Врата Обелиска

Н. К. Джемисин, 2016

Эта Зима будет длиться тысячи лет. Человечество ее не переживет. Алебастр – безумец, сокрушитель миров, спаситель – вернулся с миссией: обучить свою преемницу, Иссун, и изменить судьбу Спокойствия. Иссун ищет дочь, украденную отцом и найденную врагом. Обелиски парят над миром, и древняя тайна наконец приоткрывается. Идет война, которой уже много тысяч лет. Камнееды хранят память о ней, ведь они – одна из сторон. Но чтобы у мира появился шанс на спасение, нужно вернуть ему потерянную Луну.

2. Ты, продолжение

— Что? — говоришь ты.

— Луна. — Алебастр, возлюбленное чудовище, мудрый безумец, самый могучий ороген в Спокойствии и будущая закуска для камнееда, смотрит на тебя. В этом взгляде вся его былая энергия, и ты ощущаешь его волю, то, что делает его силой природы, которой он и является. Его взгляд обладает почти физической силой. Стражи были дураками, считая, что его можно укротить.

— Спутник.

— Что?

Он раздраженно хмыкает. Он все тот же, как в те дни, когда вы с ним были меньше чем любовниками и больше чем друзьями, разве что наполовину превратился в камень. Десять лет и одна жизнь назад.

— Астронометрия — не чушь, — говорит он. — Я знаю, что тебя, как и всех в Спокойствии, учили, что изучение неба — пустая трата сил, когда земля пытается убить нас, но огонь же земной, Сиен! Я думал, что ты уже немного научилась подвергать сомнению порядок вещей.

— Мне было о чем подумать и без этого, — отрезаешь ты, как обычно. Но мысли о прошлом заставляют тебя подумать о том, к чему ты тогда стремилась. А это заставляет тебя подумать о твоей уцелевшей дочери и погибшем сыне, и твоем вскорости бывшем, в полном смысле слова, муже, и ты вздрагиваешь. — И теперь меня зовут Иссун, я уже говорила.

— Да как угодно. — Со скрежещущим вдохом Алебастр осторожно садится, привалившись спиной к стене. — Мне сказали, с тобой пришла геомест. Пусть объяснит тебе. У меня в эти дни не так много сил. — Поскольку, наверное, нелегко, когда тебя жрут. — Ты не ответила на мой первый вопрос. Ты еще можешь это делать?

Можешь позвать для меня обелиски? Когда он впервые задал этот вопрос, он не имел смысла, вероятно, потому, что тебя отвлекло осознание того, что он: а) жив, б) превращается в камень, и в) этот ороген виноват в том, что континент раскололся пополам и началась Зима, которая может и не кончиться никогда.

— Обелиски? — Ты качаешь головой, скорее от смятения, чем отказывая. Твой взгляд привлекает странный предмет возле его кровати, похожий на очень длинный стеклянный нож, который ощущается как обелиск, хотя никак не может им быть. — Могу… нет. Не знаю. После Миова я не пыталась.

Он тихо стонет, прикрывая глаза.

— Ты такая, ржавь тебя побери, бесполезная, Сиен. Иссун. Совершенно не уважаешь ремесло.

— Очень даже уважаю, я просто не…

— Ровно настолько, чтобы прожить, чтобы преуспеть, но лишь ради дохода. Тебе говорили — прыгай вот досюда, и ты не прыгала дальше, все ради того, чтобы получить жилье получше да еще одно кольцо…

— Ради личного пространства, скотина, и хоть какой-то власти над собственной жизнью, и хоть какого-то ржавого уважения…

— И ты действительно слушалась своего Стража, и никого другого…

— Эй. — Десять лет работы школьной учительницей придали твоему голосу остроту обсидиана. Ты говоришь очень спокойно: — Ты прекрасно знаешь, почему я его слушалась.

На миг воцаряется тишина. Оба вы пользуетесь этим моментом для перегруппировки сил.

— Ты права, — говорит он наконец. — Извини.

Поскольку каждый имперский ороген слушается — слушался — назначенного ему Стража. Тот, кто не слушался, умирал или кончал в узле. Опять же, за исключением Алебастра; ты так и не узнала, что он сделал со своим Стражем.

Ты натянуто киваешь в знак перемирия:

— Извинения приняты.

Он осторожно вздыхает. Вид у него усталый.

— Попытайся, Иссун. Попытайся дотянуться до обелиска. Сегодня. Мне надо знать.

— Зачем? Что это за… путаник? Что это…

— Спутник. И все это не имеет смысла, если ты не можешь контролировать обелиск.

Его глаза закрываются. Наверное, это хорошо. Ему понадобятся силы, если он хочет пережить то, что с ним происходит, что бы то ни было. Если, конечно, это можно пережить.

— Хуже чем бессмысленно. Помнишь, почему я сразу не рассказал тебе об обелисках, да?

Да. Однажды, прежде чем ты обратила внимание на эти огромные летающие полуреальные кристаллы в небесах, ты попросила Алебастра объяснить, как он добился некоторых своих замечательных достижений в орогении. Он не стал тебе говорить, и ты возненавидела его за это, но теперь ты понимаешь, насколько опасно было это знание. Если бы ты не поняла, что обелиски — усилители, усилители орогении, ты никогда бы не дотянулась до того граната, чтобы защититься от нападения Стража. Но если бы гранатовый обелиск не был полудохлым, треснувшим, с камнеедом внутри, он бы убил тебя. У тебя не было ни силы, ни самоконтроля, чтобы не дать ему выжечь тебя, начиная от мозга.

А теперь Алебастр хочет, чтобы ты нарочно дотянулась до одного из них, чтобы посмотреть, что выйдет.

