Стартап

Михаил Пырков, 2022

Почти документальный триллер с совершенно неожиданной развязкой о том, как [иногда] добываются военно-промышленные секреты и технологии, где они применяются, и что может произойти, если грозная техника попадёт в недобрые руки. Время действия – 2021 год.

4.

Лазар постучался в дверь дома компаньона и прислушался. Ответа или приглашения не последовало. Постучался ещё раз. Вновь — тишина. Тогда визитёр достал из кармана телефон и попытался дозвониться. Впрочем, безрезультатно дозвониться он пытался с утра. Вызов шёл, ответа не было. Отдалив трубку от уха и максимально близко подойдя к двери, он услышал знакомую мелодию — телефон надрывался внутри. Тогда Лазар осторожно потянул дверь на себя, та была не заперта.

Сэм зашел в дом и обомлел от увиденного: Горелик лежал на диване в холле дома в носках, мятых брюках и изрядно несвежей рубашке, повернувшись лицом к спинке. По всему дому стояли раскрытые картонные коробки для переезда, в которые абы как были сбросаны вещи.

Особо выделялся стоящий у дивана рыжий, советского производства, тоже раскрытый, чемодан из кожезаменителя с ремнями и никелированными пряжками. На боку можно было разглядеть полувыцветшую, сделанную шариковой ручкой надпись на русском языке: «Горелик Петя. 5 отряд». В чемодан были аккуратно сложены старые фотоальбомы, пронумерованные канцелярские папки из новых времён и исписанные ученические тетради. Сверху лежал портрет улыбающегося Горелика-отца, в рамке и за стеклом, с траурным крепом в нижнем углу.

Дополняли интерьер разгрома распахнутые настежь шкафы с остатками не сложенных ещё вещей. Около дивана валялись две бутылки из-под водки. На барной стойке, отделявшей кухню от холла, стояли.ещё несколько бутылок, пустых и початых, перемежаясь с такими же, пустыми и наполовину выпитыми, бутылками с газировкой. Там же была пепельница и пара коробок с засохшими надкусанными кусками пиццы. (Ну, хоть закусывает! — усмехнулся про себя Лазар.)

— Привет, Сэм! — сказал лежащий, не поворачивая головы.

— Привет, Питер! Как ты догадался, что это я?

— А кому, кроме тебя, я нужен? И твой парфюм не спутаешь ни с чьим другим. Ты пижон и эстет, бреешься каждый день, иногда и дважды. К тому же, местных жлобов жаба задушит покупать такой дорогой одеколон. Ты только дверь открыл, я понял, кто пришёл.

— Неужели мой аромат перебил твой рукотворный смог? И когда это ты начал курить?

Горелик махнул рукой на гостя, не меняя положения тела.

— Ай, так, по-пьянке. Помню, в школе папа унюхал от меня запах табака и заставил выкурить всю пачку зараз.

Лазар взял стул, поднёс его к дивану, развернул спинкой к лежащему, почти уже присел, но передумал, встал и развернул стул на 180 градусов. Горелик тем временем продолжал монолог.

— Да, всю пачку этого мерзкого «Космоса». Как меня тошнило! Я тогда думал, что охоту дымить мне отец отбил на всю жизнь. Жизнь… Какая сейчас, к чертям, жизнь?

Лежащий внезапно, рывком, сел, и всем корпусом подался к сидящему компаньону, да так, что тому пришлось отшатнуться. И было от чего: чёрная недельная щетина, засохшее пятно кетчупа на щеке и горящие бесовщинкой глаза, в упор смотрящие на собеседника.

— Они убили отца, Сэм! Они убили его!

Горелик резко встал, и быстрым шагом, почти бежа, направился к барной стойке, извлёк откуда-то мутный, захватанный гранёный стакан, налил его наполовину и, выдохнув, залпом выпил. Со стуком поставив посуду на стол, вытерся рукавом, взял из коробки кусок пиццы, с сомнением понюхал его и бросил обратно. Затем достал из кармана пачку, извлёк оттуда сигарету, зажёг её, затянулся, закашлялся и тут же потушил.

Лазар подошёл к другу, стоящему опустивши голову и уперевшись руками в столешницу, аккуратно взял посудину, повертел её в руках и поставил обратно.

— Где ты достал такое необычное стекло?

— Это называется «стакан». Курьер дал.

— Какой курьер?

— Который водку привёз.

— Ты купил это?

— Нет, он мне его подарил.

— Какой добрый и щедрый курьер!

— Нет, Сэм, он просто русский.

— На нём было написано, что он русский?

— Неудачная шутка, Сэм. По акценту узнал. Он спросил, вечеринка у меня, или день рождения. Я сразу понял, что он из России, и ответил по-русски — поминки. Мы выпили с ним одну бутылку и проговорили почти час. Потом он сбегал в машину и принёс вот этот стакан в картонной упаковке.

Горелик усмехнулся, немного помолчал и сказал:

— Представляешь, Сэмми, он не хотел брать с меня денег! Еле всучил. А от чаевых он наотрез отказался.

— Ты бы мог перевести их, в чём проблема?

— Этот интернет-магазин принимает только наличные.

