Терзающий небо

Михаил Юрьевич Деркач, 2020

Старуха, оставшаяся в глухой деревне по неизвестным причинам совершенно одна, спасается от ужаса из её прошлого, который вернулся за ней. Используя накопленную годами мудрость, она точно знает, что нужно делать. Ведь знает?

1

Сквозь пелену дождя в едва различимых ночных очертаниях нескольких десятков домов свет горел лишь в одном. Пустые глазницы других жилищ немым укором уставились на него.

Диковинно безлюдной казалась деревня, окутанная, словно кокон, нитями дождя, смешанными, будто для прочности, с чернотой опустившейся ночи.

Стоявшую неподвижно в бледно-оранжевом окне тень можно было принять за неодушевленный предмет, если бы она, когда всполох молнии озарял деревню, не пряталась вглубь избы. Через пару минут тень вновь появлялась в окне и замирала, безмолвно взирая на однообразную картину разбушевавшейся стихии.

В тусклой, освещаемой лишь старинной слабой керосинкой комнате стояла старуха и, не отрываясь, глядела на ливень, а глаза её были полны тревоги. Комната утрачивала свою определённость в ночи, и всё, что находилось дальше пары метров от освещения, съедалось сумраком помещения. В немощном отблеске огня угадывались очертания грубого стола, стула, в белёсых разводах стены, рамы окон и кровать. Предметы были бесцветны и пусты. Острые углы комнаты сглаживали ошмётки паутины, тянувшейся от потолка.

Ледяной для этого времени, недружелюбный дождь, не прекращающийся третьи сутки, горячими тисками давил старухе на виски шумом, который, казалось, навсегда поселился в её голове. Каждую минуту старуха надеялась, что водяные пряди хотя бы немного поредеют, но серая стена из ровных толстых линий неприступно стояла у горизонта, одетого в тёмно-серую ткань дождевых перекатов.

«Они не прилетят! В такой ливень они ни за что не прилетят! Они ненавидят этот проклятый дождь», — растирая виски пахучей взвесью, твердила старуха.

Поленья давно догорели в почерневшей от старости и копоти печи, и старуха, впервые за много часов, отошла от окна и протянула к ней, ещё сохранившей остатки тепла, внезапно замерзшие руки; одной ей было известно, из чего состоит мазь, вызывающая столь странную реакцию.

Потрескавшиеся половицы, находившиеся под слоем какой-то непонятной травы, пыли и земли, скрипя, отдавали болью в голове старухи: с тех пор, как начался дождь, она засыпала не больше, чем на пару часов, а, открыв глаза, первым делом бросалась к окну.

«Прошло столько лет, [он] не мог остаться в живых. Цикл существования — не более пятнадцати лет. Я совсем выжила из ума, ведь [он] подох давным-давно… Нет, не может быть, это невозможно! Но тогда… тогда почему она повсюду? Причиной может быть лишь одно. Должно быть, это моя дурная голова меня обманывает, и мне всё блазится. Утром же пойду и проверю… если она потемнела, то [он] по какой-то невообразимой причине жив!».

Окаменевшими от неподвижной позы ногами, старуха грузно поплелась к кровати, почти не отрывая их от пола, размазывая грязь, накопившуюся, вероятно, за несколько лет. Взобравшись на кровать, старуха начала перебирать странный предмет, отдалённо напоминающий чётки, только вместо бусинок были продолговатые вытянутые несимметричные шипы-семена. То, что это именно семена, давали понять длинные, прораставшие из них вьющиеся корни.

Резкими взмахами старуха трясла «чётками», и, в противовес успокаивающему эффекту от монотонных плавных движений, глаза её наливались злобой. Каждую минуту старуха тряслась всё исступлённей, и налитые багровым гневом глаза вдруг помутнели; хрусталик слился с радужной оболочкой в одну размытую кляксу и стал расширяться, охватив собой всё стекловидное тело. Старуха вмиг прекратила движения. Успокоившись, смотрела чёрными глазами в пол и мерно дышала: она спала…