Поцелуй Зимы

Надя Хедвиг, 2024

Вера ненавидит свой дар оживлять фантазии. Когда-то она оживила парня, а тот на ее глазах убил ее друга. Теперь все, чего хочет Вера – забыть о случившемся и жить нормальной жизнью. Но у судьбы другие планы: однажды ночью к ней заявляется зловещая старуха и насильно передает свой дар. Оказывается, это одна из четырех Великих Дев – древняя Зима, а дар, который она передала Вере, – способность холодом останавливать человеческое сердце. Чтобы избавиться от страшного подарка, Вера должна выяснить, кто убил ее предшественницу и кто на самом деле стоит за смертью ее друга. А самое главное – почему Зимняя Дева выбрала ее? Уж не потому ли, что настоящее чудовище – она сама?.. Первая часть трилогии о Великих Девах – хранительницах времен года. Зимняя сказка, пронизанная обманчиво прекрасным волшебством. Городское фэнтези, магический реализм, запутанный сюжет, тайны, уходящие корнями в прошлое, и яркие герои. История, в которой желания людей становятся реальностью. События сюжета разворачиваются в Москве и области столицы.

Глава 5

Нос щекотал сладкий аромат, чем-то похожий на ваниль. Или на розовое масло для увлажнения кожи — у мамы в моем детстве было такое. Но что здесь может пахнуть розовым маслом? Я открыла глаза.

Через неплотно закрытые занавески пробивались блеклые утренние лучи, освещая причудливый узор на обоях — сплетенные между собой золотые лианы на фиолетовом фоне. На массивном столе не было никаких следов горшка с мертвым цветком, стоял лишь стакан с водой. На полу тоже было пусто. Видимо, мне приснилось не только озеро, но и то, что Антон провел здесь ночь.

Я медленно села на диване. Мышцы заныли, как если бы я весь день накануне карабкалась в гору. Ежовые иглы в спине проделали путь уже, казалось, до самого позвоночника. Но если не брать их во внимание, состояние мое однозначно было лучше, чем вчера.

В квартире не спали. С кухни доносился звон посуды и монотонное потрескивание. Прислушавшись, я поняла, что это кошка поглощает корм, активно двигая челюстями. Мысли ринулись к Науму, но я успела их остановить. Если постоянно думать о том, что потеряла, я вообще не встану.

Я запахнула платье так, что вырез на груди почти исчез, и пошла на звук.

Кухню заливал солнечный свет. В углу ютился круглый стол с диваном вместо стульев. Холодильник был маленький и почему-то красный, шкафчики вдоль стены — коричневые и белые, собранные как будто из разных гарнитуров. У плиты, перекинув вафельное полотенце поверх черной футболки, возился Антон. Пальцы его были в белой массе, похожей то ли на творог, то ли на сырое тесто. В углу над миской склонилась кошка. Как он ее назвал? Мася?

— Проснулась, — не то спросил, не то констатировал Антон, вытирая руки. В шароварах и босой он выглядел совсем по-домашнему. От грозного телохранителя не осталось и следа. — Выспалась?

Я кивнула, размышляя, можно ли попросить его осмотреть спину.

— Кофе готов. Садись.

На столе и правда стоял высокий жестяной кувшин, распространяя вокруг себя аромат с нотками шоколада. Я пристроилась на край светло-бежевого углового дивана и придвинула к себе одну из двух белых чашек. Они же для того здесь стоят, верно?

— Не стесняйся. — Антон кивком указал на кувшин.

Взявшись двумя руками за ручку кувшина, я плеснула абсолютно черную жидкость в чашку. Кофе пах так же, как выглядел: будто для его приготовления почти совсем не понадобилась вода.

— Нефть, — пробормотал Антон себе под нос. — Все время делаю слишком крепкий. Можешь разбавить, если хочешь. Молоко сейчас дам.

Он достал из холодильника молоко. Потом вооружился двумя махровыми прихватками и вытащил из духовки прямоугольную форму. В лицо дохнуло жаром и кисловато-сладким запахом яблок, когда он поставил форму на стол. Шарлотка? Но это оказалась румяная запеканка с корочкой сахарной пудры.

Не удержавшись, я потрогала ее пальцем.

— Подожди, пока остынет, — усмехнулся Антон.

Мася подняла голову от своего корма, и, заинтересовавшись лакомством, подошла поближе. Антон беспардонно отодвинул ее к окну.

