Полтергейст из березовых фотообоев

Миша Токарев

Вчера было двадцать четвертое сентября, вчера я дописал этот сборник. А потом пошёл на кухню и начал пить кефир. А потом подумал, а как мне этот сборник назвать целиком. Пил свой кефир и перебирал в уме возможные названия, чтобы они звучали как-то таинственно или вроде того. Вспомнил, что с кефиром лучше всего есть булочку с маком, посмотрел в холодильнике, но там не было булочки с маком, не было вообще никаких булочек. В холодильнике не было названия для этого сборника мистических рассказов.

Когда я был еще космонавтом

После белых снежинок, которые кружатся с утра, телевизор начал показывать криминальную Россию. И я рефлекторно стал засыпать. Это своего рода такая традиция у меня, прикрывать слипающиеся глазки в то время, когда начинает лаять собачка под звуки оркестра. Она лает совсем не агрессивно, дедушка в соседней комнате покашлял и прибавил громкость, чтобы своим кашлем не волновать мою маму. Но она все равно волнуется и бежит к нему в комнату, заглядывает ко мне. Заяц, ты почему не спишь, ну-ка спать, завтра на утренник рано — улыбается мама, а потом и я улыбаюсь, укрываясь одеялом с мишками с головой. И мне, действительно, завтра идти на утренник. А этот утренник, как я представляю, будет не хуже песни про белые снежинки, которые пели ребята в детском саду перед криминальной Россией.

И я почти засыпаю, представляя, как миллионы планет бороздят триллионы вселенных. Представляя, что снег за окном и свет из-под двери в коридоре это лучи, которые уносят меня на орбитальную станцию. А над головой взаправду жужжит муха. И я не очень понимаю, как она смогла выжить при минус сорока. Такая температура вроде была сегодня утром на термометре у нашего консьержа. И вот эта муха, она в какой-то степени мамонт или тираннозавр или даже трицератопс. Потому что это надо уметь, восстать из вечной мерзлоты и сохранить свой рассудок и моторику в состоянии боеготовности. Она ползет по моей шее, делает так: бжжии, бжжии. И мне совсем не хочется ее убивать. Из комнаты слышится: по горячим следам был задержан маньяк. Я вскидываю руку, и муха кончается. И я засыпаю совсем.

Мама треплет меня по голове и говорит: браылльулщлььь шмкуо сзщле — очень ласково говорит и, похоже, хочет, чтобы я вставал. Но слова не очень сплетаются в мысль, я разбираю только: на утренник опоздаем. И эта фраза действует гипнотически. Я подрываюсь скорей умываться. А вода холодная, очень холодная. От холодной воды я просыпаюсь окончательно. Интересно, можно ли проснуться не полностью и функционировать целый день. На кухне дедушка читает газету и желает мне доброе утро. Доброе утро, мама и дедушка — говорю всем присутствующим на кухне. А потом мы едим гречневую кашу с молоком, от которой у меня изжога, но это все пустяки и неважно. Мама сшила для меня костюм космонавта. Там еще на скафандре настоящее стекло. А еще там за спиной ранец с трубками, это, чтобы воздух поступал, когда выходишь на орбиту.

Горе ты мое, это левая штанина — говорит мама, когда я путаюсь в колготках. Они колючие и очень синие, более синие, чем положено быть колготкам для мальчика. Дедушка стоит в прихожей, весь такой гладко побритый, нас провожает. Мама почти одела свою дублёнку. Мам, а ты эту лисицу убила? — спрашиваю зачем-то, хотя какая разница, кого она там убила или нет. Заяц, что за вопросы, никого я не убивала, ну-ка, одевай комбинезон. И я залезаю в свой комбинезон, хотя его цвет мне тоже не нравится. Ну, что ты возишься — проявляет нетерпение, граничащее с раздражением, мама. Мама, ты меня не любишь? — спрашиваю я напрямик. Ну, что ты опять несешь, пошли, опоздаем — поторапливает мама. И мы выходим.

Когда мы выходим на улицу, мы выглядим, наверное, забавно. У меня не видно лица, шарф из верблюжьей шерсти закрывает нос, рот, щеки и всё такое. А ещё комбинезон сковывает движения, поэтому мне приходится семенить за мамой. Она вся такая длинная, и ходит очень быстро, потому что мы опаздываем на утренник. Проходим большую елку на площади, возле которой сидят дяденьки с грустными лицами. Их лица выражают вселенскую скорбь. А вот у нашего садика лица людей уже не выражают вселенскую скорбь. Подъезжают машины, из них выходят дети с родителями. Вон идет Тая с мамой, а вон Толя с братом. А я иду с мамой, у которой в пакете мой костюм космонавта, настоящий костюм. И поэтому я улыбаюсь.

