Ты умрёшь, как Айседора Дункан

Надежда Нелидова

У Нины возраст, когда комплимент «Выглядите на все сто» – звучит бестактно. Где-то она прочитала: смерть не ждёт далеко впереди, а идёт рядом, рука об руку, как подружка. Нина возмутилась: она вовсе не хотела обзаводиться такой подружкой.Смерть терпеливо уговаривает, как ребёнка, которого тащат в кресло зубного врача: «Не бойся, глупышка, это совсем не больно». Но Нина: «Нет, нет, нет! Все вы так говорите!» – мотает головой, тормозит ногами, отчаянно цепляется за всё по пути…

© Надежда Нелидова, 2021

ISBN 978-5-4498-2238-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

МАДАМ ПЛЮШКИНА

Умный врагов превратит в друзей, а дурак — друзей ухитрится сделать врагами. Нет, упаси бог, я не том, о ком вы подумали. Я о Соне. Соня моя одноклассница и приятельница с детства. Всю жизнь она постепенно шелушила от себя людей и, в конце концов, осталась практически в вакууме. Начнём с детства.

Однажды мои родители купили тележку. Лёгкую, серебристую алюминиевую тележку на бесшумных резиновых, пахучих колёсах. Даже не верилось, что тележка предназначена для хозяйства. На такой возить дрова или картошку, или землю — кощунство, не говоря о навозе.

И папа разрешил в первое время пользоваться ею как большой игрушкой. А мама постелила старое одеяло, чтобы было мягко сидеть. Стоило выйти, нас вместе с тележкой облепляли соседские ребята. Мой скромный авторитет взлетел до небес.

«Надюх, — льстиво клянчили мальчишки, вчера ещё меня задиравшие. — Дай покататься!» Что уж говорить о девчонках. И я важно разрешала или отказывала, устанавливала и регулировала очередь, гасила конфликты. Оказывается, власть это здорово!

Ранним утром, пока ребятня ещё спала, я мыла тележку и скорбно рассматривала первые царапины и вмятины на серебряных боках. Робкая соседская Ленка приблизилась, как собачонка. А ведь она единственная ещё не опробовала моё двухколёсное чудо! И мы стали возить друг друга по очереди: то она меня, то я её. Дорога шла покато вниз, тележка тарахтела, пыль стояла столбом, «шофёр» ухал, «пассажир» визжал и подскакивал на ухабах.

За нами наблюдала из-за забора Соня, тоже ранняя пташка. Она подошла и резонно задала вопрос:

— Тележка чья? Твоя. Тогда почему ты возишь Ленку? Это нечестно. Пускай она возит тебя.

— Как это?! Она что, раб?

— Так и быть, — смягчилась Соня. — Тогда ты её прокатишь один раз, а она тебя (Соня задумалась, произвела в рыжеволосой голове молниеносные арифметические действия) — а она тебя — три раза. А четвёртый вы обе катаете меня. За то, что я так хорошо придумала, — говоря это, она уже чистоплотно приподнимала сарафан, усаживалась на одеяло и крепко ухватывалась веснушчатыми руками за края тележки.

Скатились пару раз — но веселье куда-то пропало. Ленка тихо смылась в свой двор, я поволокла громыхающую тележку домой, а Соня осталась посреди дороги, задумчиво почёсывая под сарафаном попу, пострадавшую на ухабе.

В начальных классах Соня была знаменитость. Однажды во время урока к нам ввалилась целая толпа: директор, завуч и незнакомые шумные дяди и тёти с разными складными штуковинами и фотоаппаратами. Как сейчас сказали бы — проводился кастинг. Искали девочку для участия в розыгрыше в телевизионном лото.

Соня была пухленькая девочка, у неё даже прозвище было «плюшка». Мордочка белая, будто намазанная сметаной, только на носу теснились веснушки. К её червонным колечкам очень шёл капроновый голубой бант, а к кукольным, немножко кривым толстым ножкам — гольфики с кисточками.

В студии дяденька ведущий брал её под мышки и поднимал к стеклянному кубу, где с шорохом крутились и подскакивали шарики. Соня запускала туда персиковую веснушчатую ручку и не сразу, подразнив публику, извлекала наугад шарик с циферками. Все хлопали, играл туш.

Но Соня подвела лотошников: за одно лагерное лето стремительно стала худой и долговязой. Золотые ван-Дейковские штопорные кудряшки развились, выгорели и побледнели. Соню заменили беляночкой из другой школы.

