Ведьма с бобровой плотины

Надежда Салихова, 2023

Большой семейный дом Паровозовых стоит на краю леса. За лесом – бобровая плотина – место странное и загадочное. Говорят, там живет ведьма. А может, это просто сказки?Тридцатилетняя Олеська Паровозова спешит в отчий дом встречать Новый год. Она загадает желание и… Только что она хочет? Она и сама не знает.Новогодние каникулы с веселой семейкой пройдут ярко, как целая жизнь. Старые друзья, болезненные видения и неожиданная встреча перевернут всю Олеськину жизнь.

2 глава. Любовь и кашель не скроешь

Прогулка до бобровой плотины всех взбодрила. Народ пришел веселый и голодный. Олеська перестала дуться на друзей и на их подколы, что, мол, пришли в гости до Олеськиной родни. И когда на ее фразу: «Ой, как есть-то охота!» Вадик протянул ей прутик, прихваченный Машкой из леса, лишь засмеялась и запустила в грубияна снятым с ноги большущим валенком. Вадик увернулся, и валенок, описав дугу, попал в деда Василия. От неожиданности тот едва на ногах удержался. Обернулся и погрозил пальцем Олеське:

— Ты чего разошлась? Так, Лесе больше не наливать, она уже буйная.

— Никакая я не буйная! — оправдывалась Олеська, — Этот противный Вадька меня провоцирует.

— Эх, молодо-зелено, любовь-морковь, — покачал головой дед Василий.

— Какая любовь, дед?! И с кем — с этим Вадечкой? — возмутилась Олеська, и показала Вадику язык.

— Ага, — меланхолично отозвался дед Василий — Сначала хиханьки-хаханьки, а потом… Любовь и кашель не скроешь, так говаривали умные люди.

Вадик состроил страшную рожу и громко заржал. Но поперхнулся и закашлялся. Да так сильно, что не мог остановиться. Его хлопали по спине, а невозмутимая Елена Петровна принесла воды.

— Вадик, твои идиотские шутки до добра не доведут,

— Угу, — буркнул Вадик из-за кружки и снова кашлянул.

— Да пей уже спокойно! — прикрикнула Елена Петровна, — Тридцать лет с хвостиком, а все как ребенок себя ведешь. Напился? Свободен! Народ, айда за стол пельмени есть. Сейчас Старый год проводим, а потом еще успеем хороводы у елки во дворе поводить. До речи Президента.

При слове «ёлка» Олеська слегка вздрогнула — видение из мимолетного сна не отпускало ее, казалось, что дерево все-таки упало. Но на самом деле большая ель, посажанная около сорока лет назад, когда Елена Петровна была совсем малышкой, величественно возвышалась во дворе. На ней сверкали и переливались разноцветные лампочки. Дед Василий не изменял семейным традициям и на каждый Новый год вешал на ёлку гирлянду, чуть ли не ровесницу самой ёлочки — как сделал ее собственноручно, будучи студентом ФизТеха, так до сих пор этой гирляндой и пользовались.

После хороводов самолепные пельмени несколько улеглись в желудках, и народ готов был к дальнейшему празднованию. Димка, Натальин муж, колдовал с ноутбуком, настраивая его, чтобы посмотреть онлайн-трансляцию новогоднего обращения Президента. Непоседа-Машка скакала по комнате и требовала для себя фужер под шампанское, куда она тоже положит бумажку с желанием. Данька забыл недавние обиды, и скакал за Машкой следом. И, конечно же, требовал у деда, чтобы и ему разрешили шампанского. Написать желание на бумажке он вполне мог, как никак во втором классе учился, только смысла в этом не видел. Данька был скептик, как и его дед-профессор, и во всякие новогодние чудеса и Деда Мороза они не верили. А подарок он уже и так получил — смартфон. Но было бы великим чудом, если бы деда Лёва разрешил на нем поиграть. Хотя за этим чудом не к Деду Морозу надо обращаться, а к своему собственному деду, кто этот смартфон и забрал, не дав даже как следует рассмотреть.

А Наталья терпеливо объясняла дочери, что, во-первых, маленьким шампанское нельзя, а во-вторых, раз она писать не умеет, то и с желанием, придётся пока обождать. Сама же торопливо черкала на бумажке свое заветное желание, прикрывая рукой, чтобы никто не подсмотрел, что она там пишет.

Олеська тоже пристроилась в уголочке с клочком бумажки и задумалась — что же написать такое, чего пожелать самого-самого? Может про замужество? А то уже тридцатник, а не то что семьи, но и парня-то нет. А как хорошо было бы иметь мужа и такую вот дочку, как Машка. Но какая семья без любви? «Тогда загадаю себе найти в Новом году любовь — подумала Олеська, и, хихикув про себя, добавила, — И принца».

Вот, зазвучала торжественная музыка, на экране ноутбука затрепетал Российский флаг на фоне ночного неба, а все присутствующие с улыбками сжимали в руках фужеры и бумажки с написанными желаниями. Даже Машке выдали бокал на высокой тонкой ножке, наполнив его газировкой, а желание она, не умея писать, нарисовала. И всем по секрету сообщила, что это никакой не динозавр, как сказал дед Василий, а велосипед.

