Рассказы пьяного просода

Надя Делаланд, 2021

«Рассказы пьяного просода» – это история двух мистически связанных душ, в одном из своих земных воплощений представших древнегреческой девочкой Ксенией (больше всего на свете она любит слушать сказки) и седобородым старцем просодом (пьет исключительно козье молоко, не ест мясо и не помнит своего имени). Он навещает ее каждые десять лет и рассказывает дивные истории из далекого для них будущего, предварительно впав в транс. Однако их жизнь – только нить, на которую нанизаны 10 новелл, именно их и рассказывает странник в белых одеждах. И его рассказы – удивительно разнообразная и объемная проза, исполненная иронии, блеска и сдержанности. Роман поэта Нади Делаланд, написанный в духе мистического реализма, – нежная, смешная и умная книга. Она прежде всего о любви и преодолении страха смерти (а в итоге – самой смерти), но прочитывается так легко, что ее хочется немедленно перечитать, а потом подарить сразу всем друзьям, знакомым и даже малознакомым людям, если они добрые и красивые.

Рассказ первый

Первый раз я увидела его развевающиеся белые одежды, патлы и бороду, когда он приближался по пылящей дороге из Фив. Остановившись в переливании козьего молока, я смотрела на него до тех пор, пока он не подошел к спиленному платану — тому самому, под которым Зевс возлежал с Европой, а под точно таким же жила — не тужила Лернейская гидра, вскормленная богиней Герой. Тогда я вернулась к своему занятию и практически забыла о странном страннике. А когда подняла глаза, вздрогнула, потому что, рассевшись на дереве, он уставился на меня жуткими бельмами и шевелил губами, как будто что-то пережевывал. Я еще подумала, что это, наверное, мертвец, о каких нам перед сном рассказывала бабка Агапия. Мертвец, который пришел высосать из меня… Но я не успела додумать этого до конца, потому что он грубовато и ласково крякнул:

— Ну и чего уставилась?

Я смутилась, но немного успокоилась, потому что мертвецы должны быть слепыми и немыми, а этот видел меня и говорил со мной.

— Дашь молока? — смешным толстым голосом сказал старик.

Я молча взяла один из сосудов и поднесла ему. Вблизи его одежды оказались далеко не такими уж белыми, но пахло от него цветами. Он выпил все молоко, и его бельма приобрели фиолетовый оттенок.

— Как тебя зовут? — Он положил сосуд на траву, и в него тут же запрыгнул заблудившийся кузнечик.

— Ксения, — призналась я. — Но мне не разрешают беседовать с незнакомцами, а тем более называть им свое имя.

— Ахахахаха, — затряслась борода. — А меня можешь называть пьяный рапсод.

— А что это значит… просод?

— Пьяный просод — еще лучше! Спасибо тебе. Свое настоящее имя я уже и забыл, а это прозвище прекрасно мне подойдет.

— Бабка Агапия говорит, что пьянство хоть и не рождает пороков, но обнаруживает их, — вспомнила я зачем-то.

— Твоя бабка Агапия прямо Сократ! — восхитился старик и подмигнул. — Познакомишь?

— Не думаю, что она будет очень рада, — сказала я честно. — Я люблю бабку Агапию, она знает много страшных историй. Например, про мертвецов. Она рассказывала, что…

— Хочешь, я расскажу тебе одну историю?

— Очень! — Я ужасно обрадовалась. — Слушать истории — мое любимое время суток. Но утром мне их еще ни разу не рассказывали.

— Тогда садись поудобнее и не пугайся. Мне надо подготовиться. И не перебивай меня, пока я сам не замолчу. Это важное правило.

Я энергично кивнула, потому что была готова на что угодно ради историй.

Старик опустил голову и какое-то время сидел неподвижно. Потом часто-часто задышал, закинулся назад и мелко затрясся. Я не ожидала такого, поэтому на всякий случай поднялась и отбежала на три шага. Старик трясся с закрытыми глазами, пыхтел и дробно стучал ногами. Потом он внезапно открыл фиалковые глаза и очень высоким голосом заговорил.

История моей жизни

Жила бы на этой деревянной дряхлой даче со скрипучими окнами. Разводила бы ирисы, пионы и лилии. Просыпалась рано утром, каждого узнавала бы в лицо. Говорила: «Здравствуй, Оливия! Как спалось тебе, Марфа?» Они бы улыбались, покачивались. Я рисовала бы их то маслом, то акварелью, чтобы хоть немного обессмертить, а потом продавала оптом за гроши (оставляла за дверью, находила там деньги). Никогда не срезала их, но чтобы никто не догадался или случайно, зайдя в гости, не сорвал одного из них, ни с кем не общалась. Только с молочником и у калитки.