— Хельга иногда просто дула на чай, чтобы остудить. Можешь тоже попробовать.

Он отрезал большой квадратный кусок и положил на тарелку передо мной. Потом сел на другой конец дивана и, закинув ногу на ногу, сделал первый глоток кофе.

Вот так, значит. Посреди ночи ему звонили из-за несчастного деревца, а теперь мне можно заморозить запеканку.

Я выбрала пятачок стола в стороне от чашек и запеканки и сосредоточилась на нем.

«Я думала, летом мне запрещено пользоваться силой».

На этот раз буквы вышли темно-лиловые с примесью гуаши. Антон нахмурился.

— Я тебе блокнот принесу.

Я постучала пальцами по надписи. Что он недоговаривает? Почему деревце — нельзя, а запеканку можно?

Антон отхлебнул еще кофе.

— Цветок ты, считай, убила. Это запрещено. Нельзя распоряжаться жизнью не в свое время. Нельзя менять погоду. Нельзя летом создавать снег. Или ледяной дождь. Нельзя, в общем, влиять на баланс в мире, когда правишь не ты. А чай остудить или там… Кому-нибудь что-нибудь заморозить. Вполне.

Я вспомнила парня из электрички. Превратить теплоту в лед — это считается?

«Кто были те проводники в поезде?»

Буквы вышли алые, с маслянистым отливом. Они расплылись на деревянной поверхности, вычищенной с таким усердием, будто ее скребли ножом. Антон неодобрительно покосился на стол.

— А отмывать ты это тоже своим волшебством будешь?

Он поднялся, а я, повинуясь какому-то внутреннему порыву, вдруг схватила его за запястье. Внутри возникло странное ощущение дежавю, как будто я это уже делала. Но стоило встретиться с ним взглядом, как ощущение растаяло. Я разжала пальцы.

Антон задумчиво посмотрел на место, где я его коснулась, подвигал рукой во все стороны и молча вернулся на место.

— Это сладкие мальчики Юли, — нехотя объяснил он. — Я говорил тебе. Есть другие. Юля-Лето, Дарина-Осень, Фрося-Весна. И ты.

Я смахнула надпись легким движением ладони, проигнорировав слышимый только мне хруст. Если я теперь офигеть-какая-сильная Зима, то почему продолжаю терять частички души?

«Фрося?» — переспросила я новой строчкой.

— Ефросинья. Она немного того. У нее семеро детей.

Я хотела поинтересоваться, с каких пор многодетность считается признаком безумия, но стол был не бесконечным.

«А сладкие мальчики — это телохранители Летней Девы?»

— Они не охраняют Летнюю Деву, — отрезал Антон и посмотрел так сурово, что я физически ощутила тяжесть его взгляда. — Они ей служат.

«А почему произошел взрыв? Кто-то хотел убить меня?»

Вместо ответа он включил маленький квадратный телевизор, висящий в углу почти под самым потолком. Я узнала вход на станцию. Стекла выбиты, рамы покорежены, на полу потемневшие следы крови.

— Ответственность за взрыв взяли на себя боевики, — сообщил женский голос. — Всего во взрыве пострадало двенадцать человек. Пятеро погибли.

Я вспомнила молодую женщину, которая везла погодок. Представлять вопросы не пришлось — все было написано у меня на лице. Антон покачал головой.

— Мне вовремя подсказали вытащить тебя. Остальное не моего ума дело. И не твоего. Это дела людей.

А я уже не человек, что ли?

«Двое мужчин задержаны по подозрению», — затараторила ведущая, и на экране возникла черно-белая картинка со снимком скрытой камерой. Лица расплывались, видны были только темные фигуры.

Было бы изображение почетче… Я подошла к маленькому телевизору почти вплотную, изо всех сил напрягая глаза. Но ничего нельзя было толком разобрать.

— Знакомый взгляд. — Антон допил свой черный, как ночь, кофе и налил добавки. — Когда Хельга так на кого-то смотрела, человек околевал.

Я вернулась к столу. По-моему, заморозить — слишком милосердно по отношению к тем, кто это сделал.

— Вера, нельзя просто уничтожить всех вокруг, — терпеливо пояснил Антон. — Даже если ты в состоянии это сделать. Должен соблюдаться баланс.

Я глянула на него через стол. Сколько там сказали — двенадцать человек? Как-то не очень похоже на баланс.

— Ешь. — Антон выключил телевизор. — Не тебе решать, кому жить, а кому нет.