Потом повторно усмехнулся, пододвинул к себе стакан, вновь налил половину, также залпом выпил, но занюхивать не стал — запил газировкой прямо из горлышка.

— Прости, Сэм, тебе не предлагаю, помню, что ты от того, как винную пробку понюхаешь, уже начинаешь распевать свои дурацкие американские песенки и дико хохотать. Я завидую тебе.

— Зато ты пьёшь, как заправский русский.

— А кто я, Сэмми? Я ведь даже не обрезан.

Вторая сигарета раскурилась уже без кашля, и Горелик начал ходить взад-вперёд по холлу.

— Понимаешь, сколько себя помню, мы всегда ставили ёлку на Новый Год. Когда мы это сделали в Израиле, соседи настучали нашему куратору по размещению. Тот пришёл к нам, посмотрел на дерево и с горечью в голосе поведал, что так делают 90 % репатриантов. Но мы так привыкли! Это главный наш праздник, как и День Победы, а не Песах и не Пурим, ты это понимаешь? А эти хумусы и фалафели? Я хочу пельменей с бульоном и свиную отбивную с жареной картошкой, они мне — «это не кошерно». Идите вы в задницу с вашим кошрутом!

В запале монолога сигарета упала на пол, Питер растоптал её, потом поднял и бросил в пепельницу.

— Помнишь, я показывал тебе фотографию, где мы стоим втроём, в резиновых сапогах и с лукошком, полным грибов? Ты ещё спросил, когда мы успели съездить в Россию. Это вовсе не в России: богатый репатриант настолько по ней скучал, что заказал в Сибири плодородный грунт и саженцы сосен. Всё это он высыпал и рассадил на двенадцати гектарах. Сосны прижились, а через несколько лет пошли грибы. Мы насобирали полное лукошко лисичек!

Говорящий остановился, глубоко вздохнул и продолжил.

— Когда мы возвращались домой, почти у самого дома в эту корзинку вцепился какой-то идиот с пейсами и в шляпе, и начал что-то орать на иврите. Дед с ним чуть не подрался. На шум прибежал полицейский, который с грехом пополам говорил по-русски, оттащил этого придурка и перевёл его крики: мол, это грязная пища, и есть её нельзя. Мы ответили, что будем есть то, что хотим, и никто нам не указ. Полицейский перевёл. Тогда этот поц в шляпе, убегая, крикнул что-то, от чего полицейский помрачнел. Мы потребовали перевода, но тот только покачал головой и ушёл.

Лазар внимательно смотрел и слушал.

— За этим цирком из окон и с балконов наблюдала вся улица. Когда мы поднимались к себе, Аркадий Израилевич со второго этажа через полуприкрытую дверь поинтересовался, поняли ли мы, что нам было сказано. Дед не успел открыть рот, а Аркаша, это чмо в майке, полосатых домашних брюках и с плешью, внятно сказал: «Ортодокс вам сказал — вы не евреи!» и захлопнул дверь. Деду тогда стало плохо прямо на лестнице, две недели лежал в госпитале. Я тогда сильно хотел набить рожу Аркадию и тому, в шляпе, но отец запретил. После этого мы с папой твёрдо решили ехать в Америку, но дед не хотел.

Горелик подошёл к стойке, снова налил полстакана, поднял, некоторое время подержал стекло в руках, но пить не стал и стукнул стаканом о столешницу с таким усилием, что часть содержимого пролилась на стол.

— После смерти деда мы приехали сюда. На второй день первый же попавшийся мне на улице черный остановил меня и, размахивая ножом-бабочкой, потребовал кошелёк. Я и в Союзе мог за себя постоять, а тут какой-то накуренный шибздик! Чем бы дело закончилось, я не знаю, метрах в двухстах за моей спиной показалась полицейская машина. Этот обсос сказал мне, глядя в глаза: «Убирайтесь в свой Израиль, куроеды, мы скоро устроим вам похохотать!», и сквозанул в переулок. Патруль подъехал, копы вышли из машины, один из офицеров спросил, всё ли у меня в порядке. Второй тем временем светил фонариком в тьму. Задали вопрос, желаю ли я подать заявление, я отказался. Они отвезли меня домой, по дороге прочитали лекцию о том, что сопротивляться не следует, надо отдать деньги — жизнь ведь дороже. В их словах я услышал безысходность.

В очередной раз выдохнув, Питер снова взялся за стакан, на этот раз выпив только половину от налитого, утёрся рукавом, выбрал в коробке засохший, но не надкусанный кусок пиццы, отъел внушительный кусок и, не торопясь, начал жевать.

(Как странно на него действует водка, — подумал Лазар, — и взгляд прояснился, и помятость расправилась.)

— Да, в Союзе мы были евреями, но в лицо нам никто не тыкал! Приехали в Израиль, и вдруг оказались не евреями. Как так? Ладно, поехали в оплот мировой демократии, снова стали евреями, но второго сорта! Сэм, как ты думаешь, почему все новые репатрианты живут на Брайтоне? Потому, что не могут выучить язык? Вовсе нет! Ни одна старая еврейская община не хочет нас принимать! Ни одна. Мы — чужие, эдакие недо-евреи. Мы мотаемся по глобусу, как Агасферы, везде лишние. Может, не надо было уезжать из России?

