Золоченые

Намина Форна, 2023

Многообещающая новинка! Намина Форна – это Тони Моррисон в жанре Young-Adult! По ее венам течет проклятое золото. Ее зовут мерзким словом «нечистая». Родной отец отрекся от нее. Ей дали выбор: медленно умирать или сражаться плечом к плечу с такими, как она. Их называют алаки. Они практически бессмертны. И созданы, чтобы уничтожить угрозу для империи. Вдали от родной деревни, в самом сердце столицы-крепости, ей предстоит узнать, какие тайны скрывают эти стены – и что сокрыто в ней самой. Кто она? Изгой или героиня? Дева или демон? Отзывы с Amazon: «Потрясающий дебют. В „Золоченых“ переосмысляется идея сестринства. Книга, которая вдохновляет и дарит надежду». – Стефани Гарбер, автор бестселлера «Караваль» «Новое эпическое фэнтези. Захватывающие повороты сюжета, суровая целеустремленная героиня… „Золоченые“ – ослепительный и мощный дебют». – Элизабет Лим, автор бестселлера «Сплетая рассвет» «Грозные героини и продуманная феминистская мифология – вот что отличает дебютную фантастическую трилогию Форны, вдохновленную Западной Африкой. Активное действие делает повествование очень динамичным. Продуманный сюжет дает читателям повод задуматься над острой социальной повесткой: ведь в романе описано множество способов, которыми общество загоняет женщин в клетку и превращает их в товар». – Publishers Weekly «Рынок переполнен женским янг-эдалт фэнтези, но своим дебютом Намина Форна привносит в этот жанр свой свежий взгляд… Динамика действия подкрепляется впечатляющей историей сестринства, сила которого – в настоящей женской дружбе и сотрудничестве». – The Guardian

4

В результате старейшина Дуркас даже не спорит с Белорукой о моей судьбе. Женщина лишь многозначительно вскинула бровь — и я освобождена от оков и одета с такой скоростью, будто сами гончие Заземья, восстав, кусали старейшин за пятки. Пусть старейшинам совсем не хочется терять богатство, которое я приношу, они все же не смеют пойти против посланницы императора.

Когда меня ведут к ступеням храма, царит ночь и густая темнота — луна едва освещает заснеженную землю. Порыв ледяного ветра ударяет в лицо, вызывая слезы. Он причинил бы куда меньше боли, будь на мне маска, но я нечистая женщина. Теперь я никогда не смогу носить маску.

Мысль должна наполнить меня отчаянием, но во мне звенит благодарность. Произошло чудо, на которое я даже не надеялась, — меня освободили из подвала. Я и не думала, что вновь почувствую дыхание ветра, увижу небо. Все происходящее будто сон, чудесный и блаженный, который я вижу всякий раз, когда умираю, и моя кожа наливается тем же золотистым блеском, что и…

— Возьми, — щерится старейшина Дуркас, суя мне в руки что-то грубое и тяжелое. — Подношение для скакунов посланницы.

Я опускаю взгляд и с удивлением вижу холщовый мешок, полный сочных красных зимних яблок. Давлюсь всхлипом. Зимние яблоки собирают лишь в самый разгар холодного времени года. Если эти, в мешке, и в самом деле так свежи, какими кажутся… значит, я была заперта в подвале целых два месяца, может, даже дольше.

Меня сотрясают рыдания, одно мучительней другого.

Старейшина Дуркас кривит губы в ухмылке.

— Жди здесь, — рычит он и уходит к повозке Белорукой, маленькой, деревянной и хлипкой, с крошечными окошками по бокам и единственной дверцей сзади.

В повозку запряжены два крупных существа. Они выглядят почти как лошади, но в них есть что-то странное.

Пока я удивленно моргаю, пытаясь разглядеть их сквозь слезы, старейшина Дуркас зовет Белорукую:

— Я привел демона, как приказано.

Демон. Неужели это и правда моя суть? Я уже должна была свыкнуться, но стыд заставляет меня сгорбиться, и я кутаюсь в плащ. А потом Белорукая направляет повозку ближе к ступеням, и я наконец вижу запряженных существ достаточно хорошо. Из лошадиной нижней половины тела растет человеческая грудная клетка, а вместо копыт у них когти хищной птицы.

