал расхаживать из стороны в сторону по келье, мучаясь бессилием. Не в силах совладать со своими чувствами, он снова пытался позволить рыданиям выйти наружу, но слезы больше не шли, из горла рвались лишь протяжные тихие стоны, а боль в груди — должно быть, именно там, где находилась душа — ощущалась почти физически.

Хватаясь за стены и молотя по ним, сбивая в кровь костяшки пальцев в приступах отчаяния, Вивьен мысленно растягивал ночь, но часть его, казалось, противилась этому и, наоборот, призывала первые лучи солнца скорее возникнуть на небосводе. Словно его душа разделилась на две половины: одна из них все еще сопротивлялась судьбе, а вторая смирилась с неизбежным и хотела лишь прервать муки ожидания.

Так или иначе, оставалось всего несколько часов. А после на площади соберутся люди, и Элиза, затерявшаяся среди толпы, увидит, как из возлюбленного Вивьен превратится в палача.

Он мучительно скривился, ухватившись за пульсирующие болью виски.

«Не думай об этом, не думай об этом! Ты сделаешь только хуже!»

Но не думать он не мог. Вивьен уже знал, что Элиза не простит его, как бы он ни пытался объясниться с нею. Возможно, не стоило и пытаться? Вивьен раз за разом представлял себе холодный, полный ненависти взгляд Элизы, и ему казалось, что это окончательно сломит его и без того пошатнувшуюся волю.

Это было слабостью. Нельзя было привязываться к Элизе так сильно, нельзя было позволять себе любить ее. И все же по-настоящему пожалеть об этом не получалось. Впрочем… была ли разница?

«Так или иначе, уже завтра я потеряю все», — с горечью подумал он и тут же отругал себя за то, что позволяет себе думать только о собственных чувствах. А как же Рени? Ведь ему предстоит стать ее палачом! Ее ждет страшнейшая, мучительная казнь, а он смеет задумываться о том, как отнесется к нему после Элиза? Какое право он имеет жалеть себя, зная о том, что обязан сделать с Рени?

И все же отогнать мысли о себе и о собственных чувствах он не мог.

Эта бесконечная ночь, которую он торопил и оттягивал одновременно, перетекала из одних терзаний в другие. Вивьен не сумел ни на минуту сомкнуть глаз, но нимало этому не удивился. Он знал, что бессонница не упустит такую возможность помучить его и даже думал, что она не оставит его больше никогда.

***

Рени не могла видеть первые лучи солнца в своей камере, но каким-то образом ощутила наступление утра. Она знала, что скоро за ней придут, однако почему-то не испытывала страха. Рени была уверена, что боль страшной казни, к которой ее приговорили, обойдет ее стороной, словно Мать-Земля успокаивающе шептала ей это на ухо.

Вскоре в коридоре послышались одинокие шаги.

Рени прильнула к прутьям своей клетки, понимая, что человек, явившийся сюда в этот ранний час, пришел по ее душу. Через несколько мгновений она узнала в своем посетителе человека, который приказал Вивьену провести казнь. Он по-прежнему был в простой серой сутане, подпоясанной грубой веревкой, хотя за минувшие дни Рени доводилось видеть его в более ярком и помпезном наряде. Она смотрела на этого человека, и ей казалось, что такое одеяние словно бы помогает ему спрятаться от кого-то, стать менее заметным, преуменьшить собственную значимость.

— Здравствуй, дитя, — тихо произнес епископ Лоран. Его лицо все еще хранило следы усталости и казалось изможденным. Похоже, этой ночью Лоран не сомкнул глаз.

Он смотрел на Рени выжидающе, словно для него было важно услышать от нее в ответ хоть что-то, но она промолчала. Судья Лоран вздохнул и приблизился к ней. Говорил он тихо, и его было едва слышно:

— Ты должна знать: мне очень жаль. Я сочувствую твоей участи. Господь свидетель, я бы не пожелал ее тебе, будь моя воля.

— Но воля не ваша, — отозвалась Рени несколько мгновений спустя. Отчего-то из уважения к этому человеку она тоже решила не повышать голос и говорить почти шепотом.

Лоран не спешил ни соглашаться, ни возражать. Он сделал еще несколько шагов к решетке ее камеры, и Рени заметила в его руке небольшой стеклянный невзрачный пузырек, запечатанный маленькой пробкой. Внутри пузырька виднелась какая-то жидкость.

— Что это? — спросила Рени.

Судья инквизиции чуть помедлил с ответом, но затем решился:

— Способ облегчить твою участь. Я наблюдал за тобой во время допросов и слышал в твоих словах не зло, а попытку кого-то защитить. Ты в чем-то солгала архиепископу, верно? В чем-то важном.

Рени подозрительно уставилась на него, но промолчала. Лоран не сводил с нее глаз и с каждым мгновением только убеждался в своей правоте. Рени не знала, что будет, если она скажет хоть слово, поэтому хранила молчание и была готова продолжить, даже если ее прикажут снова отвести в допросную комнату. Она не знала, сколько сможет выдержать, но готова была держаться до последнего. В прошлый раз предел наступил после второго ожога каленым железом — тогда Рени рассказала инквизиторам о Фелис. Тайну о существовании своей тетки она сохранить не смогла, а Элизу уберегла только потому, что о ней не было задано ни одного вопроса. Рени до сих пор не знала, чем обернется для Фелис ее признание, но надеялась, что удача будет сопутствовать тетушке и не оставит ее.

В тот же день допроса, приготовившись снова отдать приказ прижечь Рени, человек, представившийся де Бордом, начал расспрашивать о всяких небылицах: о встречах с другими колдуньями, о странных ритуалах с неким козлом, о каких-то поцелуях в интимные части тела некоему сатане, о чьей-то крови, которую колдуньи применяют для ядов…

За болью Рени толком не различила его вопросов, она потеряла сознание. А после оба палача слегли с какой-то хворью, и приговор был тут же вынесен. Архиепископ де Борд позже в компании епископа Лорана приходил к камере девушки и произносил какие-то одним им понятные проклятия отлучения, хотя Рени не знала, что именно ей могут сулить эти слова. Не понимала она и того, к чему эти проклятья, раз она никогда не была крещена как христианка, и отлучение от Церкви ничего бы у нее не отняло.

Позже ей назначили казнь. И вот теперь человек по имени Лоран снова расспрашивает ее.

— Ты о ком-то не рассказала? Дело в Вивьене? Его ты пытаешься защитить? — Лоран сурово нахмурился. — Не старайся, он выполнит приказ и докажет свою верность делу…

Девушка осталась бесстрастной к его словам, и Лоран недоверчиво прищурился. Она знала Вивьена, в этом не было сомнений, но защищала она не его.

— Был кто-то, кроме твоей тетки, кто учил тебя колдовству?

Рени снова промолчала — на этот раз напряженно.

Лоран опустил голову и тяжело вздохнул, ощутив, как усиливается давящая на него усталость. Защищать кого-то высокой ценой — ему ли было не знать, каково это!