— Ты хочешь вернуться?

— Кому я там нужен, ни кола, ни двора, ни капиталов.

— А голова?

— Там своих хватает.

— У тебя совсем нет денег?

— Я всё вложил в этот проклятый стартап. Нет, отец мне кое-что оставил. Он покупал на моё имя акции, вкладам в банках не верил. Когда я забирал архив из его квартиры, в первой же тетради нашёл листочек с логической задачкой из детства. Сначала не обратил на него никакого внимания, а потом понял, что это — шифр. Я разгадал его за три минуты, взял отвёртку, открутил пластиковую панель в прихожей, за которой был закрытый сейф. Догадаться, каков был код, дело нехитрое: его придумал мой папа, и шифр этот — дата моего рождения.

— Значит, у тебя кое-что есть?

— Именно — кое-что! По сравнению с тем, что было, совсем немного. Впрочем, без отца и этого бы не было. Содержимого сейфа мне хватит на остаток жизни в условной Камбодже, чтобы ни в чём себе не отказывать. Так что, просплюсь, помоюсь, упакую вещи и — адью!

Горелик потянулся за новой сигаретой. (Дело принимает новый оборот! — почти вслух подумал Лазар. — Надо его взбодрить.)

— И, всё-таки, сколько было в сейфе?

Питер с ухмылкой посмотрел на собеседника и сказал:

— Не обижайся, Сэм, но ты — истинный американец. У вас только и разговоров, что о деньгах: кто сколько заработал, у кого какой бизнес, как бы этот бизнес замутить, да чтоб поприбыльней. Вы бездуховные люди! Вам деньги застили глаза! Что ты сверлишь меня взглядом?! Ну, 280 тысяч в акциях и 145 тысяч наличными. Мало?!

— Откуда у твоего отца такая сумма? Его годовой доход был максимум 40 тысяч!

— Папа играл в преферанс в закрытом клубе на Брайтоне, с такими же агасферами, как и он. Пока его туда пускали. Ты не забыл, что он — математик? Впрочем, о чём я? И у тебя на уме одни деньги! Я знаю, что ты тоже солидно потратился на этот клятый стартап. Ты пришёл требовать возмещения убытков?

Горелик закипал. Ситуация явно накалялась.

— Ты ловко выведал, сколько у меня наличных, — Питер начал кричать, — назови сумму! Я тебе всё время рассказываю об отце, а тебя интересуют только его деньги! Ты алчный, как все американцы! Назови, уже, сумму! И закончим на этом! С нашей дружбой, с нашими отношениями, с нашим бизнесом, гори он в аду! Со всем закончим!

Оратор яростно схватил бутылку, налил стакан до краёв, в три глотка осушил его и, с криком «Финита ля комедия!», с размаху хлопнул стекло об пол.

Стакан разлетелся вдребезги со звуком взрыва небольшой гранаты. Горелик поднял глаза на друга и оторопело сказал:

— Сэм! У тебя рана на лице…

Лазар, до сего момента с каменным лицом и стальным взглядом наблюдавший за истерикой, также невозмутимо потрогал скулу рукой, увидел на пальцах кровь, подошёл к большому зеркалу, нащупал застрявший в коже осколок стакана и выдернул его. Другой рукой аккуратно достал чистейший носовой платок, приложил его к ране и, подойдя к светильнику, начал с интересом рассматривать «на просвет» кусок стекла.

— Ну, вот, — горько усмехнулся Горелик, — теперь у тебя есть все основания подать на меня в суд за нанесение физического ущерба…

Лазар молча подошёл к барной стойке и бросил осколок в пепельницу. Горелик удивлённым взглядом проводил полёт стекла.

— Если ты успокоился, я буду говорить. — Сэм посмотрел на количество крови на платке: рана была пустяковой. — Деньги, безусловно, важны в нашей жизни. Даже буддийские монахи без них обойтись не могут. Но, помимо денег, есть ещё важные компоненты жизни. Дружба, например. Заслуги и слава учёного. Почёт и уважение. Цель в жизни. Наш стартап. Своим поведением ты предаёшь отца, Питер! Своим унынием ты разочаровываешь всех, кто тебя знает! Как же твои слова про «дело всей жизни»? Ты от них отказываешься?

Немного помолчав, Горелик ответил:

— Да, Сэм, отказываюсь. На эту удочку я больше не клюну. Всё. Сдулся Петя.

— И всё-таки, что ты собираешься делать?

Питер, понуря голову, прошёлся по холлу и сказал:

— Дед мне рассказывал, что был на родине своего отца только раз в жизни, летом сорок четвёртого, когда они, с боями, освободили забытое Б*гом местечко. Могилу предка он не нашёл. Так вот, этим займусь я. Найду могилу прадеда, обустрою там фамильный склеп, и перевезу прах деда и отца туда, на их историческую родину. Хватит мотаться по свету.

— А где это местечко?

— В Белоруссии.

Лазар выдержал паузу и чётким ровным голосом произнёс:

— Между прочим, тебя там ждут.