Регрессия. Исповедь колдуна

Н. М. Фишер, 2022

Приквел дилогии "Регрессия". Душа колдуна наконец обрела покой. Иоганн навсегда освободился, чтобы дать себе и Анне шанс. Что же толкнуло его на этот шаг? Темная душа учителя, подчиняющая себе волю юного колдуна? Ненависть сверстников? Зло, что он творил своими руками? А может, несчастная любовь? История терзаний Иоганна, рассказанная им самим. От первых до последних дней жизни.

Глава 2.

Мама редко брала меня в Москву, оставляя с соседкой, а сама на целый день выбиралась в город. Она утверждала, что свежий воздух и жизнь загородом куда полезнее выхлопных газов мегаполиса, да и толпиться среди вечно бегущих людей мне ни к чему. Она всегда описывала город как грязный, серый и забитый машинами, но я очень любил эти поездки.

Волшебство начиналось еще на станции. Когда, извиваясь зеленой змеей, из-за поворота выглядывала электричка, я замирал от восторга и еле сдерживал слезы, слыша внутри себя неистовый хохот, стоило мне подумать о волшебстве. Иногда нам везло, и мы оказывались в теплом вагоне с мягкими коричневыми лавками. Ехать там было одно удовольствие, не то что на твердых деревяшках, которые попадались чаще.

Повезло нам и в этот раз. Поезд засвистел где-то вдалеке и вскоре показал свою плоскую морду. Двери приветственно распахнулись, пропуская внутрь единственных пассажиров. Электричка была почти пустой, и мы сели вдвоем в целом купе. Ехать до Москвы было не так долго, и я с упоением смотрел, как прочь уносятся елки, потом равнины, а вскоре — громадные дома, закрывающие собой небо и солнце. Вот бы жить когда-нибудь в таком! Мама всегда утверждала, что вырасту и буду жить там, где захочу. Правда, после этих слов она часто становилась грустной.

Обычно все наши поездки проходили одинаково — мы выходили на вокзале и сразу же ныряли в метро. Забегали в нужные маме магазины и отправлялись назад. И лишь один раз поездка мне совсем не понравилась — мы долго тащились под землей в грохочущем вагоне и вышли в совершенно не знакомом месте. Потом мама тянула меня за руку сквозь угрюмый зимний парк, а я сопротивлялся, чувствуя, что она задумала что-то плохое. Мама и плохое — как так? Но еще больше сопротивлялся голос во мне — он кричал и метался, требовал, чтобы я развернулся, сбежал, соврал, только бы не идти туда.

От этого мне стало и страшно, и интересно. Что же это за ужасное место, если даже Он боится? Место, впрочем, оказалось обыкновенной квартирой в сером неприметном доме. Единственное, что показалось мне странным, это жирный черный кот, вздыбившийся и отскочивший от меня, стоило нам переступить порог квартиры.

Дверь открыла пожилая женщина в вязаной жилетке и с сеткой на голове, прятавшей густые серые волосы. Ее морщинистое лицо нахмурилось, стоило ей взглянуть на меня. Женщина подняла на руки кота, отчаянно шипевшего под ногами у хозяйки, и пригласила нас в комнату.

Мама помогла мне разуться, и я в одних носках отправился за ней по холодному скрипучему паркету в единственную комнату. Женщина уже ждала нас за столом, а кот урчал на ее коленках. Перед старушкой на белом полотенце с вышивкой по краю стояла стеклянная миска с водой, рядом были навалены пучки трав, пузырьки с жидкостями и порошками и несколько тонких косточек. Мама вздрогнула и схватила меня за руку.

— Мы, наверное, пойдем, — прошептала она.

— Ишь, не придумывай! — шепеляво усмехнулась женщина, показав ровные вставные зубы. — Хочешь знать или нет?

— Хочу, — кивнула мама.

— Тогда садитесь.

Напротив стола посетителей ждали два гостевых стула. На один забрался я, едва доставая ногами до пола, а на самый край другого села мама, сложив длинные пальцы в замок на столе перед собой.

— Похожи, — заметила старушка, по очереди оглядев нас. — Только эта дрянь не от тебя, ты — нормальная.