Алебастр читает тебя по лицу.

— Иди и попробуй, — говорит он. Теперь его глаза закрыты полностью. Ты слышишь легкий перестук в его дыхании, словно у него в легких гравий. — Топазовый плавает неподалеку. Позови его сегодня вечером, а утром посмотри… — Он резко слабеет, теряя силы. — Посмотри, придет ли он. Если нет, скажи, и я найду кого-нибудь еще. Или сам сделаю, что смогу.

Кого найдет, для чего — ты даже не можешь предположить.

— Так ты мне скажешь, зачем все это?

— Нет. Потому, что, несмотря ни на что, Иссун, я не хочу твоей гибели. — Он делает глубокий вдох и медленно выдыхает. Следующие слова звучат мягче обычного: — Приятно видеть тебя.

Тебе приходится стиснуть челюсти для ответа.

— Да.

Он больше ничего не говорит, и это «до свидания» для вас обоих. Ты встаешь, глядя на стоящего рядом камнееда. Алебастр называет ее Сурьмой. Она стоит неподвижно, как изваяние — как все они, ее слишком черные глаза следят за тобой слишком внимательно, и хотя поза ее классическая, ты видишь в этом намек на иронию. Голова ее элегантно наклонена вбок, одна рука на бедре, вторая поднята с расслабленными пальцами. Может, это приглашение, может, прощание, может, то, что делают люди, когда у них есть секрет и они хотят, чтобы ты об этом знала, но не хотят им делиться.

— Побереги его, — говоришь ты ей.

— Как любое сокровище, — отвечает она, не шевеля губами.

Ты даже не задумываешься о смысле ее слов. Ты идешь к выходу из лазарета, где ждет тебя Хоа. Хоа, который выглядит как очень странный человеческий мальчик, на самом деле камнеед, который считает драгоценностью тебя.

Он смотрит на тебя с несчастным видом, как всегда с тех пор, как ты поняла, кто он такой. Ты качаешь головой и проходишь мимо него. Он следует за тобой по пятам.

В общине Кастрима ранний вечер. Судить о времени трудно, поскольку мягкий белый свет гигантской жеоды, невероятным образом источаемый массивными кристаллами, составляющими ее, никогда не меняется. Вокруг суетятся люди, таскают грузы, перекрикиваются, занимаются обычными делами без снижения активности по необходимости, как в других общинах с наступлением темноты. Ты подозреваешь, что несколько дней спать будет трудно, по крайней мере пока не привыкнешь. Не важно. Обелискам плевать на время суток.

Лерна вежливо ждал снаружи, пока вы с Хоа встречались с Алебастром и Сурьмой. Когда вы выходите, он пристраивается к вам с ожиданием на лице.

— Мне надо выйти наверх, — говоришь ты.

Лерна кривится.

— Охрана не выпустит тебя, Иссун. Новичкам в общине не доверяют. Выживание Кастримы зависит от секретности.

Встреча с Алебастром вызвала множество воспоминаний и былое упрямство.

— Они не смогут остановить меня.

Лерна останавливается.

— И ты сделаешь так же, как в Тиримо?

Ах ты, ржавь клятая. Ты тоже останавливаешься, чуть покачиваясь от силы удара. Хоа тоже останавливается, задумчиво глядя на Лерну. Взгляд Лерны не злобен. Выражение его лица слишком бесцветно, чтобы это было злобой. Проклятье. Ладно.

Через мгновение Лерна вздыхает и подходит к тебе.

— Пойдем к Юкке, — говорит он. — Скажем ей, что нам надо. Попросим выйти наверх — если захочет, пусть стражу приставит. Хорошо?

Это звучит так разумно, что ты удивляешься, почему ты сама даже не подумала об этом. Ну, ты понимаешь почему. Юкка, может, и ороген вроде тебя, но ты провела слишком много лет, будучи отвергнутой и преданной орогенами Эпицентра; ты знаешь, что не стоит ей доверять только потому, что она из Своих. Но поскольку она из Своих, стоит все же дать ей шанс.

— Хорошо, — говоришь ты, следуя за ним к Юкке.

Жилище Юкки не больше твоего, и по нему никак не поймешь, что это дом главной женщины общины. Просто еще одно жилье, непонятно как вырезанное в стенке гигантского светящегося кристалла. У дверей, однако, ждут двое, один привалился к кристаллу, вторая смотрит через перила на просторы Кастримы. Лерна становится в очередь за ними и велит тебе сделать так же. Это справедливо — дождаться своей очереди, а обелиск никуда не денется.

Женщина, облокотившаяся о перила, мерит тебя взглядом. Она чуть старше, с кровью санзе, хотя и смуглее большинства, и грива ее слегка вьющихся пепельных волос скорее похожа на пушистое облачко, чем на спутанную проволоку. В ней есть кровь восточного побережья. И западного — она смотрит оценивающе, настороженно и невозмутимо из-под век с эпикантальной складкой.

— Ты новая, — говорит она. Это не вопрос.

Ты киваешь в ответ:

— Иссун.

Она криво усмехается, и ты моргаешь. Ее зубы остро заточены, хотя даже санзе перестали это делать несколько веков назад. Это было дурно для их репутации, особенно после Зимы Зубов.

— Хьярка Лидер Кастрима. Добро пожаловать в нашу нору. — Она расплывается в улыбке. Ты сдерживаешь гримасу от этого каламбура, хотя, услышав ее имя, ты задумываешься. Обычно дело плохо, когда в общине Лидеры не у дел. Недовольные Лидеры имеют мерзкую привычку устраивать перевороты во время кризиса. Но это проблема Юкки, не твоя.

