И имя ему Денница

Натали Альбертовна Якобсон, 2023

Юный полководец Таор вернулся с войны с победой и увидел таинственную красавицу с золотыми крыльями, которая склоняется над троном фараона и нашептывает правителю свои советы. Почти никто кроме Таора не видит крылатую Алаис, но фактически она правит Египтом. Днем она отдает фараону свои приказы, а ночью устраивает кровавые ритуалы. Сама Алаис сияет, как заря, но вместе с ней страну наполняет темное зло. Бессмертное существо, встреченное Таором в пустыне, уверяет, что спасти весь мир можно, лишь найдя избранника небес, способного убить Алаис. Этот избранный Таор, но разве он сможет убить ту, которую полюбил всем сердцем? Таора преследует сон о том, как Алаис ведет в бой войска чудовищ, которым он должен противостоять с армией обычных людей. Во сне рядом с Алаис присутствует некое жуткое и темное существо, которое будто является ее тенью. Но кто оно на самом деле?

Кровавый иероглиф

— Если бы Нил был наполнен кровью, а не водой, то она обитала бы там.

Это был голос Уджаи. Таор не сразу его заметил, а тот, кажется, вообще не замечал ничего, кроме своей больной руки, которую запеленал бинтами и укачивал нежно, как ребенка. Сам он как будто прятался ото всех и все равно разговаривал с кем-то в пустоте. Похоже, он был абсолютно уверен, что видит перед собой какого-то собеседника, хотя дворцовый коридор был пуст. Должно быть, у него помутился рассудок из-за полученной травмы.

Разумнее всего было бы пройти мимо, но Таор решил проявить участие и опустился перед пострадавшим на корточки.

— Я могу чем-то тебе помочь?

Уджаи посмотрел на него, как на врага и даже оскалился, как зверь. Таор не обиделся. Перед ним и так было печальное зрелище. Человек жив, а его рука уже мумифицирована, хоть и не оторвана от тела. Под бинтами что-то шевелилось. Как странно! Не может же отсохшая рука двигаться, как живое существо. Или под бинтами похоронено что-то, кроме сухой плоти. Таор вспомнил птиц, которых резали. Вдруг рехнувшийся от горя Уджаи забинтовал там живую птицу, и та теперь копошится в предсмертных судорогах? Или нечто вырывается из его тела? Абсурдная мысль, но такая настойчивая.

Юноша не знал, что сказать, чем развлечь или утешить человека, которому вроде ничего уже и не нужно, но Уджаи вдруг заговорил сам.

— Ты сталкивался с чем-то подобным там, на поле сражения, куда тебя посылали?

Какая осмысленная фраза для безумца. Таор насторожился. Так человек перед ним все же не утратил разум?

— А с чем необычным я мог там столкнуться? — там ведь и впрямь происходило много неописуемого, но пусть Уджаи затронет эту тему сам.

— С существами, которые калечат или сжигают людей одним своим прикосновением, и при этом выглядят бесподобно, хотя это те еще твари, — его язык заплетался, но мысль была трезвой. Таор припомнил мертвых, которые воскресали и тех, кого, казалось, невозможно убить.

— Я видел многое, — осторожно заметил он.

— Здесь ты увидишь еще больше, — насмешливо протянул Уджаи. — Потому что здесь, во дворце, поселилась она.

— Кто она? — Таор ни у кого не решался об этом спросить. Почему-то становилось страшно просто задать вопрос о том, что его тревожит. — Дочь фараона? Дочь какого-то жреца, который научил проводить ее мистерии? Дитя кого-то из самих богов?

Уджаи лишь покачал головой. Он не знал, лишь строил предположения.

— Фараон назвал ее дочерью. Вначале. Но она появилась внезапно, уже будучи взрослой и… крылатой. Как ни трудно в это поверить, но крылья живые, они растут у нее прямо из спины.

— Ты проверял?

— Да.

— Как?

