Зло во мне

Настя Фан, 2023

Если твоя точка отчета «за гранью», а любимый опускает тебя на дно, можно ли когда-нибудь взлететь? Повесть о взрослении девушки из 90х, которая ищет себя в новом мире, несмотря на всю серость, боль и насилие, которое её окружает.

Глава шестая

Утро… Ну зачем же оно наступило? Мне ведь так не хотелось жить, дышать, а тем более думать и размышлять над тем, что произошло… За более, чем год нашей совместной жизни не было ничего подобного… Да мало того, что за год, за всю мою жизнь… Хоть раньше в ней и появлялись откровенно дворовые ублюдки, но никто из них никогда до меня и пальцем не дотронулся, в смысле агрессии… А тут… И было бы за что… Да, и правда, а за что?

Но мне нельзя было проваливаться в этот миллион терзающих меня вопросов, так как у «серорабочих» нет больничных и какой бы «каток» по тебе не проехался накануне, на работу надо выходить в любом случае.

В полседьмого утра я, как побитая собака, поплелась на работу. Внутри была чёрная дыра, кровавые слёзы, но почему они больше не вырывались наружу? Фарфоровая…

На автомате, открывая магазин и при этом, глубоко погрузившись в свои размышления, я не сразу поняла, что произошло. И только когда от боли брызнули слёзы из глаз, я очнулась. Боль ощутила, от сковавших меня сзади, крепких мужских объятий. От неожиданности я похолодела и затряслась. Но окончательно растерялась, когда услышала, быстрые, произнесённые будничным тоном, слова Женьки:

— Малыш, что произошло? Ты куда делась? Я проснулся один… Ничего не помню! Помню только за Кирилла и его присвоенного майора пили, а потом темнота… Как домой добрался, что было?.. Чёрт его знает!

Я повернула к нему своё некогда красивое, а теперь наспех безрезультатно замазанное, дешёвым тональным кремом, лицо и, читая неподдельный ужас в его глазах, только и смогла произнести:

— Забудь моё имя, зверь! Я не заявлю… только не приближайся!

… Но он ходил за мной, словно тень… убитая горем тень… Я была не лучше… Я была, как замороженная кукла, над которой надругались и вырвали одним махом все её искусственные внутренности.

За всю неделю после того вечера я не сказала Женьке больше ни слова, хотя мама через несколько дней и начала пускать его с корзинами цветов к нам домой. Он стоял на коленях и клятвенно обещал, что ни капли больше, никогда, только бы я вернулась. А я, смотря на всё это, думала: «Что же это было… тогда? Ведь совместная жизнь на протяжении довольно долгого времени не выявляла в нём такой жестокости». И всё-таки я произнесла:

— Не ходи сюда больше. Мне больно… Но я забуду…

Домой Женька перестал ходить, но теперь он стал провожать и встречать меня с работы. Тянулись дни, превращаясь в недели. Бывало, что я скупо и холодно отвечала каким-нибудь «больным» словом на его признания и уверения, а чаще шли в гробовом молчании, так как всё было уже и так давным-давно сказано…

Но всё же его настойчивость и совершенно разбитое состояние подтачивало меня день за днём. И однажды вечером, когда мы шли домой через парк, во мне, наконец, лопнула эта струна… Я, неожиданно тяжело и резко рухнув на лавочку, не выдержала и расплакалась навзрыд, не обращая ни на прохожих, ни на Женьку никакого внимания…

Он тут же упал на колени передо мной и начал хаотично, но невероятно нежно покрывать поцелуями мои пальцы, которые судорожно сжимали отчаянно плачущее лицо. При этом он непрерывно шептал:

— Настенька, Настенька, прости меня… Я умру за тебя, солнышко моё… Ты счастье моё!.. Без тебя меня нет. Я прошу, прошу, вернись ко мне…

Из груди вырывались страшные рыдания. Я захлёбывалась в своей боли и вместе с тем в своей больной любви. И спустя долгие, мучительные минуты я только и смогла произнести:

— Как ты мог? Как ты посмел с нами это сделать?.. Ведь я так люблю тебя…

Да-а, пока думала, да ностальгировала вся сигарета до фильтра стлела. Хотя один из моих «бывших» утверждал, что в фильтре тринадцать затяжек. Сам что ли, придурок, раскуривал? Он бы мог, даже без спора… а так… чисто из своей непримиримой тяги к абсурдным дворовым рекордам. Но так как я не рекордсмен, лучше следующую подкурю.

Ну вот! Опять совесть в виде сурового Женькиного взгляда карябает и всплывает перед моими бесстыжими глазёнками… Да, брошу я, брошу, не мельтеши…

Ой, щас прикрою, Толяськино блевотное неглиже газеткой… Хотя… Маришка всё равно завтра с утречка заставит его всю кухню языком выдраить и эту газетку в глотку ему запихнёт. Да ещё каблучком своих неимоверно элегантных тапочек с розовым помпоном, протолкнёт её как можно глубже в его проспиртованный желудочно-кишечный тракт… Ладно, всё равно надо бы…

…Бли-и-ин! А вот и наша принцесса… Тьфу ты! Вспомни «его», вот и «оно»!.. Легка на помине. Марусь, никак «горошина» сегодня велика, что в такую рань?

Да-а уж, ничё не скажешь, нормальный у меня сейчас видос перед нашей «Императрицей Всея Руси»! Цигарка набок зажата в зубах, давая колоритный слёзный прищур левого глаза, и ручки трепетно и нежно прикрывают «желтым экспрессом» блевотину товарища по несчастью… Лепотень, твою дивизию!

Марина, взглянув под стол, с отвращением пропела:

— О, Боже, опять…

Потом, переведя свой одухотворённый до тошноты взгляд, на меня промолвила:

— Насть, опять надымила?..

— Занозу в заднице забыли спросить, что мы тут с Толяном наделали!..

— Настён, не хами… Твой чайник вскипел, мне нужна эта конфорка. Я освобожу?

В голове молоточком: «Вот сука! Воплощение интеллигентности и очарования! Фея, пальцем деланная, мать её так! Эх, с каким удовольствием, Мариша, я сейчас бы этот чайник, да на твою филигранно стриженную головку… Но може кого покрепше доколебёшь своей идеальностью, и он тебе скорее две прекрасные конечности выдернет… А мне низя… Я должна, вроде Вас, становится исполненной достоинств «Лэди»… Ладно уж… Споки-ноки, сказочная фея! Чтоб тебя… Да пошла ты!»