Я взялась за вилку. Запеканка оказалась на удивление вкусной и напомнила ту, что готовила мама в моем детстве. Правда, мама всегда щедро поливала ее холодной сметаной.

— Сметана! — вдруг рявкнул Антон.

Я аж подскочила.

— А ну брысь оттуда! — Он метнулся в угол кухни, где стоял горшок с пальмой, и подхватил черного котенка за шкирку. Тот зашипел и начал вырываться, норовя ухватить Антона за палец. Туловище у него было черное, а лапки белые, как носочки.

— Подобрал на свою голову. А ты землю жрешь!

Кажется, котенок все-таки цапнул Антона за палец, потому что тот отпустил его. Котенок вспрыгнул на диван и приземлился рядом со мной. Потом как ни в чем не бывало поднялся, полизал переднюю лапку и вальяжно направился к моей тарелке, задрав хвост.

Я быстро сунула последний кусок запеканки в рот.

— Ишь, — хмыкнул Антон и сел обратно.

Сметана забралась на мою коленку и требовательно мяукнула. Потом начала карабкаться на стол.

— В стиралку засуну! — пригрозил он.

Я подхватила Сметану под живот и прижала к себе. Мася зашипела на нее. Та мгновенно вырвалась, оставив мне две длинные царапины, и сиганула на подоконник, а оттуда — в окно.

— Сметана! А ну куда пошла! Стой! — Антон устремился в прихожую.

Хлопнула дверь. Я подошла к окну, но из-за густой листвы прямо под окном ничего не было видно. Мася, недолго думая, вспрыгнула на стол, схватила небольшой кусок запеканки, так же быстро вернулась на пол и неторопливо удалилась.

Вот засранка.

Я постояла у окна. На кухне было так тихо, что казалось, я слышу собственное дыхание. Поднявшийся ветер из открытого окна не приносил ни голосов, ни мяуканья.

Вдруг в коридоре что-то зашуршало. Казалось, звук щекочет меня прямо под кожей — или это побежали мурашки? За шуршанием последовали ленивые шаркающие шаги. На пороге кухни показался растрепанный парень лет шестнадцати. Он был такой худой, что почти терялся в полинявшем синем свитере и широких джинсах. В одной руке он мял пустой пакет от чипсов, другой держался за стену и во все глаза таращился на меня.

— Ты кто? — ошарашенно спросил парень.

У меня был тот же вопрос, но задать его без голоса я не могла.

В коридоре щелкнул замок, и вошел Антон, на ходу поглаживая пушистый комок за пазухой.

— И больше не убегай, — приговаривал он вполголоса. — И землю не ешь. Во всем слушайся Масю. Ну все. Друзья?

Он выпустил Сметану. Та задрала пушистый хвост и важно отправилась вглубь квартиры. Антон заметил парня, и лицо его, и так малоэмоциональное, превратилось в восковую маску.

— Доброе утро.

Я выдохнула. С убийцами так мирно не здороваются.

Антон не спеша разулся, дошел по длинному коридору до кухни и, поравнявшись с парнем, вынул у него из рук пустую пачку.

— Не ешь эту дрянь на голодный желудок. Лучше нормально позавтракай. Вон запеканка готова.

— Это кто? — Парень ткнул в меня пальцем.

На запеканку ему, судя по всему, было глубоко наплевать.

— Это Вера. Она поживет пока с нами. Кофе хочешь?

Антон выбросил мятую пачку в мусорку и достал из шкафчика над мойкой чашку и пластмассовую коробочку. Такие вроде называют таблетницами.

— Вера, это Ваня. Мой брат.

На кухне повисла почти осязаемая тишина. Судя по взгляду, которым Ваня сверлил меня, перспектива пожить со мной под одной крышей воодушевления у него не вызывала.

— На ней мамино платье, — сообщил Ваня тоном обвинителя.

— А ты сам хотел его поносить? — Антон поставил чашку и таблетницу на стол. — Ешь.

Ваня не отреагировал, и Антон сделал странную вещь — взял меня за руку, уводя из кухни.

— Пойдем, — тихо позвал он. И добавил уже громко: — Мы с тобой потом это обсудим.

Я в полном замешательстве позволила увести себя в комнату, где ночевала. Антон подошел к высокому комоду с потертыми боками, выдвинул все ящики разом, и в носу засвербило от запаха старой ткани.