— Ты и вправду пытаешься защитить кого-то, не боясь отдать за это собственную жизнь. — Он покачал головой. — Что ж, я не стану тебе в этом мешать. — Епископ протянул Рени пузырек, и та с опаской приняла его, тут же начав рассматривать. — Прими это, как только я уйду. Так будет лучше… насколько это возможно.

— Это яд?

— Это то, что поможет тебе не испытать мучений на костре. И да смилуется Господь над твоей душой. — Лоран осенил девушку крестным знамением, развернулся и направился прочь.

Рени молча смотрела ему вслед.

Прошло несколько минут, прежде чем она открыла пузырек, настороженно понюхала содержимое и, решив, что это и есть послание Матери-Земли, выпила все до последней капли. Следом она разбила пузырек о стену и осторожно сгребла осколки и пробку в самый темный угол камеры.

***

Дверь в келью открылась, и в коридоре показался Кантильен Лоран в епископском облачении. Позади него маячило двое стражников.

— Пора, — коротко произнес епископ, стоя в дверях.

Вивьен сидел, прислонившись спиной к стене на каменном полу, подтянув к себе колени. Когда епископ отпер дверь, Вивьен еще пару мгновений держал голову опущенной.

Епископ выждал, пока молодой инквизитор поднимется и выпрямится перед ним. Он всеми силами заставлял себя не избегать смотреть в его отравленные пустотой глаза — в какой-то момент ему даже показалось, что Вивьен вот-вот объявит ему, что готов принять участь мученика и сгореть на костре вместе с ведьмой, лишь бы только не исполнять бесчеловечное указание. Однако этого не произошло. Он молча вышел из кельи, окинув двух солдат таким же пустым взглядом, и побрел по коридору, глядя прямо перед собой и в никуда одновременно.

По улице Вивьен двигался, ничего не различая вокруг.

Sermo Generalis проходило на главной площади Руана. К моменту, когда Вивьен прибыл на место в сопровождении двух стражников, главную площадь уже наводнили люди. В отличие от крупных Sermo Generalis, приуроченных к какому-либо празднику или государственному событию, это — было не таким грандиозным. Посреди площади был установлен небольшой помост с позорным столбом, напротив которого рабочие за ночь возвели кафедру для представителей светской власти и духовенства.

Палачам обычно отводилось место позади помоста. Они выжидали того момента, когда светский суд зачитает приговор, и арестанта — или арестантов — приведут на место казни. Обыкновенно арестанта выводили под конвоем солдат из тюрьмы в чистой одежде и проводили по расчищенному проходу через толпу обывателей. Одному еретику выделяли нескольких стражников-конвоиров, которые должны были следить за тем, чтобы приговоренного к казни не покалечила толпа. Инквизиторы, передававшие неисправимых еретиков светским властям, считали это проявлением милосердия и говорили, что еретик не должен восходить на свой костер искалеченным. Сейчас, стоя позади помоста на месте палача, Вивьен понимал, сколько лживости в этом постановлении. Он и прежде задумывался об этом, но никогда ему не приходилось так явно испытывать горечь этого лицемерия. Мысль эта посетила Вивьена будто бы издалека. Сейчас он почти ничего не слышал — ни улюлюканья толпы, ни шума, ни выкриков — ничего. Звуки тонули для него в каком-то неясном тумане, словно его душа лишь частично пребывала в этом мире. Остальная ее часть потухла, когда он понял, что именно собирается совершить.

Тем временем в толпе все же происходили некоторые изменения. Издали до Вивьена начали долетать какие-то выкрики, но он не мог сконцентрироваться на них. По опыту он знал, что люди, наблюдавшие за тем, как арестанта ведут на помост, неустанно выкрикивали то, что так одобряло духовенство: предложения отречься от ереси, вернуться в лоно святой Церкви, молить о прощении грехов и спасении своей души. Наверное, они делали то же самое и сейчас, когда солдаты вели к помосту Рени.

«Господи, прости и помилуй мою грешную душу. Хотя бы Ты — сумей меня простить, потому что сам я себе никогда этого не прощу. Лучше бы я выбрал умереть вместе с Рени. Лучше бы принял смерть от огня, лучше бы…»

Он оборвался на этой мысли, потому что вынужден был признать: не только по просьбе Рени он согласился на условия Лорана. И не только опасность утянуть за собой на помост Ренара и Элизу стали тому причиной. На самом деле, условие было принято потому, что Вивьен боялся костра. Боялся такой казни и не хотел умирать. Сгибаясь от отвращения к собственному малодушию, он признавал, что готов был жить даже с таким тяжким грехом на сердце, но не готов был во имя чистоты помыслов отправиться на костер. Вивьен понимал, насколько низко может пасть в глазах Элизы из-за этого, но даже этот позор в глубине души он готов был принять перед страхом собственной мучительной смерти.

«Только не костер!» — стучало где-то в глубинах его сердца, и он ненавидел себя за это. Ему не раз доводилось видеть такую казнь, не раз доводилось слышать крики тех, кого сжигали заживо. Это страшная боль — самая страшная, которую только можно вообразить, и Вивьен понимал (сейчас — отчетливее, чем когда-либо), почему еретики частенько перед самой казнью падают на колени и вымаливают прощение, предавая все, во что верили. Не признаваясь в этом даже себе, он презирал их за малодушие, но знал, что, будь он на их месте, и он бы вымаливал прощение, соглашаясь на любое наказание, лишь бы остаться в живых. Огонь пугает. Огонь неумолим и беспощаден.

Только не костер…

Тем временем конвой солдат возвел Рени на помост. Кто-то из них начал привязывать ее к столбу, и Вивьен осмелился поднять на нее глаза. Она стояла к нему спиной, и частично ее загораживал стражник. Спутанные рыжие волосы сейчас, при дневном свете казались будто поредевшими и тусклыми. Плечи Рени горбились, словно она провела много часов за тяжелой физической работой, и сейчас мечтала об одном — уснуть.

«Надо думать, она тоже ночью не сомкнула глаз», — подумал Вивьен, и вдруг почувствовал, как душа его вновь возрождается из своего отстраненного состояния лишь для того, чтобы погрузиться в целый омут боли. Вивьен прерывисто выдохнул, невольно приложив руку к груди, когда сердце с удивительной силой стукнулось о ребра и словно ухнуло вниз — не к ногам, а в самую Преисподнюю. Видеть Рени такой было невыносимо.

«Я не стану этого делать! Сожгите меня к черту вместе с ней, я не оставлю ее с этой участью в одиночестве!» — вскричала его душа, но страх костра тут же затопил разум Вивьена, вызвав в теле приступ дурноты. Что-то в животе словно завязалось тугим узлом и готово было вот-вот лопнуть.

«Я боюсь… я не смогу пройти через это достойно… я… ничтожество…»

Кулаки Вивьена невольно сжались, голова опустилась, глаза зажмурились, и душа вновь погрузилась в то раздвоенное, отстраненное состояние, будто могла таким образом уберечься от боли, убежать от нее.

