Книга Готель

Мэри МакМайн (2022)

Волшебное историческое фэнтези с элементами ретеллинга сказки о Рапунцель. Германия, 1156 год. Юная Хаэльвайс всегда чувствовала себя чужой в родной деревне. После смерти матери она бежит из дому и находит в лесу таинственную башню, о которой слышала в сказках: место, обещающее защиту любой женщине. Там Хаэльвайс встречает мудрую старуху, готовую взять её под своё крыло и обучить тому, что ещё недавно казалось девушке невозможным. Еретическим. Как выяснилось, древняя магия существует не только в легендах. Но не одна Хаэльвайс ищет убежище в башне Готель. Сбежавшая принцесса молит о помощи, и дружба с ней затягивает Хаэльвайс в мир старинных заклинаний, кровожадной знати и опасных секретов… Новый взгляд на историю Матушки Готель, похитившей Рапунцель, — рассказ от лица самой ведьмы. Так ли она жестока, как принято считать? Рекомендация Грегори Магуайра («Злая») и Ханны Уиттен («Дочь для волка»), авторов бестселлеров New York Times. Красивейшая обложка от художницы jwitless (23 тыс. подписчиков в ВК).

Глава 7

После этого Маттеус долго не приходил в мою хижину. Из-за своего ли отца или моей сказки, я не знала. Страдая от одиночества без него, я глубоко сожалела, что озлобленность взяла надо мной верх. И без конца вертела историю в голове, представляя, как рассказываю все по-другому.

Той весной, пока расцветал матушкин сад, мне постоянно хотелось плакать. Каждый раз, когда из-под земли показывался новый стебелек, разум наполнялся воспоминаниями о том, как я сидела рядом с ней на коленях и училась сажать семена или различать ростки. У каждого молодого побега было название, которое я узнала от нее. Эндивий и шпинат, капуста и спаржа. Порой я слышала мелодию ее голоса, называвшего имена растений, пронизанного материнской любовью к дочери, и сердце у меня разрывалось. А иной раз вид новорожденных кустиков зелени приводил меня в ярость. Как они смеют разрастаться — такие стойкие и уверенные, когда того, кто их посадил, вырвали из земли?

За этими предателями вскоре восстали и цветы. Бутон за бутоном изящной синей примулы, потом соцветия турнепса и воздушная желтая манжетка. Повсюду появились новые кустики, будто перекопанная почва вдохновила старые семена прорасти. Репа и пастернак подобрались вплотную к стене. Каждое утро я стояла над ними, закутавшись в свой рваный наряд, и гадала, где отец упокоил тело матери. Лежит ли ее голова под шпинатом или первоцветами? Над пальцами ног ли распускаются лилии?

Однажды утром во время прополки я заметила среди них новый незнакомый росток, имени которого матушка никогда мне не говорила. Зеленый стебелек извивался над землей, увенчанный единственным пурпурным бутоном. Спустя несколько недель рядом с ним появился второй такой же. Еще через неделю их стало больше. К маю по задней части сада было разбросано уже несколько десятков таких растений. Странных кустов с листьями, похожими на салатные, и с букетиками крошечных лиловых бутонов в середине. Воришки света, назвала бы их мать. Сорняки. Я не могла заставить себя их выдернуть.

К концу лета они оказались повсюду, крепкие капустообразные пучки огромных листьев, высотой в фут и шириной в три. На каждом из них там, где прежде гнездились цветы, вызрели мелкие орехоподобные зеленые плоды, каких я никогда раньше не встречала. Шли недели, и ягоды становились крупнее, постепенно желтея.

Произошедшее после не должно было оказаться такой уж неожиданностью. Маттеус родился на год с лишним раньше меня, ему исполнялось восемнадцать, и его ученичество подходило к концу. Я не видела его многие месяцы. Фебе Кюренбергерской было двадцать один или двадцать два. Если бы отец не выдал ее замуж в скорейшее время, стало бы слишком поздно. Когда священник упомянул обручение Маттеуса с Фебой во время объявления грядущих венчаний, я стояла на своем обычном месте за решеткой в задней части церкви, рядом с нищим, часто просившим милостыню на ступенях собора, — чтобы случайно не оказаться на скамье возле тех, кто мог меня узнать. Как только священник произнес «Маттеус, сын Генриха-портного», меня поразила сильнейшая головная боль, что со мной когда-либо случалась.

Я вцепилась в перила побелевшими пальцами. Нищий посмотрел мне в глаза.

— Свадьба, — выдохнул он. — Вот что погонит тебя прочь.

— Прочь? — прошептала я. — Куда же мне идти?

Тот не ответил.

Священник продолжал монотонно бубнить. Церковь вокруг меня поплыла. Меня замутило, будто телу хотелось отторгнуть то, что услышали уши. Успокойся, сказала я себе. Само собой, Маттеус женится на девице Кюренбергеров. Думаешь, ты могла как-то очаровать его своими нетопырьими глазками и ослепительным остроумием? Как он вообще должен был убеждать отца позволить ему жениться на тебе?

