Часы

Мэри Со, 2023

В разгар рабочего дня Лу Маккарти получает тревожный звонок от своей приемной матери Сьюзан. Взволнованная девушка приезжает в дом, где выросла, и вместе с другими членами семьи узнает о кончине младшего брата Сьюзан. Новость для большинства становится шоком, ведь о существовании Марвина Шерфилда они услышали впервые: много лет назад, когда брата посадили в тюрьму, Сьюзан разорвала с ним все связи. Тем не менее, она испытывает угрызения совести и уговаривает Лу съездить с ней в свой прежний дом. Там они находят личный дневник Марвина, но Сьюзан боится открывать его и отдает рукопись Лу, которую та нехотя начинает читать. Помимо монолога Марвина, на страницах дневника встречаются истории совершенно незнакомых ему людей, а также упоминание о старинных карманных часах, к которым Марвин по какой-то причине относился с большим трепетом…

ГЛАВА 5

Под ногами раздался знакомый хруст гравия, и я поглубже зарыла правую ногу в маленькие серые камушки. Потом, разровняв оставшуюся от моего кроссовка ямку, я направилась к крыльцу, погладила гладкие перила… С утра дерево было холодным, и прикасаться к нему становилось еще приятнее. Я рассматривала все очень внимательно, словно не была здесь много лет. Рядом с дверью красовался причудливый звонок в форме ромашки, и от него тянулась тонкая зеленая линия, уходившая под окно — стебель, который Бекки нарисовала в далеком две тысячи седьмом… Краска уже выцвела, но все еще была заметной.

Я вошла не сразу, несмотря на то, что столько раз в жизни поворачивала ключ в этом замке! Пришлось потянуть ручку на себя и слегка приподнять дверь — со временем она осела. Нужно сказать Карлайлу, чтобы подтянул петли. Не забыть бы, когда мы снова созвонимся. Хотя наверняка он сам прекрасно это понимал. Сейчас его не было дома — он отправился по делам, зная, что я заеду, и Сьюзан не будет одна.

Уже с порога я ощутила сладкий аромат свежей выпечки и, повесив брелок с ключами на скромный настенный крючок, прошла по коридору прямо на кухню. Сьюзан встретила меня в причудливых рукавицах для горячего, которыми совсем недавно вынула из духовки поднос с сахарными плюшками.

— Ты знаешь, как меня порадовать! — я погладила ее по спине в знак приветствия, и она воодушевленно улыбнулась.

— Знаю! Жаль только, что редко удается.

Я потянулась к подносу, но она легонько ударила меня по руке:

— После улицы нужно обязательно мыть…

— Ладно-ладно, — я развернулась на пятках и проследовала в ванну.

Лягушонок Пикли, с которым я любила плескаться в детстве среди мыльных пузырьков, радостно вытаращил на меня свои резиновые глаза, когда я закрыла кран. Я брызнула в него оставшейся на руках водой и усмехнулась: его мордочка не изменилась, но в каплях он стал выглядеть забавнее.

Как я и предполагала, Сьюзан успела перебраться в гостиную и расставляла на журнальном столике чашки.

— Как добралась?

— Хорошо, — я поудобнее устроилась в кресле напротив нее, — но в машине было бы лучше. По-моему, водитель автобуса забыл включить кондиционер.

— Душно? — она подвинула ко мне чашку, но сначала я налила чай ей.

— Уже сейчас. Погода балует нас жаркими деньками…

Сьюзан задумчиво улыбнулась и на секунду закрыла глаза. Ее лицо снова было спокойным и светлым, как если бы все, что произошло вчера, оказалось нелепой выдумкой. Тем не менее, сейчас я сидела с ней наедине не потому, что приехала забрать свою машину. Она позвонила мне и сказала, что хочет поговорить. Она всегда использовала короткие фразы, если сильно нервничала, не вдаваясь в подробности, что было на нее совсем не похоже. Поэтому мне не составило труда догадаться, какой именно темы мы коснемся. Внутренний голос подсказывал мне, что услышанное вчера на кухне от Карлайла было лишь верхушкой айсберга, но наш корабль уже столкнулся с ним и терпел крушение, и только Сьюзан могла предотвратить горькие последствия. Обшивка корабля — залог его надежности и безопасности находящихся на нем пассажиров — была сделала из самого ценного, но в то же время непрочного материала — доверия, и образовавшуюся в ней брешь можно было закрыть лишь правдой. Поэтому Сьюзан решила поведать мне историю Марвина. Вернее, то, что она могла рассказать, поскольку его след терялся где-то далеко в неизвестном направлении. Как рос, как выживал запутавшийся, раненый в сердце мальчишка, она не знала — она сдалась, как только поняла, что никогда не увидит брата прежним. И дело было не в том, что в суде просили максимальное наказание за преступление. Само преступление перечеркнуло жизнь Марвина, и отчасти перечеркнуло ее жизнь. Была проведена черта.