Выкрики толпы смолкли, и в относительной тишине, на которую способен город, зазвучала зычная и звонкая речь, произносимая чьим-то незнакомым голосом. Вивьен попытался прислушаться, понимая, что прямо сейчас слышит человека, который вынес Рени смертный приговор, но не мог уловить и осознать ни единого слова. Где-то на границе разума он успел еще раз отметить необычность этого Sermo Generalis: обыкновенно приговор зачитывали не церковные, а светские власти. Архиепископ Амбрена же решил отойти от традиций — возможно, таким образом он считал, что бережет представителей светского суда от опасных проклятий ведьмы. Этот человек говорил с непривычным южным выговором, который Вивьену доводилось слышать несколько лет назад в Каркассоне. И тем сложнее было понимать архиепископа Амбрена. Вивьен сумел различить лишь то, что приезжий папский легат назвал осужденную девушку Элизой.

«А ведь Элиза сейчас где-то там, в этой толпе. Она уже видит Рени, она уже понимает, что произойдет. Она слышит, что Рени назвали не тем именем. Господи, прошу Тебя, пусть люди в толпе не выдадут ее! Сохрани ей жизнь, молю Тебя!»

Новая мысль поразила его, словно молния, и Вивьен вновь едва не согнулся от сердечной боли: а ведь Элиза, должно быть, до сих пор ждет, что ее возлюбленный — инквизитор, у которого есть какое-то подобие власти — вмешается и остановит это. Она, возможно, все еще верит, что казнь не состоится, что Рени будет спасена.

«Боже… за что?» — мучительно опустив глаза, Вивьен почувствовал, как из уголков глаз катятся слезы.

— Отче? — В его терзания вдруг ворвался голос стражника, сопровождавшего его от самой кельи. — Ведь палач — вы?

Все существо Вивьена содрогнулось от этих слов. Тем временем второй стражник протянул ему зажженный факел.

— Его Преосвященство попросил подсказать вам, когда нужно выходить на помост, если вы забудетесь… — неуверенно произнес он. — И сейчас… пора.

Вивьен рассеянно принял факел. Ноги — словно набитые соломой ноги тряпичной куклы — начали послушно выводить его в поле зрения толпы и поднимать на помост. Вивьен шел, опустив глаза. Он не смел повернуться к толпе, не смел пытаться искать Элизу.

Тело его замерло на нужном расстоянии от привязанной к столбу Рени.

«Посмотри на нее!» — приказал какой-то голос внутри Вивьена, и он безвольно подчинился. Боль будто на миг стала сильнее, но тут же отлетела еще дальше.

Рени уже не стояла у позорного столба — она словно бы повисла на путах, ноги были не в силах удержать ее в вертикальном положении без посторонней помощи. Вивьен почувствовал, что факел в его руке дрожит.

«Как же она измучена! Как слаба», — страдальчески подумал он. На задворках разума мелькнула мысль о том, что накануне вечером он не заметил, что она находилась в таком плачевном состоянии.

Вивьен понимал, что медлит с исполнением приговора. В толпе начался беспокойный шум. Нужно было исполнять приказ, иначе Sermo Generalis просто растянется до того момента, пока не организуют еще один костер.

Только не костер!..

Вивьен вгляделся в лицо Рени — лишь теперь он решился на это. Она будто почувствовала на себе его взгляд и чуть повернула голову в его сторону. Лицо ее было удивительно расслабленным и ничего не выражало, кроме усталости. Тяжелые потемневшие веки готовы были сомкнуться в любой момент, однако Рени нашла в себе силы взглянуть в глаза своему убийце.

«Предатель», — заклеймил себя Вивьен, мучительно содрогнувшись под усталым взглядом девушки.

— Прости меня… — одними губами произнес он.

Рени попыталась разомкнуть уста, словно хотела что-то сказать, но не смогла. Голова ее безвольно опустилась на грудь, и тело расслабилось, будто от пережитых мук она лишилась чувств. Вивьен знал, что как только горячие языки пламени лизнут ее кожу, она пробудится, и ей придется пережить самое страшное в своей жизни, однако малодушно решил, что если и зажигать костер, то только сейчас.

Мучительно поморщившись, он приблизился к столбу и опустил факел в несколько мест, как это обычно делали палачи. По толпе пролетели одобрительные возгласы, и послышались более воинственные выкрики. В них Вивьен уловил слова «Гори, Ведьма!» и вновь почувствовал укол боли.

«Стервятники! Негодяи!» — вопило что-то внутри него.

Ноги сами развернули его спиной к занявшемуся костру и повлекли прочь от помоста. Он толком не помнил, как сошел вниз, как прошел мимо стражников. Звуки толпы спасительно закрыли от него те крики, которые он так боялся услышать.

— Отче! — окликнул стражник будто издалека. Вивьен не обернулся. Он продолжал безвольно идти прочь от этого страшного Sermo Generalis, ненавидя себя и проклиная. — Господин инквизитор!

Он не реагировал на зов.

Руан сделал перед глазами крутой оборот, звуки смешались в единую кашу, через которую уже невозможно было что-то различить. В последний момент Вивьен осознал, что земля стремительно приближается к нему, и попытался хоть как-то скорректировать падение. Мгновение спустя все вокруг накрыла спасительная блаженная тьма.

***

Поначалу ворвавшийся в беспамятство внешний мир был темным. Вивьен почувствовал, что пробуждается, и попытался открыть глаза, но изображение перед ними до сих пор немного плыло. Он несколько раз моргнул, и лишь тогда сумел узнать пространство, в котором находится — это была та самая келья, в которой его запрели на эту ночь.

«Неужели весь этот ужас был только кошмарным сном, и сейчас он вот-вот повторится?» — облившись потом, подумал Вивьен, тут же рванувшись с жесткой койки вверх. Его встретила резкая головная боль, ударившая в затылок. Издав короткое недовольное мычание, он придержал больное место и нащупал довольно крупную шишку.

— Не стоит так резко, сын мой, — проговорил кто-то с непривычным для Нормандии южным выговором. — При своем падении ты довольно сильно ударился головой. Но лекарь сказал, ничего серьезного. Просто ушиб.

Вивьен перевел рассеянный взгляд на пожилого человека, говорившего с ним. Он был одет в помпезный наряд архиепископа, его головной убор лежал рядом с ним на скамье, которую, похоже, принесли сюда совсем недавно — ночью ее здесь не было. Гладкая большая тонзура поблескивала в свете одиноко горевшей свечи.

«Выходит, казнь свершилась», — с тоской подумал Вивьен. — «Я не спал, я… лишился чувств?»

— Что… — заговорил он, но голос предательски охрип, и понадобилось несколько мгновений, чтобы прочистить пересохшее горло, — что со мной было?

— Ты лишился чувств, сын мой. После казни ведьмы. — Архиепископ ободряюще улыбнулся, подтвердив свои слова легким кивком головы. Он выглядел удивительно моложаво, однако морщинки вокруг глаз выдавали его возраст. Немного угловатое, квадратное лицо казалось дружелюбным и добрым, но глаза при этом смотрели строго, словно оценивали каждое движение Вивьена. — Похоже, этот опыт сильно повлиял на тебя. Вкупе с бессонницей, которой ты страдаешь, разумеется.

Вивьен нахмурился, потерев ушибленный затылок.