Я все же сумела достоять службу. А после увидела, как Маттеус уходит с Фебой; пшеничные косы у нее обвивали голову, будто корона. На ней было дорогое зеленое платье, облегавшее бедра. Ее женское начало гораздо очевиднее бросалось в глаза, чем мое. Никого доселе я не ненавидела так сильно.

Вернувшись домой из церкви, я до конца дня не могла есть. Не могла спать. Существует предельное число утрат, которые способен вынести один человек; я уже стерпела больше своей доли. Казалось несправедливым, что мир забрал и Маттеуса тоже. Боги словно проверяли меня, пытаясь узнать, каков же мой предел.

На следующее утро, изможденная, я вышла в сад за домом, чтобы попытаться примириться с произошедшим. Я собиралась посидеть на сломанной скамейке и помолиться. Надеялась, что снаружи среди растений, лозы и камней смогу успокоиться; но вместо этого меня преследовали мысли о матери. Сидя на этой скамейке, я вспоминала весенний денек, в который мы рыхлили землю под посадки, а семейство малиновок выбралось из гнезда, свитого в стене сада. Птицы слетали вниз, насвистывая и бормоча свои трельки, обшаривали разрытую почву в поисках червяков. Одна из них села на юбку к матушке, и та звонко рассмеялась.

Осмотрев садовую ограду теперь, я увидела, что гнездо давно пропало и малиновок нигде не видно. Наш сад никогда не был ни обильным, ни тщательно обихоженным, но я совсем его запустила в это лето, первое лето без матушки, которая о нем заботилась. Каменная стена поросла мхом и плющом, несколько булыжников выпало. Дерн, который мы каждый год заталкивали в щели между камнями, весь размыло, и через открывшиеся дыры виднелись причалы позади дома. Мне пришло в голову, что без моего вмешательства пройдет всего несколько лет, прежде чем стена поддастся разрушительному действию времени. Судя по всему, ничто в мире не могло избежать подобной участи.

Предаваясь этим размышлениям, я услышала приглушенный звук: голос, зовущий меня по имени.

— Кто там? — крикнула я через стену.

— Маттеус.

В груди у меня все сжалось. В нашу последнюю встречу на мне было рваное одеяло. И вот она я, снова в полном беспорядке, волосы всклокочены, башмаки в грязи. Я попыталась придумать повод его прогнать, но не смогла. И вернувшись в дом, чуть приоткрыла входную дверь. Маттеус застыл по ту сторону порога, глядя на меня серыми глазами из-под прядей темных волос. Такой красивый, что мне захотелось прыгнуть в озеро.

— Я пришел объяснить причины своего обручения.

— Ты мне ничего не должен.

Он заглянул в дверную щель с умоляющим выражением на лице.

— Все это устроил отец.

Я прищурилась.

— Какая она? Твоя суженая.

— У Фебы ужасный характер и жестокий смех. Она беременна чужим ребенком.

— Она что?

Я открыла дверь. Маттеус шагнул в переднюю комнату.

— Она была обручена с другим мужчиной, но тот сбежал. Ее отец сделал предложение, от которого мой не смог отказаться. Звание. Дом на берегу озера. Благосклонность князя-епископа.

Я покачала головой.

— Чужой ребенок?

— Я этого не хочу. — Он откинул волосы с лица, совершенно не осознавая, насколько прекрасен. — На ее месте должна быть ты.

Если и существовала одна-единственная вещь, которой можно было меня покорить, он ее сказал.

Я глубоко вдохнула. Глядя друг на друга, мы вдруг осознали лежавшее между нами расстояние. Он взял мою руку и сжал ее, а потом подошел так близко, чтобы я увидела зеленые искорки у него в глазах.

— Когда отец потребовал от меня ухаживаний за Фебой, я пришел в ярость. Но он сказал, что отречется от меня, вообще запретит мне работать портным, если я со всем не смирюсь.

Слышать такие слова теперь, когда он уже обручился с другой, было пыткой.

— Зачем ты мне это рассказываешь?

Долгое мгновение он молчал.

— Хочешь, чтобы я ответил?

Я едва могла на него смотреть, так болела душа.

— Что бы там ни было, да.

В комнате повисла тишина. Наконец, глядя себе под ноги, Маттеус заговорил хриплым от переживаний голосом:

— Мне придется жениться на ней, но хочу я тебя.

Поначалу я даже не поняла, что он имеет в виду. Маттеус украдкой поднял глаза с очевидным смущением на лице. Продолжил:

— Я ужасно по тебе скучал. Я знаю, что отцовские намерения тебя ранят, но не могу представить свою жизнь без тебя. Отец говорит, мы сможем тебя обеспечить. В Цюрихе есть лекарь, который полагает, что сумеет исцелить твои приступы.

Обеспечить меня? Лекарь в Цюрихе…

Я вдруг осознала смысл этого предложения. Он хочет, чтобы я стала его любовницей. Меня будто окатили ведром холодной воды.

