Необоримая стена

Михаил Якушев, 2023

Тема великой Отечественной Войны прошла через всю мою жизнь и вылилась в эту книгу, которая рассказывает о начале войны. Но эта книга не о войне. Война является лишь фоном, на который наложились происходящие события. Я попытался взглянуть на взаимоотношения людей двух разных социальных систем не через призму ненависти и вражды а простым человеческим взглядом. Я стремился показать, что люди, по прихоти судьбы, оказавшись врагами, все равно являются людьми, оставаясь в общечеловеческих рамках, выйти за которые в силу этого статуса они не могут. В книге рассказывается о взаимоотношениях простых людей, советских и немецких солдат, о трусости и храбрости, о ненависти и Любви, о силе веры в Бога и в себя, о преемственности поколений. Книга написана легким и понятным языком, с юмором и здоровой шуткой, которые всегда имеют место на любой войне и в жизни. Надеюсь, что книга понравится читателям. С Богом.

Глава 4

— Вставай, сынок. — ласково сказала мать, подходя к проснувшемуся Косте. В руках у нее была крынка с молоком и кусок свежего хлеба. Хлеб был настолько свеж, что Костя издалека чуял его тонкий, мутящий разум, ржаной аромат. Мать подошла ближе и села на кровать.

— Что-то ты заспался, сынок, пора вставать…, пора вставать…, пора вставать…, вставать…, вставать — вать — вать. — голос матери странно вибрировал и, казалось, что он доносится из какой-то гулкой, неестественной дали, отдаваясь эхом в голове. Лицо матери стало расплываться, а светлая спальня меркнуть и исчезать.

— Мама! — крикнул Костя. — Мама, не уходи! Мама!

Он рванулся к ней в надежде удержать ее, но острая боль резанула его по позвоночнику, прошлась вверх до шеи и остановилась в затылке, несколько раз мощно ударив в висках. Костя застонал, застигнутый болью врасплох, и сначала даже подумал, что свалился с кровати, но действительность не дала ему долго заблуждаться. В ноздри настойчиво и даже как-то навязчиво лез запах сгоревшего тола, заставляя морщиться и то и дело прерывать дыхание: так густ и тошнотворен он был.

Костя открыл глаза. Но, сделав это, сразу почувствовал, что они наполнились песком и пылью. К боли, что привела его в чувство, добавилась еще боль в глазах, которая, видимо, была намного резче и агрессивней, потому что заставила его вскочить на локти и перевернуться вниз лицом, скинув с себя килограммов десять земли.

Приведя в порядок глаза, Костя огляделся вокруг, еле ворочая головой на непослушной, и, казалось, ставшей в два раза толще шее. Сначала он не понял, где находится. Он лежал на дне большой ямы, наполненной металлоломом, обрывками каких-то тряпок и обломками досок. Изрядно потрудившись, он кое-как сел и стал вспоминать, что произошло, и как он очутился в этой яме. Мозги, казалось, распухли, как и шея и отказывались работать. Спина уже не болела, а ныла, зато голова, начав слегка кружиться, сейчас все быстрее и быстрее «набирала обороты». В ушах появился неприятный звон, который заглушал все остальные звуки и вызывал сильную тошноту. Костя несколько раз тряхнул головой. Недовольная его действиями боль, кольнула его несколько раз в шею, и, хоть и неохотно, но все же отступила, ворча и обещая скоро вернуться.

Сознание и резкость в глазах медленно, но верно возвращались. Руки, хоть и дрожали, но уже довольно сносно слушались. Оставалось проверить ноги, и он встал. Земля качалась, как будто была не землей, а плотом на неспокойной воде. Встав, Костя, наконец, вдохнул свежего воздуха, и «качка» постепенно улеглась.