— Совершенно случайно. Я прикоснулся к ней, когда она проходила мимо.

— Рука начала усыхать с тех пор? — догадался Таор.

— Нет, — Уджаи печально покачал головой. — Здесь дело в другом. Первый раз я лишь немного обжегся. Нужно было быть предусмотрительнее, но что здесь можно поделать, когда она разгуливает рядом, прямо по дворцу… Теперь ее больше никто не называет просто царевной. Она как будто стала правителем сама. Как если бы бог сошел с небес, чтобы править рядом с фараоном.

— А как же царица Нефертити? До меня доходили вести, что не так давно Эхнатон сделал ее своим соправителем.

— Где ты ее здесь видишь? — Уджаи выразительно обвел взглядом пустое пространство.

В чем-то он был прав. Таор заметил многочисленные изменения в распорядке дворцовой жизни и сам. Все представители царской семьи, имевшие хоть какую-то власть, исчезли, словно их нарочно держали под замком. Сам фараон, сидящий на троне, казался всего лишь марионеткой.

В другом бы случае Таор и не подумал вмешаться в естественный ход чьей-то борьбы за власть, а тем более не стал бы наводить справки. Это не его дело. Расспрашивая о чем-то таком, он нагло лезет в чужие тайны. Но Алаис… Ее лицо… Она как будто вовсе не была ему чужой. Он хотел о ней что-то знать, а что не понимал сам.

Больная конечность Уджаи должна была бы послужить для него предостережением. Что-то подобное может случиться и с ним самим, если он станет совать нос, куда не следует.

Таор немного отодвинулся от Уджаи и смотрел, как сухая рука того слегка вибрирует под бинтами. Что если взять лезвие и срезать их с его руки? Что он увидит тогда?

Таор едва удерживался от искушения проверить. Ведь он воин. Он повидал и страшную гибель, и необычную заразу, и даже оживающих мертвецов на последней войне. То, что он увидит под бинтами Уджаи не должно его после этого слишком сильно напугать.

Это было то самое место в саду у пруда, где Алаис проводила обряд с зарезанными птицами. Уджаи как раз напоминал ему птицу, иссохшую настолько, что ее осталось только зарыть в земле. Он перестал быть похожим на живого человека. Анубис как будто забыл прийти за ним вовремя, и сухая оболочка осталась двигаться жить. Но надолго ли это? Движения живого трупа становились все более вялыми.

Он хотел что-то еще сказать Таору, но язык его явно не слушался. Тогда Уджаи поднес ко рту здоровую руку и прокусил себе палец. Кровь пошла медленно, ее была мало, будто внутри тела она почти иссякла, но ему хватило на то, чтобы начертить на стене иероглиф. Всего один. И, наверное, он начертил его неправильно, потому что не хватило сил для четкости линий. Таор не знал такого знака. Это не прочесть. А большего Уджаи уже не напишет. Его рука безвольно повисла.

— Пойдемте! Я провожу вас в ваши покои, — и нужно будет позвать кого-то, наверное, лекаря, чтобы этому несчастному хоть как-то помогли. Судя по его состоянию, для него уже нельзя сделать много. Вряд ли он протянет долго. Но ведь можно же сделать хоть что-то, чтобы ему стало немного легче. Опытным лекарям известны снадобья, помогающие хотя бы забыться, если не облегчить боль.

— Оставь его! — властный голос заставил Таора вздрогнуть. Он был будто стальным. Таких нот не услышишь даже от командиров на войне. Сам тон заставлял подчиняться.

Таор оставил свои тщетные попытки поднять на ноги тяжелобольного и обернулся. Перед ним стоял сам верховный жрец Атона. Без охраны. Без сопровождающих. Ну, разве не поразительно.

— Ему нравится греться на солнце, — Мерира кивнул на несчастного, как на некий неодушевленный предмет. — Ведь солнце это все, чем мы теперь живем.

