Кровавый рассвет

Натали Альбертовна Якобсон, 2023

Николетт – падший ангел, Фердинанд – избранник таинственного ордена, охотящегося за нечистью. Есть часы, отмеряющие срок пришествия Люцифера на землю. Долг Фердинанда до истечения срока уничтожить ангела зла. Но что если этот ангел окажется настолько красив и соблазнителен, что, увидев его однажды, без него уже невозможно жить. Фердинанд получает священный кинжал, которым можно убить Николетт в один роковой рассвет, на переломе времен. Медлить нельзя. Таинственные часы берут контроль над юношей. Они подобны живому существу, а в ордене слишком много тайн. Там стоит статуя ангела, из-за влюбленности в которую Фердинанд и вступил в орден. Николетт – живая копия этой статуи. Взглянув на нее Фердинанд понимает, что жить без нее дальше уже не в его силах. Но против его любви могущественный орден, сверхъестественные силы и жуткое демоническое существо, которое вырвется на волю, если Николетт останется жива. Ведь по сути оно и есть – ее темная половина.

Мечты о драконе

Ощущение было таким, как будто ее неожиданно порезали. Николетт посмотрела на левую ладонь. Ничего! Но чувство, будто по руке прошлось лезвие, рассекая кожу до крови, было таким реальным. Она уже и не помнила, когда в последний раз совершала ритуалы с примесью собственной крови. Поместье в лесу давно стонало от количества жертв. Наверняка, здесь обитало столько призраков, что их было не сосчитать. Но ее они не волновали. Никто из сонма не упокоенных душ не осмелился бы ее потревожить. А вот одно живое создание осмелилось. Николетт снова нахмурилась, вспомнив лазурные глаза и шелковистые пряди. Что же все-таки в этом юноше было такого особенного. Что-то такое, чего не было даже в утраченных небесах. Ощущение какого-то тайного родства. Как будто все, что нужно было найти, уже найдено.

Николетт пришла домой и легко выдохнула струю огня в остывший зев камина. Всего за секунду пламя разгорелось. Выдыхать огонь становилось все легче. С каждым разом. Дело было вовсе не в тренировке. Просто с возрастом в ней все больше просыпалась ее настоящая сущность — внутренний лик дракона. Красивая оболочка хорошо скрывала пламенную бездну. Под видом холодной статуи не разглядеть адский огонь. Но огнедышащий монстр сидел внутри и выжидал своего часа.

Этот час скоро придет. Когда начнут бить часы. Часы ада. Николетт ощутила, как губы обожгло от собственного внутреннего пламени.

— Ты становишься все больше похожей на Эдвина? — неожиданно раздался голос из темной прихожей. Николетт даже не обернулась. Она знала, кто там.

— А ты был знаком с ним лично?

Брет неопределенно повел плечами.

— Возможно, но только без официально представления.

— Говорят, у него при дворе чертовски сложно получить аудиенцию, — в ее голосе был едва различим сарказм. Она никогда не была при этом самом дворе, часто описываемом только в сказках. При дворе нечисти, где правил тот, кого она вполне могла считать своим братом. Или почти таковым. Вроде бы он был так красив, как когда-то сам дьявол, в дни своей славы на небесах. Поэтому Николетт старалась особо не приглядываться к нему. Ей нужно было воздерживаться от искушений. Нельзя было допустить сближения с каким-либо живым существом, которое станет для нее ценным. А Эдвин мог стать именно таким. Его имя вроде бы содержало магические символы, а кровь была такой же самовозгорающейся, как у нее. И он мог обращаться в дракона. В настоящего огнедышащего дракона с золотой чешуей. Может, поэтому он слишком редко покидал пределы своей империи, невидимой смертным. Для людей он тоже был слишком большим искушением: красивый и опасный. Своим видом или превращением он мог свести любого с ума.

В его империи гнездилась всяческая нечисть. Некоторые из этих существ наряду с чудовищной силой не были лишены обаяния. В отличие от демонов, свободно бродивших по миру, они были более-менее цивилизованы. Эдвин, сам когда-то воспитывавшийся в семье смертного короля, попытался придать им видимость хоть каких-то манер. Николетт это ценила. Чудовищ нужно обуздывать. А еще строже нужно быть к тем, кто их призывает. Сегодняшняя ночь была мигом торжества. Она убила не впервые. Ей и раньше приходилось карать людей, которые тревожат покой отца. Но у последней жертвы была особенно черная душа. Зато кровь оказалась сладкой. Николетт довольно ухмыльнулась. Губы как будто до сих пор еще были в крови слаще малинового сока.