Только теперь он до конца пришел в себя и, оглядевшись, все вспомнил. Их батарею батальонных минометов накрыла немецкая артиллерия. Артналет был настолько неожиданным, что никто ничего не успел понять. Так бывает: иногда стараешься, прицеливаешься, задерживаешь дыхание, делаешь массу ухищрений, а попадания все нет и нет. И наоборот, иной раз, не целясь, по лихости даже не глядя, стреляешь и сносишь мишень, чем заставляешь ахнуть восхищенных товарищей. Так было и в этот раз, немцы засекли батарею и, дав несколько пристрелочных выстрелов, угодили прямо в нее. Снаряды были тяжелые и разнесли все в клочья. Костя был наводчиком на крайнем миномете, который находился из-за складок местности немного дальше двух других, что и сыграло такую важную роль в его жизни, но в жизни остальных членов расчета, это не сыграло никакой роли — все они погибли.

Костя увидел, что ямой была огромная воронка, металлоломом — недавно стрелявшие минометы, обломками досок — ящики от мин, а тряпьем — его недавно живые товарищи. Глаза его остановились на руке, торчавшей из земли. Подумав, что это может быть один из его товарищей, также засыпанный замлей, как и он, Костя упал на колени и стал быстро разгребать вокруг нее землю. Он работал с остервенением и выбросил уже прилично земли, но тело товарища все не появлялось. Это показалось ему странным и он, схватив руку, потянул за нее. Вопреки его ожиданиям, она легко подалась и, выскользнув из земли, повисла обрывками гимнастерки у него в руках. Костя, почувствовал, как волосы зашевелились у него на голове и в ужасе отшвырнул руку. Не соображая, что делает, он на четвереньках бросился прочь, но через несколько метров споткнулся и ткнулся лбом в кучу железа. Трудно было представить, что теплая живая рука одного из его товарищей может быть такой белой и холодной. Наверняка он много раз пожимал ее, не зная, что придется пожать ее и такую.

Через несколько минут он почувствовал, что успокаивается, и мысли начинают приобретать более плавное течение. Прислушавшись, он постарался определить, где свои, где немцы, чтобы решить, что делать. С момента, как в его батарею угодил снаряд, прошло не меньше четырех часов, так как солнце уже клонилось к закату. Задачей было: задержать продвижение немцев на два часа, чтобы дать оторваться нашим отступающим частям, обремененным санбатом и беженцами. Примерно час батарея вела огонь по немецким мотоциклистам, которые преследовали по шоссе колонну наших войск. Позиция была хорошая: на обратном склоне холма, на вершине которого сидел наблюдатель корректировщик. Немцы долго не могли определить, откуда по ним ведут огонь русские минометы. Это дало возможность батарее продержаться целый час и остановить мотоциклистов.

Костя прокручивал в памяти эпизоды последнего боя, как прокручивает пленку киномеханик, стараясь найти интересующий его момент фильма. Он очень отчетливо помнил, как работали расчеты, как с их разгоряченных лиц капал пот, как блестели зеленой краской каски, как сверху, корректируя огонь, кричал, надсаживая голос, командир батареи младший лейтенант Сурков.

Огонь велся по движущимся целям, поэтому постоянно приходилось корректировать наводку. Работы у Кости было много, он едва переводил дух от одной наводки, как тут же поступала новая команда, и он снова таскал лафет вокруг опорного шарнира и ловил в перекрестие ориентир, прильнув глазом к окуляру прицела. В какое-то мгновение он поднял глаза по направлению к командиру, ловя смысл его команды.… В этом месте память, как оборванная кинопленка, несколько раз дернулась, выхватив пару молниеносно пронесшихся кадров и оборвалась, оставив в отличие от белого киноэкрана, только черную, совершенно непроглядную темноту. Костя силился вспомнить что-нибудь еще, но перед глазами стояло только дерево, на котором сидел командир.

* * *

Младший лейтенант Сурков был командиром «от бога». Не зря он гонял своих людей в мирные дни до седьмого пота. Как знал, что скоро придется воевать с настоящим противником. Помимо дара предвиденья в нем сочетались: математический ум, лошадиная выносливость, понимание обстановки, умение ориентироваться на местности, владение любым оружием от ножа до орудия. А минометом он вообще владел, как бог. На спор он с трех мин разбивал ростовую фигуру с пятисот метров, при этом не пользуясь прицелом и даже лафетом. Он держал ствол руками и пользовался исключительно глазомером и интуицией. Никто из командиров минометов, да и командиров батарей не мог даже близко соперничать с ним, и поэтому все уважали его. Из-за своей любви к дисциплине он бывал иногда излишне строг и мог «сунуть» разгильдяю в зубы, за что несколько раз получал взыскания от начальства. Но за высокий уровень боевой подготовки в его батарее, который был на порядок выше, чем в других подразделениях, ему почти все сходило с рук. Да и подчиненные любили его, как любят отца, который может, в случае чего, до синевы надрать задницу, но и в обиду своих детей не даст никому.

