Золоченые

Намина Форна, 2023

Многообещающая новинка! Намина Форна – это Тони Моррисон в жанре Young-Adult! По ее венам течет проклятое золото. Ее зовут мерзким словом «нечистая». Родной отец отрекся от нее. Ей дали выбор: медленно умирать или сражаться плечом к плечу с такими, как она. Их называют алаки. Они практически бессмертны. И созданы, чтобы уничтожить угрозу для империи. Вдали от родной деревни, в самом сердце столицы-крепости, ей предстоит узнать, какие тайны скрывают эти стены – и что сокрыто в ней самой. Кто она? Изгой или героиня? Дева или демон? Отзывы с Amazon: «Потрясающий дебют. В „Золоченых“ переосмысляется идея сестринства. Книга, которая вдохновляет и дарит надежду». – Стефани Гарбер, автор бестселлера «Караваль» «Новое эпическое фэнтези. Захватывающие повороты сюжета, суровая целеустремленная героиня… „Золоченые“ – ослепительный и мощный дебют». – Элизабет Лим, автор бестселлера «Сплетая рассвет» «Грозные героини и продуманная феминистская мифология – вот что отличает дебютную фантастическую трилогию Форны, вдохновленную Западной Африкой. Активное действие делает повествование очень динамичным. Продуманный сюжет дает читателям повод задуматься над острой социальной повесткой: ведь в романе описано множество способов, которыми общество загоняет женщин в клетку и превращает их в товар». – Publishers Weekly «Рынок переполнен женским янг-эдалт фэнтези, но своим дебютом Намина Форна привносит в этот жанр свой свежий взгляд… Динамика действия подкрепляется впечатляющей историей сестринства, сила которого – в настоящей женской дружбе и сотрудничестве». – The Guardian

3

Когда я проснулась, вокруг было темно и странно тихо. Шум и толпы деревенской площади исчезли, сменившись тенями, холодом и тишиной. Где я? Озираюсь, понимаю, что это какой-то подвал, вдоль каменных стен высятся аккуратные ряды бочонков с маслом. Пытаюсь пошевелиться, встать, но что-то мешает — грубые железные кандалы, одни на ногах, другие на запястьях. Дергаюсь, выворачиваюсь, дышать становится все труднее, но кандалы неумолимы. Они вбиты в стену позади меня. В горле застревает крик.

— Очнулась, — прорывается сквозь панику голос Ионаса.

Он стоит в темноте, разглядывая меня с холодной пристальностью, которой обычно удостаивает нищих и прокаженных. Выражение его лица настолько сурово, что я испуганно шарахаюсь назад.

— Ионас, — хрипло зову я, пытаясь вырваться из оков. — Что происходит? Почему я здесь?

Он кривит губы в отвращении.

— Ты меня видишь? — спрашивает Ионас и добавляет, как бы сам себе: — Ну, конечно же.

— Я не понимаю, — говорю я и сажусь. — Почему я здесь? Почему меня приковали?

Ионас зажигает факел. Яркость света настолько меня ослепляет, что приходится прикрыть ладонью глаза.

— Ты видишь меня в полной темноте и еще смеешь спрашивать, почему ты здесь?

— Я не понимаю, — повторяю я. — В голове все смешалось.

— Как ты можешь не помнить…

— Не говори с этим! — обрывает Ионаса холодный голос.

Из угла поднимается отец, лицо его сурово. Прежде скрытый колонной, он все это время был здесь, и теперь я его вижу, несмотря на окутывающий угол мрак. Почему я его вижу так ясно? Ионас зажег всего один факел. Укол страха пронзает нутро, я вспоминаю слова Ионаса: «Ты видишь меня в полной темноте»…

Отец коротко кивает Ионасу:

— Позови остальных.

Тот спешит вверх по лестнице, оставляя отца, похожего на призрак, в полной темноте. Он приближается, и его глаза горят странным чувством. Гнев? Отвращение?

— Отец! — шепчу я, но он не отвечает и, присаживаясь передо мной на корточки, скользит взглядом по мне, пока не останавливается на животе. В платье рваная дыра, видна гладкая кожа. Я смущенно прикрываюсь, но что-то, видимо, не так.

Что я забыла?..

— Даже шрама нет, — замечает отец странным, отрешенным тоном.