Из моих легких вышибает весь воздух.

Это вовсе никакие не кони, они — эквусы, повелители лошадей. Мама часто мне о них рассказывала — как они бегают по пустыне на этих своих когтях, пасут лошадей и верблюдов. По удаленным горам севера тоже бродят подобные существа, более крупные и покрытые гораздо более густым мехом. Смотрится странно, но лоснящиеся белые тела этих эквусов одеты в тяжелые плащи, на когтистых ногах — меховые сапоги. Для таких созданий здесь, в северных провинциях, наверняка слишком холодно.

Тот, что покрупнее, видит, как я уставилась на них, и на ходу толкает локтем другого.

— Смотри, смотри, Масай́ ма, там человечек, ее можно съесть, — говорит он.

В девственно-белой гриве темнеет прядь черных волос, а его нос такой плоский, что напоминает звериный.

— Выглядит аппетитно, Бра́йма, — отвечает с улыбкой тот, что поменьше, белый от головы до хвоста, с большими нежно-карими глазами. — Разделим ее пополам?

Я испуганно отшатываюсь, но Белорукая успокаивает меня с веселой усмешкой.

— Не волнуйся, алаки, Брайма и Масайма — травоядные. Они едят только траву… и яблоки, — добавляет она многозначительно.

Растерянно мигаю, затем поспешно достаю из мешка два яблока.

— Ох, вот, это вам. — Подхожу ближе и медленно, осторожно протягиваю их нависающим надо мной эквусам.

Жадные длинные пальцы тут же выхватывают угощение у меня из рук.

— М-м-м, зимние яблочки! — восклицает Брайма, вгрызаясь в мякоть.

Неожиданно он совсем не кажется опасным — теперь он скорее похож на щенка-переростка, который просто поиграл в грозного пса.

Он — старший из близнецов, осознаю я, ведь, за исключением черной пряди и небольшой разницы в размерах, они как две капли воды похожи, оба прекрасны в неземном, потустороннем смысле, несмотря на мощное телосложение.

Белорукая с нежностью качает головой.

— Веди-ка себя повежливей, Брайма, — упрекает она эквуса. — Дека — наша попутчица.

Пока я хмурюсь из-за такого странного описания ситуации, Белорукая поворачивается к старейшинам:

— Ну и чего вы ждете? Поторапливайтесь.

Старейшины быстро выполняют что велено. В крытую повозку ложатся теплая одежда, несколько свертков с едой и фляг с водой. Все это занимает считаные минуты, а затем Белорукая помогает мне забраться внутрь и захлопывает дверцу.

К моему удивлению, среди мехов уже кто-то сидит: девушка моего возраста, с пухленькой фигурой, со столь типичными для северных провинций голубыми глазами и светлыми волосами. Она мне радостно улыбается из-под целого моря мехов, и у меня вдруг покалывает кожу, но совсем иначе, чем когда я впервые ощутила смертовизгов. Это почти как… узнавание.

Может ли она быть такой же, как я? Тоже алаки?

— Привет, — произносит она и дружелюбно машет рукой.

Она напоминает мне Эльфриду, застенчивая и пылкая одновременно. Только акцент другой, с плавными перекатами вверх-вниз, как говорят в самых отдаленных северных деревнях так высоко в горах, что добираться до них можно целыми неделями.

Я так ошеломлена, обнаружив другую девушку, что не сразу слышу звон. Подняв глаза, вижу, как к повозке приближается старейшина Дуркас — а в его руках кандалы. Белорукая уже сидит за вожжами, она бесстрастно наблюдает, как он с отвращением кивает в мою сторону.

— Эта — неправильная даже для алаки, — ядовито произносит старейшина. — Отказывается помирать, сколько ни убивай. Лучше приковать ее подальше от другой, пока дурная кровь не растеклась дальше.

Вздрагиваю от этих слов, меня охватывает стыд, но выражение лица Белорукой становится холодней ветра, что завывает вокруг.