Костя служил под его началом почти год и кое-чему уже научился. Он был лучшим наводчиком на батарее. Сурков сразу заметил в нем способности наводчика и лично пестовал его, уделяя ему несколько больше времени, чем остальным, так как чувствовал отдачу от своих трудов. Костя стремился не просто научиться обращаться с минометом, что для некоторых является уже достижением, а почувствовать его: как тот реагирует на те или иные действия наводчика, на те или иные заряды, на ветер, на мороз. Так бывает, когда стирается грань между человеком и предметом, и человек начинает ощущать предмет, как часть себя, а уж чего ждать от себя, понять намного проще.

Способности Кости не остались незамеченными и для личного состава батареи. Командир минометного расчета собирался скоро демобилизоваться и ни у кого не было сомнений насчет того, кто его заменит. Но все спутала война. В первом же бою батальон попал в окружение и лишился половины своей матчасти. Рассеянный и деморализованный, он мелкими группами прорывался к своим. Многие полегли в том бою, но были и такие, которым посчастливилось уцелеть и выйти из окружения. Среди них был и Сурков со своей батареей. Именно с батареей потому, что он сохранил не только своих бойцов, но и все три миномета. Правда, когда батарея и несколько прибившихся к ней пехотинцев вышли к своим, то оказалось, что ни у кого не то, что мины, но даже и патрона нет. Все, на что они могли рассчитывать в случае встречи с врагом, это два ножа и три граненых штыка на винтовках у пехотинцев.

Костя помнил, как Сурков гнал свой небольшой отряд, навьюченный разобранными минометами по непролазным дебрям. Дальние и изнурительные марш-броски в недалекой мирной жизни, во время которых некоторые из солдат начинали роптать на командира, теперь приносили свои плоды. Минометов за плечами никто не замечал. Страх остаться в окружении придавал силы легким и резвости ногам. Пехотинцы едва поспевали за минометчиками и с удивлением и восхищением переглядывались между собой.

Во втором бою в батарее уже были потери. Это была контратака наспех собранными частями, вышедшими из окружения. Их насчитывалось около двух полков. Немцы неосмотрительно выдвинулись вперед, оголив свой левый фланг. И хоть контратака такими силами не могла принести никакого более или менее серьезного успеха, решено было провести ее для того, чтобы задержать продвижение немцев, которые наступлением своих моторизованных частей, опять создали угрозу для линии обороны армии. Нужно было дать ей время перегруппироваться и ввести в бой резервы. Немцев удалось задержать на два часа, но они дались сводному отряду очень дорого. Контратака захлебнулась в самом начале, натолкнувшись на танки, которых наспех проведенная разведка не обнаружила. Все смешалось и потонуло в грохоте рвущихся снарядов. Контратакующие вынуждены были залечь и сами подверглись мощнейшему давлению со стороны противника, который в свойственной ему манере блицкрига, стал охватывать отряд с двух сторон, стараясь взять его в кольцо. На батарею Суркова вышло до взвода пехоты и пришлось занимать круговую оборону. Приказ об отходе спас тогда батарею от полного уничтожения. Тогда она потеряла половину своего личного состава. Третий бой стал для нее последним.

* * *

Посидев минут двадцать, бестолково тряся головой и тщетно стараясь вспомнить что-нибудь еще, Костя, наконец, вернулся к действительности.

— Надо поискать, может быть еще кто-то жив. — подумал он и стал осматривать дымящиеся останки своей батареи.