И вот, раздался бой курантов, зазвенели фужеры, сойдясь в поздравительных тостах, и началась веселая суета с поджиганием заветных бумажек. Никто не заметил, как выскользнул из комнаты дед Василий. А он через минуту вошел обратно, в красном цветастом Ленкином халате и старом, порыжевшем треухе. В руке он держал черенок от лопаты, обмотанный мишурой, а за спиной у него была розовая наволочка, наполненная конфетами и мандаринами. Лев Львович зааплодировал под любимую фразу: «Чудненько, чудненько!»

А все остальные забыли про ноутбук с начинавшимся в эфире «Голубым огоньком» и с визгом и смехом столпились около деда Василия. Просто так выдавать призы он отказался, требовал рассказать стишок или спеть песенку. Сказал, что в крайнем случае сгодиться анекдот или какая-нибудь веселая история.

Через час суета улеглась. Народ разбрелся по комнате. Кто-то вяло ковырялся в салатах, кто-то чистил мандаринку. Машка задремала на диване, и дед Василий укрыл ее снятым с себя халатом. И тут погас свет.

— Ой…

— Что за шутки? Вадька, это ты хулиганишь?

— Чуть что сразу Вадька! Понятия не имею, что это такое.

— Тихо-тихо, — громкий учительский голос Елены Петровны перекрыл все остальные выкрики — Я сейчас выглянула на улицу и посмотрела на село — все дома темные и никакие фонари не горят. Наверное, на подстанции авария. Сейчас свечи достану, не волнуйтесь.

— Ну вот, отпраздновали Новый год… — недовольно протянул Вадик.

— А чем тебе не праздничная атмосфера? — спросила Елена Петровна, зажигая очередную свечку. Свечек у нее было огромное количество, как и разных подсвечников — и латунные витые, и в виде лошадки, и на три свечки. Скоро в каждом углу комнаты замерцали огоньки свечей. Стало уютно и немного сказочно.

— Ну, вот, а вы переживали. Самый настоящий Новый год!

— Ага, — сварливо заявил Вадик — Тишина такая, как в склепе. Так-то хоть музыка играла.

— Так мы и сами спеть можем, — ответила неунывающая Елена Петровна, — Дим, доставай гитару.

— А что, обязательно петь? — вставила свое слово Наталья, — Можно и анекдоты рассказывать. Или истории страшные. Да, кстати, из всех собравшихся только дед Василий не выдал ни стиха, ни песни, ни анекдота. Не важно, что он в роли Деда Мороза вступал. Раз он снял с себя реквизит, значит он больше не Дед Мороз. Пусть, как и мы, расскажет что-нибудь.

— Ага, дед, — лукаво глянула на него Олеська, — Можешь даже историю про любовь рассказать.

— Про любовь, говоришь… — задумчиво отозвался дед Василий, — Могу и про любовь. Только история моя грустная…

Все загалдели, что пусть грустная, главная чтобы интересная, а Димка провел большим пальцем по гитарным струнам и пропел: «Любовь никогда не бывает без грусти, но это приятней, чем грусть без любви».

— Ну, коли хотите, слушайте. Было это в начале 80-х в Карелии. А если точнее — возле реки Кивач. Там еще заповедник располагается. Мы туда приехали с нашим стройотрядом. Работа была не сложная, не сказать, чтобы тяжелая. А места там красивейшие! Так что считай, не работали мы, а отдыхали. Ну, и как водится, вечерами танцы под старый расхлябанный магнитофон. Тут понятно без местных не обойтись…

— Что, разборки устраивали? — сунулся неугомонный Вадик.

— Да нее. Мы с местными очень хорошо сошлись. Прямо любовь и дружба у нас была. Мы ж парни молодые, а там девчонки приходили, местные, карелки. Ух, и красивые эти карелы!

— Корелла? Так это же попугай… — не унимался Вадик.

— Вадька! Я тебя сейчас тресну! — замахнулась на него Олеська, — Ты можешь молча слушать?

— Все, молчу, молчу, — Вадик сложил руки перед собой и склонился в шутливом полупоклоне.

Дед Василий помолчал еще с минуту, оглядел всех присутствующих и продолжил.

— Карелы — это народ такой в Карелии, местное, так сказать, население. Очень на русских похожи. Но красивые, особенно женщины. Скулы высокие, волосы светлые у некоторых белые-белые. И глаза. Почти у всех глаза ярко-голубые. Словно карельские озера в них отразились. А у нее глаза были не голубые, а синие.

При слове «она» все понимающе переглянулись, а дед Василий, не замечая этого, продолжал:

Я таких глаз больше ни у кого не видел. Худенькая, невысокого роста. И она почти никогда не улыбалась, разве что когда задумается, краешки губ чуть вверх подымутся.

Как-то раз вечером я оказался с ней рядом. У нас ведь в отряде не всегда танцы были, еще и у костра посиделки устраивали. И вот, однажды мы уселись на одно бревно. Я повернулся к ней, сказать хотел, девушка, мол, не подвинетесь чуток, а то мне места маловато, а как глянул, так и все слова забыл. Вот есть такое выражение — «утонул в ее глазах», так вот это про меня. Утонул, как есть утонул.