Другой в очереди, мужчина, опирающийся на кристалл, вроде и не смотрит на тебя — но ты замечаешь, что его глаза не двигаются, взгляд его блуждает где-то далеко. Он худ, ростом ниже тебя, с волосами и бородой, напоминающими о землянике в сене. Тонкое давление его непрямого внимания — это все твое воображение. Но инстинкт, который говорит тебе, что он из таких, как ты, — уже не воображаемый. Поскольку он не реагирует на твое присутствие, ты ничего ему не говоришь.

— Он пришел несколько месяцев назад, — говорит Лерна, отвлекая тебя от новых соседей. На миг ты думаешь, что он говорит о мужчине с волосами цвета земляники в сене, а затем до тебя доходит, что он об Алебастре. — Просто возник посреди здешнего варианта городской площади внутри жеоды — на Плоской Вершине. — Он кивает куда-то тебе за спину, и ты оборачиваешься, пытаясь понять, о чем он. А, вот посреди острых кристаллов Кастримы один выглядит так, будто с него срезали половину — осталась шестиугольная приподнятая платформа близко к центру общины. К ней ведут несколько лесенок-мостов, и на ней есть перила и сиденья. Плоская Вершина.

Лерна продолжает:

— Без всякого предупреждения. Орогены, сдается, ничего не сэссили, а глухачи, что стояли на страже, ничего не увидели. Они с этой камнеедкой просто вдруг… оказались здесь.

Он не видит, как ты удивленно хмуришься. Ты никогда прежде не слышала, чтобы глухач использовал слово глухач.

— Может, камнееды знали, что он идет, но они редко говорят с кем-то, кроме избранных ими. А в этом случае даже им не сказали. — Взгляд Лерны скользит к Хоа, который именно в этот момент старательно игнорирует его. Лерна качает головой: — Юкка, конечно, попыталась выгнать его, хотя и предложила милосердно убить его, если он захочет. Его прогноз очевиден — мягкие наркотики и постель в лучшем случае. Он, однако, сделал что-то, когда она позвала Опор. Свет погас. Воздух и вода остановились. Это длилось всего минуту, но показалось годом. Когда он снова все вернул, все были в смятении. Потому Юкка сказала, что он может остаться и что мы будем лечить его раны.

Звучит похоже.

— Он десятиколечник, — говоришь ты. — И сволочь. Давай ему все, что он хочет, и будь доволен.

— Он из Эпицентра? — в священном ужасе выдыхает Лерна. — Пламень земной. Понятия не имею, почему хоть один имперский ороген выжил.

Ты смотришь на него, слишком пораженная, чтобы удивиться. Но откуда ему знать? Тебя угнетает другая мысль.

— Он превращается в камень, — тихо говоришь ты.

— Да, — с сожалением говорит Лерна. — Ничего подобного не видел. И с каждым днем ему все хуже. В первый день камнеедка… забрала… только пальцы. Я не видел, как это происходит. Он старается это делать, только когда поблизости нет меня или моих помощников. Я не знаю, она ли делает это с ним, или он сам, или… — Он мотает головой. — Когда я его спрашивал, он просто ухмылялся и говорил: «Потерпи немного, пожалуйста. Я кое-кого жду». — Лерна, задумчиво нахмурившись, смотрит на тебя.

Вот оно — Алебастр каким-то образом знал, что ты идешь. Или, может, не знал. Может, надеялся, что придет кто-то, хоть кто-нибудь с необходимыми умениями. Здесь шанс высок, поскольку Юкка как-то притягивает сюда всех рогг за несколько миль в округе. Но ждал он только тебя, поскольку только ты можешь призвать обелиск.

Через несколько мгновений из-за занавеси высовывает голову Юкка. Она кивает Хьярке, сердито смотрит на Землянику-и-Сено, пока тот не вздыхает и не поворачивается к ней лицом, затем украдкой смотрит на Лерну и Хоа.

— О. Привет. Хорошо. Заходите все.

Ты начинаешь протестовать:

— Мне надо поговорить с тобой наедине.

Она отвечает тебе суровым взглядом. Ты моргаешь — смущенная, обиженная, раздраженная. Она продолжает смотреть на тебя. Лерна переминается с ноги на ногу рядом с тобой, молча принуждая тебя. Хоа просто смотрит, ожидая твоего примера. Наконец ты понимаешь: ее община — ее законы, и если ты хочешь тут жить… Ты вздыхаешь и входишь следом за всеми.

Внутри теплее, чем в большинстве жилищ общины, и темнее — хотя стены и светятся, полог свое дело делает. Создается впечатление ночи — может, наверху она и стоит как раз. Хорошая мысль, надо так обустроить собственное жилище, думаешь ты — прежде чем одернуть себя, поскольку ты не должна загадывать надолго. И ты снова одергиваешь себя, поскольку ты потеряла след Нэссун и Джиджи, так что придется загадывать надолго. А потом…

— Ладно, — устало говорит Юкка, подходя к простому низкому дивану, и садится на него, скрестив ноги, подперев подбородок кулаком. Остальные тоже садятся, но смотрит она на тебя. — Я уже думала о кое-каких новшествах. Вы двое пришли как раз вовремя.

На миг ты думаешь, что «вы двое» — это ты и Лерна, но Лерна сидит на диване рядом с ней, и в его поведении есть что-то такое, какая-то свобода движений, что говорит тебе о том, что он уже слышал эти слова прежде. Значит, речь идет о Хоа. Хоа садится на пол, что делает его похожим на ребенка… хотя он не ребенок. Странно, что тебе так трудно это запомнить.

Ты осторожно садишься.

— Вовремя для чего?