Соня разозлилась. И в отместку рассказала всем, что дядька ведущий держал её не столько за подмышки, сколько за пухлые грудки. И за кулисами поправлял платьице, но, опять же, не столько поправлял, сколько задирал, и не столько платьице, сколько трусики…

А самое-то главное: заветный шарик в кубе был нагретым, чтобы его можно было легко найти, вот! Сонину маму куда-то вызывали, после этого Соня про дядьку и горячий шарик больше не вспоминала.

Нашу улицу снесли и в полном составе поселили в «высотке». Мы с Соней оказались на одном этаже. У Сони выявилась удивительная способность: она видела сквозь стены и была в курсе моей семейной жизни от и до.

— Я поражаюсь, как ты терпишь этот проходной двор. Опять всю ночь твои гости галдели, не давали спать всему подъезду, — чтобы укрепить свои позиции, Соня брала в союзники соседей. — Вот куда твой любезный ездил в половину третьего ночи?

— К нему приехал друг из Питера, — оправдывалась я, кляня картонные стены и хлипкие фанерные, одно название, двери. — Не мог же гость до утра сидеть на вокзале, пока начнут ходить автобусы (такси тогда в нашем городе ещё не ходили).

— Ой, полюбуйтесь, какая нежная питерская фря. Они-с, видите ли, не могли посидеть в зале ожидания. А то, что из-за него перебужено пять человек — это ему по фиг.

— Пять? — бормотала кругом виноватая я. — Откуда пять? Я, муж, ребёнок, ты…

— А водителя ты не считаешь? — торжествующе проявляла свою нечеловеческую наблюдательность Соня. — А сколько вы ему заплатили за машину? Дешевле было вашему гостю снять койку в вокзальной гостинице.

Рациональная Соня была, как всегда, права. Но почему правота иногда носит лёгкий налёт гадости?

Когда Соня ещё не со всеми перепортила отношения, её приглашали в гости. У неё в голове сразу начинались мысленные метания. Если меня нелёгкая приносила в этот неурочный час, она не скрывала раздражения.

Лихорадочно перебирала содержимое шкафов: одежда, безделушки, посуда, книги. Что ещё выглядит более-менее прилично и от чего можно очень кстати избавиться?

Категорически нельзя дарить: жемчуг (к слезам), часы (утечка жизни), ножи и вилки (ссоры), носовые платки (снова слёзы), носки (к болезням), зеркала (нечисть, колдовство), расчёски (к облысению) и пр. Но если присовокупить к вещи копеечку — уже получается, как будто не даришь, а продаёшь, а значит можно.

Удобнее всего дарить посуду. Перемоешь с содой, завернёшь в целлофан, перевяжешь ленточкой — никто не догадается, что ты пил и ел из неё десять лет.

Возвращаясь из гостей, Соня сокрушалась:

— И это застолье? В плове ни мясинки. Лечо — покупное. Вино самое дешёвое, в коробках… Убожество.

Сама Соня гостей не очень привечала.

— А, это ты… — она разворачивалась и уходила. Я сама нащупывала выключатель слева на стене, потому что однажды со всего размаху дербалызнулась во тьме о тумбочку — слава богу, не глазом. Сама нашаривала под обувной стойкой тапки. Подозрительные, сальные, стоптанные — но куда деваться, пол холодный.

Соня бросала на стол картонную коробку, в которой вперемешку лежали чайные пакетики, свёртки с карамельками, узелки с сахарным песком. Типа, тебе надо, ты и ищи.

Ставился пирог, который я в первый раз доверчиво поела — и мучилась резями двое суток. Как я забыла, что Соня покупает исключительно просрочку, а холодильник на зиму она отключает, чтобы не жечь зря электричество. Продукты она вывешивает за окно, но ведь сами видите: нынче зима сплошная оттепель.

Эти пироги Соня приносит ко мне в гости — гостинчик. И страшно обижается, когда я отбиваюсь от них руками и ногами:

— Сонь, прости. Может, у тебя желудок лужёный, а у меня гастрит…

В отместку она хает то, что я ставлю на стол: «Фу, как это можно есть?» — впрочем, тут же с аппетитом съедает. Она держит себя в полуголодном состоянии, а если идёт в гости, то с утра кусочка в рот не положит.