— Я не боюсь маленьких девочек, равно как не нуждаюсь в кандалах, чтобы их подчинять, — говорит она, и каждый звук сочится льдом. — А сейчас прошу извинить.

Белорукая щелкает вожжами.

И вот так просто я покидаю дом, о котором ничего не знаю.

Старейшина смотрит нам вслед с леденящей ненавистью в глазах. Теперь, когда меня нет, кому он будет пускать кровь ради золота?

Когда мы проезжаем последние дома на окраине Ир-фута, Белорукая кивает в сторону девушки:

— Дека, это твоя спутница в нашем путешествии, Бритта. Она тоже направляется в столицу.

— Привет, — повторяет Бритта.

Удивительно, она будто совсем меня не боится, даже после слов старейшины Дуркаса. Но, с другой стороны, она ведь тоже алаки.

Заставляю себя коротко и застенчиво кивнуть.

— Добрый вечер, — бормочу я.

— Бритта расскажет тебе больше о подобных вам, — говорит Белорукая. — Она должна знать. Она такая же, как ты. Ну, почти.

Осторожно изучаю Бритту краешком глаза. Она ловит мой взгляд и снова весело улыбается. Никто еще так много мне не улыбался, кроме родителей и Эльфриды. Борюсь с желанием стыдливо опустить голову.

— Так ты новенькая в этих делах с алаки, — шепчет Бритта заговорщически.

— Только сегодня впервые услышала это слово, — бормочу я, не поднимая взгляда.

Бритта горячо кивает.

— А я и сама-то ни сном ни духом, пока вместе с месячными кровями не полилось проклятое золото. Па чуть не преставился, когда ма показала это ему. Но они обо мне позаботились, позвали ее. — Бритта головой показывает на Белорукую. — А она приехала и забрала меня недели две назад. Кажись, мне еще повезло.

Когда я в замешательстве поднимаю на нее взгляд, она объясняет:

— Раньше почти всех девчонок с ходу казнили в храмах, а их родню наказывали, чтоб те и рта не раскрывали. Теперь всех посылают в столицу. Начали даже брать младших, кто еще не прошел Ритуал. Только заподозрят — сразу пырнут, и все.

Презренны девы, кто покрыт отметинами или шрамами, кто ранен или истекает кровью… слова Безграничных Мудростей проносятся у меня в голове, и я почти смеюсь над их иронией, бесчестием. Теперь я понимаю, почему до Ритуала девушкам нельзя раниться. Это для того, чтобы нечистые, вроде меня, ни о чем не узнали и не задавали никаких вопросов, пока не станет слишком поздно.

Бритта смотрит на меня, в ее глазах жалость.

— Жуть, наверно, что творили с тобой те ублюдки. Мне так жаль.

Поток воспоминаний накатывает столь внезапно и стремительно, что я вся дрожу от их силы. Подвал… золото… к голове приливает кровь, перед глазами пляшут мушки. Я зажмуриваюсь, проваливаясь в темноту.

— Эй, все хорошо? — беспокоится Бритта.

Я медленно киваю:

— Да, — затем прочищаю горло, пытаюсь сменить тему: — Так что же Белорукая рассказала тебе о нашем роде?

Бритта вскидывает брови.

— Белорукая? Это так ее звать? — изумляется она столь неожиданно, столь искренне, что я улыбаюсь и качаю головой.

— Я не знаю ее настоящего имени. Просто назвала так из-за перчаток.

Бритта кивает, быстро сообразив. Спрашивать имена посланников императора напрямую — к беде. А, как говорится, беду в дом приглашать не стоит.

Снова забрасываю удочку.

— Так кто же я такая? Кто мы? Белорукая так ничего и не объяснила.

— Демоны, — отвечает Бритта, и это слово осколком льда пронзает мне сердце. — Ну, или их потомки, худо-бедно. — Она наклоняется ближе и, широко распахнув глаза, шепчет: — Она говорит, что мы потомки Золоченых.

— Золоченых? — повторяю я, и меня охватывает тревога.