Мама передает меня воспитательнице Изольде. Она собирает нас в гримерной, но это совсем не гримерная, а просто задворки актового зала. Тут есть снежинка, пират, баскетболист и много, кто еще. А я надеваю скафандр, чтобы все понимали, что я космонавт. Ой, а кто это такой милый у нас космонавт? — удивляется Изольда. У нее в сережках жуки скарабеи, я видел фильм мумия, там такие жуки съедали людей очень быстро, без шума и пыли. Вернее пыль была. Я ничего не отвечаю Изольде, и она переключает свое внимание на Таю снежинку. Потом спрашивает у всех нас: все свои слова помнят? И песню не забыли? Все отвечают, что помнят, но мальчик Саша-пожарный не отвечает, у него заикание, и поэтому он в основном молчит.

И когда мы поем эти белые снежинки, которые кружатся с утра, в зал заходит дед мороз и Снегурочка. Дедушка похож на изображения советских дедов морозов, которые были в какой-то старой передаче. Там еще говорили, в этой передаче, что дедушка мороз красил свои щеки свеклой, чтобы показать румянец. А Снегурочка там выступала в роли скомороха или это уже не та передача, я не помню. И вот мы читаем свои стихи. Тая говорит про зайчика в лесу и в снегу, она же снежинка. Родители щелкают вовсю своими фотоаппаратами. Вспышки света, дед мороз с этим посохом тут еще говорит Тае: внучка, не слышу! Снегурочка ему вторит: дедушка совсем старый, дедушка не слышит. Видели бы они старого дедушку, вот мой дедушка старый, а это, что, тоже мне старость. Потом читает Саша-пожарный, читает он долго про Африку и бананы. Видно, что Снегурочка заскучала. Она внимательно смотрит по сторонам, но опускает глаза, когда встречается взглядом с кем-то, потом опять так смотрит. Я это вижу. Дедушка говорит: молодец, Сашенька, вот тебе подарок. И вручает Саше-пожарному красный мешочек с конфетами и мандаринами. А потом кричит, как резаный: а теперь хоровод!

Мы все такие нарядные в костюмах ходим вокруг елки и поем про маленькую елочку, которой холодно зимой. А Снегурочка все посматривает оценивающе по сторонам. И сложно угадать, что у нее на уме. Своим чутьем космонавта я понимаю: Снегурочка замышляет что-то плохое. И вот дедушка снова кричит, но уже более сдержанно: а теперь родители выходят, чтобы дети показали им фокус! Я думаю: какой еще такой фокус. Не успеваю озвучить свое сомнение по поводу того, стоит ли мне показывать им какой фокус, как родители, понимающе улыбаясь, выходят из актового зала. Изольда выходит с ними, оставляя нас наедине с дедушкой и Снегурочкой. Она говорит всем нам: а теперь, ребята, я завяжу вам глазки, чтобы дедушка мороз совершил свое волшебство. Я возражаю ей: неужели для волшебства нужно завязывать глаза? Она как-то раздражительно и нехарактерно для Снегурочки говорит: да, мальчик, без этого не будет настоящего новогоднего чуда. Нам завязывают глаза бархатными тряпками, от которых почему-то пахнет соляркой, как у моего дедушки в гараже. Начинает играть музыка.

Минут пять мы стоим, но совершенно ничего не происходит. Заходят родители, слышно, как они что-то обсуждают. Потом кричит какая-то женщина: Саша, Саша, где мой ребенок! Другой женский голос ей кричит вместе с первым голосом: Тая, где моя девочка, доченька! С меня срывает повязку моя мама и крепко обнимает. Очень крепко, к тому же еще ее начинает трясти. А потом мы идем домой, я спрашиваю: мама, а как же подарок. Но мама ничего не говорит, лишь упорно ведет меня к дверям актового зала. Сквозь шум множества голосов и криков я слышу, как Василиса спрашивает своего папу: а где дед мороз и Снегурочка? А потом слышу, как на Изольду начинают кричать родители: где наша дочь, кто были эти люди, вы в своем уме и так далее и тому подобное. Но мама выводит меня в гардероб, мы одеваемся и уходим домой. А я так и не получаю свой мешочек с мандаринами и конфетами. Сашу с Таей вроде бы так и не нашли по сей день.