— Пряничек, когда ты вернёшь тысячу рублей?

— В смысле? Я давно тебе отдала, — у меня отвисла челюсть и вытаращились глаза.

Про нежную сливочную кожу у рыжих людей сказано много. Соня вспыхнула пурпурным заревом, даже глаза жемчужно порозовели.

— У меня прекрасная память. А у тебя с памятью и с математикой всегда были нелады.

Надо сказать, тысяча рублей в то время была весомой суммой. Если мартышка мерила всё в попугаях, пьяницы — в бутылках водки, то для Сони эквивалентом было мясо. В уме она переводила рубли в килограммы говяжьей или свиной вырезки. Тысяча рублей — почти четыре килограмма отборного мяса.

— То есть… Да как же… Помнишь, я вот тут стояла, а ты из кухни вышла, передник в муке. Ты ещё сказала: «Из рук в руки не передают, деньги утекут» — и велела положить на тумбочку.

Я считала, что мелкими подробными деталями докажу Соне, что с памятью у меня порядок.

— Да уж, — Соня кротко возвела глаза, призывая в свидетели бога. — Правду говорят: деньги отдаёшь руками, а возвращаешь ногами. И как тут не вспомнить классику? «Отдав в долг деньги другу, ты лишаешься и денег, и друга».

После чего мне не оставалось ничего другого, как развернуться и поскакать домой за тысячерублёвой купюрой, шепча под нос: «Да как же… Ведь точно отдавала. Этими самыми руками».

Я решила больше не брать взаймы у Сони. Но человек предполагает, а бог располагает. Заболела мама, и на лекарство не хватило 5 тысяч рублей. А Соня, палочка-выручалочка, вот она, через лестничную площадку…

— Разумеется, сахарочек, — расплылась она в улыбке. — Пиши расписку. Занято тогда-то, там-то, столько-то. Паспортные данные. Дата, подпись. Обязуюсь вернуть.

— Рас… писку?.. — это мне так дико показалось, не по-человечески. С другой стороны, на Западе, говорят, давно существуют такие отношения. Да и моя кредитная история, некоторым образом, была подмочена в Сониных глазах…

После десятого класса Соня распространяла чудо-моющее средство, три в одном. Им можно было мыть: посуду, пол, раковину, плиту, домашних животных, волосы и лицо. Кожа становилась нежной и бархатистой, как после питательного крема. Соня эротично проводила пальцами по светящемуся молочно-белому лицу.

Средство чудесно благоухало, его можно было разводить в воде и брызгать через пульверизатор, как освежитель воздуха. И, наконец, перемыв весь дом, им можно смело подкармливать домашние растения. От этого бесплатного удобрения они становятся жирными и так и прут, так и прут, как зелень в огороде у тётки Анисьи из старого кинофильма.

В доказательство Соня на сцене поливала фиалки в горшочках — действительно, ярко и обильно цветущие. Никто же не знал, что у неё дома на лоджии целое кладбище скрючившихся склизких, чёрных фиалок. Зрительницы ахали и расхватывали чудодейственное средство.

Накопив первоначальный капитал, Соня открыла магазинчик дамских головных уборов в полуподвале нашего дома. Клубничным, сладким светодиодным соком налилась вывеска «Ягодка».

Но Соня была недовольна:

— У меня сердце кровью обливается, когда эти швиньи лапают шляпы, а сами до этого ели пирожки. (Будь Сонина воля, она ввела бы для надевания белые перчатки, как у ювелиров). А это не шляпы — это чудо, зефир, пух от уст Эола. И у меня ощущение, что во всём городе отключили горячую воду — каждая вторая покупательница с немытой головой. И меряют перед зеркалом — одну, вторую, пятую. А волосёнки сальные свисают.

Соня и предупреждения везде развесила: «Примерка строго на чистые волосы! Штраф 5000 р.!» И по пятам за грязнулями ходила, глазами сверлила, сквозь зубы цедила. Принимая головной убор обратно, близко подносила к глазам, хмуро рассматривала и даже нюхала шёлковую и фетровую внутренность. Укоризненно качала головой и цокала языком.

Шляпный бизнес прогорел, она недоумевала:

— Столько вложилась — а мой магазин как зачумлённый обходят.