Она, недавно такая грозная, теперь представляла собой жалкое зрелище. Все, что недавно называлось минометной батареей, теперь лежало под его ногами, смешанное с землей. Странно было смотреть на мощную опорную плиту одного из минометов, которая была изогнута и покорежена какой-то непостижимой силой, от попытки осмыслить которую начинало холодеть под сердцем. От одной мысли, что эта сила направлена на то, чтобы искрошить и превратить тебя в пыль, хотелось зажать уши ладонями и броситься бежать.

— Надо подняться на гору, может, командир жив. — неожиданно прожгла сознание мысль.

Костя бросился вверх, преодолевая мелкий, но густой кустарник. Бежать было тяжело, все тело ныло, но он упорно продолжал карабкаться к дереву, с которого командир корректировал огонь. Через несколько минут он был у цели. Дерево, с которого командир подавал команды, старая мощная береза, вопреки русским песням очень корявая, была мало похожа на ту, которую сохранили последние кадры его памяти. Она была почти голой. Ее густая лиственная шевелюра была сорвана сильным взрывом, сучья и ветки безжалостно обломаны и разбросаны, а кора ствола опалена. Командира нигде не было видно. Костя собрался, было искать его, как вдруг взгляд его упал на дорогу, которая была видна отсюда, как на ладони. Она выбегала из леса где-то далеко, почти у горизонта и снова ныряла в лес, не доходя полкилометра до подножья высотки, на которой стоял Костя. Он знал, что эта дорога ведет на север к райцентру, который находится километрах в десяти отсюда. Сейчас оттуда доносился грохот боя, видно немцы снова догнали отступавших и заставили принять бой.

По дороге двигалась колонна техники: тягачи с орудиями, танки, мотоциклисты, грузовики, подводы. Костя уже бывал в окружении и выходил из него, но тогда рядом были товарищи и командир, с которым было не так страшно. А теперь он был один и принимать решение ему надо было самому. На мгновение он показался себе маленьким и беспомощным, как букашка, рядом с этой армадой и почувствовал, как пробежал по спине и спрятался в сердце неприятный холодок. Первым желанием было рвануть отсюда и зарыться в землю где-нибудь в чаще леса, но что-то удержало его от этого и заставило лихорадочно соображать, как быть дальше.

— Надо быстрее найти живых, надо осмотреть минометы, надо найти оружие, — проносились мысли в его голове. — Надо спешить, пока немцы не нагрянули.

Тщетно поискав командира около опаленной березы, Костя вернулся к месту гибели батареи и принялся тщательно осматривать все, что попадалось ему на глаза. Ему показалось, что погибших меньше, чем было живых, и в его сердце закралась надежда, что он не один. Вдруг его слух уловил легкий шорох. Костя бросился на шум, даже не задумываясь, что это могли быть враги. Он остановился перед густым кустом, из которого, как ему показалось, донесся этот шорох. Не долго думая, он вломился в него, закрывая глаза от хлещущих по лицу тонких веток. Но не успел он сделать и двух шагов, как получил сокрушительный удар по голове чем-то тяжелым и почувствовал, как земля качнулась и ушла из-под ног.

Когда он открыл глаза, то увидел над собой перепачканное лицо красноармейца в расплющенной пилотке, по щекам которого текли слезы, а губы были растянуты в гримасе безутешного горя и, как заводные бормотали:

— Что я наделал, что я наделал. Очнись же, братишка, ну… очнись же. — и опять сначала.

Возвращение к Косте сознания произвело на него такой эффект, как если бы он увидел явление Христа. Он, подняв к небу лицо, произнес:

— Слава тебе, Господи, очнулся.

И обмяк.

Костю тоже вместо, казалось бы, справедливого в этой ситуации гнева, стало обволакивать чувство радости, граничащее со счастьем.

— Значит я не один, значит живем, значит повоюем…, теперь повоюем. — одна за другой проплывали в опухшем мозгу мысли.

— Ты кто? — спросил Костя слабым голосом, но тот сидел не шевелясь.

— Что это с ним, неужели «кондрашка» от радости хватила. — подумал Костя и тронул красноармейца за рукав. — Эй…

Тот встрепенулся и с виноватым видом пододвинувшись, закричал, как кричат люди, не слышащие своего голоса:

— Прости, браток, за немца тебя принял. Слава Богу, что не зашиб, в последний миг рука дрогнула. Удар и не получился. Слава Богу, слава Богу… Ты не удивляйся, что я громко говорю — я почти ничего не слышу. Контузило меня. Это пройдет. Пройдет, я знаю. У моего командира было такое, но потом прошло, через неделю.

