Блуждание. Сага «Исповедь». Книга шестая

Натали Бизанс

«Уникальная книга, где история переплетается с мистикой, а чувства любящих героев, как вулканы, завораживают своей огненной мощью и красотой. Роман удивительно живой, наполнен благородством, страданиями и бесконечной, романтической любовью.Он скрашивал мои вечера, увлекая судьбами героев, зачаровывая Душу необыкновенным сюжетом, магией и волшебством, а также глубокой философией познания мира, Души, отношений и бесконечной любви к Богу и всему сущему на Земле». Анна Серпокрылова

ЧАСТЬ 2. ГЛАВА 10

Подобной исповеди Бернард ещё не слышал. Он, мягко говоря, не верил во все эти тёмные дела и приписывал их невежеству и суевериям, представить, что эта плачущая перед ним молодая женщина — колдунья, тоже не мог. Но её душу переполняло раскаяние, а его — сострадание, и они оба искали спасения в Боге, единственном, Кому ведомы все наши тайны и деяния.

Когда речь пошла про угрозы старика, епископ и вовсе растерялся, можно было списать всё сказанное Жюзьен на фантазию, но уж слишком сильны были её переживания. Даже если предположить, что всё обстоит именно так, как говорит кающаяся, чем может помочь он, человек не сведущий в этих вопросах? Максимум того, о чём знал Дюбуа, это то, что есть люди одержимые, и есть священники, которые могут им помочь. Но тут речь шла о другом. Чёрная магия, ни в чём неповинный ребёнок, его владеющая некой силой молодая мать и угрожающий членам её семьи безумный старик. Что делать? Времена святой инквизиции давно прошли, и никого больше не сжигают за сделки с дьяволом, в моде нынче гильотина, но светский суд сочтёт их обоих сумасшедшими за такие обвинения. Теперь, когда разделение Церкви и государства всё болезненнее разобщает народ, когда неверие властвует над умами и само существование религии ставится под вопрос, что может он, хоть и обладающий некой властью в определённых кругах?.. Впервые Бернард не знал, что сказать.

Каре-зелёные лучистые глаза, утопающие в слезах, смотрели на него с последней надеждой и ждали чуда.

— Я отпускаю тебе все твои грехи, дитя, властью данной мне свыше, in nomine Patris et Filii, et Spiritus Sancti, — он перекрестил Жюзьен, и она, взяв его руку в свои ладони, прикоснулась к ней губами. Тонкая раскалённая игла пронзила сердце, епископу стало тяжело дышать, кровь ударила в голову, он даже не понял, что с ним произошло. Высвободив шею от колоратки*, с трудом поднялся, словно не сорокавосьмилетний мужчина, а почти старик.

Жюзьен отёрла слёзы и поднялась с колен. Поведение Бернарда показалось ей странным.

— Вам плохо?

— Тяжело дышать…

— Позвольте, помогу, я умею, — расстегнув на сутане несколько верхних пуговиц, она просунула ладонь к его груди.

«Ведь можно было этого и не делать!» — сказал внутренний голос, но она отогнала эти мысли прочь, жест был непроизвольный, теперь уже было поздно что-либо менять.

Соприкосновение с кожей мужчины, посвятившего себя служению Богу, взволновало её. Чистый хрусталь его души объяло пламенем.

Большое сердце почувствовать нетрудно, оно тяжёлое и сильное. Бережно держа его, она пыталась облегчить боль, вбирая в себя весь груз многолетней тоски и одиночества этого человека, его бесконечных попыток обрести Бога или хотя бы приблизиться к пониманию Его воли. Сомнения, мытарства, разочарования, искушения, борьба с самим собой, — всего этого не увидеть обычными глазами у холёного и собранного, благополучного князя Церкви.

— Мы все уязвимы. У каждого — своя боль…

Впервые Бернард чувствовал себя столь беззащитным, она держала его сердце в ладони и оно пылало огнём, в этом пламени сгорало всё, что скопилось мёртвым ненужным грузом. Он чувствовал, как освобождается, как заново начинает жить, как чудесна сама возможность отдать себя кому-то, хотя бы на краткое мгновение, будь оно даже последним. И если эта женщина сожмёт ладонь и раздавит ему сердце, он не станет сопротивляться, он вздохнёт с облегчением, потому что смертельно устал от себя самого. Теперь Дюбуа понял, что есть сила, неподвластная ему, дар Богов или проклятье, но Жюзьен — другая, не такая как все…

— Что ты делаешь со мною?

— Спасаю.

— Пришла за помощью, а сама овладела мной.

— Я не причиню вреда, Вы мне слишком дороги! И жизнь Вам предстоит долгая, в ней будет много доброго. Даже когда ночь и мрак сгустятся над вашей головой, есть луч, над которым не властны силы зла! Очень скоро Вы подниметесь на ещё одну важную ступень. Я вижу это. Ещё одно посвящение, и Вы у самого трона, совсем рядом с тем, кого считают наместником Христа! — она замолчала и резко убрала руку, словно сама обожглась.

— Что это было? Колдовство?

— Нет, я ничего не делала специально… Как Вы себя чувствуете?

— Легко. Словно мне снова двадцать.

— Слава Богу! — она улыбнулась.

Бернард поправил воротничок и застегнул пуговицы. «Откуда ты взялась на мою голову, и как теперь не думать о тебе? Седина на висках, а я влюбился, как гимназист, и не сказать никому и не оправдаться…»

— Пойдём за твоим сыном.

— Его зовут Дариен.

— Хорошее имя.

Но в летнем саду малыша не оказалось, а вот слугу нашли, он лежал бездыханно на каменном полу с посиневшими губами, как после удушья.

— Дариен! — закричала Жюзьен, что было сил, но никто ей не ответил.

* от фр. collerette — «воротничок»; итал. collare; оба от лат. collum — «шея» или римский воротник (фр. col romain, англ. Roman Collar) — элемент облачения клириков и иных священнослужителей в западных Церквях и церковных общинах, представляющий собой жёсткий белый воротничок с подшитой к нему манишкой. (из Википедии)