— Я по-прежнему не считаю это хорошей идеей, — говорит Земляника-и-Сено. Он смотрит на тебя, хотя лицо его чуть повернуто к Юкке. — Мы ничего не знаем об этих людях, Юк.

— Мы знаем, что они дожили до вчерашнего дня, — говорит Хьярка, облокотившись на подлокотник дивана. — Это кое-что.

— Это ничто. — Земляника-и-Сено — тебе действительно хочется узнать его имя — выпячивает челюсть. — Наши Охотники способны выживать наверху.

Охотники. Ты моргаешь. Это одна из старых функционал-каст — по Имперскому закону запрещенная, так что больше никто в ней не рождается. Цивилизованному обществу не нужны охотники-собиратели. То, что Кастриме они нужны, говорит о состоянии общины больше, чем все, что рассказала тебе Юкка.

— Наши Охотники знают местность, как и Опоры, — говорит Хьярка. — Местность по соседству. Новички знают больше о ситуации за пределами нашей территории — о людях, опасностях, обо всем таком.

— Не уверена, что знаю что-то полезное, — начинаешь ты. Но даже говоря эти слова, ты хмуришься, поскольку вспоминаешь, что начала замечать кое-что несколько дорожных домов назад. Шарфы или обрывки тонкой шелковой ткани у слишком многих экваториалов на запястьях. То, как они украдкой смотрели на тебя, их внимание, когда остальные сидели, замкнувшись в себе. Каждый раз в лагере ты замечала, как они выискивали своих выживших, выбирая всех с кровью санзе, которые были лучше экипированы, или выглядели здоровее, или как-то еще выделялись на общем уровне. С этими избранными они говорили приглушенными голосами. Наутро они уходили бо`льшими группами, чем прибыли.

Значит ли это что-нибудь? Подобное тянется к подобному, это старая истина, но расы и национальности уже давно не имеют значения. Общества, объединенные одной целью и с разными специализациями, куда более эффективны, как доказала Старая Санзе. И все же сейчас Юменес — шлак на дне Разлома, и законы и традиции Империи больше ничего не значат. Может, это первый признак перемен. Может, через несколько лет тебе придется покинуть Кастриму и найти общину срединников вроде тебя, смуглых, но не слишком, крупных, но не слишком, с волосами вьющимися или курчавыми, но не пепельными или прямыми. В этом случае Нэссун могла бы пойти с тобой.

Но как долго вы могли бы скрывать то, кто вы есть? Ни одной общине не нужны рогги. Ни одной, кроме этой.

— Ты знаешь больше нас, — говорит Юкка, прерывая твои грезы, — и в любом случае у меня не хватит терпения на споры. Я скажу тебе то, что сказала ему несколько недель назад. — Она кивает на Лерну. — Мне нужны советники — люди, которые разбираются в этой Зиме досконально. Ты будешь советницей, пока я не заменю тебя.

Ты более чем удивлена.

— Я же ни ржави не знаю об этой общине!

— Это мое дело, и его, и ее. — Юкка кивает на Хьярку и Землянику-и-Сено. — В любом случае научишься.

У тебя челюсть падает. Затем до тебя доходит, что ведь она и Хоа позвала на это собрание, не так ли?

— Огонь подземный и ржавь земная, ты хочешь в советники камнееда?

— Почему бы и нет? Они тут тоже есть. Их даже больше, чем мы думаем. — Она смотрит на Хоа, который отвечает ей непроницаемым взглядом. — Ты так мне сказал.

— Это правда, — спокойно говорит он. Затем: — Я правда не могу говорить за них. И мы не часть вашей общины.

Юкка наклоняется, чтобы жестко посмотреть на него. Выражение ее лица — что-то среднее между враждебностью и опасливостью. — Вы влияете на нашу общину, а то и вообще представляете потенциальную угрозу, — говорит она. Ее взгляд переходит на тебя. — А те, к кому вы, э-э-э, привязаны, являются частью общины. По крайней мере, вам не все равно, что с ними случится. Разве не так?

Ты осознаешь, что не видела камнееда Юкки — той женщины с рубиновыми волосами, уже несколько часов. Однако это не значит, что ее нет рядом. Ты уже хорошо поняла, что нельзя доверять их присутствию или отсутствию на примере Сурьмы. Хоа ничего не отвечает Юкке. Тебя охватывает внезапная иррациональная радость оттого, что он снисходит до зримого присутствия рядом с тобой.

— Что же до того, почему ты и почему доктор, — говорит Юкка, выпрямляясь и обращаясь к тебе, хотя продолжает смотреть на Хоа, — то это потому, что мне нужны мнения со всех сторон. Лидера, даже если она и не хочет быть лидером. — Она смотрит на Хьярку. — Еще одного местного рогги, который не умеет держать язык за зубами и треплется повсюду, какая я дура, по его мнению. — Она кивает Землянике-и-Сену. Тот вздыхает. — Стойкости и доктора, которые знают дороги. Камнееда. Меня. И тебя, Иссун, которая может угробить всех нас. — Она натянуто улыбается. — Так что есть смысл не давать тебе для этого повода.

Ты понятия не имеешь, что на это ответить. У тебя мелькает в голове мысль, что если способность разрушать — нужное качество, то ей следовало бы позвать в совет Кастримы Алебастра. Но это привело бы к неприятным вопросам.

Хьярке и Землянике-и-Сену ты говоришь:

— Вы оба отсюда родом?

— Нет, — говорит Хьярка.

— Да, — говорит Юкка. Хьярка зло смотрит на нее. — Ты тут с юности живешь, Хьяр.

Хьярка пожимает плечами.

— Никто, кроме тебя, этого не помнит, Юк, — говорит Земляника-и-Сено. — Я тут родился и вырос.

