В стране воспоминаний. Рассказы и фельетоны. 1917–1919

Надежда Тэффи

Сборник составили прозаические произведения Надежды Александровны Тэффи (1872–1952), выходившие в московской, петроградской, украинской периодике в 1917–1919 гг. Большая часть рассказов и фельетонов киевского периода жизни и творчества писательницы впервые издаётся с 1918 г.

Извозчики

С тех пор, как мы стали тылом, извозчики наши делятся на два сорта: 1) восьмидесяти — и 2) восьмилетних.

Так как правила без исключения нет, то встречается иногда и третий сорт извозчиков, соединяющий качества обоих сортов.

Это извозчики восьмидесятивосьмилетние…

Об этом последнем сорте мы много говорить не будем, потому что извозчики этого сорта вообще никогда никого никуда не везут и сидят на козлах исключительно для декоративного эффекта улиц. Везти они не могут. Им «недосуг».

Обычные же извозчики первых двух сортов везут, но при этом предпочитают ехать в ту сторону, в которую обращена морда лошади.

— Тебе куда? Туда? — показывает он большим пальцем назад через <плечо>. — Мне туда не с руки.

Увещевать его не стоит. Он твёрд.

Извозчик первого сорта — восьмидесятилетний — будет долго вести с вами предварительные разговоры.

— Ась?

— На Пушкинскую.

— Ась?

— Не знаешь, что ли?

— Это я-то не знаю! Очень даже знаю. Пушкинскую-то.

Он не смотрит на вас. Чего ему смотреть, — всё равно не разглядит. Брови у него мохрастые, как моржовые усы, глаза через них чуть пилькают. К вам направлено только старое мохнатое ухо.

— Ась? Оченно даже знаю. Пушкинскую-то. Огороды там были. И не очень чтоб давно. Лет эдак пятьдесят тому назад. Да, поди, и того не наберётся. Огороды. Как же! А то не знаю, что ли?

Он уже забыл, что сидит на козлах, и что его седок нанимает.

Ему кажется, что сидит он на завалинке и предаётся воспоминаниям.

— Огороды? Как не знать! Оченно даже знаю.

— Ну? Везёшь, что ли, на Пушкинскую?

— Восемь гривен положьте! — вдруг вспоминает он.

Дёргает лошадёнку, чмокает, тпрукает.

— Огороды? Как не знать! Вези его за восемь гривен на огороды. И чего их на огороды носит, пугалов несчастных?

Восьмилетний сорт веселее.

На вид он, положим, такой, как будто его и совсем нет. Торчит на козлах тулуп, на тулупе — шапка, сбоку рукавицы припёрты. Только ежели обойти да заглянуть пристально, так увидишь, что из-под шапки торчит круглый нос.

— Извозчик! Свободен?

Круглый нос наморщится. Это значит, что где-то там, глубоко под шапкой, деловито нахмурились брови.

Приподнимутся рукавицы, хлопнут по армяку, и страшный бас, которым разговаривают только деревенские мальчишки, и то только с лошадьми, ответит вам:

— Полтора рублика положьте.

А уж потом спросит:

— А куда тебе ехать-то?

— На Николаевскую.

— На какую Николаевскую: на вокзал аль на улицу?

— На улицу.

— Так бы и говорил, что на улицу. А то говорить не говорит! Туда же, ещё седок называется.

От его густого баса и густого презрения вам делается неловко.

— Ну, садись, что ли!

Бац кнутом по шапке!

— Но-о! Балуй!

— Голубчик! Я-то ведь не балую, чего же ты меня-то хлещешь!

— Но-о!

— Голубчик, ты чего же направо поворачиваешь! Мне ведь налево надо. Николаевская-то ведь налево.

— Чего-о? Налево? Так бы и говорил, что налево. А то говорить не говорят, а туда же, седоком называются!

Бац по шапке!

Подвезя вас к месту назначения, восьмилетний извозчик скажет лошадиным басом:

— Прибавить надо.

— За что же тебе прибавлять-то?

— Как за что? Ведь я вёз!

Прибавите вы ему или не прибавите, результаты будут одинаковые. Восьмилетнему извозчику непременно нужно показать перед всеми прохожими, дворниками и швейцарами, что он мужик бывалый и знает, как седока обремизить.

— Как же не прибавите-то? — ворчит он лошадиным басом, получая прибавку. — Овёс-то нынче тридцать рублей фунт. Этак вёз, одного овса на него пошло, а он ещё говорит, за что прибавка. Ничего не понимают, а туда же, на извозчика лезут.

Вы уже давно будете сидеть в уютной гостиной и поддерживать томный разговор о грядущем ренессансе человеческого духа, освобождённого от тёмного плена влияний войны; вы уже давно забудете о привёзшем вас восьмилетнем чудовище; и разве только изредка, если вы человек нервный и чуткий, лёгкая дрожь неприятно скользнёт вдоль вашей спины.

Это оттого, что «он», восьмилетнее чудовище, всё ещё не оставил вас. Он грызёт вас, переворачивает с боку на бок и при одобрительном поддакивании дворников бубнит из-под шапки лошадиным басом:

— Туда же! Вези его! Нет, братец ты мой, на извозчике также надо понимать ездить! Овёс-то нынче что? То-то и оно!