— Я тут ничего не трогал. Сама разберешься, — сказал он. — Мама…

В дверях возник Ваня.

— Нет, давай сейчас обсудим, — прогундосил он. — Почему на ней мамино платье?

— Ты уже позавтракал? — спокойно отозвался Антон, не поворачиваясь.

— Я спросил, почему на ней мамино платье.

Антон обернулся, и я уловила его еле слышный вздох.

— А тебе жалко?

Ваня вздернул подбородок.

— Может, и жалко! Давай теперь всем встречным платья раздавать!

— Ну можешь пораздавать. Если кто-то возьмет.

— А ты чего молчишь? — Ваня переключился на меня. — Нормально тебе в чужих шмотках?

Я застыла. Даже будь у меня голос, я понятия не имела, что на это ответить.

— Так, давай на выход. — Антон решительно шагнул к нему и, взяв за плечи, развернул лицом в коридор. — Запеканку съешь. Потом таблетки.

— Пусть баба твоя жрет запеканку, — тихо, но отчетливо огрызнулся Ваня.

Антон вытолкал брата из комнаты и закрыл за собой дверь. Послышалась возня.

— Чтобы я такого больше не слышал.

— Пусти!

— Понятно?

— Пусти, блин!

— Понятно, я сказал?

— Сука!

Этот крик вывел меня из оцепенения. Преодолев несколько метров, я толкнула дверь. Антон нависал над Ваней.

— Иди! — Он несильно подтолкнул брата в сторону кухни.

Сверкнув на меня злыми глазами из-под густых бровей, Ваня ушел.

— Извини. — Антон сложил руки на груди. — Я должен был сказать, что он здесь живет.

Я решительно направилась в комнату. Дело не в том, что он не сказал, а в том, что это с самого начала была плохая идея. Зачем я вообще с ним пошла? Почему не приняла подарок Летней Девы? Была бы сейчас с голосом. И в другом месте.

— Вера!

Может, рискнуть и вернуться в квартиру, где я жила последний месяц? Вдруг ее не опечатали? Или все же добраться до мамы. Я все равно собиралась. Но сначала надо выдумать себе нормальную одежду. Джинсы и футболка как раз подойдут. Я уперлась руками в злосчастный комод, зажмурилась и попыталась по памяти восстановить в голове фактуру джинсовой ткани. Темная такая, с косой строчкой по бокам…

— Да твою же мать! Даже не вздумай! — Тяжелая ладонь опустилась как раз туда, где все это время торчали осколки, и слезы сами брызнули из глаз.

Как же больно!

* * *

— Надо было мне сразу сказать. Написать. Представить. Что ты там обычно делаешь. Оно вон уже воспалилось…

В комнате пахло спиртом. Яркий дневной свет сменился приглушенным послеполуденным, линолеум окрасили оранжевые блики. Я сидела неподвижно на полу у дивана, подогнув под себя ноги, и ждала. Верх платья пришлось снять — собрав спереди ворохом, я аккуратно придерживала его на груди. Стоило развязать пояс, как верх свободно соскользнул к талии.

Жесткие шершавые пальцы легли мне на спину. Стало щекотно, потом резко больно. Запах спирта усилился, кожу защипало. Я подавила вздох.

— Удивительный ты человек. Ничего не сказала, все молчком. А если тебе ногу или руку проткнет, тоже будешь молчать в тряпочку? — пробормотал Антон.

Я не могла уловить по голосу, злился он или ворчал в пустоту, как старая бабка.

— Дыши глубоко. Хельга вот умела замораживать боль. Чью угодно, кроме своей… Головную на раз снимала. Как-то даже Ваньке на расстоянии помогла. Я их, конечно, не знакомил… Ну-ка. — Он придержал меня за плечо и один за другим вытащил три осколка. — Вдыхай воздух, выдыхай боль. Знаешь, как в йоге. Видела, как дышат в йоге?

Я не двигалась. Кажется, он выдумывал мои ответы, чтобы не болтать в одиночку. Боль была терпимая, но бередила что-то в глубине грудной клетки. Антон был прав: я не обратилась бы за помощью, даже если бы не потеряла голос.

— Эй. Ты что? Совсем плохо?

Он отпустил меня, но поздно — меня трясло, как после взрыва. Пришлось зажмуриться, крепко обхватив себя за плечи. Я пыталась думать о Косте, но это не помогло. Тогда я стала вспоминать Эдгара. Как-то он подарил мне кольцо и пообещал, что где мы ни были, он услышит, стоит мне повернуть его на пальце…

— Тоха! — послышался из-за двери голос Вани. — Ты тут?