Он что-то сжимает в руке… мамин кулон.

Должно быть, снял с моей шеи, пока я спала.

По моей щеке скатывается слеза.

— Отец! — хриплю я. — Отец, что же это? Почему я здесь?

Тянусь к нему, но замираю. Он суров, неприступен. В нем будто на медленном огне кипит отвращение. Почему он не отвечает? Почему не смотрит мне в глаза? Я бы все отдала, чтобы он меня обнял, сказал, что я совсем зря так испугалась, его милая глупенькая девочка.

Отец ничего этого не делает, лишь смотрит наконец мне в лицо с этим ужасным, отрешенным отвращением.

— Лучше бы ты просто умерла, — выплевывает он.

И тогда я вспоминаю.

Ритуал Чистоты, приближение главного смертовизга — какими холодными были эти черные глаза, когда мы встретились взглядом. Слезы уже всерьез льются по щекам, когда я вспоминаю джату и деревенских мужчин с оружием. Кровь на снегу. Отец в опасности. А потом голос, рвущийся с моих же губ… ужасный, нечеловеческий голос… и сразу же взгляд отца, с которым он приказал Ионасу пронзить меня мечом. Взгляд, который я поняла лишь тогда, когда увидела сочащуюся из живота золотистую кровь.

— Нет… — шепчу я, сотрясаясь в рыданиях.

Я почти наяву чувствую, как погружается в плоть зазубренный клинок, как меня окутывает тьма. Я раскачиваюсь взад-вперед, погруженная в ужас так глубоко, что почти не замечаю гулкие шаги по ступеням, не вижу приближающиеся силуэты. Лишь спустя несколько минут я поднимаю глаза и понимаю, что надо мной старейшина Дуркас увлеченно читает Безграничные Мудрости, а подле него молча стоят забинтованный Олам и другие. Здесь их всего пятеро. Гадаю, где же остальные, и в сознании вспыхивает образ — спины двух старейшин ломаются под ударами когтей смертовизга, — заставляя желудок сжаться.

Сгибаюсь пополам, на языке едкий привкус рвоты. Старейшина Дуркас выходит вперед, его глаза полны отвращения.

— Подумать только, какую тварь мы пригрели.

От его слов тошнота встает у меня в горле комом. Бросаюсь на колени, тяну руки.

— Старейшина Дуркас! — умоляю я. — Пожалуйста, это ошибка! Я не нечиста! Нет, нет!

Меня захлестывает вина, страшное напоминание: как покалывало кожу, когда явились смертовизги, как они ушли только потому, что я так велела.

Я им приказала.

Старейшина Дуркас, не обращая на меня внимания, поворачивается к мужчинам:

— Кто очистит эту тварь, избавит нашу деревню от ее греха?

Его слова приводят меня в ужас. Снова молю:

— Прошу, старейшина Дуркас, пожалуйста!

Но тот не отвечает, только поворачивается к отцу, который смотрит на меня. И в его глазах… неуверенность.

— Помни, это не твоя дочь, — говорит ему старейшина Дуркас. — Пусть она выглядит человеком, это демон, который в нее вселился, — демон, что призвал смертовизгов на наш порог и убивал наши семьи.

Призвал смертовизгов? Слова рвутся наружу сами собой так, что я ими давлюсь.

— Я не звала! Я не звала смертовизгов!

Однако ты заставила их уйти… напоминание змеей проскальзывает в мысли, но я гоню его прочь.

Старейшина Дуркас пропускает мои крики мимо ушей, он говорит с отцом.

— Ты принес ее нечистоту в нашу деревню. Очистить ее — твой долг.

К моему ужасу, отец мрачно кивает, делает шаг вперед и протягивает руку. Ионас вкладывает в его ладонь меч.

Когда клинок блестит, поймав луч тусклого света, мой страх достигает предела. Я отчаянно вжимаюсь в стену.

— Отец, нет! Прошу, не надо!

Но отец не обращает на мои мольбы никакого внимания, он приближается, пока не утыкает кончик меча мне в горло. Холодный, леденяще холодный… Я поднимаю взгляд на отца, пытаясь увидеть хоть намек на человека, который когда-то носил меня на плечах и оставлял для меня порции молока, где больше всего сливок, ведь знал, как я их люблю.