— Но он ведь старается держаться в тени, — Таор с недоумением оглянулся назад, на Уджаи прятавшегося в тени, увитой растениями, колонны. Иероглиф, начертанный кровью, как-то странно выделялся на ней.

— Ты знаешь, чего хотел этот человек?

— Прикоснуться к горящему солнечному диску и не сгореть при этом? — пожав плечами, предположил юноша.

Мерира посмотрел на него, как на полного идиота.

— Уничтожить тебя, целиком и полностью. Ты хоть узнал его?

— Его сложно узнать, но это все еще он.

— И если он снова будет чувствовать себя хорошо, то продолжит свою борьбу за первое место, и, скорее всего, уничтожит тебя, как и собирался вначале. Ты допускаешь такое?

— Вполне. Я уже имел опыт общения с ним, когда он был здоров, — Таор хотел обернуться еще раз, чтобы снова посмотреть на кровавый иероглиф, но Мерира так внимательно наблюдал за ним, что это было неудобно.

— Какой человек может хотеть оказать помощь своему злейшему врагу?

— Тот, который видит, что он нуждается в лекаре.

— Он в нем не нуждается, — верховный жрец избегал смотреть назад. — Уже поздно что-либо предпринимать.

Таор и сам это осознавал, но не мог пройти мимо человека, которому больше никто не помогает. Он не мог понять, как во дворце, полном слуг и рабов, никто до сих пор не обеспокоился состоянием почетного гостя, которому вдруг стало плохо.

Рука жреца настойчиво потянула его прочь.

— Пойдем!

— Но куда!

— Если хочешь достигнуть высокого положения здесь, при дворе, то не стоит задавать слишком много вопросов, — снисходительно сообщил Мерира.

— Но я не хочу, — честно признался Таор.

Мерира остановился и внимательно посмотрел на него, как будто проверял, есть ли в этом хоть капля лжи.

— Это я и хотел услышать, — неожиданно признался он.

— Простота! — верховный жрец привел его в странное место, больше похожее на святилище старых богов, расположенное в углублении цокольного этажа дворца, далеко от всех. — Простота это как раз то, что я ищу в человеке. Мне нужен кто-то похожий на тебя. Тот, кто не ищет каких-то выгод конкретно себе. Человек выше всех людей.

Кажется где-то меж столбов, расписанных иероглифами, взмахнули огромные крылья, размером с человека. Таор устремил взгляд туда. Нигде больше ни шороха, ни движения. Он смотрел на низкие потолки, расписанные все еще не соскобленными изображениями Амона, Мут и Хонсу.

— Эту комнату еще не успели переделать должным образом, — Мерира провел его чуть вперед. — Скажи, ты когда-нибудь задумывался о том, почему малоизвестный ранее бог стал вдруг единственным богом Египта?

Таор лишь пожал плечами.

— Я мало, в чем разбираюсь. Лучше спросите меня о мечах, о приемах боя, о стратегии, о войне, о том, как защищаться самому и защитить других, о том, как потерять в бою как можно меньше людей и при этом одержать победу. Вот сфера, в которой я смогу ответить на любой вопрос, но все остальное выше моего понимания.

— Например, то, почему люди, здесь, во дворце, готовы без всякой угрозы войны перегрызать друг другу глотки, чтобы пробиться чуть повыше к солнцу, то есть к царскому трону…

— У всех людей свои желания.

— И все они противоречат друг другу, поэтому нельзя сделать довольными всех. Кто-то все равно станет злиться на другого, который, по его мнению, получил больше, и чинить козни.

— Возможно, новый бог предпримет что-то для того, чтобы это изменить.

— Атон! — Мерира, казалось, искренне изумился.

— Ну, да! Ведь солнце равно согревает лучами всех, — Таор вспомнил новое изображение Атона с царским уреем на голове и лучами, тянущимися от него. Почему-то эти лучи больше напоминали отрубленные человеческие руки, чем источник все согревающего тепла. — Когда оно встает, рассеивая тьму, можно поверить, что его свет приносит одинаковое благо для каждого. И злых желаний просто не остается.