На Соне заношенный свитер. Под свитером мужнина рубашка — когда подлец уходил, она вырвала из его рук чемодан с сорочками. И вот, пожалуйста, пригодились — и под свитер поддеть, и как ночнушка, и дома вместо халата…

На Сониных худых ногах носки, вывернутые пятками кверху: зачем выбрасывать, если дырка только с одной стороны? Когда носки окончательно придут в негодность, она их порежет на кусочки и протрёт жирные кастрюли и сковороды. Кругом в выигрыше: и раковина не забивается, и многофункциональные носки выложившись по полной, находят упокоение в мусорном ведре.

Если бы Гринпис учредил премию в номинации «За бережливость» — победила бы Соня. Сколько человеческого труда она сберегла! А сколько леса сохранила?!

Она не тратилась на ерунду, вроде визиток и блокнотов. Зачем, если в её сумке находили пристанище кассовые чеки, квитанции, платёжки и даже раздаваемые на улице буклеты — при условии, что обратная сторона чистая. Вооружившись ножницами, она резала коробочки из-под пилюль, упаковки от чая. Из них выходили прекрасные напоминалки: вести расчёты, мелкие записи, набрасывать адреса и телефоны.

Кто не испытал, тот не поймёт Соню: привычка экономить затягивает не хуже азартной игры. В ней есть острый, не сравнимый ни с чем восторг, кайф, упоение: когда удаётся купить неплохие яблоки по «красной» цене, когда варишь бульон из суповых косточек за 28 рублей — ещё наваристей, чем из мяса. Когда набираешь ванну по капле, чтобы не платить за воду, и отодвигаешь стёклышко счётчика, и вставляешь зубочистку или кусочек бумажки, чтобы не крутилось колёсико… Да, и когда носишь вывернутые носки!

Даже лицо при этом светлеет и хорошеет, взгляд становится целеустремлённым. А вы думаете, зря шведские миллиардеры носят хлам и ездят на велосипедах?

— Мам, запиши меня в художку! А ещё у нас в классе спектакль, я играю Венди, давай купим бальное платье!

Художка платная, причём берут, как будто готовят исключительно Глазуновых и Шиловых. Длинное кружевное, не практичное платье дочка наденет раз, другой — и выбросит, а стоит как будто из золота. Лучше купить на вырост, Соня видела на рынке добротный льняной костюм на все случаи жизни: и в пир, и в мир. А пока чуток великоват, пускай повисит на плечиках. А всяких Венди-Шменди пускай другие изображают, ни уму, ни сердцу.

— Мадам Плюшкина! — кричала дочь. — Все вкладывают в детей, в детей, — а ты в кубышку, в кубышку! Конечно, мамочка, ведь мы ещё не живём по-настоящему. У нас ведь девять жизней, как у кошки, а сейчас живём так, понарошку, репетиция! Плюшкин в юбке — вот ты кто!

Соня вздрогнула: к ней прилетело словечко из детства, правда, носящее совсем иной смысл. Её насторожило вольнодумство дочери, крамольные высказывания. Ясно откуда ветер дул и чьи уши торчали. Дочь запихала в рюкзачок свои тряпочки и, хлопнув дверью, убежала к папаше-транжире и алкашу.

Ничего, жизнь всё расставит по своим местам. Дочь поумнеет, повзрослеет, протрезвеет. Ещё матери спасибо скажет, что не швыряла деньги налево-направо, а в горсточку собирала, приумножала семейный капитал.

Соня продала мамочкину, царствие ей небесное, квартиру, отделала и обставила мебелью полуподвал, открыла гостиничку. Вывеску «Ягодка» и менять не пришлось, подошла как нельзя кстати.

Она сидит, вытянув ноющие от беготни ноги. Кажется, вот-вот утрёт ладонью лоб, как сталевар у мартена. Соня называет себя трудоголиком. Со сдержанной гордостью заявляет: «Я не умею отдыхать и тратиться на себя». Презирает старух с собачками, кошками, с хорами ветеранов, сидением в больничных очередях, со скандинавской ходьбой в парке. Бездельницы.

— Вот твой муж сколько в день получает? Полторы тысячи за восемь часов работы. А я их делаю за пять минут.

Это правда, я видела. Соня встряхивает и переворачивает постель в «номере». Смахивает колбасные и сырные крошки со стола, убирает пустые бутылки. Всё. Комната готова к приёму новых постояльцев. Её «Ягодка» служит кратковременным убежищем для преступных влюблённых парочек.