Два орогена, дожившие до взрослого возраста в общине, которая их не убила.

— Как тебя зовут?

— Каттер Опора. — Ты ждешь. Он улыбается половиной рта — но не глазами.

— Тайна Каттера, скажем так, не была раскрыта, пока мы росли, — говорит Юкка. Теперь она приваливается к стене за диваном и трет глаза, словно устала. — Но люди все равно как-то догадались. Слухов было достаточно, чтобы при прежнем главе его не принимали в общину. Конечно, я уже раз пять предлагала дать ему имя.

— Если я откажусь от имени Опоры, — отвечает Каттер. На его губах по-прежнему бумажно-тонкая улыбка.

Юкка опускает руку. Челюсти ее стиснуты.

— Отрицая свою сущность, ты не сможешь помешать людям узнать это.

— А выставляя напоказ — не выживешь.

Юкка делает глубокий вздох. Желваки на ее скулах разглаживаются.

— Потому я и просила тебя это сделать, Каттер. Но продолжим.

И все продолжается.

Ты сидишь всю эту встречу, пытаясь понять замеченные тобой подводные течения и все еще не веря, что ты вообще здесь находишься, пока Юкка излагает все проблемы, стоящие перед Кастримой. Ты никогда о таком не думала: жалобы на то, что вода в общественных прудах недостаточно горяча. Серьезная нехватка гончаров, но переизбыток умеющих шить. Грибок в одном из пещерных зернохранилищ — придется сжечь урожай нескольких месяцев, чтобы не заразить остальное. Нехватка еды. Ты перестаешь быть одержимой мыслью об одном человеке, думая о многих. Это немного внезапно.

— Я только что мылась, — выдаешь ты. — Вода была в самый раз.

— Для тебя-то конечно. Ты несколько месяцев скиталась, мылась в холодной воде, если вообще мылась. Большинство людей Кастримы никогда не жили без надежного водоснабжения и туалетов. — Юкка трет глаза. Совет продолжается не больше часа, но кажется куда дольше. — Каждый по-своему приноравливается к Зиме.

Жалобы без повода не кажутся тебе приноравливанием, но ладно.

— Нехватка мяса — вот настоящая проблема, — нахмурившись, говорит Лерна. — Я заметил, что в последних нескольких общинных пайках его нет или хотя бы яиц.

Юкка мрачнеет.

— Да. И вот почему. — Она добавляет для тебя: — В этой общине нет зеленых зон, если ты еще не заметила. Почва вокруг скудная, хороша для огородничества, но не для травы и сена. Последние несколько лет до Зимы все были слишком заняты обсуждением того, не восстановить ли нам стену, оставшуюся со времен еще до Удушливой Зимы, так что никто не удосужился договориться с сельскохозяйственной общиной о нескольких телегах чернозема. — Она вздыхает, потирая переносицу. — Да и все равно много скотины по лестницам и шахтам вниз не затащишь. Не знаю, о чем мы думали, пытаясь выжить здесь, внизу. Потому мне и нужна помощь.

Ее усталость не удивляет. А вот то, что она напрямую признает ошибку, — это да. А еще это беспокоит. Ты говоришь:

— В Зиму у общины может быть только один лидер.

— Да, и это я. Не забывай об этом.

Это могло бы быть предупреждением, но звучит не похоже. Ты подозреваешь, что это сознательная констатация факта: люди выбрали ее, и пока они ей доверяют. Они не знают тебя, Лерну или Хоа и, вероятно, не доверяют Хьярке или Каттеру. Она нужна тебе больше, чем любой из вас — ей. Юкка внезапно качает головой:

— Не могу больше обсуждать это дерьмо.

Хорошо, поскольку давящее ощущение разобщенности — этим утром ты думала о дороге, выживании и Нэссун — становится невыносимым.

— Мне надо выйти наверх.

Это слишком резкая перемена темы ни с того ни с сего, и какое-то мгновение все они смотрят на тебя.

— Ради какой ржави? — говорит Юкка.

— Ради Алебастра.

Юкка тупо смотрит на тебя:

— Того десятиколечника в лазарете?

— Он попросил меня кое-что сделать.

Юкка кривится:

— А. Он. — Ты невольно улыбаешься в ответ на эту реакцию. — Интересно. Он не разговаривал ни с кем с тех пор, как попал сюда. Просто сидит, пользуется нашими антибиотиками и жрет нашу еду.

— Я только что сделал партию пенициллина, Юкка, — закатывает глаза Лерна.

— Я в целом.

Ты подозреваешь, что Алебастр успокаивал местные микроземлетрясения и все афтершоки северной катастрофы, так что более чем заслужил свое содержание. Но если Юкка сама не способна такое сэссить, объяснять бессмысленно — и ты пока не уверена, что можешь ей достаточно доверять, чтобы говорить об Алебастре.

— Он мой старый друг. — Вот. Хорошее, пусть и неполное объяснение.

— Не похож он на тех, что заводит друзей. Да и ты тоже. — Она долго смотрит на тебя. — Ты тоже десятиколечница?

Ты невольно сгибаешь пальцы.

— Когда-то я носила шесть.

Лерна резко поднимает голову и смотрит на тебя. Хорошо. Лицо Каттера дергается, и ты не понимаешь почему. Ты добавляешь:

— Алебастр был моим наставником в Эпицентре.

— Вижу. И чего он от тебя хочет наверху?

Ты открываешь рот и снова закрываешь. Ты не можешь отвести взгляда от Хьярки, которая фыркает и встает, а также Лерны, лицо которого становится натянутым, когда он понимает, что ты не хочешь говорить при нем. Он заслуживает лучшего, но все же… он глухач. Наконец ты говоришь:

— Это дело орогенов.