И с тех пор мы все вечера вместе были. Ну, днем у нас, понятное дело, работа, а как вечер, она приходила в наш лагерь. Мы или танцевали с остальными молодыми людьми, или песни под гитару пели возле костра. А то гулять ходили. На водопад. Кивач он называется, как и река. Красивое место. Как придешь туда, так внутри как будто все меняется. Ни о чем плохом думать не можешь. А я и думал лишь о хорошем — как мы с Олей, эту карелку Оля звали, заживём дальше. Я не понимал еще, как мы будем жить, то ли она в наш город переедет, учиться поступит, или же я в Карелии останусь, переведусь в институт в Петрозаводске.

Но вот она один вечер не пришла, второй… Я забеспокоился. А через три дня приходит. У нас в тот вечер танцы устроили. Ну, дискотека нынче называется. Я обрадовался, подлетаю к ней, в круг тащу. А она холодно посмотрела на меня. Одним взглядом остановила. Бросила мне: «Пойдем». Развернулась и пошла. Я, естественно, за ней. Пришли мы к водопаду. Встали на скале, под нами волны беснуются, брызги до нас долетают. Она развернулась ко мне, смотрит на меня своими синими глазищами и говорит: «Я, Вася, тебя сюда попрощаться привела». Я ничего не понимаю — какое прощание? Мы еще две недели работать должны были.

А тут из-за скалы выходит парень, чуть меня постарше, а глаза у него жгуче-голубые. По глазам этим я понял, что Олин брат передо мной. Встал между нами, зубы сжаты, желваки играют. Помолчал и процедил сквозь зубы: «Чтоб к Ольке на пушечный выстрел не подходил!» Оля хочет ко мне подойти, а он плечом ее отодвинул и бросил ей, не глядя: «А ты марш домой!» Оля сверкнула на него из глаз синевой, развернулась и быстро так к краю скалы отошла.

В тот день было пасмурно, а под вечер тучи на горизонте разошлись, и солнце все лучами в розовый цвет окрасило. Мы смотрим на Олю, она стоит на самом краю, а вокруг нее словно ореол золотой. Ее брат развернулся к ней и как заорет: «Я же сказал, домой быстро!» Она чуть дрогнула, а потом говорит: «Дай мне с Васей попрощаться».

— Неет! — рявкнул он.

Оля еще полшажочка назад сделала, а за ее спиной водопад беснуется. Я испугался, но виду не показываю, шепчу этому брату безумному:

— Ты что, не видишь, еще немного, и она сорвется вниз. Разреши ей подойти ко мне. Мы попрощаемся просто, как добрые друзья, и я уйду. Скоро мы уедем, и я навсегда исчезну из вашей жизни. Не делай глупости, слышишь? Она может разбиться. Ты примешь на себя вину за это?

Брат прерывисто задышал, шумно вдохнул и отрывисто прошептал: «Две минуты». И отошел на некоторое расстояние. Оля подошла ко мне, посмотрела в глаза и молчала с минуту. Потом сказала шепотом: «Все я запомнила каждую черточку твоего лица. Прощай». Вынула из уха сережку с голубым камнем и сунула мне в ладонь. Брат дернул Олю за руку и потащил вниз. Я еще немного постоял, разглядывая лежащую на ладони Олину сережку, и побрел в наш лагерь. Больше я Олю не видел.

Местные ребята и девчата, что приходили к нам в лагерь, рассказали, что Олю увезли, а куда никто не знает. И хоть у нас с ней, как говорят «ничего не было», мы даже не поцеловались ни разу, я очень долго ходил как в воду опущенный. Ни с кем не разговаривал, разве что по делу. Но надо мной никто не смеялся, мне сочувствовали, но сочувствовали молча. Все мои друзья понимали, что это не какая-то пустяковая встреча. Понимали, что коснулась меня Любовь, и уплыла в дальние дали. Вот так-то.

Дед Василий шумно вздохнул. Олеське стало жалко деда. Вот он какой, оказывается, романтик. А еще она вспомнила, что на ключах у него висит голубая бусина, прикрепленная к колечку от ключей странным крючком. Олеська догадалась, что это ни что иное, как та самая Олина сережка. У нее защипало в глазах. Хорошо, что в темноте не видно, как навернулись непонятные, неожиданные слезы.

В этот момент зажегся свет, и прозвучало нестройное «Ура!» Народ зашевелился, потягиваясь, разминая затёкшие от долгого сидения ноги. Елена Петровна на правах хозяйки побежала на кухню ставить чайник, а Олеська подошла к деду Василию, прижалась к его плечу и нерешительно погладила грубую мускулистую руку. Подняла на него глаза и улыбнулась. Дед Василий улыбнулся в ответ и ласково щелкнул ее по носу.

«Любовь, как и кашель, не скроешь» — шепнул он ей и легонько подтолкнул к стоявшем неподалеку Вадику. Олеська вопросительно посмотрела на деда Василия, а он подмигнул и добавил: «Вот так-то».