Только сейчас Костя заметил, что под носом и в ушах у него запеклась кровь. Он продолжал бормотать и причитать, размазывая все продолжающие течь слезы по, и без того, грязному лицу.

Взгляд Кости упал на лежащую рядом корягу, похожую на палицу, которой, очевидно, его и приложил красноармеец.

— Этой бы точно зашиб, — неожиданно радостно подумал он. — Если бы рука не дрогнула.

Костя еще немного полежал, предаваясь радостным мыслям, что теперь он не один, но вдруг его, как подкинуло с земли:

— Что он орет, немцы рядом. Если услышат — конец.

И резко подскочив к красноармейцу, ладонью заткнул ему рот:

— Не ори…, — прошипел он, озираясь по сторонам, как затравленный зверь. — Немцы рядом. Не равен час нагрянут.

Красноармеец замолчал, испуганно тараща глаза, а Костя продолжил:

— Расскажи-ка лучше, кто ты такой и есть ли еще кто живой.

Красноармеец напряженно смотрел на Костю, и не надо было быть слишком проницательным, чтобы догадаться, что он ничего не понимает — не слышит.

— Вот черт, глухарь! — в сердцах чертыхнулся Костя и стал помогать себе жестами, так как не хотел кричать.

Дело пошло быстрее. Красноармеец заулыбался и снова заорал:

— Я Карпенко, заряжающий с первого орудия.

Дальше Костя не дал договорить, снова зажав ему рот. Когда он отнял ладонь, тот продолжал уже громким заговорщическим шепотом, то и дело, забываясь и повышая голос, и Костя опять заглушил его ладонью. Карпенко рассказал, что в момент артналета потянулся за очередной миной к ящику, но тот стоял несколько в стороне, и ему пришлось сильно нагнуться. После этого момента он ничего не помнил. Очнулся совсем недавно. Начал искать живых. Нашел наводчика второго орудия, который еще дышал. Сделал ему перевязку, но тот через несколько минут все равно умер. Потом услышал чьи-то шаги, испугался и спрятался. Что было дальше, Костя уже сам знал: тот принял его за немца и огрел по голове, чуть не вышибив мозги. Выговорившись, Карпенко замолчал.

Только сейчас Костя узнал того молоденького паренька, которого вчера прислали на замену убитого снайпером заряжающего первого миномета. Теперь все встало на свои места.

— Ладно, давай, как сможем, похороним ребят, соберем, что уцелело, да и ходу отсюда, пока немцы не «чухнулись». — сказал Костя, опять прибегая к жестикуляции.

Они стащили останки своих товарищей в одну из воронок и засыпали их рыхлой землей, которой вокруг было в избытке. Карпенко орудовал каской, а Костя саперной лопаткой, которая очень кстати попалась ему на глаза. Она торчала в крышке ящика от мин, с такой силой загнанная туда взрывом, что прорубила брезентовый чехол.

Закончив работу, они несколько минут постояли над этой импровизированной братской могилой и пошли собирать, что осталось из снаряжения. Обойдя груду металлических обломков, Костя заметил, что из трех разбитых минометов можно собрать один исправный. Вдобавок, на одном из них каким-то чудом уцелел и прицел. Карпенко тем временем нашел пару винтовок и несколько подсумков с патронами.

— Теперь живем! —

Опять забывшись, заорал он, потрясая находками над головой.

Карпенко как-то сразу стал называть Костю командиром, так как знал, что тот был наводчиком и, следовательно, при выходе из строя командира миномета, занимал его место. Костя тоже, почему-то сразу, почувствовал себя ответственным за этого парня и стал вести себя соответственно.