— Отец, пожалуйста, не надо! — По моим щекам текут слезы. — Я твоя дочь. Я — Дека, твоя Дека, помнишь?

На мгновение в его глазах что-то вспыхивает. Сожаление…

— Очисти ее, или за тобой и всей твоей семьей придут джату, — шипит старейшина Дуркас.

Отец закрывает глаза. Сжимает губы в жесткую, суровую линию.

— Я очищаю тебя во имя Ойомо, — провозглашает он, поднимая меч.

— Отец, нет!..

Клинок рассекает мне шею.

* * *

Я — демон.

Я понимаю это, как только открываю глаза. Я по-прежнему прикована к стене подвала, но мое тело снова невредимо. На коже нет ни единого шрама, ни изъяна — даже там, где отец меня обезглавил. Касаюсь шеи, чувствую под пальцами шелковистую гладкость, и из груди рвется всхлип. Исчезли даже детские шрамы.

Торопливо встаю на колени, склоняю голову в молитве.

«Прошу, не покидай меня, Безграничный Отец, — умоляю я. — Прошу, очисти меня от всякого зла, что мной овладело. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…»

— Он не услышит твоих молитв, — говорит из угла старейшина Олам. Похоже, теперь его черед меня стеречь. В отличие от остальных, он делает это скорее с восхищением, нежели с омерзением. — Он уже дважды изгнал тебя из своего Заземья.

Его слова пронзают мое сердце, подобно стреле.

— Потому что я демон, — шепчу я с едкой горечью страха и отвращения на языке.

— Именно. — Старейшина Олам не утруждает себя приукрашиванием ответа.

Ему и не нужно. Что за проклятое существо не умирает от обезглавливания? Даже смертовизг падет, если ему отделить голову от тела. Закрываю глаза, чтобы спрятаться от воспоминаний, стараюсь с выдохом изгнать из тела нарастающую панику.

— Где отец?

Старейшина пожимает плечами.

— Слег.

Что-то в его голосе заставляет меня напрячься.

— Когда?

— Пять дней тому назад, когда жилы твоей шеи протянулись обратно к телу и приросли.

К горлу снова подкатывает тошнота, и меня громко выворачивает наизнанку. В желудке, правда, мало что осталось, кроме воды и желчи. Как только приступ сходит на нет, я вытираю губы, мысленно отбрасывая бешено мечущиеся мысли и едкую вину.

Все эти годы отец терпел насмешки и жизнь изгоя — ради меня. Ради надежды, что однажды я пройду Ритуал и докажу всем, что мое место здесь, в деревне. Но я именно та, кем они меня называли, только хуже… много хуже. И вот что я теперь наделала.

Старейшина Олам продолжает за мной наблюдать.

— Твоя подруга Эльфрида чиста, ежели тебе интересно, — говорит он. — Тем не менее мы за ней приглядываем. Она провела с тобой немало времени. Никогда не знаешь, как подобные связи способны запятнать человека.

Его слова прожигают меня насквозь.

— Она невиновна, — шепчу я, ужаснувшись. Это я одна слышала смертовизгов. Это я ими повелевала… — Эльфрида здесь ни при чем.

Старейшина Олам пожимает плечами.

— Быть может. Полагаю, время покажет…

Его бессердечность раздирает мне душу, но я не могу над этим задумываться.

— Мой отец, — напоминаю я старейшине, — как его состояние?

Олам вновь равнодушно пожимает плечами.

— Долго не проживет. Если ты останешься бессмертной, — многозначительно добавляет он.

Я вздрагиваю, стыд и вина скручивают мои внутренности в тугой узел. Теперь я понимаю, почему здесь старейшина Олам, почему остальные сделали так, чтобы он занял место моего отца. Он умело заставляет людей принять его точку зрения. До того, как стать главой деревни, он был очень успешным торговцем. И он ухитрялся внушать покупателям желание приобрести ровно то, что ему было необходимо.

Ему не нужно проделывать то же самое со мной. Я опускаю взгляд на свои вены, желудок сжимается, когда я вижу их мерцание, сияющее внутри них золото, демоническую сущность, которая навсегда отмечает меня нечистой. Я хочу их вырвать, вгрызться так глубоко, чтобы их опустошить.