— Я не думала, что в жизни будет еще одно «после». Я надеялась, несчастье с родителями станет единственной трагедией, и я перестану терять близких. Но Марвин… Это случилось совсем скоро. Я потеряла его практически сразу, Лу. Еще задолго до того, как он попал туда…

Я никогда не задумывалась о том, какой была Сьюзан «до» — она не показывала боль, с которой жила все это время. Быть может, временами она отступала, однако исчезнуть полностью не могла: разве можно было совладать со злостью на себя из-за того, что чья-то жизнь была принесена в жертву ради своей? Я бы сама боролась с желанием вернуться и начать снова вытаскивать его из пропасти, ждать его возвращения, поддерживать — даже после того, как сказала ему и себе самой: «Хватит!»

Но люди не исправляются, пока не осознают, что это необходимо. Давал ли Марвин себе в этом отчет?

Я не знала, как относиться и к неожиданному пониманию того, что Сьюзан оказалась одной из нас — она тоже кого-то потеряла. Впрочем, детям проще с этим справиться — они только учится жить. Ну а если ты взрослый, тебе остается лишь биться над очередным коварным уроком, брошенным с барского плеча неумолимой судьбой. И ты учишься жить дальше, через силу, примиряешься со случившимся, и постепенно горе, не меняясь в масштабах, отходит на второй план. Но его черное одутловатое тельце всегда выжидает за нагромождением текущих приоритетов и проблем, и если ты получаешь внезапное напоминание, даже спустя десятки лет…

Сьюзан не была готова. Разве можно подготовить себя к тому, что, вопреки естественному ходу вещей, твой младший брат безмолвно покинет эту землю, поставив тебя перед грубым фактом? И ты даже не сможешь с ним проститься…

Я быстро перебросила одну плюшку с общей тарелки на свою: она была настолько горячей, что обжигала пальцы. Слизнув с них растаявший сахар, я воодушевленно посмотрела на Сьюзан.

— На здоровье, — она нежно взглянула на меня. Было видно, что она хотела начать разговор, но никак не могла подобрать слов. Я решила ей помочь.

— Ты хотела поговорить со мной наедине?

Она замялась и потупила взгляд. Чашка почти беззвучно опустилась на стол.

— Эта новость… Она… Его последним желанием было, чтобы я приехала домой…

— В смысле? — я на свой страх и риск оторвала небольшой кусочек и отправила его в рот. — О, это очень вкусно! Спасибо!

— Не ешь в сухомятку, — она слегка наклонила голову, наблюдая, как я послушно запиваю только что откушенный кусочек. Я благодарно улыбнулась.

— Спасибо, Сьюзан…

Она устало оперла руку на подлокотник кресла и внимательно посмотрела в свою чашку. Ее лицо слегка изменилось — на нем скользнула тень досады.

— Лу…

— Да?

— Я хотела спросить тебя, — она сомневалась, стоит ли ей продолжать. — Почему ты никогда не называла меня мамой?

Для меня этот вопрос стал таким же неожиданным, как гроза в Сиэтле несколько лет назад, заставшая нас со Скоттом на обратном пути из Магнусон-парка: поехать за ежевикой было нашей общей идеей, и разочарованию не было предела, когда мы собрали чуть больше трети молочного пакета. Тем не менее, сухой теплый воздух и яркое солнце не дали нам долго переживать по этому поводу. Стоял душный полдень. Скотт снял с себя футболку и повязал ее на голову, а я спустила лямки майки, оголив плечи, чтобы загореть; мы шли и смеялись над очередной историей, которую он по обыкновению пересказывал мне как преданному слушателю. Мы даже не заметили, как все поменялось. Бывает, ясное небо в момент становится черным, покрываясь тяжелыми набухшими гроздьями спелого винограда, словно вдавленного в вышину. И поднимается такой неистовый ветер, что кажется, будто он собьет тебя с ног и играючи подкинет в воздух, как безвольную игрушку, чтобы потом больно ударить о землю. Ни за что, просто так. Ярость природы через несколько мгновений выплескивается мощными потоками воды, и каждая злобная капля заставляет неприятно ежиться, бежать вперед, то ли от отвращения, то ли от ужаса, — лишь бы достичь укрытия.

Тогда мы со Скоттом оказались в чистом поле, вокруг не было ничего. Мы неслись из последних сил, когда перед нами, на расстоянии четырех шагов, в землю ударила молния, подбросив вверх комья грязи вперемешку с травой. Что, если бы мы оказались на несколько секунд быстрее?

Я упала ничком и закрыла голову руками, Скотт подполз ко мне, беспрерывно считая секунды до первого раската грома после яркой вспышки.

— Бегом! — он практически поднял меня за шкирку, и я испуганно побежала вслед за ним, надеясь на то, что мы добежим до машины раньше, чем электрический разряд пронзит землю снова. Тогда мы успели и, оказавшись внутри, без промедления устремились прочь от того места. До сих пор помню животный страх, который вырывался из моего тела крупной дрожью.

Сейчас мои руки тоже дрожали, но не так сильно. Я поставила чашку на стол и, потупив взгляд, стала рассматривать свои пальцы, которые успели схватиться за край скатерти и нервно теребили его.