Он вспоминал рассвет над полем своего последнего боя. До его лучей, все трупы в темноте казались одинаковой клоакой. Тела соратников, разъеденные стервятниками, вызывали жалость, животные, которым нет названия, казалось, выползали прямо из земли и раздирали плоть еще живых раненых, а мертвые враги, которые больнее не воскресали, но смотрели пустыми глазами в небо, как будто манили к себе, требуя лишь одного, чтобы он попробовал на вкус их мертвую плоть. Он едва удержался тогда. Желание есть мертвечину и пить кровь было почти невыносимым, но солнце встало, и оно прошло.

— Возможно, это к лучшему, что бог солнца теперь стал единственным, — искренне заявил Таор.

Почему же верховный жрец Атона смотрел на него с легкой жалостью, как на человека, который заведомо ошибался?

— Ты уже знаешь, что фараон собирается перенести столицу из Фив в другой город?

— В Мемфис?

— Нет, в город, который еще даже не существует, но строительство вот-вот начнется, — Мерира поманил его рукой к папирусам с какими-то чертежами, небрежно разложенными на низком столе. — Город, который будет назван в честь Атона. И он не будет похож на все те города, которые ты видел до сих пор. Его население тоже не будет состоять исключительно из людей, — Мерира осекся, будто кто-то ударил его по рту.

— То есть население города не будет состоять только из египтян?

— Вероятно, — Мерира стал выбирать слова осторожнее. — Что, если бы ты знал, что бог солнца сделает город и весь Египет благополучным для всех, но это будет стоить жизни кому-то особенному, например, победителю недавней войны, герою, равному которых нет… Что если бы ты знал, что его кровь настолько дорога для богов, что, принеся ее в жертву, можно купить мир и процветание на столетия. Ты дал бы принести себя в жертву?

— Все когда-нибудь умирают, — Таор все осматривался по сторонам, ища взглядом огромные крылья, но тщетно. — Каждый раз, когда отправляюсь в бой, я знаю, что больше шансов за то, что я не вернусь живым. И что с того? Разве я отказался хоть от одной битвы? Жизнью дорожат лишь люди, слабые сознанием, и подлецы. Достойный человек не должен бояться смерти. К тому же, смерть это то, что неизбежно ждет каждого.

— Увы, не все помнят об этом. Многие полагают, что будут жить вечно, как боги…

Вот они! Опять! Он слышал шорох крыльев. Но взглядом за ними не проследить.

— Если Атон потребует мою жизнь, я ее отдам, без сожалений, — признался Таор, — только скажи, видел ли ты бога солнца вживую, прямо пред собой или возле трона царя. Живое божество с крыльями, кожей, светящей золотом, золотыми ресницами и волосами. Кому, как ни тебе, оно могло явиться воплоти, ведь ты его главный жрец.

И тишина. Мерира не спешил произнести что-либо в ответ.

Таор все еще озирался по сторонам, в надежде заметить где-нибудь крылатый силуэт, хоть такая рассеянность и была неуважением к собеседнику. Однако ему, как безмозглому вояке, могли многое простить. Он часто вел себя нелепо, но на это старались не обращать внимания.

— Фараон велел оказывать тебе особые почести, — очень кстати припомнил верховный жрец. — Говорят, то, что ты совершил там, в пустынях, далеко от Египта, очень много значит для всех нас. До тебя ведь туда посылали других, которые не справились и погибли. Ты видел там их останки?

— Нет, — Таор пытался точно вспомнить. — Кто-то из нападавших снял с трупов военное облачение и продолжал сражаться в нем, очевидно, чтобы запутать нас.

— Дикари, — констатировал Мерира. — Но лучше никому не рассказывай об их выходках. Твои недоброжелатели могут решить, что ты нарочно добил еще живых конкурентов.

— Как конкурентами могут быть те, кто сражается на твоей стороне?