— А ты никогда не думала о том, чтобы познакомиться с ним поближе? — мягкий баритон Брета эхом отдался в ушах.

Николетт изумленно выгнула бровь. Что это? Ревность? Раньше он себе такого не позволял. Возможно, поэтому прежде она не задумывалась о том, кто же он на самом деле такой. Друг, который ни на год не состарился, хотя когда она была ребенком, он уже был взрослым мужчиной. С тех пор на его красивом лице совсем не появилось морщин. Он застыл в состояние своей молодости, как совершенная картина, только без пыли и трещин. Николетт ни чуть не удивляло то, что человек может вообще не стареть. Для созданий вроде нее это было естественно. Только Брет не был таким созданием. Он был чем-то иным, но пока что стал ее верным спутником и наставником. Такое положение устраивало обоих. Темная дружба. Союз во мраке. Тяга друг к другу двух темных душ. Поэтому они жили вместе, не считая те моменты, когда она проводила ночи в склепах. Заброшенное поместье, затерявшееся в лесах, принадлежало им обоим в равной степени.

Здесь было довольно роскошно. Хотя они не держали смертных слуг. Все делалось будто само собой. На самом деле мелкие и крупные создания воровато сновали в темноте. Их сложно было разглядеть, только тени мелькали в зеркалах: продолговатые и приземистые, горбатые или статные, похожие на уродливые узловатые деревья или напротив крылатые. Кто-то был размером с наперсток, кто-то упирался головой в потолок. Но все негласно служили ей.

Единственным непохожим на них созданием был маленький дракон на ее столе. Абсолютно золотой, с еще прозрачными крыльями и хвостом, свившимся вензелем. Он ползал по несессеру для письменных принадлежностей и выглядел больше похожим на игрушку, чем на опасное существо. Но скоро он станет таким. Ему даже не нужно будет расти. Когда часы пробьют роковой час, он скинет свою видимую уязвимость, как скорлупу яйца. В его глазах, похожих на два живых топаза, уже сверкало предчувствие скорого перерождения и полной власти. Поэтому взгляд казался опасным.

Маленький дракон сам приполз в лес, как и много других созданий, переступивших черту между мирами. Они почувствовали Николетт и потянулись к ней, как к магниту. Они знали, что она та самая и слепо подчинялись инстинкту. Их место у ее трона.

Брет нашел дракона в лесу и принес сюда. Руки у него были обожжены, и ожоги не проходили моментально. Николетт с трудом удавалось понять такую уязвимость. Сама она не помнила, что какая-либо рана на ней заживала дольше мгновения.

Она провела пальцами по острому гребешку на голове дракона, при этом не опасаясь порезаться. Золотое существо довольно заурчало. Маленькие когти заскрежетали по столу. Даже в таком миниатюрном виде дракон был великолепен.

— Мне нужна целая армия таких, — заметила Николетт. — Я их люблю. Маленькие снопы огня. Но когда они вырастают…

Дракон дохнул огнем на букет высохших роз, и как они запылали… Ярко до жути. Кажется, они были желтыми. И их принесло какое-то долговязое существо из леса, само похожее на корявый пень. Николетт хотела выбросить их, но они сами быстро завяли. Наверное, потому что жуткие лапы того существа прикоснулись к ним. Она не любила желтые розы. По преданиям они символизировали измену. Или предательство, или подлость. Желтый цвет во снах и пророчествах всегда считался предзнаменованием того, что тебя скоро кто-то предаст. Цвет солнца и золота. Вроде бы он такой красивый, такой же красивый, каким был Денница, от которого произошли и золото, и солнечный свет. И таким же красивым он оставался, когда шел войной против бога. Вплоть до поражения.

А теперь красивой была она — его давно отнятая часть. По миру ходила легенда, что после падения дьявола, его красота не была уничтожена, а осталась жить сама по себе. Каждые несколько лет она формировалась в живое существо, не подозревающее о бродящей где-то темной половине. Это существо не рождалось, как младенец от людей, оно просто появлялось подобно силуэту, созданному из лунного света. И вот маленькая девочка с золотыми волосами бродила в лесу, источая свет, а мрачные существа ночи разбегались от нее по кустам. Это было первое, что она помнила. Свое сияющее отражение в темном ручье. И нечто жуткое за спиной. Такой ее нашел Брет. Он как будто вечно ее искал и ни чуть не удивился, когда наконец нашел. Он привел ее в заброшенное поместье, посадил перед зеркалом, расчесал ей волосы, предложил кубок с кровью вместо вина… и с тех пор они были неразлучны.