Слабый довод. Лицо Лерны становится непроницаемым, глаза жесткими. Хьярка машет рукой и идет к занавеси.

— Тогда я пошла. Идем, Каттер. Ты же Опора, — смеется она.

Каттер подбирается, но, к твоему удивлению, встает и выходит за ней. Ты смотришь на Лерну, но тот складывает руки на груди. Никуда не уходит. Ладно же. Под конец Юкка смотрит на тебя скептически.

— И что же это? Последний урок твоего старого наставника? Он явно долго не протянет.

Ты стискиваешь челюсти прежде, чем успеваешь спохватиться.

— Это предстоит увидеть.

Юкка еще мгновение сидит в задумчивости, затем решительно кивает и встает.

— Что же, ладно. Дай собрать нескольких Опор, и пойдем.

— Подожди, ты тоже идешь? Зачем?

— Из любопытства. Хочу увидеть, на что способна шестиколечница из Эпицентра. — Она ухмыляется тебе и берет длинную меховую безрукавку, в которой ты впервые ее увидела. — Посмотрю, может, и я такое могу.

Тебя корежит от мысли, что самоучка попытается связаться с обелиском. Это дикость.

— Нет.

Лицо Юкки становится бесстрастным. Лерна пялится на тебя, не веря, что ты достигла цели только затем, чтобы в то же мгновение все порушить. Ты быстро поясняешь:

— Это опасно даже для меня, а я уже это делала.

— Это?

Ладно, хватит. Безопаснее, если она не будет знать, но Лерна прав — тебе придется завоевать эту женщину, если ты собираешься жить в ее общине.

— Обещай не пытаться, если я тебе скажу.

— Да никакой ржави я не буду обещать. Я тебя не знаю. — Юкка складывает руки на груди. Ты крупная женщина, но она чуть выше, и даже волосы не помогают. Многие с кровью санзе любят отращивать свои пепельные волосы такой громадной пушистой гривой, как у нее. Так пугают противника звери, и это помогает, если за этим стоит еще и уверенность. У Юкки есть и грива, и уверенность. Но у тебя есть знание. Ты встаешь и смотришь ей в глаза.

— Ты не сможешь, — говоришь ты, страстно желая, чтобы она поверила. — У тебя образования нет.

— Ты не знаешь, какое у меня образование.

И ты моргаешь, вспоминая ту минуту наверху, когда осознание того, что ты потеряла след Нэссун, чуть не лишило тебя рассудка. Это странное, всеобъемлющее дуновение силы, которое пустила против тебя Юкка, похожее на пощечину, но более доброе и в чем-то орогенистическое. Затем эта ее маленькая хитрость — приманивать орогена издалека, за много миль от Кастримы. Может, Юкка и не носит колец, но орогения — это не про ранги.

Значит, тут ничем не поможешь.

— Обелиск, — уступаешь ты. Ты смотришь на Лерну, который моргает и сдвигает брови. — Алебастр хочет, чтобы я призвала обелиск. Я хочу посмотреть, смогу ли.

К твоему изумлению, глаза Юкки вспыхивают, и она кивает:

— Ага! Я всегда думала, что эти штуки что-то значат. Тогда пошли. Я определенно хочу это увидеть.

О, твою ж мать.

Юкка влезает в безрукавку.

— Дай мне полчаса, встречаемся у смотровой площадки. — Это вход в Кастриму, та маленькая платформа, на которой новички непременно пялятся на странную общину внутри гигантской жеоды. С этими словами она протискивается мимо тебя наружу. Качая головой, ты смотришь на Лерну. Он скованно кивает — он тоже хочет пойти. Хоа? Он просто по обыкновению пристраивается позади тебя, спокойно глядя тебе в лицо, словно говоря — а ты сомневалась? Что же, пошли.

Юкка встречает тебя у смотровой площадки через полчаса. С ней еще четверо других кастримитов, вооруженных и одетых в неброскую одежду, чтобы слиться с местностью на поверхности. Подниматься вверх труднее, чем спускаться: много подъемов, много лестниц. Ты не выдохлась, как некоторые из сопровождения Юкки, когда вы выбираетесь, но ты проходила по много миль каждый день, пока они жили в безопасности и комфорте в подземном городе. (Юкка, как ты замечаешь, лишь чуточку запыхалась. Держит себя в форме.) В конце концов вы доходите до ложного подвала в развалинах одного из домов наверху. Это, однако, не тот же подвал, через который ты вошла, что не должно тебя удивлять — конечно же, у них много входов и выходов. Подземные ходы более запутаны, чем ты думала сначала, — надо взять это на заметку, если тебе когда-то придется спешно уходить.

В развалинах дома караулят Опоры — некоторые охраняют подвальный вход, другие наверху лестницы наблюдают за дорогой. Когда верхние часовые говорят тебе, что все чисто, ты выходишь в пеплопад раннего вечера.

Ты вроде провела в жеоде Кастримы меньше суток? Удивительно, какой странной тебе кажется поверхность. Впервые за многие недели ты замечаешь сернистый смрад в воздухе, серебристый туман, постоянный мягкий шорох падающих пухлых хлопьев пепла и мертвых листьев. Тишина, заставляющая тебя осознать, насколько шумно в нижней Кастриме, полной людских разговоров и скрипа блоков, звона кузниц и постоянного гула странной потаенной машинерии жеоды. Наверху ничего этого нет. Деревья сбросили листву, ничего не движется среди рваного, иссохшего мусора.