Внезапно я подумала о жителях деревни, что сидят по домам, как по норам, о больном отце, прикованном к постели. Даже об Эльфриде. Теперь я отчетливо помню страх в ее глазах. Отвращение. Что случится, если демон во мне вновь восстанет? Если решит наброситься? Напасть на деревню? Призвать еще смертовизгов?

Все эти разбросанные на снегу мертвые тела…

Мое дыхание сбивается, я пытаюсь его восстановить и отдаться на милость Ойомо. Старейшина Дуркас говорил, что оно повсюду, стоит только к нему потянуться — стоит только подчиниться Его воле.

И я подчинюсь. Сделаю все, чтобы смыть с себя скверну, грех.

Поднимаю глаза на старейшину Олама.

— Убей, — шепчу я, и по щекам катятся слезы. — Ты должен знать как. Я — кощунство в глазах Ойомо. Я — мерзость.

На губах старейшины играет мрачная улыбка. Победа.

— Говорят, душу очищает огонь, — бормочет он, снимая со стены факел и многозначительно глядя в пламя.

Из моей груди рвется новый крик, но я его сглатываю. Все будет хорошо, говорю я себе. Мне всего лишь нужно подчиниться, покориться огню, и, возможно, тогда Ойомо простит мне мою нечистоту.

И одновременно я понимаю: это ложь. Огонь меня не убьет. Пожалуй, ничто не сможет. И даже тогда я должна продолжать попытки — покоряться и терпеть боль, пока Ойомо снова не проявит ко мне благосклонность. Или Он не дарует мне милосердную смерть.

* * *

Цок. Цок. Цок.

По ушам бьет резкий, настойчивый стук.

Когда я с трудом открываю глаза, передо мной сидит женщина, маленькая и хрупкая, с головы до ног закутанная в темные одежды. Что еще странней, на ее руках белые, похожие на кости, железные перчатки. На их кончиках — заостренные когти, они тускло светятся в темноте подвала. Словно у женщины призрачно-белые руки. Белорукая… Наверное, я так и стану ее называть.

Заметив мой взгляд, Белорукая перестает барабанить пальцами. Из-под капюшона поблескивает деревянная полумаска, жуткий скорчившийся демон, разинувший в реве пасть. Я моргаю. На какой-то миг я было подумала, что это боевая маска, но такие носят лишь мужчины. Может, она снится мне в кошмарном сне? Или у меня просто горячка? Пожалуйста, пусть это будет просто сон. Пожалуйста, хватит боли… хватит крови.

Золотых рек, струящихся по полу…

Крошечные кинжалы впиваются мне в подбородок и шею.

— Нет, нет, ты не оставишь меня без внимания, алаки, — произносит Белорукая мелодичным голосом с сильным акцентом.

Я, задыхаясь, вырываюсь из ее перчаток. Это не сон, она действительно здесь! От ее плаща исходит аромат льда и елей, прогоняя вездесущую вонь горящей плоти, тающего жира, обугленных костей. Когда я глубоко вдыхаю, смакуя запах, Белорукая резко припадает к полу, впивается мне в глаза взглядом. Меня охватывает страх.

Ее глаза темные… очень, очень темные. В последний раз я видела такие у смертовизга, но у него не было белков.

Белорукая — человек. И это ужасно.

— Очнулась. Хорошо, — бормочет она. — В сознании?

Я мигаю в ответ.

Белорукая так резко дает мне затрещину, что от удара дергается голова. Потрясенная, я касаюсь щеки, но женщина опять хватает меня когтями за подбородок.

— Ты сейчас, — цедит она по слогам, — в сознании, алаки?

И вновь это слово. А-ла-ки. Я произношу его про себя, сосредотачиваясь на странных, отталкивающих звуках, и сажусь.

— Да, — сипло отвечаю я, облизывая губы.

Мой голос — оголенный нерв, мой язык — суше, чем дно нашего озера в середине лета. Я не разговаривала несколько дней… или уже минули недели? Месяцы? Сколько я уже здесь? Мои воспоминания сливаются в оргию крови и ужаса — золота, мерцающего на камнях пола, когда меч разрубает мышцы, сухожилия, что сползаются, срастаются воедино…

Старейшины выносят ведра, в глазах горит жажда наживы. Они собираются снова меня расчленить, разорвать на части, дабы собрать текущее в моих венах золото. С губ рвется крик, пронзительный, полный смятения, он смешивается с моими молитвами. Пожалуйста, прости меня. Я не хотела грешить. Я не знала о скверне в моей крови. Пожалуйста, прости.

