Регрессия. Гори!

Н. М. Фишер, 2022

Я открыла глаза и увидела больничную палату. Что приключилось со мной? Кто этот человек в черном плаще, без труда убедивший медиков впустить его? Почему я чувствую его как себя? У меня нет воспоминаний, я не помню даже собственного имени. И почему все мое существо цепляется за один единственный проблеск света – неизвестного француза, любовь к которому сильнее небытия?

Глава 1.

Тьма окутывала меня со всех сторон. В голове клубились беспорядочные отрывки не то сна, не то воспоминания: я от кого-то убегала, куда-то летела, на что-то надеялась. Но ни имена, ни события не хотели воскресать из болота памяти, которое теперь затянулось мутной трясиной. Только обрывочные чувства, мимолетные эмоции, секундные видения.

Я попыталась разлепить глаза, но тяжелые после сна веки не хотели слушаться. У самого уха жужжало что-то противное — не природное вроде комара или мухи, а искусственное, созданный человеком прибор. Глазами я кое-как могла двигать благодаря моему упорству, а вот остальное тело по-прежнему бастовало. Дышать не получалось — что-то дышало за меня. В зрачки впервые будто за тысячу лет ударил солнечный свет, до краев наполнявший тесное помещение. Лучи косыми линиями, минуя жалюзи, падали прямо на казенное одеяло, натянутое до самой шеи, а беснующаяся пыль выплясывала в них свои ритуальные танцы.

Солнечный свет хотелось вдохнуть — мешала лишь трубка, насильно воткнутая в горло, которая доставляла воздух прямо в легкие, минуя нос. Зачем все это? Что со мной приключилось? И, пожалуй, самый главный вопрос — с кем это, со мной? Кроме отрывков сна, в голове моей набухал вакуум, белый и бестелесный. Я не могла вспомнить ни своего имени, ни возраста, ни, конечно, того, как оказалась на больничной койке с воткнутой в горло трубкой.

Догадаться, что я нахожусь именно в больнице, было несложно — пищащий прибор, ежесекундно снимающий показания моего тела, жесткая кровать, накрахмаленное постельное белье. Все эти трубки и катетер в вене, который вдруг стал остро ощущаться. Вряд ли в таком виде я отправляюсь спать у себя дома.

В плохих голливудских фильмах, как только больной приходит в себя, у его кровати вмиг оказывается весь персонал больницы и, по меньшей мере, половина родственников и друзей. Ко мне же никто подходить не собирался. Дотянуться до кнопки вызова медсестры, призывно смотрящей на меня со стены, я не могла — тело так и не ожило вслед за глазами. Попросить кого-то? С трубкой в горле мне вряд ли удастся провернуть подобное, да и моя пожилая соседка по палате тоже интубирована — помощи от нее мало. Прекрасно, слово «интубирована» я помню, а свое имя — нет. Может быть, я медик, раз уж терминология всплывает в голове раньше, чем собственное «я»?

Мои размышления о туманной жизни до переходной точки, разделившей ее надвое, прервались, стоило мне услышать в коридоре мужской голос, нежный и мурлыкающий, он говорил уверенно и непоколебимо.

— Мне можно, — твердо ответил он на причитания медсестры о том, что в реанимацию к «тяжелым» не пускают. — И родителей вы пустите.

Женский голос смолк всего на мгновение и тут же радостно объявил просителю, что тот может войти.

На пороге палаты появился высокий молодой человек в черном плаще с худым вытянутым лицом и ярко-зелеными глазами, испещренными шоколадными, словно искрящимися, прожилками. Не заметить, что он красив, даже слишком красив, было невозможно. Из-за его плеча выглядывала пухлая медсестра вдвое ниже ростом. Она удивленно посмотрела на меня, хлопая длинными коровьими ресницами, потом на моего посетителя и прошептала: «Действительно очнулась. Чудо, как вы вовремя пришли! Я позову врача!».

Все то время, что припадающий на одну ногу пожилой врач большими теплыми ладонями ощупывал мою голову, светил фонариком в глаза и извлекал из моего горла отвратительно длинную трубку, загадочный посетитель не сводил с меня глаз. И от этого взгляда делалось одновременно и страшно, и спокойно. Наконец с неприятными процедурами было покончено, я смогла нормально вздохнуть и прокашляться. Врач одобрительно кивнул загадочному молодому человеку и покинул палату, увлекая за собой любопытную медсестру.