В ветвях не слышится птичьего пения — большинство птиц прекращают Зимой отмечать территорию и спариваться, а пение лишь привлекает хищников. Не слышно голосов никаких животных. На дороге нет путников, хотя ты можешь сказать, что там слой пепла потоньше. Недавно проходили люди. Даже ветер улегся. Солнце село, хотя небеса еще достаточно светлые. Облака, даже так далеко на юге, все еще отражают пламя Разлома.

— Кто проходил? — спрашивает Юкка одного из часовых.

— Вроде как семья, около сорока минут назад, — говорит он. Он говорит, как подобает, тихо. — Хорошо снаряжены. Человек двадцать, всех возрастов, все санзе. Шли на север.

Все смотрят на него. Юкка повторяет:

— На север?

— На север. — Часовой с прекраснейшими длинными ресницами смотрит на Юкку и пожимает плечами: — Шли целенаправленно.

— Хм. — Она складывает руки на груди. Вздрагивает, хотя снаружи не особо холодно — холоду Пятого Времени года нужно несколько месяцев, чтобы войти в полную силу. В нижней Кастриме настолько тепло, что привыкшим к этому в верхней Кастриме холодно. Или, может, Юкка просто реагирует на запустение поселения вокруг нее. Столько молчаливых домов, мертвых садов и засыпанных пеплом тропинок, по которым некогда ходили люди. Ты считала прежде наземный уровень общины приманкой — так оно и есть, это ловушка для привлечения нужных людей и отпугивания враждебных. Но все же прежде это была настоящая община, живая, светлая и совсем не мертвая.

— Ну? — Юкка делает глубокий вздох и улыбается, хотя тебе ее улыбка кажется натянутой. Она кивает на низкие пепельные облака: — Если тебе нужно видеть эту штуку, то вряд ли тебе это удастся в скором времени.

Она права: воздух — сплошная пепельная дымка, и за пузырящимися, с красным оттенком облаками ты ни черта не видишь. Ты выходишь за порог и все равно смотришь в небо, не зная, с чего начать. Ты даже не уверена, что следует начинать. В конце концов, в первый и второй раз, когда ты пыталась взаимодействовать с обелиском, ты чуть не погибла. Алебастр этого хочет, это факт, но этот человек уничтожил мир. Может, не следует делать то, чего он хочет?

Но он никогда не причинял тебе зла. Мир — но не он. Может, мир и заслуживает гибели. И может, Алебастр заслуживает хоть немного твоего доверия после всех этих лет.

Ты закрываешь глаза и пытаешься успокоить мысли. В конце концов ты замечаешь звуки вокруг себя. Слабый скрип и треск деревянных частей Кастримы под весом пепла или из-за изменения температуры воздуха. Какая-то живность, шуршащая среди сухих стеблей огорода: крысы или еще какая мелочь, не о чем волноваться. Один из кастримитов почему-то по-настоящему громко сопит. Теплая дрожь земли под твоими ногами. Нет. Не туда. В небе действительно слишком много пепла, чтобы ты смогла как-то захватить облака своим сознанием. Пепел — это превращенный в пудру камень, в конце концов. Но тебе нужны не облака. Ты пробираешься сквозь них ощупью, как по пластам земных пород, не совсем уверенная, что ты ищешь…

— Еще долго? — вздыхает один из кастримитов.

— А у тебя свидание горит? — цедит Юкка. Он не имеет значения. Он…

Он…

Что-то резко тянет тебя на запад. Ты дергаешься и поворачиваешься к нему, втягивая воздух как в ту памятную давнюю ночь в общине под названием Аллия, с другим обелиском. Аметистом. Ему не требовалось, чтобы ты его видела, ему нужно было, чтобы ты повернулась к нему лицом. Линия видимости, линия силы. Да. И там, далеко, на линии твоего внимания, ты сэссишь, как твое сознание тянет к чему-то тяжелому… и темному.

Темному, такому темному. Но ведь Алебастр говорил, что это топаз, не так ли? Это не он. Ощущение чем-то знакомое, напоминает гранат. Но не аметист. Почему? Тот гранат был нарушен, безумен (ты не уверена, почему тебе на ум приходит именно это слово), но если не считать этого, он был также каким-то образом более мощным, хотя мощь — слишком простое слово для описания того, что заключает в себе эта штука. Многоликость. Странность. Более темные тона, более глубокий потенциал? Но если так…

— Оникс, — говоришь ты вслух, открывая глаза.

Другие обелиски жужжат где-то на периферии твоего зрения, они, вероятно, ближе, но не откликаются на твой полуинстинктивный зов. Темный обелиск так далеко, за Западным Побережьем, где-то над Неведомым морем. Ему понадобится несколько месяцев, чтобы добраться сюда. Но.

Но. Оникс слышит тебя. Ты знаешь это, как однажды поняла, что твои дети услышали тебя, хотя и сделали вид, что нет. Он тяжело поворачивается, таинственный процесс пробуждается в первый раз за все века земли, когда он испускает звуковую волну и вибрацию, сотрясающую море на много миль в глубину. (Откуда ты знаешь? Ты не сэссишь этого. Просто знаешь.)

Затем он начинает приближаться. Злой, пожирающий Земля…

Ты резко отступаешь по линии, ведущей тебя назад, к себе. По пути что-то резко привлекает твое внимание, и почти запоздало ты зовешь и его — топаз. Он легче, живее, намного ближе и почему-то отзывчивее, возможно, потому, что ты чуешь намек на Алебастра в промежутках его решетки, как стружечку цедры в остром блюде. Он приправил его для тебя.

Затем ты приходишь в себя и оборачиваешься к Юкке, которая хмуро на тебя смотрит.

— Ты все поняла?

Она медленно качает головой, но это не отрицание. Она каким-то образом что-то почувствовала. Ты видишь это по ее лицу.