Ледяная сладость ножа, рассекающего мне язык…

Белорукая щелкает когтями.

— Но-но, не теряй сознание.

Она роется в складках плаща, извлекает маленький стеклянный флакон, взмахивает им у меня под носом.

Едкий запах обжигает ноздри, я резко выпрямляюсь, бешено моргая, и воспоминания разбегаются обратно по своим потаенным уголкам. Белорукая снова придвигается с флакончиком, но я быстро отворачиваюсь.

— Я не сплю, не сплю, — хрипло шепчу я.

— Хорошо, — говорит Белорукая. — Не люблю, когда меня игнорируют алаки.

— Алаки? — переспрашиваю я.

— Никчемные, нежеланные. Так называют тебе подобных. — Белорукая пристально на меня смотрит. Почти чувствую, как под капюшоном она хмурится. — Ты не знаешь, кто ты такая?

Я с трудом понимаю, что она говорит.

— Я нечистая. — Перед моими глазами утекают реки золотой крови.

В ее глазах — блестит веселье.

— Несомненно, однако это не полностью объясняет твою суть.

Что-то шевелится в моей душе, глухой отголосок, почти любопытство.

— Мою суть? И что значит «мне подобных»?

Она имеет в виду других нечистых девушек, которые здесь погибли?

Всплывают новые воспоминания — нетерпеливый шепот в темноте.

Почему она не умирает?

Они всегда умирают во второй или третий раз. Обезглавливание, сожжение, утопление. Всегда одно из трех.

Эта девка противоестественна.

Противоестественна…

— Сделаешь верный выбор — и я расскажу.

Голос Белорукой резко возвращает меня в действительность.

— Выбор?.. — Голова раскалывается, очень хочется спать.

Я закрываю глаза, но Белорукая достает что-то из кармана. Печать из чистого золота, с кругом обсидианов посередине одной стороны и старым Отеранским знаком на другой. Впервые вижу печать так близко, их носят лишь чиновники, а они в Ирфуте — редкие гости. Есть что-то странное в круге из камней. Прищуриваюсь, чтобы силуэт стал более четким.

Звезды. Камни в форме звезд.

— Ансефа, — отвечает на мой невысказанный вопрос Белорукая, указывая на символ. — Это приглашение.

Я в замешательстве сдвигаю брови.

— Приглашение для чего?

— Для тебя, Нечистая. Император Гизо пожелал создать армию из тебе подобных. Он приглашает вступить в ее ряды и защищать нашу горячо любимую Отеру от тех, кто противится ее воле.

Белорукая развязывает маску, и я в тревоге отшатываюсь. Это что же, уловка? Диковинная проверка? Женщины никогда не снимают маску перед незнакомцами, только перед членами семьи или самыми дорогими друзьями. Закрываю глаза, боясь того, что под ней увижу. Белорукая весело смеется.

— Взгляни на меня.

Я лишь крепче жмурюсь.

— Взгляни. — Теперь в приказе звучит сталь.

И я смотрю.

Я еще никогда не встречала женщины прекрасней, и моя челюсть отвисает от удивления. Белорукая небольшого роста, у нее короткие, туго завитые волосы и сияющая, гладкая кожа иссиня-черного цвета, как ночь в разгар лета. Но больше всего поражают глаза, черные и бездонные, словно она видела худшие проявления человечества и выжила, чтобы рассмеяться им в лицо.

Я думала, что снесла тяжелые пытки, но что-то подсказывало, что Белорукая не только их вытерпела, но почерпнула из боли силу.

Она чудовищна… содрогаюсь от осознания этого. Вот почему Безграничные Мудрости предостерегают, что нельзя говорить с женщинами без маски, нельзя даже смотреть в их сторону.

Под ней может скрываться демон.

Белорукая придвигается ближе.