— Вы… знаете о бессоннице, Ваше Высокопреосвященство? — спросил он, стараясь держаться с архиепископом почтительно и сдерживать ненависть, которую на деле испытывал к нему за тот приговор, что он вынес Рени.

— О ней поведал твой друг Ренар. Он подоспел, когда ты лишился чувств недалеко от площади, и распорядился перенести тебя сюда, а затем позвал лекаря. Похоже, он нешуточно беспокоится за тебя. Это напоминает заботу одного боевого товарища о другом. Полагаю, именно такое беспокойство друг за друга вы и чувствуете — почти воинское, особенно после длительных осмотров монастырей в чумные годы. — Он снисходительно качнул головой. — Если вглядеться, вы действительно больше напоминаете воинов, нежели служителей святой Церкви.

Вивьен нехорошо усмехнулся.

— Ваше Высокопреосвященство хорошо осведомлены о нашей деятельности и не слишком нами довольны, — констатировал он.

Архиепископ соединил подушечки пальцев.

— Я не выражал недовольства вашей деятельностью, но не одобряю того, что вы пренебрегаете правилами. — Губы его досадливо покривились. — Взять хотя бы ваши волосы…

Вивьен снова не удержался от усмешки.

— Нас с Ренаром не успели постричь в монахи. Его Преосвященство забрал нас из Сент-Уэна раньше.

Он не стал упоминать о том, что и сам Лоран пренебрегает тонзурой — приезжий архиепископ, будучи ярым приверженцем правил, разумеется, не преминул отметить это.

— И вы носите оружие.

— Папа этого не запрещает, — нахмурился Вивьен.

— И все же предпочтительнее, чтобы духовное лицо воздерживалось от применения оружия.

— От применения, но не от ношения, — возразил Вивьен. — Применять нам его не приходится, а его наличие после осмотра чумных монастырей добавляет нам уверенности. Можете назвать это привычкой. Зная, что оружие при нас, мы более спокойно спим по ночам на выездных заданиях.

— Судя по твоей бессоннице, оружие не делает твой сон крепче, сын мой.

— Если Ваше Высокопреосвященство прикажет, я откажусь либо от оружия, либо от сна. О втором я и так уже подумывал.

Вивьен ненавидел указывать на свои проблемы или слабости кому бы то ни было, однако на этот раз он счел это отличным способом уколоть этого формалиста.

— Отказываться ото сна неразумно, и я ни за что бы этого не потребовал, — смиренно покачал головой архиепископ.

— Итак, бодрствуйте, — усмехнулся Вивьен, цитируя Евангелие, — ибо не знаете, когда придет хозяин дома: вечером, или в полночь, или в пение петухов, или поутру, чтобы, придя внезапно, не нашел вас спящими.

— Надо думать, это твой любимый отрывок, сын мой, — усмехнулся архиепископ, заставив Вивьена нахмуриться. Тем временем он продолжал: — А если возвращаться к ношению оружия: оно ведь обязывает вас подпоясывать сутану не веревкой, как положено скромному духовному лицу вашего сана, а кожаным ремнем.

— Что ж, — кивнул Вивьен, подавив вскипевшее раздражение, — тут вы правы, Ваше Высокопреосвященство, от традиции приходится немного отступать. Но, увы, у скромных духовных лиц нашего сана попросту нет возможности обеспечивать себе платный эскорт в виде нескольких солдат. А единожды накопить денег на кожаный ремень — возможность была.

Архиепископ оценивающе улыбнулся.

— Ты остер на язык, как о тебе и говорили.

Вивьен прищурился, но ничего не спросил.

— Я не преминул поговорить с твоим другом Ренаром о случившемся, — продолжил архиепископ. — Нечасто увидишь, чтобы инквизитор лично приводил в исполнение казнь. Я за все годы своей службы Святому Престолу никогда такого не видел. Это было необычным решением. Я хотел послушать версию твоего друга о том, почему такое могло случиться. Мне было любопытно, насколько она будет отличаться от того, что рассказал мне епископ Лоран.

Вивьен напрягся, поняв, что от него требуется еще одна версия случившегося. Он не знал, что именно рассказали Ренар и Лоран. Не выдал ли Ренар тайну Рени? Не сказал ли, что ее назвали чужим именем на казни?

— Я полагаю, теперь вы хотите услышать, что расскажу вам я?

— Если ты готов исповедоваться мне в смертном грехе, сын мой, — миролюбиво кивнул архиепископ. — Ведь тебе необходимо это сделать, чтобы окончательно смыть с себя историю этой ведьмы.

Вивьен поморщился.

— Я исполнял приказ Его Преосвященства, будучи слугой Господа. Не думаю, что мне следует исповедоваться в этом, — не сдержав легкой воинственной нотки в голосе, отозвался Вивьен.

Архиепископ окинул его оценивающим взглядом.

— Ты коришь себя за то, что сделал, — сказал он, и это не было вопросом. — Стало быть, епископ Лоран сказал правду — ты знал эту женщину.

И снова — это не было вопросом. Вивьен промолчал, чем вызвал у своего высокопоставленного собеседника глубокий тяжелый вздох.

— Понятно, — улыбнулся он. — Что ж, это не единичный случай в нашем деле. Человеческая натура слаба, и мы далеко не всегда в силах устоять перед красотой, которой дьявол наделяет колдовские отродья. Ты явно пылок сердцем, и твоя молодость, — он особенно подчеркнул это слово, — лишь способствует этому. Недаром таких юных людей не одобряют на должности инквизиторов.

Вивьен передернул плечами.

— В чумные годы, знаете ли, выбирать не приходилось: тогда осталось не так много людей, кто бы доживал до сорока.

Южанин кивнул.

— С этим спорить трудно. К тому же стоит учитывать ваши с Ренаром заслуги: вы хорошо проявили себя в те годы, и Господь милостиво не отметил вас бубонами чумы. Стало быть, Его воля состоит в том, чтобы вы оставались на ваших постах. Пока.

Вивьен предпочел проигнорировать его угрожающий тон.

— И если возвращаться к этой колдунье, — архиепископ недовольно цокнул языком и поморщился, — то, между нами говоря, тебя трудно винить в твоем влечении к ней, сын мой. Видит Бог, эта Элиза действительно была хороша собой. Но ты доказал свою преданность Господу, исполнив приказ епископа Лорана. Теперь дьявол прибрал свою колдунью к рукам, и ей уготованы вечные муки в аду.

Вивьен хранил молчание, стараясь удержать взметнувшуюся в душе чернильную злобу.

— Тебе стоит облегчить душу, сын мой, — миролюбиво произнес архиепископ. — И это будет затруднительно, если ты продолжишь молчать.

— Прошу простить, — качнул головой Вивьен, — я запамятовал ваше имя, Ваше Высокопреосвященство. Я едва успел расслышать его прошлой ночью, когда епископ Лоран сообщил о вашем прибытии.

— Монсеньор Гийом де Борд, архиепископ Амбрена, папский легат, — не без гордости представился южанин. — А ты, насколько мне известно, Вивьен Колер. Интересное… имя.