— Ночью шел дождь, — говорил он, подавая мне большую бутыль молока.

— Это было уже утро, половина пятого, — отвечала я, вручая ему фантики от конфет. Мы всегда были очень довольны друг другом.

Мне нравилось ходить на станцию и смотреть на поезда. Особенно когда два поезда шли одновременно друг другу навстречу. И один переставал, а второй еще продолжался. Почему-то это успокаивало.

У меня не было возраста, поэтому никто не знал, сколько мне лет. Иногда я выходила на улицу, и кто-нибудь называл меня девушкой или бабушкой, так я понимала, кто я сейчас. Обычно один день длился несколько лет, а год пролетал за мгновение.

Однажды ночью я услышала громкие звуки с соседней дачи, повязала себе ленточку вокруг головы и тихо выскользнула из дома. Сквозь ветки были видны люди, сидящие вокруг стола, рядом горел высокий костер.

Человек с бритой головой говорил кому-то:

— Вы просто были грозой кафедры, Борис! Студенты боялись заходить к вам в нетрезвом виде.

— Да, — удовлетворенно отвечал Борис, — да. Я их еще пить отучу, — говорил он, решительно опрокидывая в себя стакан коньяку.

В этот момент кто-то засмеялся и ртутно посмотрел прямо на меня. Это была я. Я сидела, накинув на плечи плед, и смотрела себе в глаза.

— Вы были лицом кафедры, — продолжал бритоголовый.

— Лицо кафедры — это почти что оксюморон, — негромко сказала я, не отводя от меня глаз, — кафедра и афедрон — родственные слова.

Мальчик, похожий на меня, встал и направился в кусты. Я хрустнула веткой и ушла, чтобы никогда больше туда не вернуться.

У меня был любовник, он приходил всякий раз, как только я вспоминала о нем в темноте. Когда засыпали цветы. Был он глухонемой, я не знала его имени, я знала про него все.

Однажды утром цветы смотрели на меня с особенной нежностью, я попрощалась с каждым, и тут с ветки мне на голову упало яблоко. Я очень удивилась и умерла. Это было и в самом деле удивительно — в моем саду не росло ни одной яблони. Я долго думала об этом после. А потом поняла. Меня звали Надя Делаланд.

Минут через двадцать меня обнаружила моя дочь. Она вздохнула и закопала меня прямо на том же месте. Она рыла яму прямо подо мной, поэтому я постепенно погружалась во влажноватую прохладную землю, вкусно пахнущую мелом и картошкой. Когда моя дочь меня закопала, она помочилась на образовавшийся холмик, легла где-то в районе груди, положила голову на лапы и терпеливо прожила еще три дня.

А я тем временем шла сквозь лес на электричку, молча улыбаясь. Я была инкубатором, технологию выведения птенцов нарушать нельзя — требовалось молчать и улыбаться. По рельсам навстречу друг другу неслись два поезда. Один закончился, а второй еще продолжался.

_____

Пьяный просод замолчал, закрыл глаза и опустил голову. Посидел так примерно с минуту и хитро посмотрел на меня одним глазом, не поднимая головы.

— Спасибо, — выдохнула я. История мне действительно понравилась, хотя многого я не поняла. — А кто такой поезд?

— Я рассказывал тебе про поезд? — удивился пьяный просод нормальным толстым голосом.

— Ты, что ли, не помнишь, о чем только что рассказывал? — засмеялась я.

— Конечно, не помню! В том-то все и дело. Мало того что не помню, я еще и чувствую себя потом уставшим. Если ты найдешь мне какой-нибудь чудесный сеновал, я обещаю тебе через пару часов рассказать еще одну историю. Особенно если ты сможешь раздобыть немного хлеба и дашь еще молока.

— Пойдем, — повела я его к нам в хлев. — Здесь тебе никто не помешает. Значит, через два часа? — уточнила я, наблюдая за тем, как старик радостно укладывается на стог сена, словно бы планируя проспать там весь день.

— Да-да, — пробормотал он, поворачиваясь ко мне спиной. — И не забудь про хлеб и молоко, — напомнил он мне уже из полусна.