— Я… это… что-то было. Не уверена что.

— Не тянись ни к тому ни к другому, когда они будут здесь. — Поскольку ты уверена, что они придут. — Не тянись ни к одному. Никогда. — Ты не хочешь произносить слова «обелиск». Слишком много глухачей вокруг, и даже если они еще не убили тебя, им не надо знать, что что-то может сделать орогена еще более опасным, чем уже есть.

— А что будет, если я это сделаю? — Это вопрос из чистого любопытства, не вызов, но некоторые вопросы опасны.

Ты решаешь быть честной.

— Ты погибнешь. Как — я не уверена. — На самом деле ты совершенно уверена, что она тут же превратится в раскаленно-белый вопящий столб огня и силы, вероятно уничтожив вместе с собой Кастриму. Но ты уверена не на сто процентов, потому цепляешься за то, что знаешь. — Эти… штуки похожи на батареи, которыми пользуются некоторые экваториальные общины. — Проклятье. — Пользовались. Ты слышала о таких? Батареи запасают энергию, чтобы у тебя было электричество, даже если гидро — и геотермальные станции…

У Юкки оскорбленный вид. Она же санзе, это они изобрели батареи.

— Знаю я эти, ржавь, батареи! При малейшем сотрясении повсюду кислота, и все ради хранения запасов сока! — Она качает головой. — То, о чем ты говоришь, не батарея.

— Когда я покинула Юменес, там делали сахарные батареи, — говоришь ты. Она не произносит слова «обелиск». Хорошо, она поняла. — Они безопаснее кислотно-металлических. Батареи можно делать не единственным способом. Но если она слишком мощная для контура, к которому ты ее присоединишь…

Ты считаешь это достаточным, чтобы передать свою мысль.

Она снова качает головой, но ты думаешь, что она поверила тебе. Когда она отворачивается и начинает расхаживать в задумчивости, ты замечаешь Лерну. Все это время он сидел тихо, слушая твой с Юккой разговор. Теперь он в глубокой задумчивости, и это беспокоит тебя. Тебе не нравится, что глухач так напряженно об этом думает. Но затем он заставляет тебя удивиться.

— Юкка. Как ты думаешь, насколько на самом деле стара эта община?

Она останавливается и хмуро смотрит на него. Остальные кастримиты неуютно переминаются. Может, им неприятно напоминание, что они живут в развалинах мертвой цивилизации.

— Понятия не имею. А что?

Он пожимает плечами:

— Просто думал о сходстве.

И ты понимаешь. Кристаллы в нижней Кастриме светятся каким-то непонятным для тебя образом. Кристаллы в небе летают непонятным для тебя образом. И оба механизма предназначены для использования орогенами, и никем, кроме них.

Камнееды проявляют необычный интерес к тем, кто их использует.

Ты смотришь на Хоа.

Но Хоа не смотрит ни на небо, ни на тебя. Он вышел за порог и сидит на корточках на засыпанной пеплом земле, пристально глядя на что-то. Ты прослеживаешь его взгляд и видишь маленький холмик в некогда переднем дворе соседнего дома. Он выглядит как обычная куча пепла где-то в три фута вышиной, но ты замечаешь, что с одной стороны из него торчит высохшая лапка какого-то животного. Может, кошка или кролик. Вокруг, наверное, валяются десятки маленьких скелетиков, погребенных под пеплом. Начало Зимы, вероятно, вызвало великое вымирание. Странно, однако, что эти скелетики засыпаны гораздо сильнее, чем земля вокруг.

— Слишком старые, чтобы их есть, парень, — говорит один из людей, который тоже заметил Хоа и явно понятия не имеет, кем на самом деле является этот «паренек». Хоа моргает и прикусывает губу, в совершенстве изображая тревогу. Он так хорошо притворяется ребенком. Затем он встает и идет к тебе, и ты понимаешь, что он не играет. Что-то на самом деле беспокоит его.

— Другие твари съедят, — очень тихо говорит он тебе. — Надо уходить.

Что?

— Ты же ничего не боишься.

Он стискивает зубы. Алмазные зубы. Мускулы поверх алмазных костей? Немудрено, что он никогда не позволял тебе понимать себя — он должен быть тяжелым, как мрамор. Но он говорит:

— Я боюсь того, что может причинить тебе зло.

И… и ты веришь ему. Потому, что ты внезапно осознаешь, что видишь некую закономерность в его странном поведении. Его готовность сразиться с киркхушей, которая слишком быстра даже для твоей орогении. Его свирепость в отношении других камнеедов. Он защищает тебя. Слишком немногие за всю твою жизнь пытались защитить тебя. Этот порыв заставляет тебя поднять руку и погладить его по странным белым волосам. Он моргает. Что-то возникает в его глазах, и это выражение никак нельзя назвать нечеловеческим. Ты не знаешь, что и думать. Однако именно потому ты прислушиваешься к нему.

— Идем, — говоришь ты Юкке и остальным. Ты исполнила просьбу Алебастра. Ты подозреваешь, что он не будет недоволен по поводу лишнего обелиска, когда ты расскажешь ему — если, конечно, он уже не знает. Может, наконец, он скажет тебе, что за ржавь творится.

* * *

Сначала собери в скальном закуте годовой запас на каждого гражданина: десять кубических саженей зерна, пять овощей, четверть от этого в виде сушеных фруктов и половину в виде жира, сыра или консервированного мяса. Умножь на каждый год желаемой длительности жизни на каждого. А потом поставь охранять закут по меньшей мере трех крепких людей — один для охраны схрона, два — чтобы присматривать за стражем.

— Табличка первая, «О выживании», стих четвертый.