Люди могли бы сказать, что они стали семьей. Но их родство было несколько иным. В каждом времени у нее был попечитель. Всегда очень красивый, под стать ей самой. У Брета были шелковистые темные волосы и приятные черты лица. Он мог бы стать принцем для какой-то смертной девушки, но он предпочитал жить в лесах и служить Николетт.

Странно, что с каждым годом, проведенным вместе, она начинала ценить его все меньше. А ведь при первой встречи он показался ей удивительно привлекательным. Но с течением времени в ней как будто что-то умирало. Это все власть часов. С тех пор, как напоила их своей кровью, Николетт слышала их стрелки даже тогда, когда не видела их самих. Это было не тиканье и не музыка, как могло показаться вначале, а настойчивые напевные увещевания. Они звали ее. Они были живым существом, владеющим этим миром. Только от нее зависел тот миг, когда разрозненные стрелки соединяться и начнут двигаться уже в одном направление, а не в двух разных. Два мира объединяться, став ее царством. Но стоит пропустить один миг, и все будет по-старому. Стрелки снова разойдутся. Между мирами проляжет все та же граница. Часы останутся скованными прежним размеренным графиком. А им это уже надоело. Живые механизмы золотого существа жаждали свободы и раскованности. Голоса часов так сладко пели. Слаще сирен.

Николетт прислушалась к тишине.

— Я все еще надеюсь уловить в ночи свист крыльев Эдвина, увидеть, как он летит по небу, освещая тьму, — она нахмурилась. — Но мне нельзя близко к нему подходить, нельзя больше смотреть на него… Наша встреча не приведет к добру. Пока!

Вплоть до самого рокового рассвета, когда все измениться. Тогда уже не нужно будет ничего опасаться. Как-то раз она следила за Эдвином издалека, прислонившись к колонне в его замке. На него нельзя было смотреть долго. Слишком велик был соблазн обо всем забыть.

Поэтому она держалась подальше. Но забыть о нем все равно было нельзя. Мысль о том, что где-то существует создание, подобное ей, сама по себе дразнила. Эдвину тем более лучше ее не видеть, иначе хрупкое равновесие в его стране будет нарушено. Ему вообще лучше не знать, что в мире есть кто-то выше его. Пусть считает себя единственным потомком дьявола и наслаждается меланхолией. Его груз не так уж велик.

— До сих пор мне казалось, что соблазнительнее Эдвина никого нет, — Николетт тряхнула головой, старательно прогоняя воспоминание, мелькнувшее, подобно молнии. Собрание, ночь, десятки мрачных лиц и юноша с удивительно невинным лицом и кинжалом убийцы, спрятанном в рясе. Невинные убивают?! Во имя Господа! Как все просто! Религиозный фанатизм. Так это называется у людей. Непорочные идут проливать кровь ради бога в небесах, который якобы им это велел. И любое злодеяние оправдано тем, что они совершают его во имя бога. Они чувствуют себя святыми. Будут ли они гореть в аду?

Николетт попыталась прогнать из памяти лицо юноши и не смогла. На него было приятно смотреть и в то же время больно. Он скоро умрет. Она чувствовала печать смерти на его гладком лбу. Самоубийцы! Они всегда казались ей особенно привлекательными. В них крылась какая-то загадка, неподвластная даже дьяволу. Что заставляет людей идти на смерть во имя своей веры.

Тот юноша был готов принести себя в жертву ради благого дела. Он не знал, что сотворит. Николетт представила, как кинжал врезается в его же собственные кишки. Так легко было устранить его прямо сейчас, но она медлила.

Почему? Зачем? Разве стоит сохранять ему жизнь. Он сам выбрал смерть. Вернее, самопожертвование. Так он это называет. Он готов погибнуть сам, чтобы утянуть за собой то, что считает злом.

Она легко пожала плечами. Тяжелые бархатные портьеры с кистями сами опустились на окна, закрыв собой ночь. Она им, молча, велела это сделать. Она не хотела сейчас думать об Эдвине или видеть его. Она хотела еще раз увидеть того юношу.