Я молчу. Соню это задевает, даже носик и брови пунцовеют. Она подозревает, что я свысока смотрю на её бизнес.

— Вот ты колошматишься за своим компьютером. Типа, высокое искусство, литература, вызываешь у людей переживания, эмоции. Да благодаря мне клиенты такие мощные взрывы эмоций переживают — тебе и не снилось. Твои рассказики рядом не стояли. Я несу людям Счастье, — Соня страстно прижимает кулачок к груди. — У меня они извергаются вулканами серотонина и эндорфина. Ни один психоаналитик не поможет им так, как помогаю я. И всего за 300 рублей в час, 1200 в сутки. Ты меня спроси, я такие сюжеты расскажу — ахнешь!

И ведь не поспоришь.

Только один раз я ездила с Соней в турпоездку. Она достала горящие курсовки в санаторий по смешной цене. А если на двоих, то вообще экономия в два раза.

О, это было не путешествие, а полный лишений и опасности квест «Найди дешевле!» Полки в поезде она взяла боковые верхние у тамбура. Нижние соседи попались вредные, приходилось перейти на строгий постельный режим. Пили чай и ели доширак под одеялами. Когда я спускалась, бабка внизу больно щипала мою ногу. Мол, не за то она деньги платила, чтобы по её голове грязной пяткой водили. Хотя пятка была чистая, розовая, честное слово.

Пока ехали в гостиницу, сломалась маршрутка (квест же!) С нашим багажом лучше было вызвать такси, но Соня возмутилась: тут идти всего ничего. И мы тащились пять кварталов по знойным горам с тяжеленными сумками, обливаясь потом и высунув языки. Местный язык и маршрут знали плохо, нас то разворачивали назад, то посылали влево, то вправо. Это был ад!

— Зато сбросили килограмма по два, — отдуваясь, парировала Соня. — В тренажёрке бы за это заплатили… — она шевелила губами, подсчитывая.

— Ско-олько?! — изумилась Соня на ресепшен. Молча подхватила сумки и рванула прочь, я за ней. Стражи в лице бабок с картонками на груди, прячущиеся в кустах от швейцара, знаками показали отойти на безопасное расстояние. Соня выбрала самое дешёвое жильё на окраине города, противоположной от моря.

Ехать туда на такси? Больная, что ли?! Тут идти всего ничего.

Ни одной ночи я не выспалась: дикая, душная, влажная жара и отсутствие кондиционера. С одной стороны — ночной клуб с воплями и дыц-дыц, с другой шиномонтаж с дыц-дыц и вонью горелой резины. И капающая кислой ржавчиной водичка в душе по утрам. «Сахарочек, какая ты пессимистка. Надо радоваться, улыбаться жизни!»

— Экскурсия — полторы тысячи, совсем охренели?! — кричала жизнерадостная Соня. — Рядом за триста, ну и что, что впятером на раздолбанном «жигуле»?

Еда — это была отдельная тема. Если я брала котлету, Соня едва не била меня по руке и шипела: «Котлеты и дома можно поесть, бери двойной гарнир». Если на улице, умирая от жажды, я покупала бутылочку минералки, Соня ругалась: «Цаца, потерпеть не может. Где-нибудь наткнёмся на фонтанчик — и хоть залейся, пей как лошадь».

У неё болело сердце за содержимое моего кошелька, как за своё собственное. Но ведь так и есть. Не бывает денег своих и чужих, они в вечном движении. Сегодня чужие, завтра перекочуют в твоё портмоне. Соня любила деньги преданной, бескорыстной, очищенной любовью.

Меня доконало, когда мы забежали в платный туалет, и я полезла в кошелёк за 30 рублями. Соня вломилась за мной в кабинку. Её трясло, вид был безумен, она чуть меня не растерзала.

— Ты соображаешь?! Рядом как раз шла экскурсия! Что бы к ним примазаться-пристроиться, никто бы не заметил?

— Господи, тридцать рублей.

— «Господи, тридцать рублей!» — закатила глаза артистичная Соня. — На халяву, видно, тебе денежки достаются. А я хрячу до кровавого пота не для того, чтобы налево-направо разбрасывать. Здесь тридцать, там тридцать, ещё тридцать — глядишь, полкило котлетного фарша.