— Поверь мне, всегда могут.

Таор хотел снова спросить про золотое божество, но с трудом сдерживался и молчал. Мерира, наверняка, расслышал и первый его вопрос. Если жрец захочет, он ответит. Он не может ничего не знать об Алаис. Но вместо нее он старался обратить внимание юноши на разрозненные чертежи на папирусе.

— Всех тех храмов Атона, что возводятся сейчас по всем городам Египта, как будто мало, — констатировал он. — В Мемфисе, в Гелиополе, в Фаюме, в Гермополе, в Гемм-Атоне, здесь, в Фивах. Всюду по храму для нее.

Для нее!? Таор нахмурился. Мог ли он ослышаться? Вполне мог, учитывая то, что слушал невнимательно. Все это его мало заботило, он хотел поговорить совсем о другом. Даже Уджаи, хоть и был немного безумен, а выдавал информации куда больше, чем этот скрытный жрец. Мерира старался говорить о многом, но в целом ни о чем. Он как будто ждал инициативы от самого Таора, пытался натолкнуть его на что-то.

— А теперь этот новый город, где уже строят храм под названием «Дом Атона». Его строят поразительно быстро. Можно сказать, что строительство продвигается выше человеческих сил. Город растет как из-под песка, а планы других строителей и храмов для других богов все разрушены, — Мерира чуть помедлил, словно обдумывая, сколько можно сейчас сказать. — Город будет находиться к северу от Фив, его назовут Горизонтом Атона, Ахетатон. И все, единственный бог всего сущего навсегда поселится там и станет копить силы, чтобы оттуда управлять всеми землями, и теми, которыми мы уже владеем, и теми, которыми станем владеть. И Верхний, и Нижний Египет, объединенные в одно, и обладающие многочисленными провинциями в итоге станут слишком тесными для нового бога, и он завладеет всем миром.

— Разве это плохо? — Таор не мог понять, предлагает ли Мерира ему занять какую-то почетную должность в недостроенном городе или отправляет его на завоевание новых территорий.

— Все, кто считали, что это плохо… — Мерира замялся. — Знаешь ли, я не первый верховный жрец Атона, с тех пор как этот сияющий бог захватил под свою власть весь Египет, до меня были другие. Есть записи Туту, моего предшественника…

Мерира, нервно оглядываясь, поманил юношу за собой и указал ему на цепь надписей, испещривших одну стену. Таор успел прочесть только первые строки.

— Расправа над неугодными… — это слегка его насторожило, а потом он заметил в центре тот самый иероглиф, который недавно рисовал кровью Уджаи. Он не знал, как его прочесть. Иероглиф четко вырисовывался среди других, и как будто стирал смысл всего.

— Что это значит? — Таор обернулся к собеседнику.

— Ну, как тебе это сказать… — Мерира был предельно осторожен, как если бы их разговор могли подслушать сами стены. — Не всем понравилось отказываться от старых традиций, жертвовать своими храмами и должностями. Разные боги давали куда больше возможностей для разных людей, чем если все принадлежит кому-то одному и лишь ему должно поклоняться, приносить жертвы, как кровавые, так и символические. Те, чьи храмы богатели от приношений Сету, Гору, Мут, Осирису и многим другим богам вначале воспротивились. Но она жестоко подавляет сопротивление…

— Он, — нашел в себе силы поправить Таор, заметив меж колонн новое изображение Атона с царским уреем и лучами, тянущими вниз подобно отрубленным человеческим рукам.

Жреца будто ударили.

— Знаешь, говорят, что боги на самом деле бесполы, — как бы извиняясь, заметил он.

— Никогда о таком не слышал, — черные брови Таора мучительно нахмурились. — Я ведь хотел спросить совсем не о богах, — он обернулся к стене, — а об этом символе.