Вивьен вновь поморщился.

— Это прозвище, которое дали моему отцу в Монмене. Так вышло, что это единственное мое наследство.

— Твой отец обладал суровым нравом?

— Он был… гневлив, — нехотя отозвался Вивьен.

— Все ясно, — смиренно кивнул де Борд. — По всему выходит, что ты по жизни привык переносить всякого рода тяготы стоически. И не привык открывать свою душу — особенно тем, кого едва знаешь.

Вивьен не удержался от кривой усмешки.

— Вы прекрасно умеете читать в людских душах, монсеньор.

— У меня большой опыт общения с людьми, — миролюбиво улыбнулся он. — Заглянув в души множества вальденсов в окрестностях Амбрена, я сумел убедить их в том, что они заблуждаются. Я действовал на их души добротой, а не страхом, и это помогало им исцелиться от ереси. Помнится, епископ Лоран упоминал, что ты придерживаешься похожих позиций. Хочешь исцелять ересь. Кажется, с подобным предлогом ты не раз просил епископа Лорана дать тебе доступ в архив, где ждала часа своего уничтожения еретическая литература.

Вивьен молчал. На провокации де Борда он поддаваться не собирался.

— Твоя недоверчивость — следствие того, что однажды тебе довелось пройти через допросную комнату вашего отделения?

Вивьен скрипнул зубами.

— Ваше Высокопреосвященство, вы со всеми говорите столь подробно?

— С теми, с кем считаю нужным. — Де Борд склонил голову. — Согласись, сын мой, твоя персона не могла не заинтересовать меня, учитывая, что ты приводил в исполнение приговор. Епископ Лоран довольно опасливо упоминал, что ты усердно трудишься и предан богоугодному делу Святой Инквизиции, но обладаешь крутым нравом, и у тебя некоторые проблемы со смирением. — Его глаза изучающе сузились. — Епископ Лоран также упоминал, что и ты, и твой друг довольно тесно общались с Анселем де Куттом, беглым катаром, из-за которого произошла трагедия в Кантелё.

Вивьен тяжело вздохнул.

— Мы общались. В основном — в рамках фехтовальных занятий.

— Насколько мне известно, не только.

— Иногда мы ходили в таверны.

— И за время вашего тесного общения вы — два служителя Господа, два инквизитора — не распознали в нем еретика? — прищурился де Борд. — При том, что епископ Лоран вас обоих называет старательными и способными дознавателями.

Вивьен удержался от того, чтобы неуютно поежиться. Как удержался он и от того, чтобы спросить: «Это допрос?». Он невольно вспомнил свой разговор с Анселем, состоявшийся незадолго до событий в Кантелё. Теперь он прекрасно понимал, как неуютно было Анселю под градом прицельных вопросов о несуществующем поселении под названием Кутт.

Вивьен вздохнул.

— У нас не было причин сомневаться в человеке, которого Его Преосвященство пригласил для нашего обучения, — ответил он. — Подобные сомнения чреваты неблагоприятными последствиями.

— Как и недальновидность, — наставническим тоном сказал де Борд.

Вивьен усмехнулся.

— Если выбирать между недальновидностью, продиктованной доверием Его Преосвященству, и подозрительностью, подразумевающей недоверие к оному, я выберу первое. Неблагоприятные последствия может нести и то, и другое, но лишь одно содержит преданность своему епископу.

Де Борд оценивающе хмыкнул.

— Ты остроумен, Вивьен, — протяжно проговорил он. — И находчив.

— Я искренен, Ваше Высокопреосвященство, не более.

— Что ж, если б это было не так, думаю, допросная комната установила бы это, — сказал де Борд. — Я хотел бы спросить у тебя еще кое-что. Скажи мне, Вивьен, как сбежавший еретик Ансель де Кутт относился к тебе и Ренару?

Вивьен пожал плечами.

— Полагаю, непросто. За годы обучения он привязался к нам и искренне хотел считать нас друзьями, но открыться нам он, конечно же, не мог, потому что тут же был бы арестован. Не рискну предполагать, собирался ли он пытаться обратить нас в ересь — не думаю, что ему хватило бы смелости. Да и он был не настолько глуп и самонадеян. Во всяком случае, теологических бесед он с нами не вел.

Де Борд слушал с серьезным видом. Поняв, что Вивьен завершил мысль, он кивнул.

— И за годы, миновавшие с его побега, Ансель де Кутт не пытался каким-нибудь образом встретиться с вами или выйти на связь?

Вивьен покачал головой, с трудом сохранив невозмутимость.

— Нет, — отозвался он. — Наоборот, он всячески пытался скрыться от нас.

— И ему успешно удается это по сей день, — вздохнул де Борд. — Чем бы ты мог объяснить, что он так и не был схвачен?

Вивьен опустил голову.

— Возможно, тем, что он хорошо успел изучить наш с Ренаром образ мысли, поэтому ему удается ускользать от преследования. А возможно, ему в этом помогает сам дьявол: он ведь уходит не только от нас — агенты Его Преосвященства тоже не могут его поймать.

Де Борд поджал губы.

— Это верно, — задумчиво пробормотал он. Мгновение спустя он ударил себя по коленям и решительно поднялся со скамьи. — Что ж, сын мой, не стану больше утомлять тебя расспросами. Возвращаясь к тому, с чего мы начали: ты привел приговор в исполнение, и это было богоугодным делом. Тебе не стоит корить себя за свершенное деяние, ибо такова была воля Господня. Однако ты послужил орудием Его, и теперь тебе следует очистить свою душу исповедью. Возможно, ты не захочешь, чтобы исповедь у тебя принимал я — у тебя ведь есть свой духовник — но не советую тебе затягивать с этим. Не стоит надолго оставлять такой груз на душе.

Вивьен кивнул, хотя понимал, что никогда в жизни не сможет позволить себе искреннюю исповедь — ведь те тайны, что он хранил, нельзя было рассказывать никому. Существовала тайна исповеди, и духовник не должен был никому рассказывать о том, что услышал от своего прихожанина, однако если откровения человека имели отношение к ереси, любой священник незамедлительно докладывал об этом в инквизицию.

— Я это учту, Ваше Высокопреосвященство.

Де Борд направился к двери.

— Отдыхай, сын мой. Набирайся сил. Надеюсь, после смерти греховной колдуньи, дела с твоей бессонницей пойдут на поправку.

С этими словами он покинул келью.

Вивьен обессиленно рухнул на койку и, проигнорировав боль в ушибленном затылке, закрыл руками лицо, с трудом представляя себе, что ждет его дальше.

***

Покинуть келью Вивьен решился, только когда на Руан начали опускаться сизые сумерки. Открыв дверь и не заметив поблизости ни стражников, ни Лорана, ни де Борда, он осторожно вышел в коридор епископской резиденции и, стараясь двигаться как можно тише, начал пробираться к выходу из здания.

Ему удалось не привлечь к себе ничьего внимания и ускользнуть из отделения инквизиции незамеченным. Стражники у главного входа не стали его останавливать.