— Знаю, — тихо прошептала мама. — Скажите, что это, и как нам бороться.

Женщина стянула с волос сетку, разметав седые кудри по плечам, и протянула ко мне морщинистую руку. Если до этого мне было просто не по себе, то теперь стало совсем страшно. Я поглядел на осунувшуюся маму, и она чуть заметно кивнула. Я с опаской протянул ладошку женщине, и та с плеском погрузила ее в воду. Руку словно охватило льдом, в который я вмерз и не мог пошевелиться. Хотелось заплакать и убежать, но мама сидела, безвольно и подавлено глядя на происходящее, и я решил не сопротивляться. Может быть, это зачем-то нужно. Тогда надо просто дать неприятной тетке сделать все, что она хочет, и наконец уйти отсюда. Отправиться в Зоопарк или в Детский мир.

Старуха сыпала в воду порошки, шептала какие-то слова, часть из которых я почему-то понимал. Вернее, не я, а тот, внутри меня, подсказывал. Она водила косточками вокруг миски, то закрывала глаза, то выпучивала их так, что становилась похожей на голубя. Казалось, она уже не с нами, а улетела куда-то далеко-далеко, и мне тоже захотелось на секунду улететь с ней. Но он не дал мне, приказав остаться и не идти на поводу у слабосильной ведьмы.

Когда же женщина вернулась из своего невидимого путешествия и вновь смогла говорить, вместо того, чтобы ответить на мамины безмолвные вопросы, она отшатнулась, задев ножку стола. Кот, успевший задремать, взметнулся на стол, хватаясь когтями за полотенце, и примостившаяся на нем миска с грохотом разлетелась об пол на сотни осколков, утянув за собой часть снадобий непутевой ведьмы.

— Убирайся отсюда, и это, — она указала на меня, — с собой забери! Никогда сюда больше не приходи!

— Что? — Мама в непонимании хлопала глазами. — Что случилось? Что не так? Вы объясните?

— Ты говорила, ребенок кого-то видит и общается с ним! Ты врала! Ты знала, какая внутри него тьма? Ведь знала? — Старуха в ярости схватила маму за кофту и принялась трясти. Я в ужасе стоял за ее спиной и не мог проронить ни слова.

— Знала! — выплюнула мама ей в лицо. — И думала, что вы сможете это из него убрать!

— Я на такое не способна… — прошипела ведьма. — Я не знаю, кто вообще на такое способен! Слишком глубокая тьма, его самого-то почти нет… Жаль мне тебя, голубушка, но ты молодая, родишь еще ребеночка.

— Да пошла ты! — закричала мама, хватая меня за руку и выбегая в коридор. — Игорек, обувайся, нам здесь нечего больше делать!

Рыдая в голос, мама широким шагом прокладывала дорогу обратно через парк, волоча меня за руку. Я еле поспевал за ней и все время сбивался с шага.

— Мам, мам, а что это было? Кто эта тетя? — спрашивал я, задыхаясь от быстрой ходьбы. — И что она такое сказала?

— Ничего, Игорек, ничего. Нам не надо было ходить к ней, — обреченно кинула мама через плечо.

— И мы к ней больше никогда-никогда не пойдем? — уточнил я.

— Никогда-никогда, обещаю! — Мама присела на корточки, обняла меня и тут же разрыдалась.

К этой ведьме мы действительно никогда больше не ходили, но были десятки других.

Теперь же, когда мы проехали нужную остановку, я начинал переживать, но старался гнать от себя плохие мысли в надежде, что мама меня не обманет. Она обещала школьные принадлежности, значит, за ними мы и направляемся. Но все же тревога то и дело накрывала удушливой волной, я не выдержал и спросил:

— Мам, а куда мы едем?

— К бабушке. — Она потрепала меня по волосам.

К бабушке… Удивительно, я не знал, что у меня еще и бабушка есть. Мама была сиротой, ее родители то ли погибли, то ли сбежали — она почти ничего о них не знала, но всегда плакала, вспоминая. Наш дом в деревне достался от ее тети, с которой мама виделась всего пару раз. Но после выхода из детского дома сразу перебралась в деревню, счастливая, что хоть кто-то у нее есть. С тетей этой так и не увиделся — она умерла до моего рождения.