Всего-то и нужно было ткнуть пальцем в середину, где расположился иероглиф, чуть более крупный по размеру, чем все остальные, но его уже не было. Не мог же он уползти, будто скарабей. Юноша недоуменно смотрел на то место, где знак только что был. Казалось, что все иероглифы теперь припорошены чем-то коричневым, похожим на толченую гвоздику или запекшуюся кровь. Здесь просто мало света и мало воздуха. Таор ощутил легкое головокружение. Затем четко различил в тишине взмахи крыльев.

— Здесь кто-нибудь есть кроме нас?

— Вряд ли, — с нажимом заявил верховный жрец и, тем не менее, настороженно оглянулся, как будто ожидал, что некий свидетель пойдет прямо за ними. — Наверное, тебе становится скучно вдали от людей. Ты ведь привык постоянно находиться с войском.

— Я ни на что не жалуюсь. С тех пор, как я вернулся с войны, здесь во дворце все сильно изменилось, даже не обстановка, сама атмосфера. Вначале это было непривычно, но теперь мне здесь стало нравиться, как будто я, наконец, оказался дома.

— А вот другие все бы отдали, чтобы отсюда сбежать, но бежать в сущности некуда. Изменения, как зараза, из столицы перекидываются во все дальние уголки, а потом и за пределы страны.

Таор не боялся перемен и не собирался выступать против них подобно тем, о ком были сделаны предостерегающие записи. Во-первых, он никогда и ни в чем не стал бы противиться указу фараона, ведь, по сути, правитель, сидящей на троне, это единственный бог для своего народа, только он имеет права отдавать приказы, говорить, что правильно, а что нет, удел подданных — подчиняться ему. Ведь недаром правитель Египта почитается представителем богов на земле. Во-вторых, юноша не был особо религиозен. Боги в различных храмах, сколько бы их не было, существовали для него, как нечто само собой разумеющееся, но неодушевленное. Люди поклонялись им, приносили дары жрецам, совершали обряды, но все это больше было похоже на фон, окружающий истинную власть, не божественную, а царскую. Тем сильнее Таор оказался поражен, когда увидел во дворце живое создание, подобное тому божеству, которое верующие способны описать лишь в словах. Даже статуй таких не было. Божество воплоти. Таор не знал, с кем или с чем его сравнить.

— Ты когда-нибудь был влюблен?

Вопрос жреца удивил его.

— Не припомню такого, — честно признался Таор.

— Тогда странно, как молодой человек вроде тебя, которому не любопытно ничего, кроме военного искусства, может поступать так великодушно.

Таор непонимающе уставился на него.

— В день, когда тебя чествовали, как победителя, ты производил впечатлению влюбленного, который готов отказаться от всех наград ради одного определенного объекта или хотя бы его внимания, — мудро пояснил жрец.

— Ничего подобного, — Таор резко обернулся через плечо. Ему снова послышалось, что где-то взмахнули крылья.

— Объясни мне это: ты возвращаешься с победой и военными трофеями, ты можешь просить о богатстве, о собственном продвижении на самую вершину, хоть о руке царевны, если пожелаешь, но… в миг своей славы ты попытался растоптать сам себя, попросил о том, за что тебя могли лишь наказать — о благе для других, для своих же врагов, если быть честным.

— И что с того? — искренне изумился Таор. Зачем снова и снова возвращаться к событиям прошедших дней? Они его больше не волновали. Он получил удовлетворение своей просьбы.

— Нормальный человек смог бы тебя понять, если бы, скажем, ты был восхищен всеми уведенными в полон женщинами настолько, что решил забрать их в свой гарем, не делясь ни с кем.

— У меня нет собственного гарема.

— И даже нет желания его иметь?

— До сих пор я обходился.

— Почему же?

— Я считаю, воздержание закаляет волю. Физические страсти делают людей слабыми. Хуже всех воинов оказываются те, что ищут по ночам внимания шлюх.

— Но сейчас ведь не война, ты мог бы расслабиться.

— Я предпочитаю держаться в форме.