— А теперь ответь-ка мне — что ты решила? В конце концов, у тебя есть лишь два пути: остаться здесь, и пусть старейшины все отворяют тебе кровь, прикрываясь Правом казни, или же отправиться со мной в столицу и пробиться в жизни так, что даже эти жадные ублюдки не смогут над тобой насмехаться.

— Я нечиста, — медленно произношу я, заталкивая поглубже тщетную надежду, что воспряну от слов Белорукой. Мою скверну ничто не изменит.

Ойомо, ниспошли мне благодать. Ойомо, отпусти мне мои грехи. Ойомо, прошу, даруй забвение.

Отворачиваюсь, но острые перчатки немедленно впиваются мне в кожу. Белорукая заставляет меня встретиться с ней взглядом.

— Ты можешь решить свою судьбу, алаки, это выбор, которого никто не давал твоим предшественницам. — Ее тон довольно приятен, однако в нем кроется чистая сталь. — Однако, если ты и правда хочешь, чтобы Право казни привели в исполнение…

— Право казни?

Белорукая упомянула его уже второй раз.

— Алаки не должна остаться в живых, а также ни один из тех, кто ей пособляет, — цитирует она, словно читая со свитка. — Точные слова из Права казни для вашего рода — слова, что вынуждают каждую девушку Отеры неизбежно проходить Ритуал Чистоты, дабы обнаружить всех тебе подобных и без промедления казнить.

Земля уходит из-под моих ног. Дабы обнаружить всех тебе подобных и казнить… Старейшины все это время знали, кто я такая, они просто ждали Ритуала, чтобы наконец оборвать мою жизнь…

— Слушай внимательно, алаки, — говорит Белорукая, действуя столь стремительно, что я ощутила боль в груди лишь после того, как когти перчатки уже вспороли кожу.

Меня пробирает дрожь: я опускаю взгляд и вижу порез ровно в том же месте, где сделал бы его старейшина Дуркас на моем Ритуале Чистоты.

Золото уже сочится наружу, пятная меня своим злом. Я дергаюсь в сторону, прикрывая рану, но Белорукая растирает каплю меж пальцев.

— Про́клятое золото.

Она протягивает их, испачканные позолотой, ко мне. Я смотрю на них, словно зачарованная, оцепеневшая от страха.

Проклятое золото?

Такие гадкие слова…

— Именно оно говорит, что ты не человек, ты демон.

От слез щиплет глаза, от смеси ужаса и тщетного унижения. Белорукой не нужно мне напоминать, кто я есть. Я знаю, что я демон, мерзкий и нечистый, достойный лишь презрения в глазах Ойомо. Сколько бы я ни умоляла, сколько бы безоговорочно ни подчинялась, Он никогда меня не слушает, Он меня даже не слышит.

Почему ты меня не слышишь?

Я буду стараться сильнее, я не буду кричать, даже если они снова меня расчленят, взрезая ножами жир, прорубая кость и…

Белорукая хватает меня за подбородок, глубоко впиваясь когтями, и мои мысли снова замирают.

— И оно же делает тебя ценным товаром. — Она поднимается на ноги. — Смертовизги начали мигрировать, южные границы уже преодолены. Тамошние джату не смогут долго сдерживать натиск. Каждый день эти… существа подбираются к империи все ближе и ближе. Когда они нас разгромят и уничтожат — это лишь вопрос времени.

Содрогаюсь от воспоминаний, от хищного взгляда предводителей смертовизгов.

— А при чем тут я?

Белорукая изящно пожимает плечами.

— А кто лучше справится с чудовищем, чем другое чудовище?

Снова накатывает стыд, слезы жарче жгут мне глаза. Я не могу даже смотреть на Белорукую, а она продолжает:

— Сколько раз ты умирала? Семь, восемь…

— Девять, — устало поправляю я.

Обезглавливание, сожжение, утопление, повешение, отравление, побивание камнями, потрошение, кровопускание, расчленение…

Несколько расчленений.

Старейшины выносят ведра, в их глазах вновь горит жажда наживы.

«Продадим его в Норгораде. Знаю там торговца, который прилично заплатит…»

— Девять раз. — Голос Белорукой вырывает меня из бурного водоворота воспоминаний. — Ты умирала и всякий раз возрождалась. Значит, тебя уже достаточно испытали. Ты идеально подходишь для нужд императора.

— Ему нужны демоны?