Мне понадобился месяц реабилитации на даче, чтобы придти в себя после того южного отдыха. Но и там меня достала Соня. Она паслась на клубничных грядках, качалась в гамаке с окровавленным от ягод ртом и лениво поучала:

— С мужем нужно вести себя тонко. Нельзя держать его в стиснутом кулаке. В какой-то момент кулачок ме-едленно разжимаешь: мол, ты свободен, в любой момент улетай вольной птичкой. Вот мой, было дело, на другую работу собирался перейти, невыгодную. Нравится ему, видите ли. Сколько мы с ним ругались, он упёрся, нахохлился, взъерошился. Тогда я кулачок-то разжала: «Как хочешь, пряник. Увольняйся хоть завтра…» Мужики — они же страшные трусы и консерваторы. Попыхтел — и всё по-моему осталось.

Или вот у вас ножи невозможно тупые, ни мясо, ни хлеб порезать. А ты ему, наоборот, мол, ах, какие у нас в доме острые ножи! Подружки обзавидовались: сразу видно, мужик в доме. Увидишь, из кожи вылезет, все ножи по дому соберёт и будет каждый день вжикать бруском. Я права?»

Права, сахарочек, ещё как права. Напоминать премудрой Соне, что она осталась без мужа и дочки — подло с моей стороны.

У Сони кредо:

— Делай так, как надо тебе, и пусть весь мир подождёт.

— Капля камень долбит.

— Пусть боишься не ты, а боятся тебя.

Прищурившись, она смотрит в подёрнутую дымкой даль, как Кутузов перед Бородино, как Наполеон перед Ватерлоо. Разрабатывает очередной план сражения. И вся-то наша жизнь есть борьба. И вечный бой, покой нам только снится. Это вам и сытней, и проще на твёрдом берегу-у. Но мо-ой пло-о-от вовсе не так уж плох! Любимая песня Сони. Маленький отважный, стойкий, битый течением и жизнью плотик — это она, Соня.

Муж коварно завёл «молодую». С ума сойти! Совсем женщины оголодали, ополоумели: уже бросаются на алкашей! Соня выше этого, не больно надо, но квартирные метры! «Молодая» родит, предъявит права. И распадётся на доли, уплывёт в чужие алчные руки квартирка, коханая, ясная, цельная как яичушко.

У Сони ключи. В последний раз зайдя в квартиру, она приметила в спальне и пузырёк с духами, и розовые ушастые тапки — зайцы. А в кухне — пару-тройку пустых бутылок под столом. Муж любит это дело. Поставить между бутылками такую же, с наклейкой, со штрих-кодом. Только формула другая: СН3ОН. Метанол. Всего одна буковка и две циферки — а какой эффект.

Муж обрадуется: сюрприз! Только бы один откупорил, без гостей, чтобы Соне греха на душу не брать. А там поди разберись. Где брал, у кого брал. Да никто и разбирать не станет. Одним алкашом больше, одним меньше. Только небо коптит, в отличие от полезного члена общества Сони.

Это и не месть вовсе, а восстановление справедливости. Ускорение хода событий. Рано или поздно, он всё равно этим кончит. Соня просто слегка подтолкнула шар судьбы. Как когда-то ведущий толкал — не шар, а куб — и он крутился на каком-то механизме, и в нём весело скакали шарики лото.

Она попалась на малом. Хотела купить в аптеке хирургические латексные перчатки, а их только упаковками по сто штук продают. И стоят полтыщи. Куда столько Соне?

Дома у неё валялись дешёвенькие китайские перчатки, возиться с комнатными цветами (выжившими фиалками), с землёй. Всё равно выбрасывать.

Ветхая китайская резина прорвалась, отпечаток большого пальца остался на бутылке. Соню «брали» ночью. На это раз по её милости весь подъезд был разбужен сиреной, мигалками и топотом полицейских башмаков.

Она сидит за решёткой, и её худые коленки бьются о прутья, как ноги застоявшейся сноровистой кобылки. Я принесла передачу — зубную щётку, кружку, ложку, халат, тапки.

Соня, прищурившись, мучительно вглядывается вдаль. Кого на этот раз она видит: китайцев бракоделов? Себя, с рыжими косицами, потирающую попу, отбитую на серебристой тележке?

Или ту, в голубых бантах, и студию, и прозрачный куб, бешено крутящий шары? Она запускает туда руку и тщетно, отчаянно роется, ища тёплый шарик. Горючими слезами детской обиды закипают глаза: шарик успел остыть, ей его не найти…