Весь сегодняшний день Вивьен не виделся с Ренаром, а значит, друг до сих пор пребывал в растерянности, гадая, что произошло. Нетрудно было представить, насколько его шокировало это Sermo Generalis. Каково ему было смотреть, как Рени, к которой он испытывал искреннюю симпатию, корчилась на костре от боли?..

Вивьен попытался отогнать мысли об этом, но не смог. Сейчас ему казалось слишком милосердным то, что Господь лишил его чувств и не заставил переживать этот ужас вместе с несчастной девушкой.

«Ничтожество, обманщик, предатель», — шептал Вивьену голос собственной совести, и он не мог ничего сделать, чтобы заглушить его. Ноги при этом продолжали вести его к лесной тропе, и сердце при мысли о предстоящем объяснении с Элизой, начинало колотиться втрое чаще. Вивьен знал, что обязан явиться к ней — этот визит он отчего-то считал настоящим судом и осознавал, что сегодня увидит Элизу в последний раз. После того, что было на площади, она, надо думать, проникнется к нему одним единственным чувством — отвращением. И больше никогда не захочет его видеть. Сердце Вивьена болезненно сжималось от мысли об этом, и еще хуже ему становилось оттого, что схожее чувство он испытывал к себе сам.

И все же он должен был прийти к Элизе и поговорить с нею. Хотя бы для того, чтобы предупредить ее об опасности: де Борд мог прознать о том, что сжег не ту сестру, и снова начать охоту на ведьму, к которой ходят горожане за лекарствами. Элизе нужно было покинуть Руан — хотя бы на время, пока деятельный архиепископ Амбрена не уберется восвояси.

Слабый тревожный голосок, звучащий из самого сердца, упрямо умолял Вивьена не ходить к Элизе самостоятельно, а попросить об этом Ренара. Возможно — понимал он — это наглый и беспринципный голос надежды на то, что все еще можно исправить, что Элиза может рано или поздно выслушать его и даже понять. Однако Вивьен знал, что ни в коем случае не позволил бы себе послушаться этого голоса. Он должен был поговорить с Элизой сам. Должен был появиться перед ней и выслушать ее справедливый упрек, не рассчитывая ни на какую терпимость.

«А я ведь знал, что так будет», — сокрушенно подумал Вивьен. — «Знал, что настанет время, когда Элиза не в силах будет проявить понимание к тому, что я делаю. Но я понятия не имел, что это произойдет так».

Подходя к лесной тропе, Вивьен мысленно готовился к тому, что должен сказать. Он понимал, что Элиза слышала, как ее погибшую сестру назвали ее именем. Возможно, она поняла, какую опасность это сулит ей самой, поэтому долго уговаривать ее покинуть Руан не придется. Она обладала удивительной чертой: чувства не заглушали в ней голоса разума — в этом Вивьен убедился еще по ее рассказу о том, что произошло в Кантелё. Стоило лишь надеяться, что и в этот раз холодный разум не изменит ей.

Сегодня вечером лесная тропа казалась особенно холодной и недружественной. Вивьен ежился от каждого шороха листвы, словно чувствуя, что лес, который Элиза считала своим храмом, гонит из-под своих древесных сводов чужака, посмевшего осквернить его своим присутствием после смерти Рени.

Дом Элизы показался вдали, и Вивьен вдруг замер. Сердце застучало, как бешеное, норовя выскочить из груди: он увидел Элизу. Держа при себе дорожную суму, она заперла дом на тяжелый замок и убрала ключ в висящий на поясе мешочек. Двигалась она немного резче обычного — явно была напряжена и решительна.

Вивьен понял, что уже некоторое время не может сделать ни вдоха. Как, ради всего святого, он будет смотреть ей в глаза? Как вымолвит хоть слово?

«Она ведь и сама решила уйти. Я мог бы просто не мешать и…»

— Нет, — прошептал Вивьен вслух, пресекая трусливую мысль. Он сжал руки в кулаки и попытался сдвинуться с места, но после пары шагов ноги словно вросли в землю, кровь отлила от лица, изображение перед глазами чуть поплыло.

«Возьми себя в руки, чертов трус! Хотя бы здесь поведи себя достойно!» — приказал он себе и титаническим усилием воли сделал шаг в сторону Элизы.

Она заметила его и застыла.

Что было в ее взгляде? Недоумение? Горе? Ненависть? Гнев? Вивьен понятия не имел, что именно сейчас видит в Элизе. Она молчала, продолжая прожигать его взглядом насквозь. Вивьен снова замер, не решаясь приблизиться. Плечи его невольно опустились под грузом вины. Смотреть на Элизу было невыносимо, и он стыдливо уставился в землю.

— Знаю, меня ты сейчас хочешь видеть меньше всего, — осмелился заговорить он, и голос его звучал надтреснуто, как у старика. Элиза молчала, продолжая обжигать его глазами, — но я должен был прийти.

Она ничего не сказала. Так много раз Вивьен Колер сталкивался на допросах с людьми, не желавшими с ним говорить, но впервые от чьего-то молчания он почувствовал дрожь. Воистину, собраться с мыслями было непросто, но он заставил себя держаться невозмутимо, насколько возможно.

— Вижу, ты уходишь…

Еще несколько тяжелых мгновений Элиза молчала. Вивьен чувствовал на себе ее взгляд и не знал, куда из-под него деться.

— Да, — холодно проговорила Элиза, — ухожу.

Снова повисло молчание, которое не решался нарушить ни один из них. При этом Элиза не гнала его прочь, не проявляла никаких чувств, и Вивьен совершенно не понимал, чего ждать.

— И далеко?

И снова — долгая, тягучая, болезненная пауза.

— Есть несколько мыслей по этому поводу. Но было бы недальновидно рассказывать об этом инквизитору, — отозвалась она, и в голосе ее зазвучала сталь.

— Вот как, — только и сумел произнести Вивьен.

Элиза еще несколько мгновений стояла молча, затем заговорила вновь — холодным шипящим голосом:

— Мы оба знаем, что я должна покинуть город, — сказала она. — Если только ты не пришел для того, чтобы арестовать меня. В этом случае у меня, конечно, ничего не выйдет.

Вивьен ощутил, как что-то больно кольнуло его в грудь.

«Арестовать? Боже…»

— Нет, — едва слышно отозвался он, покачав головой. — Нет, я не для этого пришел. Я лишь хотел убедиться, что ты… что ты поступишь разумно. Тебе действительно нужно покинуть город. Здесь небезопасно, пока в нашем отделении находится архиепископ де Борд. Это он… арестовал Рени.

Вивьен надеялся, что она — с присущим ей любопытством — отметит незнакомое имя, пусть даже холодно, но поинтересуется этим человеком, и тогда появится возможность объяснить ей всю ситуацию и добиться понимания. Но Элиза этого не сделала. Она понятия не имела, кто такой де Борд, но она хорошо знала, кто стал палачом для ее сестры.

— А ты ее казнил, — произнесла Элиза.

Эти слова прозвучали, словно из могилы — от них веяло смертельным холодом, а где-то на заднем плане слышался неоспоримый приговор: виновен.

— Зачем? — спросила она, и сквозь мороз ее тона проклюнулись нотки ее истинных чувств: непонимания, горя, боли, бессилия.