— Нет, ему нужны воины. Целая армия нечистых, сражающихся во славу Единого царства.

Я распахиваю глаза. Таких, как я, хватит на целую армию? Ну конечно. Все эти сестры и дальние кузины, которых все эти годы забирали…

Белорукая смотрит на меня сверху вниз.

— Раз в сто лет смертовизги уходят в первобытное гнездовье, место, откуда они все родом. В этом году начинается новый цикл, император Гизо решил, что лучшего времени для удара не найти. Ровно через восемь месяцев, когда все смертовизги соберутся в гнездовье, туда хлынут его армии, уничтожат их проклятый дом. Мы сотрем их с лица Отеры. — Взгляд Белорукой пригвождает меня к месту. — Твой род возглавит атаку.

Мой род… От дурного предчувствия по спине пробегают мурашки, смешиваясь с острым уколом разочарования. Я уж было надеялась, что Белорукая тоже алаки. Заставляю себя устремить взгляд ей в глаза.

— Даже если это правда, зачем мне соглашаться? — хриплю я. — Что я получу, кроме вечности мучительных смертей на поле боя?

— Свободу от этого балагана. — Она обводит ладонью подвал. — Пока ты корчишься тут в муках, старейшины продают твое золото всякому, кто больше заплатит, чтобы благородные кланы делали себе красивые безделушки. За счет твоих страданий они набивают кошельки, паразиты, что в буквальном смысле сосут твою кровь.

К горлу подкатывает тошнота, я с трудом сглатываю. Я знаю, что делают старейшины, я знаю, что они расчленяют меня ради золота. Но я должна подчиняться, должна заплатить за свою нечистоту.

Да простит меня Ойомо, он дарует мне…

— Отпущение грехов. — Сердце чуть не останавливается, когда Белорукая произносит это слово. — Вот что еще ты получишь.

И сердце замирает. Тишина так давит, что я с трудом слышу, как Белорукая продолжает:

— Сражайся во имя Отеры на протяжении двадцати лет, и ты получишь отпущение грехов, твоя демоническая природа очистится. Ты снова будешь чиста.

— Чиста? — шепчу я, все мысли исчезают, вытесненные этими невероятными словами: чиста, отпущение грехов. Снова человек, точно такая же, как все остальные…

Больше никакого покалывания.

Смотрю в потолок, глаза печет от слез.

Ты слышал. Все это время ты слышал. Ты все-таки меня слышал.

Едва замечаю, как Белорукая кивает:

— Да, жрецы императора это могут.

Теперь в голове проносится столько мыслей, столько чувств — облечение, радость, — что я едва держусь, чтобы не запрыгать на месте. И вспоминаю:

— А как же старейшины? А мой отец?

Белорукая пожимает плечами.

— А что они? Я — посланница самого императора Гизо. Живое воплощение его воли. Пойти против меня — значит пойти против Отеры.

Снова накатывает облегчение, за ним по пятам — решимость. Я могу стать чистой. Я могу найти место, где меня примут, впервые стать частью чего-то. У меня может быть будущее — нормальная жизнь, нормальная смерть…

Он наконец впустит меня к себе в Заземье.

— Ложка дегтя, алаки, — прерывает водоворот мыслей голос Белорукой. — Твое обучение будет в десять раз жестче, нежели у обычных солдат.

Когда я в тревоге съеживаюсь, она пожимает плечами.

— Ты — про́клятый демон, презренная мерзость в глазах Ойомо, и относиться к тебе будут соответственно. — Когда я пристыженно опускаю глаза, Белорукая добавляет: — Однако сомневаюсь, что на тренировках ты столкнешься с чем-то, что хотя бы приблизится к уже пережитому здесь.

Она подается вперед, в ее глазах любопытство. Она небрежно держит печать в пальцах. Приглашение. Предупреждение.

— Ну что, решила?

Решила? Что тут вообще спрашивать? Все эти дни я молилась, подчинялась в надежде найти свое место… и вот же он, ответ, который я так искала. Я смотрю на Белорукую, и в моих глазах уверенность.

Я принимаю печать.

— Да, — говорю я, — решила. Я согласна — при одном условии.

На губах Белорукой появляется веселая улыбка.

— Так-так?

— Пусть моему отцу скажут, что я мертва.