— Ты здесь такой единственный, — многозначительно заметил Мерира. — Все остальные люди, каких я знаю, ведут себя иначе. Многим нравятся, как девушки, так и юноши. А ты довольно красив. Царские дочери засматривались на тебя. Хочешь узнать, в каких словах они тебя хвалили?

— Нет, — Таор больше хотел спросить о золотом создании, которое видел вначале в тронном зале, а потом на жутком ночном празднестве, но разумно ли снова заводить эту тему, если ему уже не ответили. — А у Эхнатона нет еще одной взрослой дочери, которой меня еще не представили?

— Ну, если говорить о детях, затерянных в гареме, то их десятки, даже сотни… без милости фараона они никто.

— Так может, он решил вдруг возвысить кого-то из них? Или же у него появилась еще одна царственная супруга, не старше его дочерей?

— Что навело тебя на подобную мысль?

— Я… — Таор почему-то не хотел признаваться прямо. — Вдруг выбор нового бога должен быть укреплен и выбором новой супруги, еще более сиятельной, чем все, что были до нее. Под стать богу солнца.

— Эта умная мысль, — отдал должное Мерира. — Но боюсь, что фараона сейчас не интересуют женщины вообще: ни царицы, ни девушки из гарема, ни простые смертные.

— Так что же его интересую я, потому что кто-то назвал мое лицо привлекательным?

— Поверь, если бы Эхнатона заинтересовал вдруг юношей, то это непременно был бы ты, — что-то в медоточивом голосе жреца подсказывало, что то была не пустая похвала. — Видишь ли, ты немного похож на некого гостя, который когда-то давно побывал здесь и навсегда исчез. Но наш правитель не может его забыть до сих пор. Хоть сходство и весьма отдаленное, но ты, наверняка, напоминаешь ему о том друге.

— Значит, поэтому мое прошение было незамедлительно исполнено, и я сам остался гостем здесь. В память о ком-то, кого я не знаю.

— Не совсем, — Мерира осторожно взял его под локоть и указал направление к выходу. — Нам не стоит задерживаться здесь долго. К тому же, ты стал слишком бледен, тебе нужно на свежий воздух.

Таор чувствовал это и сам, горло сдавило, как удавкой, будто чьи-то тонкие пальцы душили его. Это все от спертого воздуха, думал он про себя, но ощущение чьего-то присутствия рядом оказалось поистине давящим. Уходя, юноша внимательно смотрел по сторонам. Символы старых богов были все не соскоблены со стен и колонн, их глиняные фигуры не убраны, а скульптура с крыльями вдалеке вообще не изображала кого-либо из известных ему богов. Так кто же тогда это был? Таор рванулся туда, чтобы посмотреть, но рука жреца с неожиданной силой его удержала. В первый миг юноша опешил, он и не подозревал, что в старике еще столько сил.

— Кто это? — выдохнул он в пустоту.

— Не важно!

— Я не знаю имени этого бога.

— Это просто фантазия безумного скульптора, который давно умер. И не бог, и не фараон, и не кто-либо из царского дома. Всего лишь истукан.

— Я хотел бы его рассмотреть поближе.

— Не стоит! Он здесь ненадолго. И мой тебе совет, если увидишь его еще где-либо во дворце, на любом новом месте, просто пройди мимо, не присматривайся к нему, не задерживайся рядом.

— Он мне понравился.

— Не тебе одному.

Мерира, как и обещал, вывел его на свежий воздух, воспользовавшись каким-то другим входом, а не тем, через который они пришли. От этого царский дворец вдруг стал напоминать Таору лабиринт. Здесь было столько входов и выходов, соединенных комплексом переходов и галерей, которые неизменно приводили в новые сады или огромные залы. Пруд был центром каждого сада, в этом цвели голубые лотосы — ранее священное растение. Осталось ли оно священным и теперь, когда боги исчезли? От цветов и воды исходила свежесть, но тяжесть невидимой удавки на шее не ослабевала.