Мы вышли на незнакомой станции метро, и я разинул рот от удивления — Москва, хоть я и любил поездки в город, казалась мне оплотом серых панельных домов, торговых центров и гудящих машин. Каково же было мое удивление, когда перед нами открылся вид на шелестящие кроны деревьев, уютные дворы-колодцы с трехэтажными цыплячье-желтыми домиками и широкую почти пустую улицу. До бабушкиного дома пришлось добираться на автобусе еще минут пятнадцать, пока он не высадил нас возле обыкновенной пятиэтажки, каких я уже видел превеликое множество.

Мы с мамой наперегонки взлетели на третий этаж и замерли возле самой обыкновенной двери, обитой коричневым дерматином. В ответ на мамин звонок за дверью раздались шаркающие шаги, и на пороге появилась грузная женщина с пучком выцветших волос, одетая в розовый махровый халат и такого же цвета тапочки с помпонами.

— Здравствуйте, Клавдия Семеновна, — мама с трудом натянула улыбку, и я понял, что бабушка ее не очень-то любит.

Женщина несколько раз внимательно осмотрела нас с мамой и вместо приветствия процедила сквозь зубы:

— Ничего от моего Семочки! А не связался бы с тобой, остался бы жив.

— Вы же хотели увидеть внука, я привезла. — Мама будто не заметила ее слов и шагнула в квартиру.

На нас пахнуло той затхлостью, какая всегда царит в квартирах старушек. Тлетворно-сладковатый запах окутывал каждый уголок этого захламленного помещения. Наш ветхий дом хоть и трещал по швам, опасно поскрипывая на сильном ветру, но он был уютным. Здесь же мне стало противно — какие-то тюки и котомки, узлы и пакеты. Они были повсюду — спрятанные в шкафы, закинутые на этажерку, ютящиеся среди книг.

Бабушка фыркнула, заметив мое замешательство, но не выгнала нас, а отправилась на кухню ставить чайник. К моему удивлению, ко мне она отнеслась весьма радушно — напоила чаем из тонкого фарфорового сервиза, показала старые папины фотографии, рассказывая при этом истории про людей, о существовании которых я прежде и не догадывался. Увидел я и фотографию самого папы, в военной форме и с автоматом через плечо. Он, совсем не похожий на меня, широко улыбался и махал рукой.

Взглянув на него, бабушка зарыдала и отшвырнула альбом в сторону, закрыв лицо руками. Я неловко похлопал ее по пухлому покатому плечу, и сразу два недовольных голоса заставили меня одернуть руку. Мама, закатив глаза, недовольно сказала бабушке перестать каждый раз устраивать сцены. А учитель требовал, чтобы я подобрал нюни и не тратил внутренние силы на жалость ко всяким старухам.

— Ладно, Клавдия Семеновна, мы пойдем. Игорю надо еще вещи для школы купить. — Мама отошла от окна, куда отсутствующим взглядом смотрела все это время, не мешая нам разглядывать фотографии на выцветшем диване в единственной комнате.

— Даже не надейся, Лена! — бабушка подняла красные от слез глаза на маму и пригрозила ей кулаком. — Ничего не получишь! Ни копейки! Если бы не ты и не… этот, — она махнула на меня рукой, — ничего бы с ним не случилось!

— Вы ни разу нам не помогли, я и сейчас не собиралась ничего просить, — равнодушно ответила мама. — Семен в любом случае поехал бы в эту Чечню, будь я беременной или нет. Вам ли не знать своего сына. — Она перевела взгляд на меня и протянула руку. — Прощайся с бабушкой и поехали в магазин.

Я неловко замер, ощутив на щеке мокрый след поцелуя, и внутренне сжался, боясь, что и мне сейчас бабушка скажет что-то плохое. Но она крепко обняла меня на прощание и шепнула на ухо:

— Игорек, приезжай еще. Ты — единственный, кто у меня остался!

— Конечно! — ответил я.

В следующий раз я увидел бабушку только перед самой ее смертью.