— Не заходи, — велел Антон, но было поздно: Ваня уже открыл дверь и замер на пороге.

Я подтянула ворох ткани до самого подбородка. Ваня переводил взгляд с меня на Антона и вдруг бросил почти с отвращением:

— Ты охренел? Вот почему она тут, да еще молчит! Ты ее…

— Угу, — ровно подтвердил Антон, и я с перепугу даже не расслышала издевку в его голосе. — Насилую бедную девочку.

Чего?? Если бы я могла снова потерять голос, то именно это и сделала бы.

Ваня упер руки в бока, став похожим на тощего ощипанного вороненка.

— Пользуешься тем, что ей некуда идти!

— Именно так. Сейчас по второму кругу пойду.

Я отшатнулась, но Антон и не думал ко мне прикасаться.

— Отойди от нее! — взревел Ваня и, кажется, всерьез собрался оттаскивать от меня более крепкого и высокого брата.

— Уже побежал. Как звать-то «ее», помнишь? — поинтересовался Антон, не меняя тон.

Ваня обернулся ко мне. Видимо, ждал, что я представлюсь.

Сейчас он спросит, немая ли я, и мы вернемся туда, откуда начали.

— Почему ты все время молчишь?

Ну вот.

Антон быстро заклеил ранки пластырем.

— Можешь одеваться. Я все вытащил. А ты давай на выход, защитник.

Ваня воинственно расправил плечи.

— Я ее с тобой не оставлю. Сразу видно, что она тут не по своей воле!

Я отвлеклась от своих мрачных мыслей. Накинула платье обратно на плечи и туго затянула пояс. Видно ему. Непролитые слезы горели в груди, но я не собиралась плакать на глазах у подростка. Где-то тут был блокнот, который Антон мне дал… Вот он, на комоде, с карандашиком на резинке. В полной тишине я взяла блокнот и, вернувшись на диван, открыла на первой странице. Бумага была серая и тонкая, карандашик помещался в ладони.

Ваня близоруко склонился над моим плечом.

«Меня зовут Вера, — написала я печатными буквами. — Я здесь по своей воле. Мне жаль, что я без спроса взяла платье твоей мамы».

Не дожидаясь его ответа, я отложила блокнот и проскользнула в коридор, а оттуда на кухню. На улице стемнело, в воздухе разливалась прохладная тишина. На секунду мне почудилось, что я стою в своей старой квартире.

Из комнаты послышались приглушенные голоса, потом мягкие шаги по линолеуму.

— Не злись, — донеслось от двери. — Ванька дурной.

А ты как будто нормальный.

— Тебе точно не нужно никому позвонить? — спросил Антон, и я невольно отметила по шагам, что он подошел ближе.

Большой палец начал прокручивать оловянное кольцо. Никому мне не нужно звонить. Лестер не носит с собой мобильный. А на том свете трубку пока поднимать не научились. Я покачала головой. Если он просто уйдет… Но Антон уселся за стол.

— Хельга долго не могла толком описать девочку, которую мне надо было выловить в метро. Джинсы, футболка, длинные волосы — это все не годится. Сколько угодно таких девочек каждый день бегает по переходам. Мне нужно было имя. Хельга долго не говорила — понятия не имею почему. В результате она сказала, что девочку будут звать как ту, кого я больше всех любил и потерял. Я сразу понял, о чем она. Мама умерла от рака, когда Ваньке было девять. Я ни у кого, кроме нее, больше не встречал этого имени.

Я обернулась, забыв, что по щекам размазаны слезы. Антон продолжал:

— Я уговаривал Хельгу позволить помочь ей. Сделать хоть что-нибудь. Можно же спокойно передать свою силу, не обязательно ждать, пока нападут. Но нет. Она говорила, не пришло еще время — нет в мире человека, который ее заменит. Вот и дотянула до последнего. Я до сих пор не понимаю — почему ты? Почему тысячелетняя старуха выбрала девочку, которая дай бог школу окончила? — Он взглянул на меня через стол. — За что тебе эта ноша? Вон чуть не убила тебя в первый же день…

Я вспомнила: Хельга говорила, что ей нужна помощь. Что я сияла. Возможно, она искала того, кто умеет оживлять фантазии? Но почему я, а не Лестер?