— Что?

— Отец сказал, что ему безразличны наши дела, лишь бы я женился на Фебе. Он даже обсуждал это с ее отцом.

Я уставилась на Маттеуса, не в силах уразуметь все услышанное. Губы у меня пересохли. Мысли спутались.

— И как Феба смотрит на такое соглашение?

— Решительно безразлично. Ей нужен только муж, чтобы ребенок не стал незаконнорожденным. — Он замолчал. Я продолжала тупо смотреть на него. — Так мы сможем быть вместе.

Я сделала глубокий вдох.

— Вот только не сможем.

— Почему нет? У нас даже могут быть дети.

Меня охватила дикая ярость.

— Я хочу семью, Маттеус. Никто не пустит какую-то любовницу к себе в дом принимать роды. Наши дети будут ублюдками! Ты обо всем этом вообще подумал?

Голос у меня задрожал. Маттеус моргнул. Он явно не рассматривал ничего с моей точки зрения. И сам в этом признался:

— Нет. Прости меня. Думаю, нет.

— Уйди, — сказала я, подходя к порогу и открывая дверь. — Смотреть на тебя не могу.

Покидая хижину, он выглядел совершенно разбитым.

Правда же заключалась в том, что я не хотела плакать у него на глазах.

Две недели спустя он снова постучался в мой дом. На этот раз я заставила его ждать. Умылась и натянула матушкину сорочку из сундука и красивую ярко-синюю юбку с лентой, подчеркнувшей талию. Вытащила косы из-под платка, чтобы он их заметил. Затем наполовину приоткрыла дверь. И сухо спросила:

— Что тебе нужно?

— Прости. — Маттеус выглядел жалко, будто вообще не спал с прошлого нашего разговора. Под глазами у него залегли темные тени; лицо стало измученным. — Мне следовало лучше обдумать свое предложение.

Я посмотрела на него. Он заслужил пару бессонных недель. Его печали никоим образом и близко не стояли с моими.

— Следовало.

— Я понимаю, что ты не можешь его принять, Хаэльвайс. Ты заслуживаешь надлежащего супруга. К сожалению для меня, я им стать не могу.

Маттеус подождал моего ответа. Поняв, что я не заговорю, продолжил сам:

— Я тебе кое-что сделал.

Он стряхнул с плеча сумку, которую я до этого не замечала, и вынул пару меховых сапог и краппово-красный сверток ткани. Платье, поняла я, когда Маттеус его расправил и поднял, моего любимого цвета. С вышитой горловиной, нижней юбкой и рукавами колоколом, украшенными золотым кантом. И со шнуровкой по бокам, чтобы затянутый наряд облегал фигуру.

— Красивое, — с невольным благоговением выдохнула я. Будто закат, изловленный и заключенный сиять в полотне.

Маттеус беспокойно улыбнулся.

— Я трудился над ним каждую ночь после работы в мастерской. Почти не спал.

Мысли у меня смешались.

— Маттеус. Я не понимаю.

Он снова полез в сумку и достал плащ того же оттенка с глубоким расшитым капюшоном. Поднял, показывая мне. Отделка капюшона переливалась золотом. Такая тонкая, что каждая ниточка словно мерцала волшебством. Я коснулась вышивки, дотронулась до броши — у меня никогда не было броши, — внезапно потрясенная красотой его поступка.

— Маттеус. С чего тебе шить мне платье?

— Я тебя люблю.

Он сказал эти слова легко, как ни в чем не бывало, словно что-то совершенно неоспоримое. Безо всяких показных переживаний, без возвышенных жестов, но со слезами на глазах. Увидев его слезы, впервые в жизни я поняла, из каких мук родилось то его предложение. Он меня любил. Когда я это осознала, все замерло: мое дыхание, мое сердце; клянусь, даже солнце и луна остановили свой ход. Он желал меня так же сильно, как я желала его, но не видел возможности избегнуть брака с Фебой.

Мой гнев начал стихать.

— Я тоже тебя люблю, — тихо сказала я.

Он посмотрел мне в глаза.

— Приходи на свадьбу.

Я уставилась на него. У меня пересохло во рту.

— Зачем это? Почему ты хочешь, чтобы я пришла? Ты что, спятил?

Выражение у него на лице стало умоляющим, почти пристыженным.

— Я хочу смотреть на тебя во время своей клятвы.

Его слова повисли в воздухе. Больше в хижине не было ни звука. Я приоткрыла рот, и с моих губ сорвался слабый вздох. Что-то внутри меня с треском раскрылось.

Маттеус потянулся ко мне, но я отступила от его рук, страшась того, что произойдет, если я позволю ему к себе прикоснуться. Я себе не доверяла.

— Приходи на свадьбу, — повторил он. — Пожалуйста.

— Не знаю, смогу ли выдержать, — сказала я осипшим от чувств голосом. — Дай мне подумать.