Я любила Сьюзан. И это чувство было для меня одним из немногих по-настоящему взаимных. Она сделала возможной мою нынешнюю жизнь, была рядом, пока я неуверенно шагала по непроторенной тропе к своему будущему, не давая мне оступиться, воспитала во мне те качества, благодаря которым я, по большому счету, добилась успеха. И теперь моим долгом было стать поддержкой и опорой для нее, более того, это было моим искренним желанием. Я до сих пор ценила каждую секунду, проведенную в доме Маккарти, и каждое слово, сказанное ею. И, если бы это было в моих силах, я исполнила бы все ее мечты, даже те, что были, увы, несбыточными.

Но при этом я никогда не называла ее мамой. Конечно, она не подавала виду, а я редко задумывалась о том, обидно ли это. Конечно. Я знала привкус горечи, которая каждый раз встряхивала нутро, стоило кому-то произнести, что я — «приемыш». Я никогда не отвечала идиотам, но внутри все сжималось в крохотный клубочек, стараясь закрыться от воспоминаний. Наверное, для Сьюзан слово «мама» значило нечто большее, чем для меня. Но, как бы я себя ни уговаривала, я не могла ее так называть: в моей памяти навсегда осталась женщина в сером драповом пальто…

— Я… я не знаю… Это не значит, что я тебя не люблю….

— Я понимаю, — ее морщинистая рука потянулась ко мне через стол. — Только помни, что ты — моя дочь, как бы там ни было. Просто… Просто хотелось тебе это сказать, вдруг не успею…

Ее глаза сделались влажными, и я переплела ее тонкие пальцы со своими.

— Не говори так… Даже не думай. Мне следовало бы повторять это почаще, но, если бы не твоя любовь, я не знаю, какой бы я была, и как сложилась бы моя жизнь. Я очень благодарна тебе! Спасибо за все!

Она потупилась в пол, но ее лоб нахмурился, и на брюки упало несколько соленых капель.

— Я люблю тебя… — сказала я почти шепотом.

Такие сильные слова нужно произносить едва слышно — так они быстрее дотрагиваются до сердца. Это было искренне.

Она сжала мои пальцы и потрясла рукой в знак благодарности.

— Я теперь все думаю: какое счастье, что у меня есть вы, потому что у Марвина…

Она расплакалась. Я осторожно встала, стараясь не задеть стоявшую на краю столика чашку, и устроилась на подлокотнике кресла справа от нее. Моя рука коснулась тонкого серебристого шелка ее блузки, и я стала рисовать на ее спине незамысловатые узоры. Пальцы плавно скользили по гладкой ткани, и вскоре я ощутила, что напряжение начало потихоньку сходить на нет, ее плечи расслабились и прекратили подергиваться в такт всхлипам. Когда она окончательно успокоилась, я прервала молчание:

— Ты сказала, он хотел, чтобы ты приехала к нему…

— К нам, — поправила Сьюзан, и, встретив мой взгляд, пояснила. — Это ведь и мой дом тоже. Я в нем росла.

Я понимающе кивнула.

— Когда ты собираешься это сделать?

— Я думала, мы вместе съездим туда сегодня… Заодно посмотришь, где я жила раньше.

Каждое путешествие за пределы нашего города было для меня чем-то волнующим: мне всегда нравилось открывать для себя новые места, тем более, что до сих пор времени на это особо не было. Иногда хотелось остановить ход часов и затеряться в каком-нибудь отдаленном, безлюдном уголке, оставшись наедине с природой. Найти маленький зеленый островок спокойствия в какой-нибудь туманной лощине, окруженный с одной стороны густым лесом, а с другой — холодными отвесными скалами, карабкаясь по которым, действительно проверяешь себя на прочность. Но, если не сдашься и сможешь добраться до самого пика, тебя ждет настоящий подарок. Ты встанешь на краю, возвышаясь над бескрайней изумрудной долиной, в которую тоненькими блестящими лентами вплетаются небольшие речушки, встречаясь где-то на горизонте в огромном синем зеркале озера… Облака, замершие на месте так же, как и время, напомнят клочки синтепона, разбросанные по чистому голубому ситцу чьей-то небрежной рукой. И ветер наполнится особым цветочным ароматом, который ты глубоко вдохнешь, закрыв глаза…

Где-нибудь на Земле точно есть такое место, и, возможно, когда-нибудь мне удастся туда ненадолго сбежать, чтобы разобраться с тем, что происходит в моей жизни. Я давно так не выматывалась и не могу сказать, что было этому причиной. Знаю только, что появление Скотта все усугубило…

— Я целиком освободила день, если хочешь, можем выдвигаться прямо сейчас, — я радовалась возможности сменить обстановку, тем более что могла сделать это в компании близкого человека.

— Здорово! Дай мне немного времени, ладно?

Мы встали, и я помогла Сьюзан отнести посуду. Перед самым выходом она спохватилась и убежала на кухню. Когда она вернулась, я не смогла сдержать улыбки: в ее руках был увесистый пакет с плюшками.