Я знаю, кто они такие… все в Отере знают. Четыре древних демона, что веками охотились на людей, разрушали одно королевство за другим, пока все оставшиеся наконец не объединились для защиты, создав Отеру, Единое царство. И лишь спустя несколько сражений первый император наконец сумел уничтожить Золоченых всей мощью армий Отеры.

Каждую зиму в деревнях разыгрывают представления, повествующие о поражении четырех демонов. Пожилые тетушки надевают маски Золоченых, чтобы пугать непослушных детишек, а мужчины сжигают соломенные чучела, чтобы отогнать зло.

И теперь меня сравнивают с ними. Называют одной из них. Сердце вдруг колотится, как заполошное. Я лихорадочно роюсь в своей котомке и достаю золотую печать, которую получила от Белорукой, пересчитываю звезды ансефы. От слез печет глаза. Их четыре. В символе — четыре звезды. Как четыре Золоченых.

Почему я не догадалась об этом? Я должна была понять или хотя бы заподозрить в тот самый миг, когда моя кровь разлилась золотом. В конце концов, Золоченые были женщинами, их всегда изображают с обвивающими тело золотыми венами. Неудивительно, что Ойомо так долго меня не слышал, что мне пришлось так долго сносить казни, кровопускания. Я — оскорбление самой природы, и Бритта тоже.

А она улыбается, не замечая моего отчаяния.

— Ох, и у тебя тоже! — с трепетом говорит Бритта с точно такой же золотой печатью в ладонях. — Ма и па отдали Белорукой меня, а она мне — вот эту штуковину. Как же от разлуки они горевали-то, но все-таки…

— Ты говорила про Золоченых? — быстро напоминаю я, пытаясь остановить рассказ о ее родителях, о прежней жизни.

Бритта ничуть не боится. Она не испытывает ни капли отвращения к своей сути. Да и с чего бы, когда родители ее защитили, уберегли от вреда — от расчленения, — ну а мои… вспоминаю слова отца, и на глаза наворачиваются слезы: «Лучше бы ты просто умерла».

Плакал ли он, когда узнал о моей смерти, или же испытал облегчение, благодарность, что его освободили от страшного бремени? Думает ли он вообще обо мне?

Выдыхаю, впиваюсь ногтями в ладони, чтобы остановить круговерть мыслей и сосредоточиться на ответе Бритты.

— Ах, да, Золоченые! — радостно восклицает она. — Пока император Эме́ка их не уничтожил, они успели смешать свою кровь с человеческой, разродившись кучей детей. Вот откуда взялись мы, их тыщу-раз-правнучки, видимо.

— Значит, мы все-таки демоны, — заключаю я с тяжелым сердцем.

— Наполовину, — поправляет меня Бритта. — Даже меньше четвертушки, наверно. Белорукая говорит, что мы меняемся только ближе к зрелости, а для нас это шестнадцать годков. Как только у нас случаются месячные, кровь постепенно становится золотой, а мышцы и кости оттого крепчают. Вот мы и излечимся скоро, и станем быстрее и сильнее простого люда. Мы нынче как хищные звери, вроде волков.

Хищные звери… горечь сжимает мне сердце.

Я помню прилив сил, который испытала, когда пришли смертовизги, помню, как могла видеть в темном подвале даже без факелов. Теперь я понимаю почему. Потому что я ничем не лучше животного — тварь на грани человеческого. Может, поэтому-то я и чуяла смертовизгов, поэтому-то их чуяла и моя мать.

Бессмыслица какая-то. Мама ведь не была алаки. Иначе истекла бы проклятым золотом, когда красная оспа превратила ее внутренности в кашу, а потом погрузилась в золоченый сон, засияла и исцелилась. Тогда она бы вернулась.

Она бы вернулась…

— Когда за мной явилась сама, я уже почти могла поднять корову, — смеется Бритта. — Очень удобно, если доишь, а они вдруг буянят. Слышала, ты тоже с фермы.

Медленно киваю, но мыслями я далеко. Мне есть о чем подумать. Есть о чем погоревать.