— Ты знаешь, почему она выбрала тебя? — пытливо спросил Антон.

Он смотрел в одну точку. Я проследила его взгляд — он разглядывал мое кольцо.

А может, дело не в силе воображения? Лестер ведь намного сильнее и опытнее. Возможно, старухе нужен был кто-то, у кого не дрогнет рука. Кто способен уничтожить того, кого любил. И жить дальше.

Я покачала головой, глядя Антону прямо в глаза.

«Не знаю», — ответила я одними губами и накрыла кольцо ладонью.

Вера, 13 лет

Я не раз спрашивала Лестера, есть ли еще такие, как он и я. Спрашивала, откуда он взялся и как вообще родилась в мире эта способность создавать вещи из ничего. Лестер рассказывал мало, а появлялся только тогда, когда ситуации из плохих становились попросту безвыходными. Многие ответы мне пришлось искать самой.

После того случая с открывшейся раной я много экспериментировала. Сначала пробовала представить то, что видела много раз — купюры, например, — потом перешла на то, что представляла только в теории. Каждый раз я слышала характерный хруст, но даже вообразить не могла, что это осыпается, как штукатурка, моя душа.

Как-то под Новый год я решила оживить три елочные игрушки — золотую мышку, котенка и маленькую змейку. На мышке заявился Лестер. Я была одна дома, и он преспокойно зашел через входную дверь, открыв ее ради эффекта своим ключом.

— Моя радость, существует множество других способов покончить с собой. У меня даже где-то был список… Зачем использовать такой примитивный. — Он указал на вздрагивающий хвостик в моей ладони. Потом посмотрел на мой плюшевый домашний костюм и тапочки и склонил голову набок. — Как мило.

— А что, кто-то умер, оживляя елочную игрушку? — Я крутанулась на стуле, внутренне радуясь: наконец-то Лестер мне хоть что-то расскажет.

Он сделал неуловимый пас рукой, и камзол сменился таким же, как у меня, плюшевым костюмом. Только мой был зеленым, а его — ярко синим.

— Объясняю один раз. Вот у этого, — он изящно оттянул пальцами мягкую ткань на груди, отставив мизинец, — нет души. Оно не обладает волей. Не чувствует страх, голод, жажду. Не проживает свою жизнь. У него нет воли.

— Логично. Ты же не бог.

Лестер улыбнулся в тридцать два зуба.

— Я и не претендую. И тебе не советую.

Я покрутила золотую мышку в пальцах.

— Значит, те, кто претендовал, — умерли?

Лестер забрался на мою кровать и сел по-турецки. Странно было видеть его таким домашним. Странно и подозрительно.

— Кто? — беззаботно уточнил он.

— Ну есть же другие. Должны быть. То, что мы делаем, — я взвесила мышку на ладони, — не так уж и сложно.

— Да, сущие пустяки. Значит, по-твоему, они умерли?

Я сделала еще один круг на стуле. Год выдался непростым. Родители были на грани развода, но думали, что я ничего не замечаю. Программа в школе — я окончила седьмой класс — становилась все сложнее. Чем больше предметов добавлялось, тем очевиднее становился мой интерес к одному-единственному — литературе. Там меня хвалили. От других предметников все чаще прилетало: «витаешь в облаках». Как будто это преступление.

— Ты мне скажи. А если не скажешь, — я перевела на него взгляд, который в школе окрестили «свинцовым», — представлю, что у тебя что-нибудь отвалилось. Ножка там. Или ручка. Или носик.

Лестер расхохотался.

— Смотрю, тебе понравилась та экскурсия. Надо почаще такое устраивать.

Лестер сдержал обещание, и как-то ночью мы отправились в морг. Меня вырвало трижды, но опыт был интересный.

— Просто скажи мне правду. Есть еще такие, как мы?

— Конечно. — Отсмеявшись, он сел прямо, поправил свои неизменно белоснежные локоны и устремил на меня взгляд небесно-голубых глаз. — Как там было? «И сотворил Бог небо и землю. И сказал Бог: «Да будет свет!» Пожалуйста. Бог создал материю из ничего. Только кроме материи он создал души. Очень много душ. А у тебя, — он перегнулся через собственные скрещенные ноги, чтобы дотянуться до моей груди, — только одна. Не растрачивай ее слишком быстро. И запомни, Вера, — никогда не создавай ничего живого.

С этими словами он растаял — прежде, чем я успела задать мучивший меня вопрос о его собственной душе.