Вдвоем они быстро собрали из неповрежденных частей миномет. Костя решил взять его с собой. То, что тащить шестьдесят килограммов помимо другого необходимого снаряжения и оружия для двух полуживых солдат было очень тяжело и вряд ли стоило, даже не пришло ему в голову. Он, посмотрев несколько минут на лежащие перед ним безжизненные закопченные и выпачканные в земле части миномета, отправился искать вьюки. Найдя их неподалеку, как ни странно, в целости и сохранности, он быстро, почти машинально, завьючил миномет, как неоднократно делал это на ученьях, получая отличные оценки. Только уложив прицел в футляр, из которого предварительно высыпал горсти две земли, и щелкнув патефонным замком, он, наконец, поднялся над всей этой грудой металла и задумался. Он колебался: стоит ли брать все это, и смогут ли они с Карпенко дотащить столько до своих. Но он прекрасно помнил, как Сурков вывел их из окружения после первого боя, сохранив минометы, а он всегда стремился походить на своего командира.

Пока он пребывал в задумчивости, Карпенко опять отличился, притащив чей-то вещмешок с прекрасно сохранившимся сухим пайком. Он поставил его на землю возле кучи собранного полезного снаряжения и стал развязывать, выведя тем самым Костю из состояния размышлений. Глядя на банку тушенки и сухари, извлекаемые Карпенко из вещмешка, Костя почувствовал в животе движение кишок и услышал их недовольное урчание. Он вспомнил, что не ел уже часов восемь и решил прервать сборы, чтобы «заморить червячка».

Первым желанием было проглотить все, что доставал Карпенко, но, подумав, Костя решил не отдаваться целиком голоду, а поэкономить содержимое вещмешка. Неизвестно сколько еще придется идти до своих, а в деревнях уже так свободно не подхарчишься — там немцы.

Бросив в рот последний осколок выделенного на обед сухаря, Костя вдруг почувствовал, что время, выделенное ему свыше для того, чтобы «оклематься» после чудесного воскрешения, подходит к концу. Внутри его будто зазвенел противный электрический звонок, воспаляя сначала спинной, а затем и, немного расслабившийся, головной мозг.

Первой реакцией на это было: дожевать спокойно «сухпай», посидеть полчасика, да и пойти догонять своих, но звонок гудел с каким-то отчаянным надрывом, пока, наконец, не подкинул Костю с земли.

— Опасность! — кольнула его тревожная мысль. — Быстрее.

Свистящим из-за вылетевшего изо рта сухаря шепотом бросил он Карпенко и тут же заткнул ему рот, так как тот хотел что-то проорать в ответ.

Быстро завязав вещмешок, он жестом показал Карпенко на винтовки, предварительно тоже жестом и умоляющей физиономией, попросив того не шуметь, а лучше вообще помолчать.

Костя прислушался. Ничего не было слышно, но он чувствовал, что из-за холма к ним приближается опасность. Схватив винтовку, он кинулся на вершину холма. Через минуту он был уже наверху и осматривался. В полукилометре от своего наблюдательного пункта, он заметил группу немецких солдат, человек десять, направляющуюся, судя по всему, к его батарее.

— Минут через десять они будут здесь. — прикинул Костя, «катясь» обратно с холма.

Карпенко, не смотря на контузию, быстро смекнул, что от него требуется и «на полусогнутых» кинулся к винтовкам. Костя, подбежав к нему, объяснил с помощью жестов, что нужно уносить ноги. Они стали лихорадочно распихивать по карманам найденное ими имущество. Особо раздумывать было некогда и, перекинув через плечо винтовку, вещмешок, Костя кинул взгляд на миномет. Постояв несколько мгновений над завьюченными его частями, он махнул рукой, и стал натягивать вьюк с лафетом себе на спину. Карпенко в одно мгновение понял, что командир решил взять миномет с собой и тоже стал натягивать себе на плечи завьюченную плиту. Через минуту все было готово. Навешав все остальное себе на шеи и схватив вдвоем ствол, они бросились через кусты в сторону, куда ушли свои.

Бежать было очень неудобно, но Костя подбадривал себя мыслью, что надо только оторваться от немцев, а потом они подгонят все, как следует.

— Ничего, — думал он. — Через день-два догоним своих, да еще миномет исправный принесем, винтовки. Жаль, немцы не дали собраться, как следует. А, может и лучше, что шуганули нас. И так, сколько времени потеряли, догоняй теперь своих.