Вивьен сглотнул тяжелый подступивший к горлу ком.

— У меня не было выбора, — надтреснуто произнес он. Элиза округлила глаза от возмущения, готовясь возразить, но он продолжил: — Таков был приказ епископа. Прямой приказ. Я не имел права ослушаться.

— Не имел права ослушаться? — переспросила она, недоверчиво приподняв брови. — Столько раз тебе было плевать на приказы, а тут вдруг — «не имел права ослушаться»?

— Боже… — выдохнул Вивьен, осознав, каким своевольным видела его Элиза все эти годы и какой обманчивый собственный образ он взрастил в ее разуме. Он покачал головой. — Нет, Элиза, не на приказы. Лишь на некоторые правила. — Он чуть подался вперед и заговорил с большим жаром, надеясь донести до нее свою мысль: — Послушай, каким бы своевольным я тебе ни казался, ты должна понять, что я все еще скован рамками инквизиции. Ради всего святого, как ты можешь считать, что я был в силах ослушаться, если я даже уничтожение книг не мог остановить — что говорить о человеке!

— Ты сравниваешь мою сестру с книгами? — прошипела она.

Он поджал губы и покачал головой.

— Нет. Нет, я лишь пытаюсь дать тебе понять, что я не всесилен. Я самонадеян, да, но всесильность… мне этого не дано. Есть слишком много вещей, на которые я не могу повлиять. И когда человеку выносят приговор, мое слово ничего не стоит. Тогда я вынужден подчиняться приказам, какими бы они ни были.

Она упрямо покачала головой.

— Как же ты тогда мог обещать мне, что вернешь ее домой? Ты ведь дал мне слово, Вивьен, ты сказал, что сделаешь это, чего бы тебе это ни стоило! Ты говорил, что стража не станет останавливать тебя, напомнил, что ты инквизитор, что тебе ничего не сделают, что ваш, — она припомнила имя, — Лоран даже не заметит пропажи узницы. Как ты мог говорить все это, если в итоге…

Он перебил ее, с жаром воскликнув:

— Элиза, я сделал все, что мог! Поверь мне, прошу тебя!

— Как? — Голос ее постепенно повышался. Казалось, она теряла самообладание. — Как я могу тебе поверить? Я ведь лично видела, как ты выводишь людей из тюрьмы! Ты ведь вывел из нее меня! И тебе за это ничего не сделали!

— Ситуация была иной…

— Ну, разумеется.

В голосе ее зазвучала желчь. Вивьен вздохнул. Ему с трудом удавалось не реагировать остро на ее обличительные выкрики, он сохранял терпеливость и призывал себя сносить любые упреки, лишь бы появился шанс донести до нее свою позицию.

— Послушай, сейчас все действительно обстоит иначе. Наше отделение подверглось суровой проверке, и демонстрировать любую вольность стало слишком опасно, она пресекается на корню.

— То есть, ты просто решил не рисковать и проявил покорность? — страдальчески усмехнулась Элиза, не дав ему договорить.

— Нет! Я делал все, что было в моих силах. Но я не знал, что сейчас дела обстоят так скверно, — покачал головой Вивьен. — Я нашел Рени в камере и попытался ее оттуда вывести, но меня обнаружил Лоран и не позволил этого сделать. Будь ситуация другой, он бы действительно не обратил на пропажу Рени такого пристального внимания, но сейчас время напряженное, и Лоран следит за всеми, как коршун, лишь бы мы не натворили бед. Поняв, что я собираюсь сделать, он пришел в бешенство. Назначил меня палачом и запер в келье, откуда я никак не мог связаться с тобой или что-либо изменить.

Элиза жалобно всхлипнула. История Вивьена казалась ей правдивой, однако одна деталь продолжала мучить ее: никогда прежде на казнях она не видела, чтобы приговоренного сжигал инквизитор — это всегда были палачи.

— Но почему… — она перевела дух, стараясь подавить слезы, — почему они заставили тебя?

Вивьен стыдливо опустил глаза, понимая, как прозвучат его слова. Он и рад был бы придумать какую угодно ложь, но ему не приходило на ум ни одного варианта. К тому же он откуда-то знал, что ложь Элиза почует.

— Епископ счел это единственным возможным способом для меня, — он виновато пожевал губу, — доказать свою верность делу инквизиции.

Глаза Элизы округлились от возмущения и ужаса. Вивьен поморщился: вслух эти слова звучали еще хуже, чем у него в голове. Он мог лишь представить, каким ударом они стали для Элизы.

— Что?! Доказать верность делу? И ты согласился на это?! — воскликнула она.

— Элиза, говорю же, у меня не было выбора! — Он подался вперед, на этот раз не остановившись, когда она отшатнулась. Теперь их разделяла всего пара шагов. — Против Рени были слишком серьезные обвинения в колдовстве: двое палачей из допросной комнаты слегли с какой-то хворью, и де Борд обвинил в этом Рени!

Теперь Элиза не выдержала и задохнулась собственным рыданием. Только тогда Вивьен осознал, что сказал — он говорил о допросе, как о чем-то обыденном, совершенно не подумав о том, как для Элизы будут звучать слова о палачах, пытавших ее сестру.

— Элиза, я… — Он поджал губы, понимая, какую ошибку совершил. — Элиза, мне так жаль…

Он снова сделал к ней шаг, но она решительно шагнула прочь.

— Не приближайся! — воскликнула она. Слезы ручьем заструились по ее щекам. — От тебя же до сих пор пахнет ее костром! Ты так спокойно рассказываешь мне о том, что два живодера, пытавших мою сестру, слегли, и это должно оправдать в моих глазах тот страшный приговор, который вы ей вынесли?! Рени была невиннее любого другого человека в этом мире! Что за людьми нужно быть, чтобы поступить так — с ней?

Вивьен заставил себя совладать с чувством вины, которое затопило его душу.

— Я знаю, — хрипло отозвался он. — И я знаю, что это бесчеловечно, но… прошу, Элиза, пойми, стечение обстоятельств выставило Рени в таком свете, что я никак не мог защитить ее от приговора старшего инквизитора и если бы я…

— Замолчи, Вивьен! — воскликнула Элиза. — Мне тошно все это слушать! Тошно слышать то, с каким преклонением ты говоришь об инквизиции! О том, как ты доказывал ей верность, о том, каким способом ты согласился это сделать! А ведь я верила тебе когда-то, верила, что хотя бы некоторые инквизиторы могут желать мира и нести его!

Вивьен вновь ощутил болезненный укол в грудь.

— Элиза, — тихо заговорил он, — когда меня застали за попыткой освободить Рени, она сама попросила меня исполнить приказ. Она не хотела, чтобы ты… — он поджал губы, — она сказала, что не хочет, чтобы нас казнили обоих.

Элиза обожгла его раскрасневшимися от слез глазами.

— О, тебе было очень удобно пойти у нее на поводу, разве нет? — прорычала она.