Зеленоглазый посетитель присел на край кровати и взял мою безжизненную руку в свою, на пальцах которой поблескивали разномастные перстни. Я чувствовала покалывающее тепло, разливающееся по телу от этого прикосновения, но в ответ не могла даже пошевелиться.

— Ты как? — замурлыкал он.

— Жить буду, — чуть слышно прохрипела я.

Он улыбнулся, но тут же нахмурился, очень внимательно взглянул мне в глаза и серьезно спросил:

— Что ты помнишь?

Я сделала над собой усилие, стремясь воскресить в памяти хоть что-то. Имена, лица, друзей, родных. Ничего. Сплошная пустота, как будто меня никогда не существовало. Я отрицательно покачала головой.

— Ничего. — Его лицо смягчилось. — Я тебе помогу. А теперь отдыхай.

Он коснулся рукой моей щеки и зашептал что-то непонятное. В следующее мгновение я забылась тяжелым темным сном без сновидений.

Когда я открыла глаза в следующий раз, по комнате напряженно расхаживала женщина лет сорока пяти. Моложавая, стройная, но очень взволнованная. Мой прежний визитер стоял у окна, сложив руки в замок и что-то тихо ей рассказывал. Заметив, что я проснулась, женщина кинулась ко мне, готовая стиснуть меня в объятиях, но молодой человек ее опередил.

— Анна, — позвал он. — К тебе пришла мама.

— Я — Анна? — прохрипела я. — Ничего не помню.

Мама кинулась парню на грудь, не доставая ему даже до подбородка, и разрыдалась. Он ласково, но с заметным пренебрежением погладил ее по спине и успокаивающе произнес:

— Не волнуйтесь, она все вспомнит. Врач говорил, что после такого падения могут быть провалы в памяти. Я помогу ей.

Женщина вынырнула из объятий тонкой черной фигуры и наклонилась надо мной, капая слезами на одеяло:

— Анют, папа не смог прийти, он в командировке. Я примчалась, как только Иоганн позвонил. Он всю неделю провел в больнице. Ну скажи мне, скажи, зачем ты прыгнула с этой крыши? Из-за чего? Антон что-то сказал или сделал? Это же все в прошлом, дорогая!

— Иоганн, Антон… — Мужские имена крутились в голове. Примешивалось к ним и еще одно, словно покрытое сумраком. Но кто из них кто, и кем мне приходится, вспомнить я не могла. — Я прыгнула с крыши?

— Татьяна Петровна, — парень, который, видимо, и был Иоганном, аккуратно отстранил маму за плечи, — врач же попросил ничего ей не говорить, сначала он должен все проверить и назначить лечение.

— Да, да. — Мама повиновалась настойчивому молодому человеку и смолкла.

— Позовите, кстати, врача. Он просил сообщить, когда Анна очнется.

Мама безропотно повиновалась, а Иоганн, проводив ее холодным взглядом, приблизился и прикоснулся теплыми губами к моей щеке:

— Анна, все позади. Я помогу тебе вспомнить главное. Но сначала наберись сил.

— Кто ты для меня? — спросила я, не испытывая к этому человеку ровным счетом ничего, кроме тревоги, сомнений и странной тоски.

— Ты и этого не помнишь? — узкое лицо Иоганна приняло удрученный вид, показавшийся мне напускным.

Я только качнула головой, и боль сразу пронзила все тело. Что ж, я хотя бы его чувствую.

— Мы были вместе, мы любили друг друга, — затараторил он скороговоркой подготовленную фразу. — Не волнуйся, ты все вспомнишь, а если нет, то почувствуешь это вновь.

Но я не чувствовала любви. Разве можно забыть и ее?

— И долго мы встречаемся? — выдавила я.

— С начала осени. — Он внимательно окинул меня взглядом.

— А сейчас?

— Конец мая.

— Не так уж и долго.

— Но поверь, мы были очень близки. Ближе, чем с кем-либо.

В ответ я только хмыкнула. Мне хотелось задать ему и другие вопросы — что за странное имя, откуда я спрыгнула, был ли он там, кто такой Антон, есть ли у меня друзья, сколько мне лет, как я выгляжу… Но решила экономить силы и подождать — вдруг что-то само всплывет.