— В этом пруду недавно нашли утопленницу. Говорят, что от воды исходит свежесть смерти.

Зачем жрец ему это сказал? Таор не понял, но пруд действительно производил впечатление очень холодного места, в саду, где властвовала нестерпимая жара. Стены арок рядом были раскалены, а пруд казался жидким льдом.

Кругом росли яблони и персиковые деревья. Таор вдруг заметил, как чьи-то золотые когти срывают с ветки спелый красный плод. Сонливость и усталость тут же, как рукой сняло. Он смотрел на пышные кроны деревьев то там, то здесь, но больше не замечал никаких движений.

Казалось, что сад кишит змеями, хотя видно их не было. Хотя какое-то скользящее тело светилось в траве, но оно было ярко-золотым. Разве змеи бывают золотыми? Настоящие змеи, а не те, что привиделись во сне. Таор следил за ярким золотым лучом.

— У тебя есть друзья здесь, при дворе? — неожиданно спросил его Мерира.

— Всего один, — он имел в виду царевича Сменхкару.

— А тех людей из дикого племени, которым решил сохранить жизнь, ты, скорее всего, не знаешь даже по именам.

Это было скорее утверждение, чем вопрос, но Таор все равно кивнул. Он не знал даже их языка и, естественно, не мог спросить их об имени. Переводчиков в дороге тоже не нашлось. Странное шипящие наречие оказалось очень редким, и оно чем-то пугало. От сказанного им потом болели уши.

— Ты пощадил необычных людей. Они не похожи на египтян.

— Многие племена и народы не похожи на нас, взять хотя бы население Нубии с их темной кожей. Тем не менее, нубийцы нас сейчас охраняют, стоя с алебардами возле многих дверей дворца.

— Но те недавние пленные с их землистым оттенком кожи… мне кажется, охрана нужна от них самих, — выразил опасения жрец.

Таор тоже на пиру видел, с какой жадностью они хватают когтями еду и набрасываются на сырое мясо ланей и антилоп на кухне. Он отнес это временное безумие на ужасы войны. Какой мирный человек не теряет разум от них?

— Они оправятся со временем и станут вести себя, как все люди, — попытался оправдать он их поведение.

— А те, что не вели себя, как люди с самого начала, — осторожно напомнил Мерира. — Я имею в виду того человека, что напал на тебя в день твоего возвращения. Старший визирь выражает опасения, он считает, что, покусившись на тебя, этот человек нанес оскорбление самому фараону, ведь в тот день ты, как победитель, представлял собой его величие и величие его народа. Преступник теперь не может быть прощен. Но если ты будешь знать, что просьба о его помиловании будет стоить жизни тебе самому, ты ведь все равно ее произнесешь.

— Да, — Таор внимательно посмотрел на жреца, тот, как будто, испытывал его.

— Но почему? Что тебе другие? Почему ты готов забыть о себе ради милости для людей, которых даже не знаешь?

На секунду Таор задумался. Он и сам этого не знал.

— Просто так правильно, — проговорил он, и тут же кто-то будто прижался к его лицу и заглянул прямо в глаза, так долго и глубоко, что стало страшно. Всего секунду нечто нечеловеческое и невидимое прижималось к нему, но эта секунда показалась вечностью. И все. Никого больше нет рядом. Кроме старого жреца.

Таор вздохнул так, как будто это был последний вздох в его жизни. Что-то случилось только что. Что-то, что необратимо изменило все. А он даже не мог понять, что именно это было. Но он видел в лучах солнца фигуру с крыльями у дальней арки сада. Гладкая стена рядом с ней сейчас казалась неким входом неизвестно куда. Крылатое создание собирало на себе весь солнечный свет. Оно сияло. Левая рука плавно двинулась и начертила высоко на стене какой-то неопознанный символ — тот самый иероглиф, значения которого Таор не знал. И опять он был написан кровью. Но не кровью Алаис. В ее руках трепетала обезглавленная гремучая змея.