Вивьен прерывисто вздохнул, чувствуя, что и сам начинает вскипать от гнева. Почему она так рассуждает? Да, его роль на Sermo Generalis была чудовищна, но он ведь не выбирал этого! И неужели эта роль сумела затмить собой все хорошее, что он делал прежде?

— Не говори так, — попросил он. В его голосе странным образом сочеталось предупреждение, мольба и возмущение.

— Отчего же нет? — ядовито и обличительно воскликнула Элиза, смаргивая слезы. — Я видела, как легко ты обходил любые правила, тебя не пугало, что после придется держать ответ перед этим вашим Лораном. Но когда ты сталкиваешься с делом, чуть серьезнее, чем украсть у него сутану, чтобы привести меня на свой постоялый двор, ты, видимо, резко перестаешь быть таким смелым.

Вивьен округлил глаза, не поверив собственным ушам. Неужели все, что он говорил до этого, просто прошло мимо?

— Черт побери, Элиза, как ты можешь так рассуждать?! Я ведь убил в допросной комнате того, кто оклеветал тебя!

— Да, — цинично хмыкнула она. — Убил. Ты инквизитор, для тебя убить, видимо, гораздо проще, чем спасти.

Эти слова прозвучали колко и болезненно. Вивьен горько улыбнулся. Тонкая струна, на которой держалось его терпение, лопнула после этого обвинения. Его слова теперь звучали так же едко, как слова Элизы:

— Ну прости, что я — не графский отпрыск, который может безнаказанно творить все, что ему заблагорассудится. Ты же только такое сумасбродство можешь оценить по достоинству.

В глазах Элизы взметнулась резкая и возмущенная обида. Забыв обо всем, она подалась вперед и нанесла Вивьену хлесткий удар по щеке, заставивший его резко повернуть голову набок.

— Не смей! — воскликнула она и оборвалась на полуслове, ошеломленно уставившись на него.

Казалось, лишь теперь она поняла, что сделала.

Тем временем что-то темное, что всегда замолкало, оказываясь рядом с Элизой, вдруг взметнулось в душе Вивьена ураганным ветром, и он так явно почувствовал, каково отождествлять себя со словом «colére». Придержав горящую щеку, он лишь взглянул на Элизу, и на этот раз она шагнула назад от испуга. Никогда — никогда прежде! — он не смотрел на нее так.

Элиза мгновенно пожалела о том, что сказала, но уже не могла забрать свои слова назад: под взглядом Вивьена Колера — таким чужеродно злым и испепеляющим — она буквально потеряла дар речи.

— Ты знала, кто я с самого начала, — произнес он, и тихая угроза в его голосе пугала еще больше.

Элиза молчала. Она не знала, что может сказать, ведь он был прав в этом. В ней все еще горела обида на его слова о Гийоме де’Кантелё, она ведь никогда не думала сравнивать их между собой. Втайне она искренне боялась, что, услышав эту историю, Вивьен приревнует и когда-нибудь припомнит ей эту трагедию — когда она меньше всего будет этого ожидать. Видимо, опасения эти мучили Элизу не зря.

— Уходи, — тихо произнес Вивьен, обжегши ее холодом и не дав ей опомниться. Элиза ахнула. Это слово прозвучало как приказ, и какой-то противоречивый дух — должно быть, вскормленный в ней с самого детства — капризно посоветовал ей воспротивиться. Она уже набрала воздуха в грудь, чтобы что-то сказать, однако следующие слова Вивьена заставили ее опасливо замолчать: — Уходи, пока я не арестовал тебя и не вернул туда, где тебя нашел.

Элиза почувствовала, что бледнеет от этих слов, но не позволила себе потерять лицо. Скрывая свое опасение, она впилась руками в лямку дорожной сумы и, держась на небольшом расстоянии от Вивьена, заспешила прочь.

Он не оборачивался ей вслед. Вытянувшись по росту и почти не дыша, он стоял, глядя в чащу леса, в противоположную сторону от той, куда двигалась Элиза. В теле его был напряжен каждый мускул.

Он не знал, сколько времени прошло, прежде чем ему удалось выйти из этого оцепенения. Отдаляющиеся шаги Элизы по лесной тропе давно смолки, а на поляну опустилась чернильная темнота.

И вдруг со стороны тропы, ведущей к городу, вновь послышались чьи-то шаги.

Элиза?

Вивьен резко обернулся, не представляя, как станет реагировать, если Элиза появится перед ним снова, однако сердце его резко забилось чаще.

Через мгновение на поляне показалась фигура в подпоясанной черным кожаным ремнем монашеской сутане с мечом наперевес.

— Ренар… — тихо произнес Вивьен.

Казалось, друг только теперь сумел обнаружить его в темноте. Он стоял, держась за ветку близстоящего дерева, и оглядывал поляну, словно в растерянности.

— Вив? Ты здесь? — Он пошел на звук голоса друга и покачал головой. — Так и думал, что найду тебя тут. Что, черт возьми, случилось утром? Я думал, что… — Ренар осекся на полуслове, сумев разглядеть будто бы вмиг постаревшее лицо Вивьена. Он оглядел поляну вновь, и взгляд его замер на домике лесной травницы: теперь на двери висел большой замок, которого Ренар прежде никогда не видел. Он сразу же понял, что тут произошло. — Она ушла?

Вивьен сумел лишь кивнуть.

Ренар недовольно цокнул языком.

— Что ж, это, — он чуть помедлил, — правильно с ее стороны. Этот Гийом де Борд говорил с тобой? Жуткий тип! У меня от него мороз по коже. С него бы сталось отыскать Элизу — я так понял, ее он сначала и искал. — Он вновь прервался, понимая, что Вивьену нелегко говорить об этом.

Ренар тяжело вздохнул.

— Ладно. Послушай, нам лучше и самим уйти отсюда. Поговорим у меня дома, хорошо? Хочешь или нет, тебе придется обстоятельно рассказать мне, что произошло. Ведь еще вчера, когда мы попрощались, ничто не предвещало такого исхода.

Вивьен горько поморщился, но ничего не сказал, однако понимал, что скоро ему придется заговорить. Ренар заслуживает знать правду. И он — единственный, кто сможет понять и принять ее.

— Переночуешь тоже у меня, — явно не предполагая никаких возражений, сказал Ренар. — Могу поспать на полу, а тебе уступить свою койку, если хочешь.

Вивьен покачал головой. Что-то внутри него усмехнулось в ответ на жертвенность, с которой Ренар вынес свое предложение, но на лице эта усмешка никак не отразилась.

— Сомневаюсь, что смогу уснуть этой ночью, мой друг, так что не стану лишать тебя возможности поспать в более комфортных условиях. Мне не впервой спать на полу.

Ренар пожал плечами. Предлагать дважды он не стал.

— Как скажешь.

Впрочем, он и сам не рассчитывал сегодня на спокойный сон — догадывался, что это будет ночь долгого и тяжелого разговора. Но он знал, что его нужно было провести.

«Кто бы мог подумать вчера, что все обернется так печально? Возможно, нам стоило задержаться в чертовом Лонгвилле? Хотя бы на день», — думал Ренар, и мысль эта отчего-то вызывала в нем непривычную щемящую тоску. — «Хотя бы на день…»